– Вы уже уходите? – возникла перед ним Неля.
На своем набеленном, с синими веками лице она изобразила преувеличенное сожаление.
– С вами было так хорошо! Вы такой на всех непохожий… Знаете, мне ужас как надоели всякие приставания, ухаживания… Всегда одно и то же. Мальчишки такие глупые… Хочется чего-то совсем другого…
Говоря, она постреливала глазами по сторонам, привычно проверяя, тот ли эффект производит она, ее внешность, ее присутствие на клубную молодежь, достаточно ли обращено на нее взглядов.
«Не так уж тебе здесь скучно!» – подумал с внутренней улыбкой Костя. И, не удержавшись, сказал:
– А вы вовсе и не боитесь этого вашего Чика…
– А, да ну его! – ответила Неля с гадливой миной, на этот раз без всякого притворства. – Не люблю коротышек. Что это за мужчина – рост сто шестьдесят сантиметров! Это же урод! Мужчина должен быть такой, как вы!
«Зачем она это говорит? – подумал Костя. – Чтобы заинтересовать собою?»
– Пришла ваша подруга? – спросил он.
– Кто? А, подруга? Нет, не пришла… Салют! – пошевелила она пальчиками кому-то в зале, скользя своим взглядом мимо Костиного лица.
Он был уже сыт этой Нелей вполне, ему было тошно от мысли идти ее провожать, но воспитание обязывало быть галантным, предложить свои услуги.
– Что? Нет-нет, спасибо… – рассеянно ответила Неля. – Я еще немного побуду…
На лице ее была улыбка, но относилась она не к Косте, а к кому-то другому в зале, с кем Неля во все время своего разговора с Костей вела какую-то оживленную и непонятную игру глазами.
– Извините, меня просят подойти… Это мальчики с геолого-разведочной экспедиции…
Вблизи дверей, когда Костя протискивался в гуще человеческих тел, он заметил, как кто-то, тесня других, поспешно вышел наружу, и ему показалось, что это как-то связано с ним, имеет к нему непосредственное отношение. Это отметило в нем даже не сознание, а что-то другое – какое-то неясное чувство.
С этим чувством он и вышел из клуба.
Кто-то пробирался сквозь тесноту сзади него, почти к нему впритирку, так, что даже моментами толкался в него телом, и Костя, не оглядываясь, понял, что и это не случайно, неспроста, а тоже имеет к нему прямое отношение, и что-то сейчас непременно произойдет.
У входа в клуб, под лампой, в ее нестерпимо-ярком, режущем свете толпились те, кому стало жарко в помещении; кто-то что-то рассказывал, кто-то острил, смеялся; синеватыми облачками возносился вверх сигаретный дым.
Костя пошел по гнувшимся доскам мостка на шоссе, над черной, в дробных искрах электрического света водой, а кто-то, кто выбирался из клуба сзади него, тоже пошел следом, не отставая и не опережая Костю.
Ступив с досок на землю, Костя повернул влево – туда лежал путь в Лешкино общежитие, – и в это время тот, что шел следом, сделал два-три широких торопливых шага, нагоняя Костю, и сказал ему в спину:
– Алё!
Костя обернулся. Перед ним – силуэтом – стоял один из дружков Чика – тот, у которого во рту сверкал золотой зуб.
– В чем дело? – спросил Костя сурово.
– Вас просят…
– Кто? Зачем?
Золотой Зуб показал рукой назад, на шоссе. Там, шагах в двадцати, стояли две неподвижные, рослые фигуры.
Секунду-другую Костя находился в колебании. Влево, по шоссе, путь ему был открыт. Если бы он побежал – его бы не догнал никто из троих. Двое – рыжий и второй, в черной рубашке, не могли догнать уже потому, что их отделяла приличная дистанция. От Золотого Зуба, приземистого, коротконогого, он оторвался бы сразу – против него, Кости, парень этот никакой не бегун.
Но он не побежал.
Сердце у него застучало медленно, увеличенными толчками – от пока еще подспудной, глухой, но с каждым мигом возраставшей в нем ярости и злого гнева на этих троих.
Где-то внутри шевельнулось – как глупо все это! Совсем ему не нужная, случайная Неля, какие-то глупые страсти каких-то влюбленных в нее идиотов!..
Но тут же он забыл об этом, забыл, из-за чего все это возникло. Важным сейчас сделалось другое – то, что перед ним было зло, воинственное, уверенное в себе, укрепленное сознанием своей грубой силы, полагающее, что оно вправе поступать по своему произволу… Этому злу он давно объявил войну, однажды и навсегда решив, что ему нельзя никогда уступать, нельзя показывать спину. Зло всегда, в любых обстоятельствах должно терпеть поражение. Пусть у него никогда и ни в чем не будет побед!
Странно, что он совсем даже не испытывал страха. Внутри были только ярость и гнев, и еще что-то холодное, безжалостное, мстительное – как будто в лице этих троих на пустынном бетонном шоссе он имел сейчас перед собою противником все объединившееся, собравшееся в одно место, ненавистное ему зло, какое только существует в мире, отравляя и уродуя жизнь.
Явственно ощущая под пиджаком крепость своих мышц, всего словно бы превратившегося в железо тела, Костя медленными шагами пошел навстречу ожидавшим его парням. Золотой Зуб оказался у него в тылу, но это не обеспокоило Костю. Черт с ним, пускай! Ему же хуже!
Веселый, дерзостный огонек вспыхнул, взыграл внутри него. «Ну, Гаррик! – в какой-то даже радости от схватки, что сейчас развернется, весело, с улыбкой подумал он, вспомнив своего институтского тренера Гарика Мартыненко. – Ну, Гаррик, поглядим – какова твоя наука!»
Он решил, что первым ударит его тот, что в черной рубашке. Тот, действительно, качнувшись, вышел навстречу, – развалисто, горбя сильные квадратные плечи.
Но каким неуклюжим, совершенно нетехничным, первобытным был его удар! В него была вложена сила ломовой лошади. Такой удар мог бы в крошево раздробить скулу, сшибить с ног человека вдвое тяжелее Кости. Этим ударом можно было бы натворить бог знает как много – если бы только он попал в противника!
Костя же, быстро нырнув вниз и в сторону, увильнул от кулака, увильнул от двинувшегося на него верзилы, пропустив его мимо себя, точно тореадор разогнавшегося, влекомого инерцией собственного веса быка. Не свалить верзилу на землю, применив один из приемов Гаррика Мартыненко, было просто грешно, – Гаррик никогда не простил бы ему этого! И черный, тяжко упав, покатился по грязному, в щепках и гравии, бетону дороги.
Золотой Зуб уже нападал сзади. Не оборачиваясь, Костя ударил его ногой, и попал как раз в нужное место. Золотой Зуб как бы икнул, схватился за низ живота руками, упал на бетон спиною и, задрав колени, противно, по-щенячьи взвыл, стал перекатываться с боку на бок. Он был уже не боец, пять верных минут ему предстояло выть и кататься.
Черный поднялся с бетона.
Если первый раз он бил в Костю как-то даже без злобы, скорее деловито, привычно, то теперь он был взъярен. Видно, он знал только одно – что падают от его ударов, и не привык, чтобы сбивали с ног его самого.
Хищно пригнувшись, раскорячив для крепости ноги, он бросился на Костю. Левая рука его была вытянута вперед, она так и просилась в захват, и Костя, поймав ее, даже с каким-то спортивным удовольствием бросил черного через себя, к ногам рыжего, который отскочил и в ту же секунду, прянув вперед, откуда-то из-за спины выбросил руку, в широком кругообразном движении метнул свой кулак в Костю, целя ему в лицо, в голову.
Рыжий был посноровистей, половчей, стремительней, к тому же он был уже распален неудачами приятелей, но и его замах лишь просвистел в воздухе. Костя поднырнул под его руку, ударил рыжего головой в живот, так, что в животе у того что-то екнуло и горлом он издал такой звук, будто в рот ему, закупорив дыхание, воткнули затычку; одновременно Костя захватил под коленями его ноги, и рыжий опрокинулся навзничь, раскинув руки.
– Это самбист! Братва, это самбист! – стонуще завопил Золотой Зуб, все еще катаясь с задранными коленями по бетону.
Кто-то, появившись на шоссе откуда-то сбоку, бежал на Костю, мелко и слышно, как-то по-звериному дыша, стуча мелькавшими в свете клубной лампы лакированными штиблетами на высоких деревянных мексиканских каблуках.
Костя увидел только силуэт, но понял, что это Чик. Крикнув что-то гортанное, Чик, как леопард, прыгнул на него. Костя мог бы отскочить, но он лишь извернулся, подставляя спину, приняв Чика на себя. Он захватил его руки, со злой мгновенной радостью отметив, что лучше не могло бы получиться даже на тренировке – как раз так, как в свое время долго добивался от него Гаррик Мартыненко. Он почувствовал также, что по спортивной своей безграмотности Чик уверен, что это он одолевает Костю, потому что сидит на нем, вонзив ему в бока каблуки, и не знает того, в какое невыгоднейшее для себя положение он попал, не знает, что он полностью пленник Кости, что он уже все проиграл и сейчас ему придется куда хуже, чем всем остальным.
Подтащив на себе рычащего, брыкающегося Чика к краю шоссе, Костя, легко и артистично выполняя этот прием, – ах, если бы его мог видеть Гаррик Мартыненко! – сильным рывком всего корпуса швырнул через себя Чика прямо в черневшую у края бетона, воняющую мазутом лужу. Она оказалась глубока. Совершив в воздухе пару кульбитов, Чик плюхнулся в нее спиною и под шумный всплеск исчез в ней полностью на секунду – в своем отменном пижонском костюме, нейлоновой сорочке, как хвостиком, мелькнув модным сетчатым галстуком и лакированными узконосыми штиблетами на высоких деревянных мексиканских каблуках…
От клуба по мосткам уже бежали – разнимать драку. Пронзительно заливался милицейский свисток.
– Стой! Куда! Держи!
Костя и моргнуть не успел, как вокруг него уже не стало ни рыжего, ни черного, ни Золотого Зуба. Даже выбравшийся из лужи Чик исчез куда-то во мгновение. А Костя оказался в кольце людей, которые все враз кричали, суетились; кто-то хватал его за пиджак, за руки.
Поправляя сбившуюся фуражку, протолкался давешний милиционер – младший лейтенант Ельчик.
– А! – сказал он, узнавая Костю. – Хорош гусь! Не успел приехать, как сразу же нарушать? Да не напирайте же! – закричал он на толпу. – Где этот, кого он тут бил? Дружинников сюда позовите!
Костя попытался объяснить, но его никто не слушал. И меньше всех Ельчик. Взамен умной, спокойной вежливости, которую он так щегольски, сам получая от нее наслаждение, продемонстрировал Косте несколько часов назад, сейчас в нем кипел лишь азарт охотника, схватившего дичь.
– Где ж дружинники? Сказали им? Это их дело за порядком возле клуба смотреть. Не могу ж я со всем управиться, у меня вон какая территория! Лишние – расходись! Ну, где он, с которым этот дрался? Убежал?! Как убежал? Ага! Пить – так вместе, а как ответ держать – так давай бог ноги?!
Ослепляя фарами, сигналя, на толпу, грудившуюся возле Кости, надвигался грузовик. Потеснившись к краю шоссе, его пропустили. В кузове стояли люди. За ним, рыча мотором, двигался еще грузовик, и тоже с народом. А за ним – еще и еще, целая вереница.
Один из грузовиков, пятый или шестой по счету, остановился. Сидевшие и стоявшие в нем люди что-то закричали тем, кто был на шоссе. Из-за гула моторов их слова были плохо слышны. Костя понял только – где-то что-то происходит, что-то случилось.
Но тем, кто находился вокруг Кости, слова кричавших были понятны больше. Всех точно взметнуло, уже совсем иным волнением, чем то, с каким хватали Костю за одежду и шумели вокруг него. Он был уже никому не нужен. О нем вмиг позабыли.
Несколько человек побежали по мостику к клубу, передать весть, но там уже знали, и навстречу, к шоссе, обгоняя друг друга, густо, толкаясь, бежали парни и девушки.
– Хватит на эту! На другую давайте! Там посвободней, там есть место! – кричал Ельчик, командирски размахивая руками, показывая людям, куда, на какие машины садиться.
Один и другой грузовик с набившимся до отказа народом тронулись. Грузовики, подошедшие следом, даже не остановились полностью, только сбавили ход; в них торопливо лезли через борта, подсаживая друг друга, втягивая за руки.
Ельчик насадил на голову поплотнее фуражку, тоже ухватился за край борта, подпрыгнул, подтянулся на руках, перевалился в кузов.
– На пятый склад сперва! На пятый склад! Покажите шоферу дорогу… Там лопаты! – кричал кто-то сквозь голоса, сумятицу, рычанье моторов.
– Куда это все? Что случилось? – спрашивал Костя.
Ребята метались, все как один – будто ошалелые, вскакивали в грузовики, уезжали.
– Вода на Лайве сверху пошла… На водозаборной котлован затопляет, – наконец объяснил ему кто-то.