61

Звук этого странного голоса суеверно пробрал до костей. Я невольно поежилась, чувствуя, как кожа покрылась мурашками, словно пахнуло ледяным ветром. Во рту мгновенно пересохло. Я снова повернулась к Таматахалу:

— Что не законно? Скажи, ты все слышал!

Старик раздавлено молчал. В жалком свете живых огоньков он будто осунулся, уменьшился, ослаб. И постарел до невероятия. Дрожащие желтые блики закладывали на его уродливом лице непроглядные глубокие тени.

Я подняла голову, увидела, как Иатихалья выходит из темноты. Старуха едва волочила ноги, сгорбилась. Когда она подошла ближе, я заметила, что ее искаженное лицо было мокрым от слез. Сердце оборвалось, точно рухнуло на каменный пол и стекольно разлетелось сотнями осколков.

Я не выдержала. Подошла к старухе, как можно ближе:

— Что? Что они сказали?

Та молчала. Я слышала лишь ее шумное сбивчивое дыхание. Инстинктивно оглядывала зал, отыскивая взглядом хоть что-то, куда можно было бы посадить ошарашенную старуху. Но в этом проклятом логове было пусто. Я с силой сжала широкую ладонь ганорки:

— Меня гонят? Да?

Та с трудом сглотнула:

— Нас всех. Мы должны немедленно уехать.

Я стиснула зубы:

— Почему?

Таматахал обнял свою старуху за плечи, прижал к себе. Будто хотел уберечь от всего мира, оградить даже от моих вопросов.

— Так решили старейшины. — Его голос треснул и разломился низким хрипом, в котором угадывалось сдерживаемое рыдание. — Мы должны покинуть Умальтахат-Ганори навсегда. И больше никогда не возвращаться.

Я отпустила руку Исатихальи, выпрямилась, чувствуя, как тело деревенеет от ужаса:

— Потому что вы привезли чужака?

Старики молчали.

Я покачала головой:

— Но это несправедливо. Пусть изгоняют меня. Но не вас!

Все то же молчание. Лишь хлесткий треск огоньков в плошках.

Я даже не раздумывала. Решительно пошла в темноту соседнего зала, лишь услышала за спиной полный ужаса вздох Исатихальи. Но он меня не остановил. Судя по всему — терять нам нечего. И если со мной было все предельно понятно, то стариков наказывали незаслуженно. Отец часто говорил, что бесчестно отворачиваться в трудную минуту от тех, кто служил верой и правдой, связал свою жизнь с твоей. Долг правителя — не только повелевать, но и нести ответственность. Ганоры, сами того не зная, стали моей свитой. И если Мия еще чего-то боялась — у Амирелеи Амтуны сомнений не было. Я должна хотя бы попытаться.

Я шла в темноту на маяки маленьких огоньков. Вздрогнула всем телом, когда пламя с гудением резко взвилось, вытянулось. И стало светло насколько, что я могла оглядеться. По обе стороны от меня были все те же зеленые каменные колонны, но впереди… Какое-то непонятное чувство прошибло от макушки до пят. Ужас, смешанный с благоговением перед чем-то непознанным, но великим.

Сначала я подумала, что передо мной исполинские статуи, вырезанные из камня. Три огромные фигуры, восседающие в каменных креслах. Они изображали ганоров, но настолько старых и безобразных, что было бы странно принимать их за живые существа. Тем не менее, все трое были живыми. Я чувствовала это каким-то подсознанием. Или это они посылали мне какие-то невидимые импульсы.

Я едва не открыла рот от удивления. Стояла, задрав голову, и просто рассматривала, не в силах сосредоточиться на чем-то другом. Их невозможно было не рассматривать. Я даже испытывала нечто вроде затаенной детской радости, когда в скопище бугров и рытвин угадывала очертания носа, рта, симметричные прогалины глаз. Должно быть, этим исполинам было много сотен лет. Кто знает, может, и тысячи… Я не хотела задумываться, как такое возможно — просто верила своим глазам. И своим ощущениям. А сейчас мне казалось, что в этих трех фигурах сосредоточилась вся вселенная. Со всей своей мудростью и силой.

«Статуи» молчали. Какое-то время я просто слушала тишину, полную нервного треска огня, полагая, что они должны заговорить первыми. Наконец, не выдержала. Выпрямилась, нервно сжала кулаки.

— Вы не должны изгонять стариков. Это несправедливо.

Ответом было молчание.

— Они увидели на мне амулет — Просьбу матери. И лишь выполняли волю Великого Знателя. Пожертвовав собой во имя незнакомца. Они все потеряли. Они рискуют жизнью.

Снова молчание. И теперь казалось, будто я впрямь говорю со статуями. Я не выдержала, повысила голос почти до крика:

— Вы слышите меня? Они ни в чем не виноваты! Прошу, не изгоняйте их!

Мне показалось, что веки центральной «статуи» дрогнули. Но губы остались недвижимы. Тем не менее, уже знакомый голос раздался, словно из ниоткуда. Он был вездесущ и не имел источника:

— А что ты просишь для себя? Мы можем многое. Умертвить или воскресить, повернуть время, вернуть утраченное.

Сердце кольнуло с такой силой, что я едва устояла на ногах. Вернуть утраченное… Казалось, старейшины видели меня насквозь. Касались потаенных мыслей и страхов, давили на самое больное. Меня сковало суеверным ужасом, а на глаза навернулись слезы. Все вернуть, будто ничего не было… А что делать с той жизнью, которую я уже прожила потом? И хорошее в ней тоже было. Это неправильно — пытаться обмануть и переписать судьбу. Здесь, сейчас я верила в это даже сильнее моей дорогой Гихальи.

Я утерла слезы, решительно покачала головой:

— Ничего не прошу. Одну жизнь нельзя прожить дважды. Иначе это будет уже чужая жизнь. Я не стану оспаривать ваше решение — я сейчас же уеду. Лишь прошу, чтобы Исатихалье и Таматахалу позволили здесь остаться. Они рискнули всем ради меня. Им некуда идти.

Меня вновь пытали молчанием. Бешеный треск огня врывался в уши и, казалось, сводил с ума. Но я не уйду без ответа. Буду стоять здесь до тех пор, пока старейшины не смягчаться к старикам.

Наконец, я услышала гулкий утробный вдох. Долгий и мощный, как завывание ветра в расщелине скалы.

— Вы все можете остаться. На том, кто тебя привел, больше нет вины. Вина на том, кто посмел дать амулет чужаку. Он понесет наказание.

Загрузка...