Берег тысячи зеркал (СИ)

Глава 11

Два года спустя

Здесь душно и жарко каждый день. Море другое, и даже его запах не похож на тот, который я помню с детства. Звук прибоя тихий, его почти не слышно в крохотном доме. Он сооружен из блоков, выглядит шатко, но в таком месте и не обязательно возводить прочные стены. Достаточно настила из пальмовых листьев, и звездного неба над головой.

За год пребывания на острове, я научился спать под открытым небом каждую ночь. Джеха это не устраивает. Он то и дело, жалуется руководству на условия проживания личного состава. Друг сетует, что приходится мыться в душевых без крыши, и постоянно таскать с собой москитные спирали. Он не видел того, что доводилось мне.

Осмотрев его фигуру, я сажусь в гамак на крыльце. Дома командования находятся на склоне над казармами. Потому мне превосходно видно и плац, и взлетные полосы. Бравый майор Пак гоняет бедных салаг так, что парни готовы подвесить его на одной из турбин элитной транспортной крошки. Она, к слову, стоит недалеко, в окружении нескольких новых боевых машин класса "фоур рлус рлус". Моих машин. Так что у парней есть все шансы осуществить желаемое, если я решу остановить издательство прямо сейчас. Чтобы урезонить их командира, достаточно запуска одного реактивного двигателя.

Несмотря на жару, Джеха настолько вошел в раж, что заставил личный состав наполнять все баки с питьевой и хозяйственной водой до краев. Я не сомневался, что он деспот. Но, видимо, тот факт, что Кан Мари рожает сама, а ему даже не дали увольнение, поставил точку в милосердии майора.

Закинув руку за голову, ложусь и устраиваюсь в гамаке удобнее. Так начинается мой выходной ритуал, когда я листаю новостную ленту и читаю переписку с Ханной. В нескольких строках, которые вижу, заложен весь смысл моего существования.

Выпускница младшей школы искусств, станет самой молодой примой балериной в предстоящей премьере постановки "Щелкунчик".

Ханна прислала это утром, но я до сих пор не могу перестать любоваться фотографиями из дома. Недавно они с Имо купили аппаратуру для съемки фото и видео. Теперь Ханна уверенно осваивает очередное увлечение в социальной сети для видео блогеров. Смотря на новые игрушки дочери, чувствую себя стариком в тридцать три года. Но ей нравится, а значит, большего не нужно понимать. Всего лишь знать, что она в безопасности, развивается, и пробует себя в том, что ее увлекает.

Порой страшно, что ее увлечения станут слишком взрослыми. Видимо, я действительно старею, если задумываюсь об этом, когда ей только двенадцать.

Дальнейший просмотр фото, продолжает ритуал. Странный, но неизменный ритуал в каждые выходные — узнать все о семье, и о ней. Потому я листаю снимки, жадно всматриваясь в них, и в то, как протекает жизнь любимых людей без меня.

Любимых… Да, я не прекращаю называть так единственную женщину, которая не уходит из мыслей и сердца до сих пор. Я тоскую. Больно наблюдать за ней со стороны и на расстоянии. Но иного выбора нет.

Она так решила.

Теперь я это знаю, и даже могу принять. Ведь совершив две самые простые манипуляции, нахожу ее имя в первых результатах поиска. Открываю верхнюю статью французского научного журнала, и сменив язык, вчитываюсь в заголовок:

Молодая и перспективная геолог из Сорбонны, станет одним из кураторов экспедиции на острова Кирибати. Ученая раскроет секреты того, что таит в себе память Земли. А так же расскажет немного о личной жизни, вне науки. Читайте эксклюзивное интервью Веры Лазаревой нашему печатному изданию в следующем выпуске.

Опускаю взгляд, а он сам цепляется за все, что видит на снимках. Поднявшись и сев, я листаю фото ниже, пытаясь сдерживать растущую тоску.

Два года.

Два слишком долгих года, я ждал. Не знаю, почему решил бездействовать. Наверное, виной то, как Вера стремительно стала менять собственную жизнь.

Да, я следил за ней. Все это время издалека наблюдал за тем, как она, шаг за шагом, добивалась успеха. Доказывала, что-то кому-то. Но зачем? Видя ее новые достижения, каждый раз задавался вопросом: почему она выбрала такой путь? Почему вместо того, чтобы выяснить все и поговорить с отцом, не позвонила и не вернулась?

Ведь в бумагах… В тех проклятых бумагах, я оставил свой номер намеренно.

Но она так и не вернулась сама. Не пожелала увидеть за два года ни разу, и скорее всего, это только я веду себя, как дурак. Продолжаю ждать, наблюдать, и терпеть тоску, которая обратилась привычной горечью.

И все бы хорошо. Горечь могла бы помочь забыть Веру. Однако же все тщетно, как только взгляд падает на ее фото. На нем молодая женщина идет по коридору знакомого корпуса университета. Она в строгом красном брючном костюме, и куда-то спешит. Элегантная, уверенная в себе и в том, что делает. Сногсшибательно сексуальная даже на обычном снимке.

Как и всегда, чужая, но моя.

На нежном лице заострились черты, сделав светлые глаза еще выразительнее. Волосы стали намного длиннее, и уложены аккуратными густыми волнами. Губы все такие же пухлые, полные и манящие.

Я бы душу продал, чтобы снова их поцеловать. Хотя бы раз.

— А тут все без изменений, — звучит издевательски, но Джеха прав.

— Ты зачем молодняк заставил воду таскать в сорок, кумихо беспощадный? Это не поможет твоему сыну быстрее увидеть отца деспота.

Сворачиваю вкладки, и возвращаю сотовый в нагрудный карман. За спиной слышится злобное пыхтение, и такое же ворчание. Не успев повернуться, ко всему прочему, передо мной встает голый зад Джеха. Покачав головой, я поднимаюсь, а схватив полотенце со своей кровати, бросаю в Джеха. Он отмахивается, продолжая удивлять молчанием, и переодеваться так быстро, будто его подорвали по тревоге.

— Что сказали в клинике? — сложив руки на груди, осматриваю спину друга.

— Ничего адекватного. Она десять часов терпит такую боль, и наотрез отказалась от Кесаревого. Говорит, все должно пройти естественно. Проклятье. Она даже не понимает, как я злюсь. От обезболивающего отказалась. Думает, это малышу навредит. Женщины. Как вразумить ее? Я ведь волнуюсь, а она ведет себя и сама, как ребенок.

— Это не повод психовать, Джеха, — я пытаюсь помочь ему успокоиться, но лучше бы не начинал.

— А ты не психовал? — вырывается у друга на эмоциях. Джеха замирает, а выругавшись, поворачивается. — Прости.

Я спокойно киваю, принимая его извинения. С ним все ясно. Он хорошо знает историю появления на свет Ханны. Видимо, именно она настолько впечатлила его когда-то, что теперь Джеха решил, будто такое может повториться с Кан Мари.

— Джеха, я знал, что она умрет почти сразу после пологов, — говорю, а сам вспоминаю тот день с холодным ознобом по всему телу. — Нам сказали об этом заранее, еще на пятом месяце. Она была больна, а Кан Мари здоровая женщина, которая пытается заботиться о здоровье вашего сына. Возьми себя в руки, и прими ее решение, вместо того, чтобы разносить плац и мучить парней.

— Это дико сложно, — нервно поправляя манжеты формы, он тихо и сухо отвечает. — Она там одна, а я здесь. За хренову тучу миль. Не знаю, что с ней. Не могу это все контролировать. А ты сам знаешь, что это худшее для меня. Я как крот в кромешной темноте. Бесит.

Похлопав его по плечу, я заглядываю другу в глаза и пытаюсь снова успокоить.

— С ними все будет в порядке. Я понимаю тебя, но ты сам знаешь, не хуже меня. Личный состав ограничили до двухсот бойцов, и оставили всего два десятка офицеров. Руководство не отпустило бы тебя до завершения строительства вышек. Мы обязаны охранять рабочих. Слишком опасно, Джеха.

— Ты уже знаешь про экспедицию? — он переводит тему разговора на то, что может его отвлечь.

В случае Джеха — это моя личная жизнь. Он ее непосредственный свидетель. Вернее, свидетель ее полного краха.

— Это ничего не значит, — бросаю, размышляя о том, что нужно поехать в деревню.

— И потому ты два года следишь за каждым ее шагом? Даже о муже справки наводил.

Я замираю у дверей, так и не подняв руку, чтобы открыть их. Видимо, Джеха все это время подозревал, куда я делал столько запросов в личных целях.

— Я читал рапорты от "Ока" из Франции, Сан. Ты следишь за ней, как сталкер два года, и хочешь сказать, что ее приезд на Коготь ничего не значит?

— Ничего, — глухо отвечаю. — Она сама отказалась от меня, после того, как я признался ей в чувствах, Джеха. Это точка, после которой наши пути разошлись навсегда.

— С женщинами дико сложно, — кисло бросает друг.

— Да, — киваю, и выхожу.

Особенно с замужними иностранками.

Разговор с Джеха не выходит из головы весь путь до деревни. Я веду хам по грунтовой дороге над склоном, пытаясь не думать о том, какие сомнения пробрались в голову в последние несколько дней. Когда узнал, что Вера возглавит экспедицию, решил, что это новая шутка судьбы. До этого, был уверен, что не полетит на Коготь, и не станет больше принимать участие в исследованиях Попова. Да, она вернулась в Сорбонну. Да, достигла огромных успехов. Но я не верил до последнего, что все это будет связано со стремлением попасть на Коготь.

Зачем? Что и кому она пытается доказать тем, что делает? Я полюбил ее и без этих достижений, и любил бы любой. Но она отказалась.

Когда посадили Платини, а ее отец едва избежал того же, все контракты с Сорбонной заморозили до окончания расследования. Но потом, я узнал, что она улетела в Италию. С мужем. Мир в тот момент показался самой паршивой ямой со змеями, а я ощутил себя ничтожеством.

Она вернулась к нему.

Так думал долгое время, смотря на фамилию Лазарева во всех донесениях "Ока". Знал, что не имею права злиться, что и сам поступил не лучшим образом. Она чужая. Но горел. Прямо изнутри горел ревностью так, что не мог найти себе места.

Имо и Ханна стали единственными, кто отвлекал. Примерно год, все, что делал, — пытался жить, как раньше. Даже парочку раз сходил на свидания вслепую. Не сказать, что девушки попались плохие. Очень даже приличные, из достаточно зажиточных семей, а главное — не замужние, и не побывавшие до этого в браке. Что для меня стало пунктом номер один, когда соглашался на уговоры Джеха. Но ничего не вышло.

Я злился, продолжал убеждать себя, что должен забыть, и… ждал. Я действительно два года ее ждал, и жду до сих пор. Не явно, не демонстративно, не на показ. В глубине души, я просто знаю — она могла быть моей. Потому сейчас боюсь ее приезда. Боюсь, как трус, ведь уверен — хватит одного взгляда. Его будет достаточно, чтобы потерять рассудок опять. Снова уверовать, как проклятый, что сделаю своей.

А она снова уйдет.

Я как чувствую, что Вера снова ускользнет, сбежит, а насильно мил не будешь.

"Да, это ничего не значит. Это просто секс." Так она говорила в последний раз, а я не верил ее словам даже тогда. Не верил, пока не сказал, что люблю, а она ответила: "Прости".

Отбрасывая любые предположения, не хотел и не хочу питать никаких надежд. Больше нет.

Все-таки два года, это не два месяца.

— Анъенэ-э-э.

Как только торможу у заезда в небольшую деревню, слышу громкие крики мальчишек. Они бегут к машине, пока я выхожу из салона, чтобы открыть кузов и достать гуманитарную помощь. Как только мы обосновались на острове, взяли под шефство всех его жителей. Когда летел сюда, думал, что встречу нечто похожее на племена отшельников во Вьетнаме. Но был приятно удивлен, узнав, что на острове есть муниципальный староста, открыта школа, детский сад для малышей, больница, и даже имеется некое подобие колледжа для мальчишек, которые хотят заниматься морским ремеслом. Радует и то, что большинство жителей говорят хоть и на очень ломанном, но английском. Это не удивительно, ведь совсем рядом находится архипелаг Кирибати, который сравнительно недавно получил независимость от Британии.

Потому обосноваться здесь было не трудно. Самым тяжелым, оказалось, оставить надолго Имо и Ханну без возможности связаться со мной. К тому моменту, как мы наладили связь, и привезли рабочих для строительства нефтяных вышек, и военного расположения, прошло полгода. Сейчас все стало намного лучше, и намного проще. Наладился канал передачи продовольствия, и помощи для жителей, заработала первая вышка, и началась разработка газовых месторождений.

Авианосец "Лютый", на котором я прибыл, должен вскоре покинуть акваторию Когтя. Все испытания по части моего пребывания на острове почти окончены. А значит, я с легкостью могу отправиться домой вместе с парнями на "Лютом".

Но не уеду…

Знаю, что не сделаю этого, пока не увижу ее. Могу сколько угодно заниматься самообманом. Это не поможет.

Выгрузив все ящики, отправляю бойцов заправить моторы водонапорной станции. Она находится рядом с небольшим тропическим лиманом, и обеспечивает деревню чистой водой. Когда парни скрываются в густых пальмовых чащах, из своей хижины выходит старик Юмай. В этой деревне его считают шаманом и провидцем. Старик действительно производит такое впечатление. Он произвел и на меня именно такое впечатление, когда я его встретил впервые.

Мужчина примерно того же возраста, что и моя старушка, но выглядит, как сухая ветвь бамбука. Его смуглая кожа настолько плотно обтягивает кости и череп, что особенно заметна отличительная черта некоторых островитян — причудливый и местами пугающий подкожный пирсинг. Это похоже на узор из выростов на коже. Но на самом деле, в тело этого мужчины вшили золото и серебро, а сверху с годами кожа наросла так, что образовала бугристый орнамент.

— Вождь Сан быть сегодня слишком холоден. Темные тучи над голова, делают его сердце больным? Будет шторм, но он обойдет вождь Сан сторона. Не быть так взволнован. Крылья вождь Сан скоро принесут на себе свет луны.

— И вам добрый день, Юмай. Как ваше плечо? — я игнорирую привычный треп мужчины.

Указывая на его плечо, больше интересует, зажили ли его порезы. Неделю назад он пытался провести какой-то обряд, и забрался на плато у подножия вулкана. Беда в том, что старик не считает диких животных опасными. Потому его беспечность едва не привела к трагедии.

— Черная кошка быть мертва. Вождь Сан убить священное животное ради такого глупца, как Юмай. Это быть плохо.

— Да. Наверное, нужно было позволить, чтобы вы стали ее священным ужином, — достаю из ящика с медикаментами необходимую мазь и лекарства, но старик снова начинает воротить носом. — Юмай. Вы нужны деревне и этим людям. Они верят вам, а значит, верят мне, пока мы с вами сотрудничаем. Потому вам нужно следить за своим плечом.

— Красная луна вылечит Юмай. Скоро рядом быть и луна вождь Сан, — старик вдруг хватается за мою руку, а следом тихо шепчет что-то на своем языке.

Он быстро говорит, а смотря на меня, не моргает совсем. Я честно устал от причуд Юмая.

Едва я делаю попытку убрать руку, как он продолжает странным голосом:

— Вождь Сан хотеть украсть то, что и так предназначено ему. Вождь Сан глупец. Он быть не вор. Он быть хозяин.

Старик отпускает руку, а забрав мазь и лекарства, демонстративно уходит в свою полуразвалившуюся хижину. Уходит, а место, которое только что сжимали его пальцы, странно покалывает. Настолько, что это приносит явный дискомфорт. Какого черта сегодня творится с этим стариком? Встряхнув рукой, закрываю кузов хама, но замираю.

"Он быть не вор. Он быть хозяин"

Снова повернувшись к хижине старика, даже не замечаю мальчика, который энергично тянет мою штанину. Он пытается привлечь внимание как угодно, но я не могу отвести взгляда от дверей, за которыми скрылся Юмай.

— Снова, — чеканю сквозь зубы, понимая, что она снова пробралась в мысли.

Мальчик отскакивает от меня на шаг, и это приводит в чувство. Я испугал ребенка. Еще с утра все было в порядке. Что же происходит сейчас? Почему я просто не могу забыть?

— Прости, что испугал. Что случилось? — аккуратно приседаю на корточки, и заглядываю в глаза мальчишки.

Он смотрит до сих пор с опаской, но все же решается ответить:

— Там. Там плохо, — он машет в сторону деревни, а я хмурюсь.

— Где это "там"? — спокойно спрашиваю.

— Идти со мной. Быстрее. Умар погибнуть.

Расслышав слова мальчика, я немедленно поднимаюсь, а он хватается за руку и тянет в сторону тропического леса.

— Там. Это быть недалеко. Там.

Я быстро осматриваю высокие кроны деревьев и лианы на них, пытаясь понять, куда парнишка энергично меня тащит. В той стороне находится только небольшое озеро, а за ним начинается подъем к подножию вулкана. Следуя за ребенком, вскоре вижу, что он уводит меня все дальше вглубь тропического леса. Густая поросль лиан не дает двигаться так же быстро, как мальчишка. Он легко пролазит между ветками, а мне приходится достать нож, и расчищать путь, чтобы пройти. Мальчик нетерпеливо машет руками, и чем ближе мы подходим к озеру, тем быстрее он бежит.

В попытке догнать ребенка, я едва замечаю, как прямо на его пути начинает бугрится почва. Схватив парнишку за шиворот, в последний момент, откидываю его в сторону, и закрываю собой. Спустя секунду, за спиной взрывается почва, а из ее недр в воздух поднимается гейзер. Подобное происходит не так часто, и за тот год, что я живу на Когте, видел выбросы нагретых грунтовых вод всего несколько раз. Однако подобной высоты гейзер, встречаю впервые.

— Ты цел? — наклонившись к мальчику, осматриваю его, а он кивает, и снова указывает на озеро.

Отсюда до него примерно двести метров, и даже на таком расстоянии я отчетливо вижу еще три гейзера. Именно между ними, у самой кромки воды, лежит другой мальчишка.

— Сиди здесь, и не подходи ближе, — строго чеканю, а уловив послушный кивок ребенка, достаю рацию. — Командир расположения штабу. Нужна медицинская помощь в квадрате северной деревни. Доложите на вышки, и вызовите так же научгруппу. Здесь аномальное образование гейзеров. И, похоже, выброс сероводорода.

— Вас понял, командир. Передаю информацию в штаб наблюдателей.

Быстро вернув рацию на пояс, достаю платок, а повязав его на рот, еще раз указываю мальчику, чтобы не смел двигаться с места. Он прижимается к широкому стволу дерева, и снова послушно кивает. Не теряя времени, оббегаю образовавшийся гейзер, все отчетливее ощущая запах серы. Он настолько насыщенный, что пройдя всего половину пути, замедляюсь. Глаза нещадно слезятся, а гортань обжигает сладковатой горечью, побуждая к тошноте.

Здесь что-то не так.

И мои опасения не беспочвенны. Как только я наклоняюсь над лежащим у воды ребенком и поворачиваю его, чтобы осмотреть, замираю. Половина его лица, и вся левая сторона тела обожжены, а кожа покрылась огромными волдырями. Однако, если это можно списать на ожог от горячего гейзера, то пену у рта можно объяснить только отравлением сероводородом.

— Проклятье, — проверив его пульс, и нащупав едва уловимый ритм, выхватываю рацию, и отрывисто произношу, пытаясь дышать через нос. — Командир Кан штабу. Готовьте реанимобиль. Срочно. Направьте машину в северную деревню. Есть серьезно пострадавший.

— Вас понял, командир. Выполняю.

Подняв мальчика, я еще раз осматриваю территорию вокруг озера. Все выглядит, как и раньше, но смрад не дает дышать настолько, будто сероводород сочится отовсюду. Когда приезжает реанимация, я ухожу к хаму, чтобы связаться со смотровой вышкой своих парней.

— Это командир Кан. Готовьте вертушку для научгруппы. Надо осмотреть область у озера возле северной деревни. Командиру Пак обстановку штаб доложил?

— Так точно, командир Кан. Готовим вертолет и ждем дальнейших приказов. Командир Пак в курсе произошедшего.

Отключив основной канал, возвращаю рацию на место, и сажусь за руль. Бойцы, кое-как успокоив местных, следуют за машиной реанимации к муниципальной больнице. Они уезжают первыми, тогда, как прямо перед моей машиной встает Юмай. Осмотрев старика, я раздраженно качаю головой и сжимаю челюсти.

— Юмай, отойдите в сторону. Мне нужно проехать.

— Юмай ехать с вождь Сан, — он уверено отвечает, и сразу направляется к дверце со стороны пассажира. — Вождь Сан поднять в небо птица опять. Юмай слышать. Юмай должен видеть гнев его бога, — заканчивает старик, садясь на сидение, и захлопывая дверцы.

— Юмай это невозможно, — пытаясь смягчить голос, все равно слышу, насколько холоден.

— Возможно. Сан быть вождь эта люди. Вождь Сан может все, — он указывает на машины бойцов, которые скрываются за поворотом. — Вождь Сан показать Юмай гнев его бога. Он не принять жертва Юмай уже третью луну под ряд. Это быть опасно. Показать Юмай то, что видеть только птица вождь Сан.

Выругавшись про себя, я завожу мотор, зная, что шаман не отвяжется. Если ему не дать то, чего он хочет, нам больше никто не станет доверять в этой деревне. Она слишком близко к расположению, потому я не могу потерять доверие местных. Без них, мы не сможем охранять казармы и периметр от хищников, которых здесь больше, чем змей во Вьетнамских топях.

Только эти люди знают места, из которых приходят звери. Коготь Дьявола не крохотный остров. На самом деле, это достаточно большой кусок суши, недалеко от архипелага Кирибати. Порой становится странно, почему они не взяли его в состав своего государства раньше? Однако ответ, очевидно, в местном населении. Оно бедное, малообразованное, и плохо идет на контакт. Земли не пригодны для ведения сельского хозяйства, поскольку состоят в большей степени из вулканической и слишком кислой почвы. Усугубляет все и вера островитян в некое божество, которое спит в горе. Божества, естественно, нет, а гора — обычный вулкан, который спит, но периодически дает о себе знать вот такими происшествиями, как с бедным мальчиком.

Я много раз видел обожженных местных, со шрамами по всему телу, и даже без волос. Всему виной, что мужчины на острове не только рыбу ловят, но и занимаются тем, что добывают вулканическое стекло в непосредственной близости от кальдеры. Его они продают на Кирибати, в качестве сырья, и это приносит, куда больший доход, чем ловля рыбы, или змей.

Юмай довольно улыбается, когда я трогаю с места, и всю дорогу пытается изучить панель хама. Он не нажимает на кнопки, ничего не вертит, но это мешает. Я не могу сосредоточиться, а присутствие старика, странным образом давит.

— Красные камни, — вдруг произносит с восхищением, а я хмурюсь. — Юмай видеть их. Вождь Сан носить их на грудь. Юмай видеть их, когда он помогать крыша Юмай. Вождь Сан снять одежда, и Юмай увидеть красные камни. Где они?

Я вскидываю брови, силясь понять, о чем он. Однако, как только вспоминаю день, когда чинил крышу старика, понимаю, что Юмай говорит о крестике Веры.

Том самом крестике, который я действительно так и не отдал, и своровал.

— Юмай видеть сегодня их во сне, а потом встать луна. Бог Юмай ждать красные камни. Это нехорошо.

Старик кивает на мою грудь. Он про крестик? Что за ересь? Какой к черту бог? В его деревне парнишка серой надышался, и может инвалидом остаться, а старик все туда же. Бог, красные камни, гнев… Бред, который за год так надоел, что порой хочется вразумить Юмая, включив ему канал Диссоверу, и усадив перед плазмой на несколько суток. Может тогда он поймет, что за пределами этого куска суши есть настоящая жизнь. И в ней нет богов уснувших в вулканах.

Последующий час, я пытаюсь игнорировать старика, как могу. Как только оказываюсь за штурвалом вертушки, становится легче. Весь год мы живем здесь, как на иголках. Все силы брошены на постройку вышек, а наша задача — охрана рабочих. Эти люди не островитяне. Они мои земляки, и живут прямо на объектах. Дважды в месяц рабочие могут сойти на берег Когтя и отдохнуть несколько дней у нас в расположении. В это время, одна из тактических групп "Лютого" проводит учения. Так гласит официальная версия, но на самом деле, все это прикрытие. Никто не должен узнать насколько ценен Коготь Дьявола. Потому, как только я поднимаюсь в воздух за штурвалом истребителя — это значит, что в воздушное пространство пытается попасть разведчик из военной базы на Кирибати.

Странно, но сейчас подобное не вызывает волнения. Я взвинчен из-за увиденного у озера. Такого сильного выброса не застал ни разу, пока здесь. Потому облетая кальдеру вулкана, стараюсь маневрировать, и позволить спецам увидеть кратер. Подлетать ближе и снижаться не могу. Температура над кратером хоть спящего, но вулкана, достаточно высокая, и если не рассчитать высоту, машина из-за перегрева может лишиться движков. А тогда, это неминуемая гибель.

Джеха нервно косится на старика шамана. Юмай не нравится другу еще с первой встречи. Он в принципе, не любит суеверий, но Юмай особенно не приятен Джеха и тем, как однажды убеждал его, что тому лучше не заходить в море. Ровно через три дня, Джеха напоролся на медузу, и впоследствии провел двое суток в лазарете расположения. С тех пор, при виде старика, Джеха превращается в глухого, немого и слепого. Как сейчас, когда сидит рядом за штурвалом, и хмуро осматривает территорию вокруг вулкана.

Мы возвращаемся на землю в закатных лучах. Научгруппа одной из вышек оживленно обсуждает увиденное, и отправляется с несколькими бойцами к озеру. Они скрываются в салонах хамов, а мой взгляд встречается с острым прищуром старика. Не проронив не слова, Юмай садится в хам, и уезжает обратно в деревню.

— Что этот чокнутый опять тебе наплел? — спрашивает Джеха, и трясет головой, чтобы привести растрепанные волосы в порядок.

— Ничего нового, — отмахиваясь, снимаю верх комбинезона, оставляя болтаться его на бедрах. — Надо узнать, что с мальчиком.

— В реанимации, — отвечает Джеха, и отдает шлем одному из младших солдат. Они как раз выходят на вечернее построение. — В стабильно тяжелом. Хорошо, что на этом богом забытом клочке суши есть хотя бы реанимация. Если бы не мы, парень мог умереть через несколько часов.

— Очевидно, — опускаю взгляд на грудь, замечая, как из-за движения, по ткани белой майки скачет крестик. — Красные камни.

— Звонили из штаба на "Лютом", — Джеха нагоняет меня.

Наблюдая за тем, как проходит построение личного состава перед ужином, друг всем видом показывает, что подбирает слова.

— Дай угадаю, — тихо и басотвито бросаю. — На Филиппины лечу я.

— Да, — так же глухо отвечает Джеха. — Ты полетишь за ней и ее людьми. Утром они вылетели из Франции, а значит, надо готовить наш транспортник к вылету уже завтра.

— Унмъен…*(судьба) безжалостна, — холодно шепчу, и прячу крестик под ткань майки.

— Сан, — друг окликает меня слишком странным голосом.

Поворачиваюсь, чтобы спросить, в чем дело, но смотря в глаза Джеха, понимаю сразу.

— Она родила? — с улыбкой осматриваю идиота, который едва не плачет. — Забирай парней с плаца. У меня для тебя подарок.

Хлопая друга по плечу, чувствую облегчение.

Я тоже волновался, Джеха. Тоже.

Я стою у окон опять. Мне нравится вставать рядом с ними и смотреть на террасу гостиницы. Потому вернулась и живу в той же квартире. Не хочу менять обстановку. Знаю, это глупость. Однако я позволила себе только эту глупость — воспоминания, и не более.

Терраса его номера не изменилась за эти годы. Чего не скажешь обо мне. Ее окна до сих пор скрывает белый тюль, а ветер то и дело колышет легкую ткань. Вещи, предметы, дома, улицы и даже атмосфера Парижа не стала другой, потому что в ней нет Сана и Веры. Она осталась такой же.

Это Сан и Вера стали другими.

Цепляю рукой стопку бумаг. Какой он теперь? Как его Ханна? Смог ли он простить меня? В моей жизни было двое мужчин, и они, словно издевка судьбы, — оба родом с небес. Первый разбил сердце, а второй собрал его по осколкам, так же, как Ханна свою мозаику. И если тысячи осколков на берегу — маяк для ее отца, то ее отец — мой маяк.

Был им когда-то. На короткий миг. Как подарок судьбы.

— Мадам? — за спиной раздается голос Франко.

Он мой ассистент. Когда ты кандидат наук в таком университете, как Сорбонна, ты больше не чувствуешь, что у тебя нет места. Оно четко прописано в регламентных документах научной коллегии, а твое слово — веское и емкое.

— Да, Франко. Мы можем ехать, — взяв с дивана серый плащ, надеваю его, и поправляю высокий хвост. — Вы получили бумаги по выгрузке оснащения на Филиппинах?

— Все готово, мадам. Остались некоторые нюансы. Это… — молодой человек заметно тушуется. Странно, ведь еще неделю назад все было готово. А сейчас "нюансы". Я этого не люблю. — Дело в том, что не все так просто с перелетом. Филиппины наотрез отказались принимать груз без предварительного осмотра их стороной.

— Таможня все осмотрит. В чем проблема? — поправив воротник, хватаюсь за ручку чемодана. Франко немедленно отнимает ее, и открывает входную дверь. — Что с документами, Франко?

— Патрисия, — стоит ему начать, как все становится предельно ясно. Опять она. И ведь я же предупреждала Женю и Вадима Геннадьевича, что нельзя закрывать глаза на ее ошибки. А все попусту. Они все равно допустили ее до подготовки экспедиции. Могли же дать задачи проще, — Она не указала в документах на отгрузку наименования датчиков сейсмоактивности, некоторых реагентов в блоке для лабораторных исследований. В общем…

— В общем, Франко, это не нюансы, — сухо отвечаю, а закрыв квартиру, отдаю ключи парню. Понурив голову, он кивает. Смешной и приятный юноша. Я вспоминаю себя на его месте. Это было почти три года назад. — Франко, я делаю это только из уважения к вам двоим. Отстраняют и за меньшее. Ты сам знаешь. Пришли документы мне на почту. Личную. Я пробуду в Тоскане еще неделю. Думаю, успею все уладить тихо и так, чтобы это не дошло до ректората.

— Вы, правда, поможете? — Франко в шоке поднимает взгляд.

Реакция парня обескураживает. Он смотрит на меня, как кролик на удава.

— Да. Но, почему ты так удивлен? — в недоумении спрашиваю.

— Просто… вас боится весь поток аспирантов. Я думал, вы отстраните мою Патрисию сразу. Простите, мадам. Я, кажется, ляпнул лишнего.

Последнее он добавляет, заметив мой застывший взгляд. Так меня боятся? Почему? Это странно, учитывая, что я никому не грубила. Просто требую то, что положено от молодого научного сотрудника: дисциплина, собранность и усердие. Это вызывает страх? Мои требования? Какая-то чушь. Тогда как они собираются лететь на Коготь?

— Франко, ты понимаешь, куда мы летим? — уже в такси спрашиваю парня.

Он тут же оживляется, а в глазах зажигается интерес.

— Тогда ты должен знать, какую ответственность несет каждый, за то, чтобы подобная экспедиция состоялась. От каждого из вас тоже многое зависит. Патрисия рассеяна, и ведет себя очень странно в последнее время. Это опасно. Мы летим не на Мальдивы.

— Это моя вина, мадам, — Франко отвечает прямо. — Дело в том, что я предложил ей… В общем, мы условились пожениться, как только вернемся из экспедиции. Она взволновала, мадам. Вернее, она в шоке. Мы с ребятами тусили два дня подряд. Ну, там… Тусовка. Вы понимаете.

Тусовка… Я приподнимаю бровь, в недоумении. Кажется, я старею. В свои то тридцать три, действительно не могу вспомнить, когда последний раз бывала в баре, или выпивала с друзьями до утра "тусуясь". Я загорелась идеей добиться всего, что не смогла, и не заметила, как даже слово "тусовка" стало вызывать укол недоумения.

— Так вы праздновали помолвку, выпивали, и потому Патрисия не правильно составила документы? — возможно, мой тон слишком холодный, но Франко отвечает правдиво:

— Мадам, — он бросает взгляд на таксиста, аккуратно наклоняется ближе, и пристыжено шепчет: — Мы непристойно нажрались. В хлам. Я понимаю, что после такого, вы можете и меня отстранить…

— Черта с два. Где я найду другого ассистента за неделю? — фыркнув, видимо вызываю еще большее недоумение у парня. Он смотрит на меня, как на пришельца. — Спасибо, что сказал правду. Теперь, я буду внимательнее следить за тем, чем заняты мои ассистенты вне стен корпуса. Иначе, в следующий раз, если еще куда-то отправимся, наше оборудование может угодить за полярный круг.

Под впечатлением от внезапного близкого разговора, Франко на радостях провожает меня так, будто я лечу за тот самый полярный круг. Парень без устали клянется, что присмотрит за квартирой, и вещами, которые надо собрать. В придачу божится, что наймет работников из толковой фирмы, чтобы отключить коммуникации. Я конечно, после услышанного, мало верю, в то, что он исполнит прямо вот все свои обещания. Потому, на всякий случай, сама звоню в компанию, которая обслуживает дом.

Несколько часов перелета, а потом еще столько же пути в автобусе, не проходят даром. Всю дорогу до Тосканы, я рассматриваю не пейзажи за окнами, а сверяю расчеты Женьки. Периодически сам виновник отсутствия моего отпуска, звонит с вопросом, за каким лешим я не могу угомониться. Лена, преисполненная намерениями поддержать мужа, энергично науськивает его, с требованием вразумить трудоголика в моем лице.

Они стали близки мне, как раньше.

Снимая очки, я откидываюсь на спинку сидения, и наконец, обращаю внимание на пейзаж за окном. Уже успевшие пожелтеть холмы, красиво контрастируют с нависающими сверху серыми тучами. Я помню, как ехала по этой дороге полтора года назад, и смотрела на цветущие вересковые поля. Настолько завораживающая картина не трогала совсем.

Я думала о маяке на далеком берегу. Он сверкал так невозможно ярко, как улыбка маленькой девочки, которая его создала. Она похожа на отца. Она могла быть моей дочерью. Моей…

До того, как узнала об обмане папы, и решилась полететь в Сеул, размышляла о том, какой он — мир Сана. Когда увидела, возможно, в силу своей прошлой инфантильности, упустила самые важные детали. Это сейчас, вспоминая каждую минуту, проведенную там, я возрождаю в памяти мудрый взгляд старой женщины, и безграничную любовь в ее глазах. Любовь к человеку, которого она назвала сыном, и к своей внучке. Я знала, что, несмотря на пропасть непонимания между нами, хотела бы остаться на том берегу. Мне понравилось выходить в море, я получала удовольствие от шума прибоя и пения чаек.

Я не забыла ни секунды на лимане.

Но та Вера не могла нести ответственность. Она постоянно соглашалась с решениями других. Она жила ведомой, серой и ничего не стоящей жизнью. Она была пустышкой. Слабой, разбитой и загнанной в угол. Такая женщина не могла принять волевого решения остаться с ним. Она не могла этого сделать из-за комка боли, страхов и предрассудков. Она трусиха, застрявшая в себе и в своем горе. Настолько глупая, что не заметила манипуляций со стороны собственного отца.

Такой я была. Чтобы изменить все, потребовался титанический труд, и усердные усилия в стремлении принимать быстрые решения. Без оглядки на страхи и предрассудки. Сказки о том, что можно перевернуть жизнь, убрав квартиру и выбросив хлам — сказками остаются. Не поможет ни пылесос, ни швабра, пока порядок не придет в сознание. Пока не начнет меняться оно, а с ним перестраиваться все приоритеты. Когда этот процесс завершится, может случиться так, что самый лютый враг, станет самым близким другом.

— Нет, ну глянь. Ну, я же сказала, что попрошу Сильвио тебя забрать. Но нет же. Уперлась мадам, и все. Опять три часа в консервной банке, — не успев выйти из автобуса, слышу, как со стороны остановки доносится привычное ворчание Надежды Викторовны.

Свекровь быстро отбирает мой скудный чемодан, а передав его своему мужу Сильвио, немедленно прижимает к себе. К слову, муж свекрови отнюдь не напоминает усатого добродушного Марио. Наоборот, мне открыто улыбается подтянутый мужчина в возрасте, который хоть и ниже свекрови, но выглядит весьма внушительно.

— Здравствуйте.

— Добро пожаловать домой, деточка. Пойдем, я наготовила для тебя кучу вкусного. Сильвио бочонок с вином прикупил в магазине Фабиачи. Какое винишко. Ты просто обалдеешь. Пойдем-пойдем. Лешка уже заждался, наверное.

— Не сомневаюсь, — закатив глаза, я устало улыбаюсь. — Его побрякушки для съемки, весят больше, чем весь мой багаж.

— Ты достала для него эти штуковины? — восхищенно удивляется свекровь, открывая мне дверцу Порше. — Господи, он снова не даст покоя с проклятыми дронами. Эти штуки так назойливо жужжат.

— Согласитесь, что его ролики на Ютюб достаточно популярны. Он снимает хорошо, и понимает в этом многое. Огромная удача, что он в состоянии делать такие сложные вещи. Кроме того, для него это полезно, — продолжаю, и меня тут же поддерживает Сильвио.

— Си. Вера права. Алексей увлекать себя с головой. Это очень хорошо, дорогая, — жестикулируя рукой в воздухе, Сильвио вызывает новую улыбку. — У него много фанатов. Молодые мальчики смотреть его канал. Он так увлекательно рассказывать о самолетах. Это талант.

На последних словах Сильвио, в груди разливается тепло. Итальянцы весьма открытые и добрые люди. Они похожи на праздник, который никогда не заканчивается. Однажды в гостях у свекрови, мы провели целую ночь на пъяццо во время карнавала. Тогда, я попала в настоящий калейдоскоп из красок, впечатлений, эмоций и вкуса.

Но и здесь не было такой насыщенной яркости. Вскоре я заметила, что куда бы не приезжала, всюду искала отблеск черного сверкающего взгляда. Искала покой, который шумит, как море у его дома. Но так и не нашла. Подобное я ощутила только с ним… Во всех смыслах.

У дома свекрови всегда тихо. Слышно только пение птиц, и работу радиостанции вдалеке. Видимо, соседи обустраивают теплицы на зиму. Виллы итальянцев — отдельная Италия в Италии. С виду это обычные дома, которых множество всюду. Но стоит переступить порог, как срабатывает магия. За забором любого дома может скрываться свой собственный мир. Город в городе, и дом похожий на целый город. Потому меня не удивляет, что двор Сильвио забит людьми. Как и всегда, здесь либо близкие друзья, проезжавшие мимо, либо сеньор Альберто Фабиачи. Тот самый винодел, в магазине которого Сильвио покупает вино. Все эти люди работяги, и фермеры. Потому их мир — дом соседа, с которым можно поделиться урожаем, и парочку раз построить новую Италию по время сиесты, спасаясь от жары.

Алексей тоже здесь. Как только я прохожу вдоль лужайки, он замечает меня сразу. Поворачивает коляску прямо, цепко наблюдая за тем, как я подхожу. Сеньор Альберто в этот момент светится, не хуже, чем вывеска на его магазине. Мужчина не теряет надежды, что я перееду жить в Тоскану к Леше.

Этого не будет никогда.

Сколько бы не задумывалась о поступке отца, ничего не способно его оправдать. Даже то, что Алексей пройдя новую реабилитацию частично вернул чувствительность правой стороны тела, избавился от аппаратов вентиляции, и смог, наконец, полноценно говорить, не изменит прошлого. Этому предшествовали долгие месяцы работы. Но результат того стоил. Только жаль, что наказания для Евгения Владимировича так и не последовало. Конечно же, я не оставила лечащего врача Алексея без должного внимания правоохранительных органов. Но он все списал на то, что в таком состоянии сложно делать прогнозы, лечение слишком трудное и он, вообще, безгрешный, и не взявший у моего отца ни копейки, праведник.

Реальность оказалась суровее. Он, конечно, вышел сухим из воды, и продолжает работать.

Как и мой отец.

О том, что совершил папа, я стараюсь не думать. Слишком трудно признавать, что родители, которые всю жизнь казались элитой и примером для подражания, способны на подобное. Всего раз, после моего возвращения из Сеула, я встретилась с отцом. Это случилось, когда я достигла первых успехов, работая с Вадимом Геннадьевичем над проектом Когтя. Я действительно взялась за работу серьезно, ушла в нее с головой, написала несколько научных статей, и смогла защититься.

Во время вручения научной степени, среди толпы выпускников аспирантуры, я заметила отца. Он стоял вдалеке, почти у выхода из зала, и смотрел. Я видела, что его глаза заволокло пеленой слез, чувствовала, как невозможно больно сжимается сердце, но не изменила решения. Возможно, мне удастся простить его. Со временем. Хотя бы понять, почему какой-то клочок суши посреди океана стал важнее горя дочери, жизней людей, и мечты его лучшего друга.

Папа действительно не мог взять в толк, как я сумела, как нашла в себе силы так поступить. Когда подошла к нему, он не сказал ни слова. Только оказавшись наедине, стал уверять, как горд мной. Говорил, что хотел мне только успеха и добра, но не знал, как подтолкнуть к этому.

Подтолкнуть в его понимании — скрыть реальное состояние мужа, и подать на развод вместо меня. Еще и свекровь настроив против собственной дочери.

Слушая его, смотрела в глаза родного человека, и пыталась найти в них ответы на все вопросы. Не нашла. Так горела обида, а отец обвинял Сана в том, что он вскружил голову глупой дурочке намеренно. Его даже не тронули слова о том, что Сан едва не погиб из-за действий Платини. Отцу казалось вообще наплевать на "какого-то там корейца".

Жаль, он не понимал, насколько уже тогда я любила "какого-то там корейца". Ведь именно появление в моей жизни Сана, позволило выбраться наружу из такого болота, где я бы утонула навсегда, и никто бы не заметил.

— Итак, ты уезжаешь на Коготь, — голос Лешки звучит все еще глухо, но это лучше, чем едва шелестящий свист.

Мы расположились на открытой площадке, с которой открывается вид на тосканские поля на холмах. Алексей любит это место. О нем он снял первый видео материал и поделился своей историей. Сказал, что так ему легче, и что он нашел в сети множество таких же людей, как он — с особенными проблемами.

— Да, — киваю, устраиваясь удобнее в плетеном кресле. — Вылет через полторы недели. Потому я приехала к тебе. Чтобы…

— Попрощаться, — он медленно и аккуратно поворачивает голову, стараясь не отрывать шею от специальной спинки кресла.

— Нет. Я ведь вернусь, — улыбка появляется на лице намеренно, и Леша это замечает сразу.

— Ты летишь к нему, Вера, — услышав сказанное, замираю, так и не сделав глоток вина. Даже себе я боялась признаться, а он так просто сказал в лицо. — Все, что ты делала два года, ты делала для него.

— Я до сих пор жалею, что рассказала тебе о нем, — шепчу.

У меня не было выхода. Правда должна быть правдой, а не половиной лжи.

— Тебе нечего стыдиться, — он отвечает прямо, смотрит перед собой, и делает это с легкостью. Видимо, наступило время и для нашего разговора. — Когда я пришел в себя после крушения, первое, что увидел — твои глаза полные отчаяния. Я подумал, что попал в ад, Вера. Несколько месяцев считал так, пока не осознал себя. Пока не понял, что стал живым трупом. Но потом, когда ты приехала обратно из Парижа… Я увидел в твоих глазах свою Веру. Она вернулась, стала почти такой же, как раньше. Это не моя заслуга. Его.

Я зажмуриваюсь снова. Не радует ни запах свежего воздуха, ни вкус вина. Время не лечит. Не такую боль, которую мы пережили с ним совместно.

— Ты и сам знаешь, что я не должна была уезжать в Париж. Если бы не это, возможно, я бы распознала обман раньше, — голос дрожит, а уверенность испаряется.

Так происходит всегда, когда я вспоминаю прошлое. В такие моменты, оно — такой же калека, как мой бывший муж.

— Ты поступила правильно, Вера. Я сам прогонял тебя. Ты не представляешь, насколько я ненавидел минуты, часы и дни, когда ты сидела рядом со мной, а я не мог даже прикоснуться к тебе и успокоить. Вера, я горел в пекле, наблюдая, как ты превращаешься в тень. Мне казалось, что я умираю снова и снова, когда заглядываю тебе в глаза.

— Я была в точно таком же состоянии, — шепчу, сквозь проступившие слезы. — Но это не оправдывает мой поступок.

— Полностью оправдывает, — Алексей аккуратно тянет руку, а положив ее на мою, со всей силы сжимает. Как может, но пытается поддержать. — И ты это знаешь, лучше меня. Ты здесь, не смотря ни на что. Ты держишь свое обещание, когда я не могу даже обнять тебя. Это несправедливо только по отношению к одному человеку, Вера. И этот человек — не я.

— Леша…

— И к тому же, я обманщик. Он тебя обманывал так нагло, как я? Вспомни, что я вытворил в наш последний новый год. Такую аферу провернул с той вертушкой, а тебе сказал, что мы едем салюты запускать. Это кстати, было дико безрассудно. Меня могли посадить. Но ты согласилась посмотреть на Киев с высоты птичьего полета, даже ценой моей свободы, — Алексей издает смешок, а я замираю от шока. Он расценивает его, конечно, по-своему. Наверняка, думает, что я вспомнила про происшествие в Одессе. — Значит, этот парень по всем пунктам лучше меня. Это радует. У меня высокое мнение о себе, и такие же высокие стандарты. В плохие руки я тебя не отдам.

— Наш разговор звучит крайне нелепо, — обхватив его ладонь крепче, я делаю глоток вина.

Откуда мне знать, что Кан Чжи Сан на острове? Да, там толпа корейских военных. Да, он принимал непосредственное участие в проекте Когтя со стороны своей страны. Но где гарантии, что он вообще, вспоминает обо мне? Их нет.

— Как и твои попытки перебороть свой страх. Он не я, Вера. Погибают и разбиваются не только за штурвалом.

Вино встает в горле, и никак не хочет двигаться. Я опускаю голову, в попытке понять, чего добивается Алексей.

— Спустя два года ты опять хочешь меня прогнать? — холодно спрашиваю.

— Черта с два, ты отстанешь, — насмешливо бросая, он еще и подмигивает, копируя меня.

Смешок вырывается непроизвольно. Становится легче смотреть ему в глаза.

— Ты знал с самого начала, что я тебя не брошу. Я тебе это сказала сразу, а потом повторила еще не один раз.

— Пора бросить.

Он опять за свое?

— До того момента, когда ты привезешь его сюда.

— Ты ненормальный, — в недоумении издаю новый смешок.

— Конечно. Не видишь? — Леша начинает менять режимы на коляске, а она, то поднимается, то опускается. — Я дисектикон.

— Господи, — сама не понимаю, как начинаю хохотать, когда Леша, продолжая переключать режимы, цитирует реплики из любимого фильма.

— Что движет тобой, человечишка? Страх или отвага? Некуда бежать. Отдай мне искру, глупыш, и я оставлю тебя в живых.

Я улыбаюсь снова, как когда-то. Это странно, и это рождает новые страхи потерять то, что так жестоко пыталась отобрать судьба и самый близкий человек. Однако оно остается жить в людях, с которыми я провожу семь спокойных и полных счастья дней.

Горького, но счастья.

Возможно, мне не удалось бы ничего, не будь друг отца действительно другом. Профессор Попов, наверное, единственный, кто встречает меня всегда одинаково тепло. Как и три года назад, он ждет в терминале аэропорта. Сосредоточенный, в неизменно потрепанном старом плаще. Осень к лицу этому мужчине. Как и Париж. Я давно заметила, как Вадим Геннадьевич особенно любит это время года, а оно его.

— Наконец-то, ты здесь. Я без тебя, как без рук, Верочка. Пойдем, — он обнимает за плечи, и ведет сквозь толпу к выходу. — Не представляю, что нам делать без тебя на кафедре следующие несколько месяцев.

— Вы так говорите, будто я не заменимый работник, Вадим Геннадьевич, — немного стушевавшись, я все же решаю не мешать хвалить себя любимую.

С недавних пор, я стала ценить не только свой труд, но и себя. Это проявляется во многих аспектах. Как, например, ответы на колкости Жени. Не успев, войти в кабинет, я получаю первую такую прямо в лоб, и без предупреждения.

— Явилась, Балда Ивановна. Это что? — он указывает на стол, где неприлично много бумаг.

— Это вместо: "С приездом, моя прекрасная кума?" Правильно я понимаю? — бросаю сумку в кресло, и тут же принимаюсь просматривать бумаги. — Все в порядке. Это я просила прислать из Центра статистики. Видимо, во Франции статистика застряла в девятнадцатом веке, если мы получили стопку макулатуры, вместо электронного письма.

— Письмо тоже пришло. На почту, утром. Это, видимо, продублировано для надежности. У нового ректора пунктик после Платини. Он помешался на охране данных. Ты ведь, помнишь, как всех штормило во время проверок?

Я киваю, а Женя наливает мне кофе. Уловив запах, блаженно зажмуриваюсь и благодарю друга улыбкой.

— Как наш будущий профессор поживает? — спрашиваю, садясь за стол.

— Зубы начали резаться. Лена рвет и мечет. Я тут подумал… — расслышав замешательство в голосе Женьки, наконец-то, заглядываю в глаза друга. — Я не поеду с вами, Вера.

— Ты шутишь? — спрашиваю в недоумении. Это розыгрыш? Никогда бы не подумала, что он даже заикнется о таком. — Женя, эта экспедиция, на процентов сорок, твоя заслуга. Не дури.

— Я не хочу ехать, Вера. Пойми, — Женя опускает взгляд, а я отвожу свой в сторону. Понимаю причину сразу, и без слов. У меня ее нет. Этой причины. — Макс неспокойный. Лене трудно одной с ребенком. Она даже сюда перебралась, чтобы я не бросал работу рядом с отцом. И что теперь? Взять и улететь на дикий остров, бросив жену и сына на пять месяцев? Вер, пойми меня.

— Ты отцу сказал? — резонно спрашиваю.

— Еще нет, — как-то совсем уж горько, отвечает Женька. — Он будет против. Я знаю точно. Скажет, что я не думаю о будущем, и снова на тебя пенять начнет.

Он злится, потому что Вадим Геннадьевич ставит меня в пример? Серьезно? Это же смешно.

— Жень, причина точно в Максе? Не во мне? — я стала слишком прямолинейна.

В какой-то степени — это первое, чему нужно научиться, когда меняешь жизнь, и начинаешь ее с нуля. Надо обрести умение не оставлять неопределенности, и расставлять точки и приоритеты сразу.

— Нет, Вера. Что за глупости? — он отмахивается намеренно, но я-то все прекрасно вижу.

Причина не только в моем крестнике. Есть что-то еще. И очень надеюсь, что это не касается моих достижений. Поскольку, я никогда не ставила их выше Лены и Жени. Я всего лишь пытаюсь контролировать свою жизнь, и стать самодостаточной. Это не значит, что я готова ходить по головам близких людей.

— Женя, в чем дело?

— Лена опять беременна, — меня удивляет не только эта новость, но и тон, которым она произнесена.

Складывается впечатление, что Женя не хочет второго ребенка. Это четко читается в том, как он садится за стол, и отбрасывает бумаги в сторону.

— Только не говори, что ты против, — мне даже страшно это представить.

— Да я испуган просто. Понимаешь? — он вскакивает, как ошпаренный, а встав у окна, по привычке, упирает руки в бока и опускает голову. — Мы семь лет прожили на чемоданах, Вера. Я тут, она там. Я где-то с отцом, она в командировке, черт знает где. Я привык к такой жизни. И самое страшное, что уже не надеялся, что у нас получится иметь детей. Просто смирился, что у нас нет на это ни времени, ни возможности. Но появился Макс. Я думал, у меня сердце на хрен из груди выпрыгнет, когда она мне тест утром подсунула вместо завтрака. Я сперва решил, что она пошутила. Но нет. У нас родился сын. Когда она переехала в Париж, все стало еще необычнее. Она изменилась, понимаешь? Все изменилось. Мы как с катушек слетели. После родов нет, конечно. Но потом. Она с меня не слазит вообще. И вот на тебе. Вчера просыпаюсь, а у меня в тарелке вместо завтрака опять тест. И что? Как дальше? Третий? А потом четвертый?

— И пятый. Почему нет? — раскачиваясь в кресле, отвечаю нарочито сухо и надменно. Он глупый, или не понимает, какое счастье ему привалило? Лена карьеристка. Всегда была такой. Но даже я заметила, как после рождения Маска, она изменилась. Не замечает ничего, кроме сына. — Жень, поздравляю. У вас, наконец, образовалась семья. Это разве плохо, что вы сумели удержать друг друга до этого момента?

— Порой ты меня пугаешь, Вера, — Женя не оборачивается, но продолжает. — Когда ты вернулась два года назад, я был уверен, что ты сдашься и поедешь обратно к нему в Сеул. Я видел как он сорвался, когда ты пропала с банкета. У него глаза горели, как у сатаны, готового меня порвать на куски. Но ты ничего не сделала, чтобы вернуть его. И теперь пеняешь на мой страх?

Взгляд замирает на стопке бумаг. Он прав в одном. Взгляд Сана — самое шикарное, что есть в этом мужчине. Помимо губ, которые умело ласкают до онемения в ногах, рук, которые так крепко держат, что и над пропастью повиснуть не страшно, и тела, которое плавило мое. Его я тоже помню.

Достав портмоне из сумки, раскрываю его, и достаю крохотный клочок бумаги. Он уже успел слегка пожелтеть от времени. Однако цифры телефонного номера на нем четко видны.

Его номера. Который лежал в конверте с приговором Платини и моего отца.

— Знаешь, сколько раз в день, на протяжении целого года, я доставала этот клочок бумаги? — шепчу, рассматривая номер. Женя не двигается, но смотрит нахмуренно. — Наверное, через каждый час, а может и несколько минут. Особенно сложно было, когда я претерпевала неудачи. Как только у меня что-то не получалось, я порывалась позвонить ему, и спросить могу ли сбежать. К нему. Спрятаться за его спину, и пользоваться его любовью, как лекарством. Да, Женя, я хотела это сделать, но страх не позволял. Меня до сих пор одолевает глупый страх, что он может однажды точно так же вернуться ко мне едва ли не кусками, как Алексей. А еще… Стыд. Ты знаешь, что я побывала в кругу его семьи?

— Ты не рассказывала о таком. Он что… — Женя явно не верит в то, что слышит. — Он привез тебя тогда к себе? Серьезно? И ты после этого даже не позвонила ему?

Я качаю головой, а в груди завязывается тугой узел тоски. Теперь могу контролировать подобное и относиться взвешено. Но порой я так скучаю за ним, будто он наваждение, помешательство, или наркотик. От него наступает ломка. Я хочу снова той страсти, тех бешеных ощущений полноты, того взгляда. Я хочу его.

Но я нагло сбежала, чтобы сделать все правильно. Легкомысленно и правильно. Это, как я и он.

— Вера, ты, вероятно, не понимаешь, что для них это значит. Но я попыталась объяснить, — Женя только начинает, но я перебиваю его.

— Знаю, Женька. Корейцы сходу не идут на контакт с иностранцами, они скрытны, говорят порой все в лоб, и не доверяют просто так никому. Они умело скрывают эмоции. А домой, в место, где живут их родители, баб на одну ночь точно не приводят. Тем более побывавших замужем иностранок. Это моветон. Я знаю, Женя. У меня было много времени, чтобы понять, чего и кого я намерено себя лишила. Так что мой тебе совет — и пятеро детей рядом с любимой женщиной не трудность. А наоборот — огромный подарок от судьбы.

Хочется верить, что моя откровенность не прошла даром. Потому что она далась трудно. Чтобы не отходить от цели, я перестала жаловаться, мусолить и анализировать неудачи, прекратила себя жалеть. Запретила себе строго настрого думать, что чего-то не могу. Я работала иногда по восемнадцать часов в сутки, и отдыхала лишь тогда, когда это было жирно выведено в ежедневнике словом: "Отдых" Даже он стал подвержен графику.

Перед вылетом, за два часа до того, как нужно сесть в машину и уехать, я не сижу на чемоданах. Включив наручные часы, подтягиваю воротник спортивной водолазки выше, и ускоряюсь. Бегу привычный пятый круг вдоль аллей парка у дома. Рядом подстраивается знакомый сосед. Жерар улыбается и кивает на наушники. Я запускаю блютуз и слышу новый трек мужчины. Он ди-джей в одном из парижских клубов и музыкант. Всего год назад он со своим мужем перебрались из Амстердама во Францию. Европа, со временем, открылась с совершенно другой стороны. Она сломала мои стереотипы настолько, что подобное стало, как обыденная вещь. Жерар счастлив, и то, что он создает — не менее прекрасно, чем его счастье. Многим этого не понять, но я научилась. Перестала воспринимать мир сквозь призму "себя". Стала ценить свое время, и людей, которые дарят мне собственное.

Попрощавшись с Жераром, поднимаюсь домой, принимаю душ, и отвечаю на последние звонки с кафедры.

Все готово.

Поправляю плащ, и откидываю волосы на спину. Осмотрев себя в зеркале, берусь за чемодан и выхожу. Такси уже ждет. Сев в салон и попросив водителя ехать в аэропорт, чувствую вибрацию в кармане.

Не сомневалась, что он позвонит. Переживает.

Улыбнувшись, отвечаю на звонок Вадима Геннадьевича.

— Да, профессор.

— Вера, я послал на твою почту последние данные со спутников. Пожалуйста, как только прилетите, не теряйте времени и сделайте съемку у подножия.

Голос Вадима Геннадьевича звучит странно встревожено. Он явно удрал с заседания коллегии, чтобы позвонить мне.

— Вадим Геннадьевич, корейская сторона предоставила все данные по сейсмоактивности. Нет поводов для волнения, — поясняю, но Вадим Геннадьевич, похоже, не согласен.

— Вера, они ведут наблюдение за подводными вулканами. Что происходит с островом, их мало волнует. Ты сама знаешь, что он лишь прикрытие того, что им нужно. А для нас важен Коготь.

— Хорошо, Вадим Геннадьевич. Я изменю план экспедиции и предписания, ориентируясь уже на месте. Не волнуйтесь. Первые данные для обработки, мы отправим вам сразу, и согласно графика. Все будет так, как предписано планом.

— Береги себя, Вера. Жду вестей о прибытии.

— Конечно, Вадим Геннадьевич. Спасибо.

Разрывая звонок, продолжаю считать, что держу все под контролем. Не хочется даже думать, что у меня не выйдет. Несмотря на всю уверенность, мне тревожно. Если бы со мной поехал Женька, было бы спокойнее. Однако, как только эта мысль посещает голову, понимаю, что опять пытаюсь найти "плечо". Подобное вызывает решимость откинуть любые глупости.

Я справлюсь, и я знаю это. Однако, как же беспечно говорит моя самоуверенность. Может, я готова к трудностям связанным с работой, но уж точно не готова к тому, что позже происходит уже на Филиппинах.

— Как же душно. Нестерпимо просто.

Рядом едва несет ноги Патрисия. Я понимаю девушку. Мне и самой душно и неудобно тащить несколько чемоданов в такую жару. Радует, что я сумела угадать с формой одежды. Хлопковое белье, и рубашка со штанами из натуральной льняной ткани спасают от жары.

Да уж, предложение Лены позагорать на пляже под пальмой в бикини, и пленить аборигенов кружевным бельем, совершенно неуместное. В условиях такой влажности, все, что мне светит — хлопковые парашюты, которые не натирают между ног.

Патрисия натужно вздыхает, а ее бывшая сокурсница Фелис, молча и степенно осматривает взлетную полосу. Девушка поправляет очки, и, оглядываясь, немедленно обращается ко мне.

— Мадам, где же наш самолет? Здесь только военный транспортник для перевозки габаритных грузов? — она указывает на гиганта, к которому подвозят ящики и оснащение. — Мы полетим вместе с грузом? Это же опасно и не предусмотрено правилами техники безопасности.

— О, прошу тебя, Фелис. Хватит Все-то ты знаешь. Долететь бы уже, наконец-то, — Патрисия закатывает глаза, нервно убирая с лица кудрявые волосы.

Пряди настолько вьются, что девушка иной раз выглядит, как одуванчик на солнце. Улыбаюсь, но бросив взгляд на самолет, чувствую, как в горле встает комок. Он действительно огромный, и он пугает. Это не Боинг, на котором мы прилетели, и явно не оснащен комфортабельными сидениями для пассажиров.

Военными становятся не для комфорта.

— Йеез Лоуисе. *(Офигеть) — сокрушается в восхищении Франко.

Он, и еще двое парней аспирантов, спускают с плеч сумки, осматривая огромного монстра. Лично мне этот агрегат внушает благоговейный ужас. Парням, напротив, нравится. Иначе и быть не могло. Бернард и Шон проходят под крылом, огромных размеров, а рядом с турбинами задерживаются особенно долго. Их видимо, привлекает вонь топлива, от которой я задыхаюсь.

Моя любовь к самолетам, как и всегда, чистая и беззаветная. А проще — я их ненавижу.

В этом аспекте не поменялось ничего. И, похоже, не изменится никогда.

В поисках ответственного за транспортировку нас и оснащения на Коготь, я отворачиваюсь от парней. Ящики грузят молодые солдаты. С виду им столько же, сколько и моим аспирантам. Решив, что они точно знают, кто их командир, уверенно достаю документы и подхожу.

— Прошу прощения, мне нужен ваш командир, — обращаюсь на английском, но в ответ получаю молчание.

Ни один из солдат не собирается даже обратить внимание. Они продолжают погрузку на борт, игнорируя меня полностью.

Что происходит?

Отыскав взглядом девушек, вижу на их лицах ровно такое же недоумение. Им никто ничего не объясняет. Военнослужащие молча забирают наш багаж, и забрасывают в отдельную объемную металлическую корзину.

— Я прошу прощения, — хватаю со всей силы солдата за плечо. Парнишка замирает, и бледнеет так, будто его сцапала самка Богомола. — Мне нужен ваш командир. Человек, который командует вами. Вы понимаете английский?

— Чосомнида, агашши. *(Простите, госпожа) — бедный мальчик едва не целует поверхность транспортного языка, так пытается выразить извинения.

В немом шоке, я отпускаю его и слежу за тем, как он стремительно сбегает. Буквально бежит вверх, попутно толкая огромный ящик.

Это шутка такая? Или они нас вообще ни во что не ставят?

Уверенно поправляю рюкзак, и следую за удравшим солдатом. Как такое понимать? Разве это военная выправка? Негодование бурлит так явно, что я даже зубы стискиваю. Однако весь настрой разбивается тут же, когда встаю посреди широкого и гигантского салона. Он настолько огромен, что в нем гуляет ветер. Военные продолжают размещать груз по центру, и крепить его тросами. Работают, молча, и даже рты боятся раскрыть.

Но я же видела, как они разговаривали между собой.

Если меня продолжат игнорировать, подобное пошатнет авторитет перед аспирантами. Это недопустимо.

— Мадам, что происходит? — Патрисия испуганно осматривает солдат.

Девушка прижимается к Франко. Она тихо переговаривается с ним на французском, после чего все парни бросают рюкзаки, чтобы выяснить, что происходит.

Заметив подобный порыв, я хватаю Франко за руку и чеканю:

— Успокойся, — бросаю суровый взгляд и на Шона с Бернардом. — Они всего лишь выполняют приказ, — пытаюсь донести, что мы не во Франции, и они должны понимать, что не могут поступать импульсивно. — Мы дождемся распоряжений от их командира. Помните, что мы не дома. И нам этот шанс фактически подарили. Если мы начнем сотрудничество с конфликта, ничем хорошим это не закончится. Нам пять месяцев жить в их расположении. Вы так хотите начать знакомство? С грубости?

— Простите, мадам. Но это унизительно. Почему мы стоим здесь…

— И у меня возник тот же вопрос.

Этот голос слишком знаком. Этот голос слишком холодный. Он приносит, как и раньше горячий озноб. Сан?

Я продолжаю держать Франко за руку, но взгляд застывает на одной точке. Он сухой, я не моргаю, и кажется, не шевелюсь. Не смею сдвинуться с места, ведь вбираю, как губка, каждый звук за спиной. Его шаги твердые и уверенные, как и всегда. Его запах проникает под кожу, и настолько резко возвращает все ощущения, что я на миг прикрываю глаза и делаю глубокий вдох.

Как же я хотела тебя увидеть… Грезила, мечтала хотя бы издалека посмотреть, каким ты стал. Спросить, как твоя Ханна. Посмотреть на твой маяк, и вернуть свой.

Но как же боюсь этого. Словно трусиха стою неподвижно, а руки дрожат. Я дрожу, и с этим ничего не поделать. Я обязана собраться. Это не место для подобных вещей.

Я не в той ситуации, чтобы поддаваться эмоциям.

И не посмотрев в нашу сторону, он проходит мимо. Я все еще надеюсь, что это не он. Пусть это будет кто-то похожий. С таким же голосом, с таким же терпким ароматом мужских духов. Я не готова. Господи, я идиотка. Храбрилась, что всего добилась. Уверовала, что изменила жизнь и стала другой. Не с ним… Не в случае этого мужчины. Выходит, нет, если сердце устроило рок-концерт в груди, а кровь его безобразие только подогревает.

— Всем встать в строй, — он продолжает стоять спиной.

И слава богу. Не поворачивайся и не смотри на меня. Ради всего святого. Не смей. Умоляю не смотри, как раньше, иначе все два года усилий пойдут коту под хвост.

— Мадам? — Франко с опаской становится ближе.

Он ведь не понимает корейский. Но я то да. Попыталась выучить хотя бы основы. Так скучала, что выучила язык, на котором он шептал, что я останусь с ним, и я принадлежу ему.

— Мадам, это пугает.

Франко продолжает, а остальные становятся рядом, образуя полукруг. Вместе мы наблюдаем за тем, как не менее пятнадцати солдат встают в одну шеренгу. Молча, быстро и не смея отвести взгляд в сторону, они буравят им пространство перед собой.

Кажется, и не моргают. Как я.

— Кто пустил гражданских на борт до завершения погрузки? — я не вижу его лица, но от его тона немеют пальцы на ногах. Он говорит так холодно и остро, будто голосом можно ударить. — Выйти из строя.

Несколько парней делают шаг вперед. В том числе тот, который не хотел ответить в первый раз, и тот, который извинился, поклонившись так, будто я их президент.

— Старший солдат Сон Ю Чоль, командир. Позвольте обратиться, — парень чеканит каждое слово.

Наваждение какое-то… Я не замечаю ничего. Смотрю, как ошалелая на его крепкую фигуру в форме, впитываю движения, и вспоминаю. Осматриваю каждый сантиметр так, будто в моих руках чертова лупа. Надеялась, что увижу, а увидев, не могу взять себя в руки.

— Говори, — он становится в пол-оборота и сомнений не остается.

Это Сан. Это его профиль, его губы, его подбородок, шея, руки, тело. Это мужчина, которого я возрождала в памяти постоянно, как наваждение.

— Вы велели не вступать в контакт с научной группой до вашего возвращения, — ответив, парень виновато опускает взгляд.

— Я велел не вести лишних разговоров, Ю Чоль. Вы не знаете, что во время погрузки на борту не должно быть посторонних?

Он так зло отчитывает солдата, что тот боится и взгляд поднять. Франко и парни перешептываются. В их голосе звучит возмущение, они говорят, что не станут подчиняться ни чьим приказам.

Логично. Ни он, ни его друзья, не знают, что такое армия. Не служили.

— Я прошу прощения, — не знаю, откуда нашла в себе силы, но вид того, как он песочит парнишку толкает прекратить это.

Сейчас он повернется, и все исчезнет? Память слишком скверная штука. Она помнит то, чего уже нет. Наверное, пора взять себя в руки. Прошло два года.

Чувства потухают стремительно. Быстро уходит глупый озноб, но сердце все равно не может угомониться. Первые минуты шока становятся размытыми. Зачем ему меня помнить? Ждать? Какая чушь с моей стороны снова забываться инфантильными глупостями. Разве я не оставила их позади? Разве не начала оценивать себя и жизнь здраво? Тем более он знал за кем летит. И если встретил вот так, то не удивительно, что заглядывая в его глаза, не вижу там ничего.

Блеск исчез. Сан смотрит так, будто оценивает незнакомого человека. Он молчит, а я давлю со всей силы порыв показать как скучала. Знаю, что выражение моего лица холодное. Да, теперь и я так умею. Сейчас перед Саном не разбитая горем женщина, запутавшаяся в чувствах, и не понимающая, где нужно начать, чтобы получить желаемое, и стать счастливой. Сейчас перед ним Вера Лазарева. Куратор научной экспедиции и успешный ученый.

Сан медленно и цепко осматривает ребят, и только потом возвращается взглядом ко мне. Холодным взглядом. Теперь он действительно нестерпимо холодный и чужой.

А чего я ждала? Сказки, в которой мужчина два года ждет, пока женщина найдет свое место в жизни и приведет ее в порядок? Или я думала, что он не станет жить, а будет относиться к себе, как к ничтожеству, после того, как я его бросила? Можно ли поверить в чушь, что мужчина, с которым у меня был "просто секс", станет боготворить меня до конца дней своих? Тем более кореец. Чушь. Подобное, как кадр из юмористического шоу для глупых подростков, которые верят в вечное чувство.

— Добро пожаловать на борт, — я и забыла, как люблю его голос. Теперь в нем скользит сталь и отчужденность. Сан становится в стойку, и закладывает руки за спину. Он изменился. Его фигура, кажется, стала еще мощнее, а лицо намного холоднее. Какого черта, ты стал еще красивее? — Я командир судна майор Кан Чжи Сан. Кто ответственный за миссию, и с кем я должен вести диалог?

Он шутит? Нет, он издевается. Злость неприятно касается кожи ознобом. Значит, решил прикинуться, что мы не знакомы? Какая прелесть. А главное, насколько это здравый мужской поступок.

— Вам не предоставили информацию, за кем вы летите? — мой тон отрывистый, колкий, в нем сквозит обида. А как иначе? К чему этот спектакль? Он же прекрасно знает кто перед ним. — К тому же нас никто не встретил. Вы считаете, что такое отношение уместно?

— Я не оцениваю уместность отношения к гражданским лицам личным составом, выполняющим мой приказ. Моя задача забрать научную группу из Франции, а так же перевести ее и оснащение на остров. Меня не волнуют имена. Меня волнует число людей, которых я должен доставить в целости и сохранности. Оно записано в документах вашего ответственного лица. Насколько мне известно, миссия экспедиции должна насчитывать семь человек. Но я вижу перед собой только шесть. К тому же в моих бумагах, — он протягивает руку, и тот самый испуганный солдат быстро вручает ему папку.

Сан открывает ее с таким видом, будто мы контрабанда, которую он не хочет перевозить.

Кто ты? Куда делся мужчина, которого я знала?

— Здесь значится, что старший куратор миссии — мужчина тридцати пяти лет, и его имя Юджин Попов. Он… — Сан достает фото Женьки, и поворачивает ко мне. — Он не похож на вас, госпожа. Вы не находите?

— Действительно не похож, — нарочно делаю ударение на последнем, и смотрю ему в глаза.

"Он кореец, Вера. Ими можно увлечься, но они никогда не станут воспринимать белую женщину всерьез. Никогда. Запомни это."

Сейчас эти слова Жени приходятся, как нельзя кстати. Действительно. Чего я ждала? Чего же я ждала? Вероятно, не такого жгучего холода. Настоящего, и леденящего.

Ведь, сбегая, в глубине души продолжала ждать нашей новой встречи. Я мечтала о ней по ночам, когда позволяла себе… мечтать хотя бы пару минут.

Пора прекратить мечтать.