Берег тысячи зеркал (СИ)

Глава 13

Моя игра стоила того, чтобы добиться первого шага от нее. Я был чертовски зол на Веру. Наблюдал за ней каждый день, и злился еще больше. Не мог узнать в ней женщину, которую полюбил. Искал ее несколько недель в каждом поступке Веры нынешней, и не находил.

Джеха оказался прав. Она изменилась так, что иной раз я сбегал подальше, как трус.

Я все еще люблю ее без памяти, но почему-то ощущаю, что она стала по-настоящему чужой.

Странность заключается в том, что сейчас, осматривая в ярких рассветных лучах солнца лицо Веры, я, наконец, понимаю. Все становится ясно, и так очевидно, что хочется удавиться. Я врал сам себе, что не ревновал, лгал напропалую своей семье и другу, что живу спокойно, и нет мне дела до иностранки, с которой всего лишь провел ночь.

Я не сознавал до конца ее поступка. Но смотря на то, как она мягко дышит, легко прижимается ко мне во сне, вижу, где допустил ошибку.

Вера действительно любила мужа настолько, что не смогла бросить, хотя и понимала, что их будущее невозможно.

Но она полюбила и меня. Да, так бывает. Теперь я это вижу, и знаю. Так бывает, когда судьба не спрашивает, а решает за нас.

Два года я считал себя вором, корил, унижал самыми гнусными оскорблениями, намеренно причинял себе боль, считая, что я — причина предательства этой женщины.

А значит, она поступила правильно, что ушла. Все правильно, а моя боль — расплата за бесстыдство, которое совершил.

Был момент, когда я опустился до такой низости в своих мыслях, что решил, будто стал ее инструментом для обычной разрядки. Лекарством от боли. Я пришел к выводу, что заменил ей мужа, которого она действительно любит. Настолько любит, и не может свыкнуться с мыслью о потере, что отчаялась и решилась на близость со мной.

Каким же идиотом я был.

Как я мог так давить на нее в Намчхоне, а потом в довесок злиться, что не позвонила? А она могла?

Могла ли она в той ситуации поступить иначе? Ведь я запутал все еще хуже своим идиотским признанием и просьбами остаться.

В этой игре проиграл я, ведь не понял ее поступков. Едва смог бы. Я горел чувством к ней так сильно, что закрывал глаза на все. Закрывал, только бы она осталась со мной, а не с ним.

Но она и не была с ним, в том понимании, которое я себе придумал. Она вернулась не к мужчине, не к мужу, она вернулась к человеку, который нуждался в ней, и которому была нужна ее рука, чтобы выжить.

Оставшись рядом со мной, подобное было бы невозможно. Она бы не смогла, и горела бы от противоречий.

Я не встречал не то, что женщины, я не видел ни одного человека, готового так самоотверженно поставить свое время на кон, чтобы помочь другому человеку.

Люди жестоки и самовлюбленны. Такова наша природа. Мы уверяем себя, что делаем все для других, но даже не замечаем, что продолжаем думать только о себе. Она ушла, а я думал не о том, как трудно ей. Я бесился от бессилия и собственной тоски.

Небо, как же меня шатало от того, что замечал только свои чувства. Идиот.

Теперь все будет иначе. Я должен с ним встретиться. Без нее, и сам. Обязан приехать к нему и посмотреть в глаза мужчине, который смог отпустить ее.

Я бы не решился, даже на смертном одре. Таков я трус.

Потому обязан сказать ему спасибо.

Ведь это история не о нашей любви. Это история не о нас с Верой.

Оказывается, все произошедшее между нами, результат поступка ее мужа.

Это он отпустил ее. Он поставил точку и дал ей свободу.

Я закрываю глаза, ложусь удобнее и прикрываюсь рукой от солнечных лучей. Покой накрывает так неожиданно, что не замечаю, как впервые засыпаю мгновенно. Это странно, ведь я не могу спать после того, как побывал в плену. Сон стал для меня роскошью, а сейчас я нагло уснул без сновидений, и даже не заметил этого.

А надо было озаботиться.

Ведь сплю я не в своей комнате, а в доме, в который в любой момент может ввалиться молодняк Веры.

Из-за криков в гостиной мы просыпаемся мгновенно, и как по тревоге. Вера вскакивает в кровати, а прикрывшись простыней, бежит к двери и быстро подпирает ее спиной.

— Мадам. Мадам, где вы? — за дверью слышится слишком бодрый голос еще недавно пьяного в усмерть паренька.

Я поднимаюсь и встаю, а Вера нервно и воровато осматривается. Внезапно дверь издает скрип. Вера испуганно толкает ее спиной обратно и хмурится от досады. Подхожу, и останавливаю попытки парня ворваться в комнату, надавливая на дверь рукой. Я становлюсь впритык к Вере, а она распахивает глаза, как только Франко начинает колотить по хлипкой раме.

— Мадам? Мадам, вы здесь? Это срочно. Черт. Мадам, в северной деревне беда. Мадам.

Мы с Верой немедленно встречаемся взглядами. Секунды хватает, чтобы она быстро ответила стальным тоном:

— Франко, я не одета. Подожди минуту. Я только проснулась. Что стряслось?

Она чеканит каждое слово, хмуро смотря в мои глаза. Мы ожидаем ответа, о котором я уже догадываюсь.

— Гейзеры, мадам. Десятки. Прямо на территории деревни. Много пострадавших.

Я быстро разворачиваюсь и одеваюсь за считанные секунды. За спиной слышна такая же возня, а голос парня стих.

Проклятье. Вероятно, и Джеха пытается меня найти, но он то не знает, где я ночевал.

Развернувшись к Вере, тяну ее к себе, а мягко целуя, шепчу:

— Я в штаб, а потом приеду за тобой. Ничего не предпринимайте, Вера. Это моя забота. Ты меня поняла?

— Но мне нужно увидеть деревню, Сан. Это уже не шутки, — она хмуро и едва уловимо шепчет, и я киваю.

— Увидишь. Я отвезу вас сам. Но дождись распоряжений. Моих, Вера.

Она зло и недовольно поджимает губы, но все же кивает.

— Хорошо.

— Вот и отлично, профессор. Мне пора.

Я стремительно разворачиваюсь, а спрыгнув с небольшого окна, спружиниваю на ноги в густых зарослях растений. С этого положения меня не видно, однако, я хорошо замечаю беготню внизу у казарм.

Как только оказываюсь в штабе, становится ясно, что ситуация непростая. Джеха стоит над картой и оживленно ведет разговор с Ли Чон Соком. Мужчина бледный, а встретив его взгляд, я замечаю испуг.

— Доброе утро, майор Кан, — он здоровается, но это утро для него явно не доброе.

— Что-то произошло на вышках? — сразу перехожу к делу, улавливая колкий взгляд Джеха.

Неужели, намерено не помчался за мной к ней?

Вспоминаю парнишку Франко, и понимаю, откуда он узнал о деревне. Джеха специально послал именно его, чтобы спасти нас с Верой от проблем.

Все-таки я на службе. А Коготь официальный военный объект.

— Взрыв на недостроенной вышке, майор Кан. Слава небу, на месте оставались только несколько рабочих. Они, конечно, сильно пострадали, но живы, — поясняет мужчина.

— Причина? — задаю вопрос, а сам изучаю карту северной деревни.

Вновь образовавшихся гейзеров десятки. Все они отмечены на карте красными точками, и действительно прошили деревню насквозь.

Старик Юмай… Надо проверить все ли в порядке с людьми. Их там сотни.

— Боюсь, она не в вышке, — со страхом шепчет Чон Сок, а я улавливаю полный тревоги взгляд Джеха.

— А в чем? — спрашиваю.

— В вулкане, — слышится женский холодный голос от двери.

Я с досадой поджимаю губы.

К новым чертам ее характера придется привыкать долго. Но тем лучше. Мне нравится слово долго.

Вера подходит к столу, и совершенно наплевав на то, о чем мы говорили, разворачивает странную карту. Таких я не видел никогда. Возможно, встречал лишь несколько раз, но уж точно не знаком с тем, как размещаются высоты и основные картографические линии.

Это геологическая карта острова?

Резко поднимаю взгляд, а Вера, не теряя времени, отвечает на все мои вопросы сама.

— Кальдера вулкана нестабильна. Так как он является основным выходом для магмы и газа из резервуара под островом, колебания и реактивные процессы в толще пластов, влияют на то, что происходит в цепи подводных вулканов. Они, как запасные выходы для стабилизации давления внутри основного резервуара и породы. То есть, — Вера указывает на карте на возвышенность и кратер Когтя. — Если давление и температура поднимается внутри вулкана, и не находит выход через кратер, область давления смещается молниеносно к месту, которое позволит его стабилизировать. В данном случае, это подводный вулкан и вышка, которая пострадала. Этому предшествовали многие вещи. Сейчас мне очевидно, почему начались толчки и колебания. Недавно моя группа обработала данные с наших датчиков на острове. Не только сейсмических. Я дала распоряжение установить датчики термоактивности, а так же измерять температуру грунтовых вод. То, что происходит сейчас, крайне опасно, господа. Вы должны немедленно остановить работы на вышках, а всех рабочих отправить на сушу к нам. Это может повториться. И тогда погибнут сотни людей, профессор Ли. Вы сами видите, что мои расчеты показывают амплитудное повышение температуры и циклические беспрерывные колебания земной коры. Грунтовые воды достигли критической температурной отметки сегодня ранним утром, и гейзерами прошили участок у подножия вулкана. Это говорит только об одном.

— Начинается извержение, — убито шепчет Ли Чон Сок, в ужасе заглядывая в глаза побледневшей Вере.

Она дрожит, но держит лицо, а я не могу пошевелиться из-за холодного озноба. На острове примерно две тысячи местных жителей, а наших работников около шести сотен. Если учитывать и личный состав расположения на Когте, то в акватории острова примерно три тысячи людей, и все они оказались в смертельной опасности.

— Как далеко ушел "Лютый"? — спрашиваю глухим голосом, а Джеха качает головой.

— Он прошел Желтое море, Сан. Почти у берегов нашего полуострова.

Я упираюсь руками в стол, и осматриваю карту, как безумный. Ищу быстрое решение, но его нет.

— Господа ученые, сколько у нас времени? — басовито задаю вопрос, потому что горло вяжет.

— Примерно…

— Не примерно, профессор Лазарева. А точно, — холодно и со сталью перебиваю ее, а заглядывая в глаза, пытаюсь показать, что иначе не могу.

Знаю, что грубо, понимаю, что ей неприятно, но ситуация не позволяет проявлять слабость.

— Либо считанные дни, либо считанные часы, майор Кан, — она сухо и профессионально отвечает, а я сжимаю челюсти. — Мы на бочке с порохом, господа. И когда рванет… не может знать никто. Такое предугадать с точностью до секунды невозможно.

— Если облегчить транспортник, то теоретически он поднимает в воздух до восьми сотен пассажиров, — начинает Джеха.

Я слышу его четко, но смотрю в глаза Веры. Они наполнены страхом, а я не могу его видеть.

Оказывается, подобное — худшая пытка для меня.

— Если начать эвакуацию сейчас, то мы только через два часа подготовим борт, и погрузим на него людей, — он заканчивает, а Вера чеканит:

— Начинайте немедленно.

— Вы уверены, профессор? — я снова задаю вопрос сухо. — Если извержения не произойдет, вы понесете ответственность за срыв разработки вышек?

Вера на миг замирает, но иного выхода нет. Она должна понимать все риски.

— Да, — уверенно отвечает, чем удивляет еще больше.

Она стала совершенно другой.

— Я вас услышал, профессор Лазарева, — киваю и бросаю взгляд на Ли Чон Сока. Все это время он стоит со скрещенными на груди руками и буравит карту взглядом. — Профессор Ли. Ваше мнение?

Мужчина резко переводит взгляд на Веру, смотрит долго и цепко, а потом произносит:

— Моя коллега полностью права. Но я бы все же осмотрел деревню…

Однако профессор не успевает закончить, а только замирает и хватается за стол. Нас оглушает взрыв, а пол под ногами начинает дрожать. Я хватаю Веру и отвожу в сторону от стеллажа с документами. Нарастающий свист и гул говорят о том, что амплитуда землетрясения в этот раз действительно высокая.

Вера плюет на устав. Игнорируя присутствие посторонних, она хватает меня за руку и надтреснуто шепчет:

— Сан. Надо увозить людей. Уже. Времени нет. Отправьте хотя бы тех семьсот, кого можете. Я не знаю… Я не знаю, сколько у нас времени. Господи…

— Верь мне. Успокойся, — осекаю ее, и бросаю взгляд на Джеха.

Толчки стихают резко, а в штаб вбегает старшина и Ю Чоль. Парни явно едва добежали в условиях такой тряски, а Ю Чоль напуган так, что его лицо бледнее стен вокруг.

— Разрешите обратиться, — чеканят, а я киваю.

— Вулкан… Там… Там… Дым с горы, — Ю Чоль так взволнован, что даже не может нормально говорить.

— Старший солдат Сон, — наверное, мой голос слышно во всем модуле штаба. — Глубокий вдох.

Парень немедленно замирает, гулко выдыхает и вдыхает.

— Докладывай, — рявкает Джеха.

— Есть. Мы заметили дым над кратером. Караульные на смотровой вышке передали по связи, что только что случился взрыв. Во время землетрясения. На горе.

— Фреатический взрыв, — Вера убито произносит, смотря на меня совершенно безумным взглядом.

— Что это? — хмуро осматриваю ее лицо, а она едва шепчет:

— Начало, Сан. У нас считанные часы. Это не обычный вулкан. Коготь… Весь остров это вулкан. Весь. Если зоны давления начнут меняться слишком быстро, он начнет выплевывать породу и магму прямо из кратера на расстояние в несколько миль. Магма может найти выход и через почву, а значит вместо гейзеров, мы получим фонтаны раскаленной лавы. Кроме того, газ. Он способен отравить все живое в радиусе мили от эпицентра извержения. Пепел…

— Не даст взлететь ни одному летательному аппарату, — нервно, и с дрожью, но собрано поясняет профессор Ли.

Они обмениваются взглядами, а я обращаюсь к Джеха.

— Джеха готовь транспортник. Немедленно. Выкиньте из него весь ненужный хлам. Он должен принять на борт всех рабочих и личный состав расположения. А это почти восемь сотен людей, — я обращаюсь к другу, а он собрано кивает, и выходит прочь.

— Старшина Ю. Передай на все вышки приказ командира военной базы. Все должны немедленно покинуть рабочие места и спустить на воду спасательные моторные шлюпки. Начать эвакуацию личного состава вышек немедленно. Всех рабочих доставить на берег острова. Время спасательной операции ограничено до двадцати минут. А значит, это немедленная эвакуация. Уровень опасности красный. Выполняй.

— Есть, — старшина так же, не теряя времени, уходит.

Я перевожу взгляд на Сон Ю Чоля, и вижу в его глазах такой испуг, будто начались боевые действия. Мальчонка не готов ни к тому, чтобы умереть, ни к тому, чтобы убивать, пытаясь выжить.

Его место не здесь, и я всегда знал это.

— Ю Чоль, — я упускаю устав, и продолжаю, не обращая внимания на ошарашенный взгляд парня: — Ты должен лично посадить на борт транспортника группу из Франции.

Вера хмурясь поднимает взгляд, но я не даю ей шанса на возражения.

— Сан.

— Ты сядешь на первый же самолет, Вера, — буравлю ее строгим взглядом.

— Но, майор. Как же я? Я должен быть здесь, — возражения мальчишки доводят до точки кипения.

— Отставить разговоры. Это приказ. С этой минуты ты несешь полную ответственность за этих людей, Ю Чоль. Хоть один пострадает, я с тебя спрошу. Ты меня понял? Быстро найди их всех, и проконтролируй, чтобы они сели на борт вместе с рабочими с вышек. Никаких вещей, сумок, и багажа. Все оставить здесь, а с собой взять только самое необходимое и документы. Выполняй.

Парнишка бледнеет, и не верит, что я вот так прогоняю его. Но иного выхода нет. Сон Ю Чоль находится там, где ему не место. Годами я наблюдаю, как он ломает себя, ради долга перед отцом полковником. Но он не солдат. Этот мальчик не умеет убивать, и не способен смотреть в глаза смерти.

А здесь будут смерти. И не мало. Увести всех островитян не удастся.

— Ты не расслышал приказ, старший солдат Сон? — строго переспрашиваю.

— Майор Кан…

— Убирайся отсюда немедленно. Я не смогу посмотреть в глаза твоей матери, если ты погибнешь здесь. Вон, я сказал, — повышаю голос до рыка.

— Есть, — парнишка ошарашено шепчет, и пятится к выходу.

— Старший солдат Сон. Не испытывай мое терпение, — глухо и на низких тонах повторяю, и он, наконец-то, выбегает прочь.

— Я никуда не полечу.

Услышав холодный тон Веры, я поворачиваюсь и натыкаюсь на такой же леденящий взгляд светлых глаз.

— Вера, не дури. Я не намерен возиться еще и с твоим упрямством. Ты уже ничем не сможешь помочь. Это опасно.

— Как ты собираешься переправлять на Кирибати людей? Тебе не нужна помощь? Как так вышло, что у вас только один транспортный самолет? Почему не подумали… — но Вера не успевает закончить.

Ее виновато перебивает профессор Ли.

— Мы несем ответственность только за своих сограждан, коллега. Островитяне официально не являются гражданами какого-либо государства. Кирибати их не примут. Остаются Филиппины. Но и тут… вряд ли.

— Вы шутите? — Вера в ужасе вскидывает брови. — Вы серьезно? Как такое возможно в двадцать первом веке?

— Я видел во Вьетнаме целые поселки с нелегалами без паспортов, Вера, — отвечаю пустым и безжизненным тоном. — У них нет прав, и нет имен. Многие из них умирали на наших руках, и мы не могли им ничем помочь. Даже комитет Красного Креста был бессилен. Их косила обычная простуда, а мы не имели права отвести их в муниципальные больницы. Им бы там просто не помогли. Так и эти люди. Они никому не нужны.

Закончив, вижу, как она ошарашено отступает на шаг. Вера не верит в то, что слышит, но реальность такова, и она жестока. Я рад, что моя Вера не видела этой жестокости никогда, но готов удавиться прямо сейчас, ведь увидит.

— Личный состав расположения не является волонтерской миссией. Мы военные, и здесь не миротворцы, Вера. Здесь, мы охранники работников вышек и пяти станций. Мы несем ответственность только за их жизни. Острову мы помогаем продовольствием, медикаментами и оснащением для очистки воды. На этом все. Потому в расположении, на случай экстренных ситуаций, предусмотрено только две воздушные машины для эвакуации. Одна из них была повреждена и отправлена на "Лютом" для ремонта. Таким образом, остался единственный транспортный самолет. Вертолеты и реактивные машины, которые пилотирую лично я, и еще несколько летчиков из офицерского состава, нам не помогут. Такова… правда.

— И как быть… дальше? — она убито шепчет, с недоумением и шоком осматривая нас с профессором Ли. — Вы же не собираетесь оставить их здесь? Сан, они погибнут. Если не сразу, и не все, то большинство. Это же… бесчеловечно.

— Я не сказал, что оставлю их, Вера.

— Майор Кан, — Ли Чон Сок в удивлении вскидывает брови, а я грубо осекаю его:

— Я сказал, что не оставлю в такой ситуации никого.

— Это самоубийство, майор. Вы погибнете вместе с этими людьми. Вы с ума сошли?

— Я давал присягу, — оборвав профессора рыком, продолжаю: — Моя обязанность защищать людей. А в такой ситуации мне не важно, профессор, корейцы они, или, как вы недавно выразились, необразованные аборигены. Это люди. А я солдат и человек, которому они поверили и пустили моих бойцов на остров без препятствий. Это их дом. Не наш. И это я пришел к ним, а не они ко мне.

— И что же вы намерены делать? — он явно испытывает мое терпение.

А я то считал, что Ли Чон Сок образован, а потому гуманен. Но это вряд ли. Все, что было связано с этим островом с самого начала, оказалось бесчеловечно. И каждый, кто прикоснулся к нему, проявил свое нутро.

Действительно, остров Дьявола.

— Я собираюсь запросить помощь Филиппин для эвакуации. Как только майор Пак эвакуирует наших людей на Филиппины, вместе с ним вернутся еще два воздушных судна корейских авиалиний. Пассажирских, конечно. Их придется снять с рейсов. Иного выхода нет. Потому я собираюсь немедленно связаться с министром и своим командиром, чтобы запросить эти два борта. Сложность состоит в том, насколько гуманными окажутся их командиры. Ведь гражданская авиация — не армия.

— Полет до Филиппин составляет два с половиной часа, — Вера опускает взгляд, просчитывая время. — Джеха вернется через пять часов. Он сможет взять на борт снова более семи сотен людей, но два пассажирских… Это мало, Сан. Нужен третий…

— И последний. Джеха вернется еще раз, Вера, — киваю, замечая, как она неподвижно смотрит на меня сухим взглядом.

Ей страшно. Она в ужасе. Но Вера держится, и это восхищает. Это привязывает меня к ней только крепче.

— Тогда это десять часов, а с учетом посадки и высадки людей… Возможно, даже двенадцать, — бормочет, и быстро поворачивается к карте.

Отбрасывает все ненужное, хватает черный маркер и начинает чертить странные линии на карте, а следом круги. Быстро и отрывисто вычеркивает целые квадраты на наших снимках со спутника, а закончив, поворачивается.

— Просчитать точно, куда будет двигаться лава во время извержения крайне сложно. Как и понять, где могут случиться прорывы магмы, а возможно взрыв. Все очень непредсказуемо. Но, есть шанс переместить людей на время в более безопасные квадраты. Вот… — она указывает на две области на карте, и поднимает взгляд на нас с профессором Ли. — Это небольшой залив рядом с расположением. Вы там купаетесь с Джеха. Часть его берега находится под скалами и плато, а значит, это место защищено от выбросов из кратера камней и больших обломков породы. Если оставшихся людей заставить ждать самолет здесь, есть надежда, что никто не пострадает от прорывов. Но их нужно вести туда уже. Всех, кто есть на острове. Ведь если начнется сильное землетрясение, произойдет отлив, а следом цунами. Оно накроет часть острова за считанные минуты. Потому крайне важно делать все быстро и успеть до момента, когда извержение перейдет в основную фазу. Иначе, вы потеряете взлетную полосу. Она размещена, конечно, грамотно и с учетом таких ситуаций, как не странно. Но все же она не пострадает только до того момента, пока не начнется основной выброс.

— Что со вторым участком? — с интересом спрашивает профессор Ли.

Видимо, ему, наконец, стало совестно.

Я с отвращением отворачиваюсь, снова устремляя взгляд на карту. Тонкие пальцы Веры сжимают над ней маркер, и дрожат.

Она вся дрожит беспрерывно. Проклятье.

— Второй участок менее безопасен, — Вера продолжает. — Он находится все равно близко к подножию. Но там доломитовая порода, и много гипса. Есть теория, что это способно гасить и останавливать поток лавы. Она застывает и останавливается, не двигаясь дальше по склонам.

— Водопад, куда ты упала? Это ведь то место? — переспрашиваю, а Вера нервно заправляет волосы за ухо, и кивает, поджимая губы.

Ей сложно. Слишком сложно. А я ничего не могу сделать.

Бессилие бесит, но у меня нет права позволить себе обращать на подобное внимание. Не в такой ситуации.

— Значит, решено, — подытоживая, обращаюсь к профессору Ли. — Погрузка работников на борт, с этого момента, ваша задача, профессор.

— Что? Но как же… Я ведь не военный.

— Вы их руководитель, — напоминаю мужчине. — Несите за них ответственность до конца, профессор.

Он недовольно поджимает губы, хмурится, но кивает, и уходит. Мы останемся с Верой одни, и у меня появляется тридцать секунд. Ничтожных тридцать секунд, которые я себе позволяю, чтобы обнять ее и унять дрожь.

Рывком тяну Веру к себе, а она чувствует меня без слов, и так крепко обхватывает руками, что на миг я задерживаю дыхание.

— Мне страшно, Сан.

— И мне, — отвечаю правдиво, и обнимаю ее крепче.

Вера прячет лицо на моей груди, и ее дрожь понемногу стихает.

— Бояться нормально, Вера. Страх — инструмент самозащиты. Он спасает от опасности.

— Ты не уговоришь меня улететь, — она поднимает лицо, заглядывает в глаза, наверное, в поисках понимания.

Но его там нет. Я не намерен рисковать ее жизнью. Ни за что.

— Вера, это бесполезный разговор, — холодно отвечаю, и отпускаю ее.

Наши тридцать секунд прошло.

— Я никуда не полечу без тебя, — она ощетинивается, и не позволяет оборвать свои слова. — Я слишком много раз бросала тебя. Я дала слово, Сан. Пообещала, что не оставлю. Я собираюсь его держать.

— Чушь, — я обхватываю ее лицо руками, бережно сдавливаю и быстро шепчу: — Ты сравниваешь несравнимые вещи. Это не та ситуация…

— Но больно одинаково.

Кажется, и воздух встает в горле, после ее надтреснутого шепота.

— Вера…

— Я не сяду на самолет без тебя.

— Вера.

— Не сяду, Сан. И не проси.

Я с досадой закрываю глаза и прислоняюсь к ее лбу. Делаю глубокий вдох, решаюсь, и с нажимом отвечаю:

— Ты не должна отходить от меня ни на шаг, Вера. Ты меня поняла? Ни на шаг.

— Поняла, — быстро отвечает, а я знаю и так, что не станет слушать.

Она захочет помогать, а не отсиживаться на берегу со всеми в ожидании самолета.

— Мне пора. Мы не можем терять столько времени на болтовню.

— Знаю, — Вера накрывает мои руки на ее лице своими, и продолжает: — Я пойду помогу своим ребятам. Успокою их. Они очень напуганы.

— Хорошо, — нехотя отпускаю ее, а Вера пятится к выходу.

В ее глазах появляется решительность, в них поднимается холод и спокойствие. Она больше не дрожит, а значит, я могу дышать свободно. Могу, наконец, быть спокоен, хотя бы сейчас.

После ее ухода проходит почти час, а штаб превращается в пункт оказания психологической помощи. Рабочих привозят стихийно, прямо в расположение. Люди взволнованы, напуганы, и с ужасом смотрят на густой шлейф дыма и пепла над кратером. Ситуация накаляется и тем, что местных жителей становится все больше. Наши рабочие то и дело, вступают в перепалки со своим руководством, требуя объяснить, кто и в какой очереди пропадет на единственный самолет.

Каждый раз, направляя новую группу в безопасное место, ищу взглядом Веру. Она и ее молодняк, в полном составе, помогают координировать местных жителей. Берег, куда спускаются люди, действительно выглядит наиболее безопасным, в условиях, когда из-за лесного пожара и дыма начинает ухудшаться видимость.

Я знаю, как справляться с испуганными гражданскими. Но, увы, не готов терпеть истерику мужчин. Как только после разговора с полковником и министром, в модуль штаба врывается новая группа разъяренных рабочих, терпению приходит конец.

— Как вы собираетесь нас эвакуировать?

— Почему самолет не готов?

— В каком порядке будет проходить посадка? Я здесь не останусь из-за местных жителей.

— Да. У нас страховка. Вы отвечаете за наши жизни. Мы хотим домой. К семьям.

Я осматриваю шестерых рослых мужчин цепким взглядом. Он не выдает эмоций. Вернее, я их настолько сдерживаю, что держу зубы стиснутыми в замок. В то время, когда весь личный состав, едва справляется с наплывом испуганных островитян, а доктор Чен, всего с тремя военными хирургами, оказывает медпомощь раненым фактически в полевых условиях, эти… мужчины, не нашли ничего умнее, чем вести себя хуже женщин "еге".

— Почему вы не отвечаете? Вы ведь руководитель штаба? Вы солдат.

— Всем молчать, — сурово осекаю мужчин, а в дверях застывает Джеха.

Присутствующие стихают, а я чеканю:

— Первое. Эвакуация и посадка на борт состоится через час. Второе. Если еще хоть один ваш коллега ворвется в штаб командования с целью устроить скандал, этот час он проведет в обезьяннике. За решеткой. Третье. Да. Мы несем за вас ответственность. А потому с этого момента, принимая во внимание все риски, я объявляю в периметре расположения военное положение. Это значит, что с настоящей минуты и до момента взлета борта, все без исключения обязаны выполнять приказы военных вне зависимости от их ранга. За невыполнение приказа — админпротокол, и арест. Если не хотите просидеть час в камере в наручниках, вы прекратите мешать нашей работе. Ваша задача спокойно дождаться начала посадки на борт, и так же спокойно содействовать спасательной операции. Разговор исчерпан. Следуйте в казармы и не выходите на открытую местность. Не снимайте защитных масок и касок. Следуйте указаниям военных. Свободны.

Все шестеро явно внимают моим словам. Мужчины, хоть и со злостью во взглядах, но молча покидают штаб.

— Что с гражданскими бортами? — Джеха становится напротив стола, и заглядывает мне в глаза. — Сан?

— Пока что, согласился только один. Второй… запросил компенсацию за срыв рейса и дополнительную оплату из-за рисков. Полковник решает этот вопрос, — я с горечью закрываю глаза, и с силой выдыхаю.

— Понятно, — Джеха поправляет болтающийся респиратор на шее, и хмурясь продолжает: — Островитян все больше. Я приказал привести всех, но проблема с северной деревней. Оттуда доставили только раненых. Местные во главе с этим чокнутым шаманом заявили, что должны "дождаться белую луну".

Я вскидываю нахмуренный взгляд на друга, а он кивает.

— Так и сказали дословно. Чтобы зашла красная луна, и всех спас бог в горе, они ждут белую луну. Говорят она на острове, и пока не придет за ними, они не станут уходить из деревни.

— Щибаль. *(Проклятье) — цежу сквозь зубы.

— Ты же понимаешь, что их можешь привести только ты. Шаман доверяет только тебе, Сан.

— Знаю, — киваю, и тут же перевожу взгляд на двери.

В них входит Вера, и с совершенно безумным видом подходит к столу:

— Прорыв, — глухо шепчет, чтобы это слышали только мы с Джеха. — Пять минут назад сработали шесть термических датчиков на севере острова, у подножия. Мы их установили, чтобы подготовиться к подъему на гору ближе к кратеру. Потому данные достоверные. Я сама контролировала установку. Там случился прорыв магмы, и началось извержение. Лава движется вниз по склону прямо на серверную деревню. Вы увезли оттуда людей?

— Ты уверена? — переспрашиваю, обмениваясь встревоженным взглядом с Джеха.

— Да, Сан. Полностью. Скачек температуры был резко-амплитудным, показал тысячу по Цельсию, а следом сигнал пропал. Значит, датчики уничтожены магмой. Учитывая рельеф местности, растительность и породу на пути магмы, лавообразующий процесс не так быстр. Надеюсь, там нет никого? Я спрашивала у медиков, но доктор Чен просто молчит и прячет взгляд. Их не привезли с остальными жителями?

Я упираюсь руками в стол и опускаю голову. С самого начала, что-то так и подсказывало, что со стариком Юмаем будут проблемы.

— Сан? — Вера мягко обхватывает мою ладонь, и нежно сжимает в руке.

Смотрю на эту картину всего несколько секунд, и сразу, будто по частям собираюсь. Кажется, минуту назад я был полностью разбит, но ее прикосновения достаточно, чтобы снова собрать себя в кучу.

— Там живет старый шаман. Все из-за него, — поясняет вместо меня Джеха.

— Шаман? Он-то здесь причем? Так людей действительно еще не привезли? — Вера повышает голос, а мне приходится выпрямиться и отпустить ее руку.

— Сколько у нас времени? Хотя бы примерно? — спрашиваю, опуская пустой треп.

— Час, Сан. Это наиболее достоверный максимум, судя из того, что я вижу, — Вера едва шепчет. — Кроме того, как только лава достигнет леса, начнется верховой пожар. Молниеносно все будет охвачено огнем, а у поверхности земли ляжет едкий дым.

На ее лице шок.

Я впервые вижу, как в ее глазах застывают все эмоции разом.

— Джеха, я еду в деревню. Тебе придется закончить погрузку рабочих и наших солдат с Вон Хо. Увози всех. С собой я забираю только десять человек добровольцев, чтобы привести людей из деревни.

— Их там около двухсот. Примерно пять десятков уже здесь. Тебе не хватит десять грузовиков, — Джеха хмурится, а Вера продолжает молчать в ступоре.

Она знает это, но боится сказать.

— Уже поздно, Вера? — переспрашиваю сухо и спокойным голосом.

Мне не в первый раз видеть смерть.

Вера закрывает глаза и только нервно кивает.

— Ты же сказала час или полтора? — удивляется Джеха.

— Это, если движение лавы действительно соответствует моим расчетам, майор Пак. Но их мог убить и сероводород. Гейзеры, которые образовались, прямой его источник, — она так тихо говорит, будто в ее горле стоит тугой комок. Вера смотрит мне в глаза и едва сдерживает слезы. — Я думала, они все уже здесь…

— Нет, Вера. Они все еще там.

Отвечая, я беру со стола респиратор и поворачиваюсь к Джеха:

— Мы ждем тебя.

— Не геройствуй там, пупсик, — он подмигивает мне и кивает Вере, а следом быстро уходит.

— Спорить с тобой о том, что ты не поедешь в деревню со мной, скорее всего, бесполезно, — озвучиваю очевидный для себя факт, и встречаю решительный взгляд Веры.

— С женщинами вообще спорить чревато, майор Кан.

— Это бесспорно, — я киваю и протягиваю ей другой респиратор. — Особенно с моим профессором.

— Так точно, майор спасатель, — Вера пытается шутить, мы пытаемся не думать о том, куда едем, и что увидим, но все тщетно.

Невозможно разрядить обстановку, в которой на кону человеческая жизнь.

Никак. Если ты, конечно, не бесчеловечный зверь.

— Будет сложно, чаги*(милая).

— Знаю, — Вера уверено и собрано отвечает, и надевает респиратор.

— И будет, возможно, очень страшно, — едва шепчу грубым голосом, ведь не хочу, чтобы она видела смерть.

Однако эта Вера удивляет меня вновь.

— Ты со мной. Это главное, Сан. Главное… что мы вместе.

Осматриваю ее лицо слишком открыто. Делаю это точно так же, как в первый раз, когда увидел.

Прости, Вера. Но в этот раз, тем, кто уйдет, могу стать я…

Я пытаюсь держать эмоции под контролем, но это чертовски сложно. Невозможно вести себя рационально, когда переживаешь подобное впервые. Читать об этом и смотреть документалки — не все равно, что видеть страх в глазах людей. Это как попасть в его абсолютный водоворот.

Чей взгляд не поймаешь — в каждом страх.

Я в последний раз, едва добираюсь до нашего с девушками дома. Задымленность становится плотнее. Это логично, когда горит лес. И не просто лес, а тропический и очень старый лес.

Хаотично разбирая вещи, выкидываю прочь ненужный сейчас хлам, пока не нахожу необходимое: документы, накопители с данными по острову, и крестик, который забыл утром Сан.

Вспоминаю, как это произошло, и закрываю глаза всего на секунду.

Поднявшись, осматриваюсь в последний раз, в поисках более прочных вещей. На то, чтобы переодеться уходят считанные минуты.

А время сейчас слишком ценно.

Оказывается время не просто разное, в понимании своего предназначения. Оно абсолютно разное. И если прошлая секунда была пустой, то следующая быстро наполняется смыслом. Время не отрезок на циферблате, и не количество секунд в минуте. Время — реальность вокруг. Она меняется, мы меняемся, а с ней разным становится время.

Время, когда-то, стало для меня судьбоносным. Как и сейчас, оно снова решает мою судьбу.

Вернувшись к транспортнику, бегу сквозь поток людей, которые спешно спускаются к заливу. С облегчением замечаю, что посадка работников и солдат на борт начинается, и немедленно нахожу ребят. Они стоят в общей толпе, и явно ждут меня.

— Мадам. Мадам, но как же вы? — Патрисия хватает мою руку, а Фелис едва не плачет.

Лица девочек в саже, в глазах застыл ужас, а голоса звучат, как писк. Парни держатся лучше. Особенно Франко, которого явно интересует только Патрисия. Он будто приклеен к ней взглядом, и боится упустить из виду хоть на секунду.

Осматриваясь, нахожу глазами Сана. Он бежит через взлетную полосу к шеренге солдат, которые стоят у ряда грузовиков.

— У меня мало времени, — быстро говорю, сдерживая слезы и дрожь. — Франко, — обращаюсь к парню и достаю флешку и документы.

Парни хмурятся, а Патрисия с Фелис бледнеют. Нельзя терять ни минуты. Сан ждет. Я быстро и строго говорю, как можно громче.

— На накопителе все наши исследования. Все, что мы успели сделать. Это поможет вам закончить свои диссертации. Не потеряй. А еще…

Дыхание дрожит, но я продолжаю:

— Я прошу тебя, кое-что сделать для меня, — цепко смотрю ему в глаза.

— Мадам, что вы удумали.

Патрисия едва не рыдая, жмется к Франко. Я поднимаю взгляд от крестика в пакете, и осматриваю лица каждого, кто передо мной.

Бернард… Светловолосый и улыбчивый мальчишка, опоздавший на мою первую лекцию. Прекрасный молодой человек, умеющий слушать вдумчиво и молча, но поступать, искренне и открыто.

Шон… Высокий брюнет с настолько ярким взглядом зеленых глаз, что порой я его замечала даже на самом последнем ряду в лекционной. Парень, ворвавшийся в наш с Женькой кабинет со словами: "Мадам, я хочу, что вы были куратором моей научной работы".

Фелис… Педантичная, строгая к себе, исполнительная, и дотошная, как всезнайка. С ней нельзя забыть ни о чем. Но я влюбилась в ее рисунки, в ее талант. Она напомнила мою мать. Жаль, наверное, я могу и не выставить ультиматум ее отцу. Я бы его знатно поколотила.

Патрисия… Моя улыбчивая и неуклюжая катастрофа. Расхлябанная, живущая в хаосе, но в согласии со своим сердцем. Честная со всеми и в первую очередь, с собой. Я бы хотела побывать на их свадьбе с Франко.

И наконец… Франко. Друг, хотя и младше на чертову кучу лет. Так бывает, когда человек становится тебе близок.

Хотя он и выглядит порой, как юный и еще наивный мальчишка, Франко умеет брать на себя ответственность.

Только он знает, куда и к кому я все эти годы ездила в Тоскану.

— Отвези, и передай ему это лично, Франко, — схватив руку парня, и вложив в нее пакет, замечаю, как Джеха начинает подгонять людей.

— Мадам, это же… Вы можете сделать это сами. Вы должны лететь с нами. Не дурите, мадам, — Франко хмурится, ища взглядом поддержки у друзей.

— Нет, Франко. Я не сяду с вами на самолет, — отвечаю, а горло вяжет от осознания, что сама, возможно, подписываю себе смертный приговор. — Я останусь здесь.

— Мадам, основное извержение уже началось… — Фелис, как и всегда, припечатывает правдой. — Оно усиливается. Весь остров будет объят огнем. А пепел…

— Не даст взлететь. Я знаю, Фелис. Знаю, ты умница, — я прикасаюсь к щеке девушки, выдавливая улыбку сквозь слезы.

Она бросается ко мне в объятия, а за ней и остальные.

Да, у нас может не быть и тех двенадцати часов, о которых я сказала Сану.

Вернее, их уже нет.

В спешке пробираюсь сквозь толпу, и стараюсь не оборачиваться. Знаю, что они смотрят вслед, понимаю, что ждут, что я передумаю, но решение принято.

Я нужна здесь. И причина не только в Сане.

Садясь в кабину грузовика, я застегиваю куртку, и надеваю респиратор. Сан заводит мотор и трогается с места, быстро вырываясь вперед по грунтовой и ухабистой дороге.

Какое-то время, мы едем в полном молчании, пока я не хватаю его за руку со словами:

— Медленнее, — осматриваю склоны, вдоль которых возвышается уже объятый дымом лес. — Здесь надо быть предельно аккуратным. Мы можем угодить в поток лавы, потому что поднялись достаточно высоко вдоль подножия.

— Деревня уже рядом. Ты права.

Сан высовывает руку из окна и показывает водителям позади ехать аккуратнее.

— Ты говорил они суеверные? — спрашиваю не из любопытства, а чтобы понять, как попытаться их уговорить.

Если деревня не уничтожена полностью.

— Старик Юмай их местный шаман. Что-то вроде вождя, — поясняет тихо Сан, и сворачивает на шаткий мост.

Он ведет через небольшое ущелье. Это выглядит красиво до того, как я замечаю, что по скалам вниз стекает вязкая лава. Она выжигает на своем пути все, а территория над участком, где она прошла, объята огнем.

— Это плохо. Ты это хочешь сказать? — Сан спрашивает сухо, а я слово выдавить не могу.

— Будем надеяться, что люди отошли хотя бы подальше от потока. Но… это очень плохо, Сан. Нам не будет, чем дышать в таких условиях. Температура экстремально высокая, и подходить ближе, чем на десять метров к потоку категорически нельзя. Тепловой ожог обеспечен.

— Придется забрать только выживших. Раненых не успеем. Знаю, Вера.

Продолжая двигаться не спеша, мы наконец, въезжаем на территорию довольно просторного плато, на котором находится деревня.

Вернее, находилась.

Открыв дверцы салона, все, что могу разглядеть за густой завесой дыма, — очертания хижин. Людей не видно, а глаза выедают пары серы и угарный газ.

— Господи… — осмотрев почву под ногами, ступаю в толстый слой пепла.

Прошло всего три часа…

Солдаты быстро покидают кабины грузовиков. В их числе замечаю старшину Ю. Парень на миг показывает удивление во взгляде, но следом бежит за сослуживцами, исполняя приказ Сана.

Я аккуратно двигаюсь вперед, пытаясь рассмотреть хоть что-то. Иду, как можно медленнее, чтобы хорошо слышать каждый шорох. Но кроме гула камнепада, и треска горящего леса у подножия, не различить ничего.

— Шистиати а Сун. Белая луна. Белая луна, — внезапно мое плечо кто-то хватает, а я отшатываюсь и оказываюсь в руках Сана.

— Юмай, — его утробный рык, вызывает яркую вспышку дрожи.

Сан отпускает меня, и притягивает за хламиду из невообразимых грязных тряпок, старика. Действительно шамана. Передо мной стоит мужчина преклонных лет, и выглядит, как вождь племени какого-то дикого народа.

В принципе, почему какого-то? Это и есть дикое поселение.

Сан снимает с плеча кислородный баллон и быстро протягивает старику трубку с маской. Юмай хватается за нее, и делает настоящий глубокий вдох.

— Где все, Юмай? Где люди? — Сан настойчиво напирает на него, а шаман, закатывая глаза от облегчения, тычет в сторону леса.

— В пещера, — наконец, произносит увереннее. — Юмай отвести их в пещера, и ждать белая луна. Там бог защищать людей много-много лун. Этот гнев не первый. Но он быть беспощаден в этот раз. Бог быть зол. Вождь Сан убить его жертва. Большая кошка быть жертва бога Юмай.

От потока ереси, которую несет мужчина, становится дурно. Какой, к черту, бог? В горе? Что за глупость.

Я бросаю взгляд на Сана, и прислушиваюсь к тому, что он передает по связи солдатам.

— Послушайте, — обращаюсь к шаману. — Мы приехали вас забрать. Немедленно. Иначе вы погибнете. Вы понимаете меня?

Однако старик хватает мою руку и быстро тараторит так, что едва разобрать:

— Белая луна отдать красная камни? Отдать их. Они не амулет белая луна. Они приносить беды белая луна и вождь Сан. Юмай видеть сон. Это не камень белая луна. Чужая. Надо вернуть его хозяин. Вернуть, белая луна. Вернуть хозяин. Они должны защищать хозяин.

О чем, ради всего святого, он говорит?

— Идти за Юмай, — старик начинает тянуть нас в сторону леса.

Сан кивает мне, а следом я слышу, как старшина Ю измучено шипит по рации, что местные в огромной пещере и отказываются ее покидать.

— Не переживать. Они увидеть Белая луна и пойти за ней. Они пойти за женщина вождь Сан.

Я торопею, а, едва не раскрыв рот, замечаю, как Сан обреченно качает головой. Видимо, он подобное не первый раз слышит, если реагирует вот так спокойно.

Мы достигаем пещеры слишком медленно. Радует, что я облажалась в предположениях. Поток обошел деревню. Более того, войдя через несколько камер глубокой пещеры, мы попадаем в огромный грот, в котором нет и намека на дым. Внутри, конечно душно, дышать очень тяжело из-за того, что мы стоим, словно в сауне, но это действительно убежище. Отличное убежище, если упустить, что на улице не война. Там не бомбы падают, а этим люди в печке, которая с каждым часом нагревается все сильнее.

Их десятки. Здесь и старики, и женщины. С ними очень много детей. Все собраны, но напуганы. Страх виден и в их взглядах. Как только мы появляемся на небольшом островке, островитяне оживают. Они громко переговариваются, а некоторые прямо тычут пальцами в нас с Саном.

Шаман произносит новый набор звуков, после которых, все без исключения, кивают.

— Они пойти с белая луна и вождь Сан. Пойти. Они быть согласны.

— Юмай, здесь все? — строго спрашивает Сан.

Старик грустно опускает голову и отрицательно кивает.

— Нет. Мужчина почти вся пойти искать выход для своя семья. Они погибнуть от гнева бога. Юмай видеть своя глаза. Мужчина задохнуться едкая дым.

— Пары сероводорода, — убито шепчу. — Сан, быстрее. Нет времени.

Он резко поднимает на меня взгляд и чеканит:

— Надеть тепловизоры. К потоку лавы дистанция десять метров. Передвигаться в три цепи друг за другом. Цепи замкнуть, и следить, чтобы люди не отступали ни на шаг из шеренги. Главная задача — вывести первыми женщин и детей. Выполнять.

— Есть, — солдаты быстро выполняют приказ, а Сан хватает Юмая за плечо и быстро чеканит:

— Юмай. Скажи, чтобы каждый прикрыл рот любой тряпкой, лоскутом одежды, хоть чем-то. Объясни им, что нужно ступать след в след друг за другом, и держать руку на плече впереди идущего. Идти нужно медленно и спокойно, Юмай. Особенно дети. Они должны быть на руках родителей, а кто старше впереди матери, или отца. Не выпускать из виду детей. Передай им, что паника — это неминуемая смерть. Они должны быть собраны и спокойны. Мы выведем их.

Юмай кивает и немедленно объясняет все людям. Некоторые быстро пересаживают детей на спину. Даже достаточно взрослых детей они собираются нести сами. Подобное восхищает, и выглядит впечатляюще. Эти люди, будучи необразованными, живущими в условиях почти полной изоляции, сами выстраиваются в три длинные цепи, которые замыкают старики. Они быстро пропускают вперед всех молодых людей, буквально с криком толкая их в спину.

— Пора, — Сан, указывает себе за спину.

Длинными цепочками, мы достаточно быстро движемся к выходу из пещеры. Наверное, в такие моменты следует молиться, просить о милости, но в моей голове пусто. В ней только тревога и страх. Сердце колотится в груди, руки вспотели, а дыма снаружи стало только больше.

Делаю вдох с дрожью, а все, что слышу — движение воздуха внутри респиратора. Как только, позади слышится сигнал от солдат, что последний человек покинул пещеру, начинается самое трудное. Мы движемся буквально шаг в шаг и с такой осторожностью, будто ступаем по тонкому стеклу. Все, что способно успокоить в такой ситуации — крепкая спина идущего впереди мужчины.

Сан двигается плавно и не спеша. Для чего он достал оружие — оказывается загадкой. И надо бы мне голову действительно пеплом посыпать, ведь я — человек, который в первую очередь должен хотя бы в теории просчитывать все риски, даже не задумываюсь о подобном.

К тому моменту, когда Сан производит оглушительный выстрел, а за ним слышатся еще три, я понимаю, что не учла. Дикие животные в подобных условиях еще опаснее. Они не просто охотятся, а находятся в состоянии полной защиты, и стремления к выживанию.

А мы для них — пища. Еда, которой может потом и не остаться.

Потому, когда я слышу невозможно ужасный звук воя, понимаю, что мы едва не подверглись нападению диких животных. Но даже тот факт, что для них мы просто мясо, не умаляет того, как глаза щиплет от слез, вызванных мучением зверя.

— Чисто. Продолжаем движение, — Сан хватает мою руку, и закидывает обратно на свое плечо.

Я не вижу его глаз. Они скрыты прибором, а лицо респиратором. Это страшная картина. Хочется поскорее снять с него все это, и оказаться на берегу у серого моря, где невозможно ярко сверкают осколки зеркал.

Да. Именно туда я хочу. Именно туда мы уедем после этого ужаса.

Мысли внезапно занимает совершенно иное. На миг тревога в груди утихает, а перед глазами появляется нежная улыбка маленькой девочки. Какая она теперь — его Ханна? Наверное, выросла. Стала еще красивее, а на берегу уже не одна мозаика, а несколько. Я хочу узнать ее. Поговорить опять, и стать ближе. Мысль о том, что ступая среди покрытых пеплом и объятых дымом хижин, думаю о его дочери, ошарашивает. Странное чувство тревоги, что Сан должен быть не здесь, а рядом с ней, толкает собрать всю волю в кулак.

Вот же я дура. Едва не похоронила нас. Франко и ребят испугала.

— Сан, еще далеко? — быстро задаю вопрос, решая, что надо все же поторопиться.

— Мы почти у грузовиков. Моторы еще не успели остыть. Я вижу все десять машин в ста метрах от нас. Еще немного.

— Хорошо, — отвечаю, и оборачиваюсь к старику.

Шаман цепко держится рукой за мое плечо, и хмуро осматривает последние постройки у заезда. Они объяты дымом, а видимость почти нулевая.

— Вы вернетесь домой, Юмай. Вернетесь, — решаю подбодрить его, а он поднимает на меня взгляд и кивает.

— Юмай и не улетать на птица. Юмай отправить своя людей. Это долг Юмай, и отца Юмай, и деда Юмай, и деда деда Юмай. Долг Юмай защищать люди эта деревня.

Спорить с таким человеком бесполезно. Не сядет? Заставим.

Через несколько метров, наконец, и я замечаю машины. Мы останавливаемся, а солдаты немедленно начинают направлять людей к кузовам грузовиков.

Помогая им, я улавливаю, как Сан замирает, повернувшись в сторону ущелья.

— Что там? — спрашиваю, ведь из-за дыма не разглядеть ничего.

Нам крупно повезло, что мы в тропическом лесу. Будь это широколиственный, или того хуже хвойный лес, мы бы задохнулись за считанные минуты.

Сан не отвечает на вопрос, а снимает тепловизор и передает мне. Я хмурюсь, а надев прибор, замираю всем телом. Широкий поток лавы вот-вот достигнет моста. Хлипкого и шаткого моста, который будет уничтожен за секунды, как спичка.

— Юмай. Подгоняйте людей. Пусть садятся в машины быстрее, — Сан отравляет старика к людям.

Наши взгляды встречаются молниеносно. Мы дышим глубоко, а Сан качает головой, чтобы я молчала.

— Ты сядешь в первую машину.

— Нет, я поеду с тобой, — парирую.

— Ты сядешь в первую машину, Вера, — он настаивает, и кивает старшине Ю.

Я знаю, что ты собрался делать.

— Сан.

Я пячусь к его грузовику, но он хватает меня под руку, и быстро сажает в салон к старшине Ю. Сопротивляться бесполезно, дверцы защелкиваются.

Я слышу только холодную команду:

— Трогай.

Хватаюсь за ручку, оборачиваюсь, и пытаюсь найти понимание в глазах Сана. Однако, поздно. Старшина так резко срывается с места, что вскоре все перед глазами превращается в размытые силуэты среди дыма.

Заставлять его остановить грузовик, и подвергнуть опасности столько жизней — чистый эгоизм.

Когда мы пересекаем мост, по телу бежит леденящий озноб. Он уже трещит по швам, что говорить, когда по нему решит проехать последний грузовик.

И за его рулем будет этот самоотверженный дурак. Мне бы злиться, но это дикость. Я должна понимать, почему он так поступает.

Я боюсь за него. Так боюсь, что ступор накрывает все тело.

Внутри поднимается алчность, эгоизм, злость и упрямство. Я не хочу, чтобы он рисковал своей жизнью ради других.

Не хочу. Хватит. Этого я уже не переживу.

Я не хотела, чтобы это делал Алексей. Не желала, чтобы он подвергал себя опасности, не воспринимала его стремления "исполнить долг".

Однако, сейчас все намного хуже. И мне, увы, не стыдно ни капли. После того, что я пережила, после того, что потеряла, и какую боль перенесла, плевать хотела на весь мир.

Сан не должен рисковать собой. Его жизнь бесценна для многих людей. Для его дочери. Для меня, в конце концов. Она бесценна для меня.

Однако же, проблема не в том, чего хочу я. Невозможно изменить отношение человека к тому, что он привык видеть, как данность. Сан живет подобной жизнью годами.

Он не Алексей. Сан, вероятно, видел намного большее, если привычно спит в тропических зарослях, а ночью не может подолгу уснуть.

Я до сих пор так мало о нем знаю. Не о том, что было между нами, а о нем. Подобная мысль, снова приводит в сознание. Ранит, задевает душу, прошивает ее острыми иглами, будто рубцы оставляет.

Заметив, как я дрожу в ознобе, старшина Ю на миг переводит взгляд на боковое зеркало, и басовито произносит:

— Он миновал мост. Командир едет за нами, профессор. Будьте спокойны. Он всегда выполняет то, что обещал. Всегда.

Я раздраженно закатываю глаза, и качаю головой со словами:

— Как можно быть уверенным в подобном на острове, который накрывает лава? Старшина Ю, вы мне казались сознательным человеком.

— Он спас мне жизнь во Вьетнаме и Афганистане, профессор. Дважды. Сказал, что я буду жить, и я выжил.

Парень резко меня осекает. В его голосе сквозит сталь, а лицо по-прежнему выражает холодную решительность. Кровь застывает в жилах, пальцы немеют, а по телу бежит дрожь.

— Как ты… Сколько тебе лет? — выдавливаю сиплым голосом.

— Двадцать семь, агашши *(госпожа).

— Как ты попал в Афганистан? — я едва шепчу, а старшина немедля отвечает:

— В составе одного из последних миротворческих контингентов ООН "Рассветный пик". Сейчас база ликвидирована. Как вы знаете, США вывели свой континент из Афганистана, а с ними ушли все дипмиссии. Тогда все было иначе. Тогда "Рассветный пик" был огромным военным объектом, на котором жили тысячи солдат со всего мира. И не только солдат. Я встречал там медиков из Комитета Красного Креста, волонтеров и спасателей. Сотни людей, посвятивших свою жизнь другим людям.

Я ошарашено сажусь удобнее.

Сан был в Афганистане? А где еще? Сумятица из мыслей становится ярким последствием испуга. Сердце, наконец, прекращает колотиться, а взгляд постоянно возвращается к боковым зеркалам. Вид грузовиков приносит ненадолго покой.

Он действительно успел.

— Ты сказал, что он спас тебя, старшина. Расскажи…

— Это не то, что должен вам я говорить, — парень искоса заглядывает в мои глаза.

— Ты бы не стал начинать просто так. Значит, знаешь, что он мне не захочет рассказывать сам.

— Не захочет. Вы правы, профессор. Подобное, вряд ли хочется вспоминать, а тем более рассказывать близким, — парень аккуратно сворачивает в сторону грунтовой дороги.

Видимость становится в разы лучше, и есть возможность снять респиратор. Я стягиваю его, а сделав глубокий вдох, тихо произношу:

— Расскажи. Я хочу знать, старшина. Слово даю, он никогда не узнает, что мне все известно. Просто расскажи, — я устремляю взгляд на парня.

Старшина осматривает мое лицо так, будто ищет на нем подтверждение сказанному. Вероятно, отыскав нужное, он снова возвращается к дороге. Сосредоточенно следит за ней, но все же начинает говорить.

— Нам поступил приказ от командования сопроводить до места переговоров одного из главарей группировки Талибан. Сафран считался одним из опаснейших террористов. Но он оказался единственным, с кем еще можно было вести переговоры. Было принято решение устроить встречу с ним, чтобы обменять наших и американских пленных парней, на его двух "братьев по вере". Да только с настоящим шириатом их садизм связан не был никак. Хаял и Шемиль не афганцы. Они из Туркменистана, и были пойманы нашей стороной во время побега во Вьетнаме. И Хаял, и Шемиль — звери, агашши. На их счету пять сотен невинных жизней и три теракта. Американцы удерживали их в одной из Вьетнамских тюрем.

С каждым словом старшины, досада и грусть все крепче сдавливают в тисках грудь. Я, и правда, не знаю, что на самом деле пережил мужчина, в которого влюблена без памяти. Не знаю, и даже не представляю.

— Встреча была назначена во Вьетнаме. Но нас обвели вокруг пальца. Наша тактическая группа спецназовцев прибыла с американцами не для того, чтобы отдать Сафрану его дружков. Оказывается, у американцев были свои планы на него и его подельников. Они выдали их Сафрану сами. До встречи с тактической группой из Кореи. Как только мы сели во Вьетнаме, этих подонков подняли на наш борт сразу. Говоря — мы, — я имею ввиду такую же тактическую группу, но из "Рассветного пика". В ее состав входило двое летчиков, и пять бойцов специального назначения. Среди пилотировавших борт Сафрана был майор Кан, агашши. Когда мы поняли, что все переиграла сторона американцев, которая собралась ликвидировать и Сафрана, и его дружков, выхода не осталось. Нас бросили, и защитить нас было некому. Понимая это, командир Кан отказался лететь дальше на встречу для якобы передачи этих тварей. Мы не были готовы, к тому, что у Сафрана такая поддержка во Вьетнаме. И, конечно же, нас взяли в плен. Пять месяцев, мы провели в таком месте, агашши… — его голос звучит совсем глухо и сипло. Я вижу, как ему трудно, понимаю это, и благодарна, что старшина продолжает: — Вам лучше не знать, что нам приходилось делать, чтобы выжить. Именно тогда, майор Кан сказал мне, что вытащит нас любой ценой. И он сдержал слово, агашши. Он помог нам бежать в тот день, когда Сафран решил продать своих же дружков обратно американцам. Нас приготовили для устрашения, и как рычаг давления на наших сослуживцев. Американцы снова запросили помощи у Кореи. Однако командир знатно смешал им карты. Я не знаю, где мы взяли силы, но ночью перед переброской к заброшенным деревням, сумели выбраться из десятиметровой ямы, и сбежать.

Слушая это, я чувствую, как волоски на голове шевелятся. Пальцы уже не дрожат. Они ходуном ходят, и приходится сжать руки в кулаки.

— Вы пять месяцев просидели… — говорю, а кажется, шепчу убитым, мертвым, и пустым голосом.

— В земляной шахте глубиной в десять метров. Нас почти не выпускали наружу. Когда, кто-то умирал, могли неделями не убирать трупы… Им было плевать, что с нами. Если сдохли, значит, не выдержали. Если выжили, значит, можно использовать, как разменную монету.

Рука сама поднимается ко рту. Я прикрываю его в ужасе, понимая, что едва могу дышать, а слезы сами текут по лицу. И это не фигура речи, это факт.

Я не в состоянии сделать вдох из-за мысли, что в таком пекле находился Сан.

— Теперь, вы понимаете, что раскаленная лава, взрывы и вулкан, для нас с майором ничего не значат, агашши. Ничего… в этом страшного нет. Самое страшное создание, агашши, — человек. Вот, кого нужно бояться. Не мешайте командиру. Не заставляйте волноваться о вас. Вы его слабость, агашши. Если станет сильной его слабость, она прекратит ею быть. Доверьтесь ему. Мы тогда сбежали, а он остался один. Один, агашши. И выжил так же сам.

Наверное, на моем лице написан ужас. На нем точно именно это чувство. Испепеляющий и всепоглощающий ужас.

Между нами повисает поистине гробовая тишина. Не в состоянии более вести разговоров, я смотрю только на дорогу перед собой. Все выглядит блекло, все выглядит уже не страшно.

Мне не страшно.

Услышав такое, узнав о таком ужасе, страх стирается, как не нужная глупость. Анализируя слова и поступки этого мужчины с нашей первой встречи, теперь все, что не понимала раньше, не могла до конца принять, становится ясно.

Сан спешит жить.

Всегда спешит жить, и потому привез меня тогда к себе домой. Сан знает цену каждой минуте. А я так жестоко забрала у него два года. Нет, я не думаю о том, что он сох по мне в инфантильной влюбленности. Нет, это другое.

Я знаю, что он ждал меня. Такие мужчины умеют ждать.

Меня ждал человек, для которого каждая минута жизни воспринимается, как подарок после пережитого.

Сейчас я вижу себя не эгоисткой. Я ощущаю себя самой паршивой тварью. Это чувство не продиктовано логикой, или выводами. Оно просто есть. Я оставила его дважды. И если в первый раз мы знали, что все закончится, так и не начавшись, то во второй раз я поступила слишком жестоко.

Я могла сказать ему, что чувствую, и могла объясниться. Но взамен, сказала: "Прости…" Извинилась и ушла. Конечно, после такого он не стал бы вести себя, как дурачок. Потому был холоден. Потому не подпускал, и старался не смотреть в мою сторону.

Он думал, что я снова решу уйти.

За мыслями не замечаю ничего. Я больше не боюсь того, что над головой темнеет небо, и с каждым часом лесной пожар подбирается все ближе к расположению. Все силы бросаю на то, чтобы помочь успокоить людей. Их слишком много. Такого столпотворения испуганных до полусмерти людей я не встречала никогда.

Мы с Саном пытаемся успокоить всех, заставить не разбегаться, и ждать. С каждым часом ситуация накаляется, и даже мужчины из подобия муниципальных властей уже не в состоянии успокоить островитян. Странность в том, что люди из деревни ведут себя совершенно иначе. Они не требуют отправить их на корабле, не кричат в истерике, не устраивают сцен и не пытаются уплыть на хлипких лодках в открытое море в неизвестность.

Они спокойно ждут.

Осматривая то, как люди послушно сидят на берегу у скал и слушают Юмая, я на миг останавливаюсь. Вот только что бежала, чтобы помочь доктору Чену в медблоке и успокоить родственников раненых, а сейчас замираю. Всего на несколько секунд встаю на тропинке, по которой рваными потоками бежит дым, и сама нахожу покой от картины напротив.

Юмай с улыбкой что-то рассказывает, а дети смеются. Родители держат их рядом и тоже улыбаются. Странный старик своими суевериями закрывает глаза их страху так легко, что подобное восхищает. Они даже не поднимают взгляд на то, что происходит перед ними. Не замечают, как из кратера вырывается все больше пепла, как горит половина острова, и как страшно звучит гул камнепада.

Остров стонет и воет. Он их дом, и он рушится, но эти люди спокойно внимают байкам странного старика так, будто ничего не происходит.

Вера действительно способна творить чудеса.

Пусть эта вера беспочвенна, пусть нет никакого бога внутри горы, пусть этот шаман просто сказочник. Дело в другом.

Когда человек верит до конца хоть во что-то, он способен выдержать все. Способен перенести любую боль, страх и отчаяние.

Я должна поверить Сану.

Вот, где моя ошибка, и почему я едва не погибла, едва не потеряла себя, после трагедии Алексея. Я не верила ни ему, ни в то, что он встанет на ноги. Во мне не было настоящей веры, что мое завтра будет другим. Я застряла в одном моменте того сегодня, и жила в нем даже, когда встретила Сана.

Да, я изменила свою жизнь, стала сильнее, добилась всего и реализовалась.

Но не обрела до сих пор никакой веры. А надо бы ее найти, эту веру. Ведь каламбур в том, что я — Вера, так и не отыскавшая, во что верить.

Возвращаясь к реальности, слышу рев двигателей. Он настолько громкий, что оглушает. Пока я добегаю до казарм, садится первый самолет. Это гражданский борт. Первый из тех, о которых говорил Сан.

Быстро возвращаюсь в модуль к медикам. Доктор Чен почти валится с ног, но все равно стойко успокаивает людей. Я киваю ему и хватаю первую каталку с мужчиной. Рядом с нами бежит его жена вся в слезах. Она тихо плачет, и держит мужа за руку. Наши взгляды встречаются, и я ободряюще ей улыбаюсь.

— Помощь уже здесь. Скоро вы улетите. Все… будет в порядке.

Возможно, она не понимает моих слов, но в ее глазах появляется надежда. Она там, потому что мои действия вселили ее в женщину.

Двигаясь по коридору, который обеспечивают оставшиеся военные, мы почти бежим к самолету. Поскольку борт пассажирский, поднять людей по трапу невозможно. Его нет. Военные подвозят вместо него кран, который используется для водонапорной башни. В таких условиях посадка замедляется. Люди паникуют, а следом начинается давка. Я не замечаю того, как едва не попадаю в гущу объятой страхом и ужасом толпы. Люди рвутся к крану, и еще немного и разнесут его.

В последний момент, перед падением на землю, ощущаю крепкую хватку. Сан выдергивает меня из толпы, вжимает в грудь лицом, и стреляет в воздух. Каждый выстрел оглушает и вынуждает вздрогнуть всем телом. Воцаряется полная тишина, в которой люди замирают в еще большем ужасе.

— Немедленно успокоиться. Прекратить панику и встать в живую очередь. Выполнять. Иначе отсюда не улетит никто.

Все молчат, но следом, все же слышатся басовитые и возмущенные выкрики из толпы. Люди снова толкаются, пытаясь пробраться сквозь измученных военных.

Сан опять стреляет, и на этот раз его голос звучит настолько громко и холодно, что я немею. Цепляюсь за ткань его формы, и вонзаю в нее ногти.

— Следующий выстрел на поражение. Стоять на своих местах и ждать посадки. Взвод.

— Есть, — звучит слаженный хор голосов.

— Разрешаю открывать огонь на поражение в каждого, кто попытается устроить беспорядок. На территории расположения введено военное положение. Либо вы подчиняетесь нам, и мы вас эвакуируем. Либо покидайте периметр расположения, и спасайте себя сами. Устраивать беспорядок и хаос во время спецоперации я не позволю. Следующий раз, может стать последним для того, кто осмелится напасть на женщин и детей, препятствуя военнослужащим. Первыми на борт поднимаются раненные, дети и женщины. Мужчины остаются ждать. Вне зависимости от возраста.

Один из мужчин вырывается из толпы, и продолжает кричать. Островитяне пытаются его успокоить и объяснить слова Сана. Я поднимаю взгляд, отвожу его в сторону, а Сан чеканит, возводя курок и направляя оружие на бледного испуганного человека.

Какой силой и хладнокровием нужно обладать, чтобы сохранять такое спокойствие, когда целишься в живого человека?

Он не убьет его. Я знаю это. Пугает, чтобы привести в чувство. Однако, это все равно заставляет стыть кровь в жилах.

— Не испытывайте мое терпение, аджосси *(мужчина). Все улетят в ближайшие два часа. Переведите ему. Пусть успокоит своих друзей.

Толпа стихает, люди успокаиваются, а я поднимаю лицо и встречаю слишком темный взгляд. Подобный леденящий холод, я замечаю в глазах Сана не просто впервые. Я не видела такого ни в одном взгляде.

— Пошли, — он тянет меня, сквозь коридор обратно.

Позади продолжается посадка, а в небе слышится новый рев двигателей. С дрожью делаю глубокий вдох, и вижу вдалеке еще один самолет. Взгляд притягивает к вулкану.

Выбросы все больше.

— Сан, времени почти не осталось. Я ошиблась, — признаю, что мои расчеты были не верны.

Однако ему кажется плевать. Он спокойно и басовито отвечает:

— Я был уверен в этом, Вера. Это не твоя вина. Я знал, что времени не хватит с самого начала. Будем надеяться, что успеем поднять гражданские машины без происшествий. Транспортник — машина иного типа, и способна на многое.

Он входит в штаб, а закрыв дверь, проходит мимо и становится ко мне спиной. Я знаю, что он хочет сказать. Потому и привел сюда. Все время после возвращения из деревни, жду этих слов. Даже, кажется, готова к ним. Но голова все равно идет кругом от мысли, что придется согласиться.

Мне придется это сделать, чтобы ему было легче.

Впервые я способна разделить эгоизм и собственные желания, с тем, что обязана сделать.

Обрести веру в этого мужчину.

— Ты должна улететь сейчас, Вера.

Он не поворачивается, не пытается даже взглянуть на меня. Наверное, ждет, что я начну упрашивать остаться.

— Посмотри… на меня, — как могу, сдерживаю дрожь в голосе.

Любовь скверная штука, оказывается. Ведь заставляя любить одного человека, она порой вынуждает ненавидеть всех вокруг, только бы не потерять его.

В этот момент, я люто ненавижу проклятый вулкан и остров, ненавижу людей, которых нужно спасти, ненавижу отца, который обманул меня, и всех, кто заставил уйти от этого мужчины дважды. Ненавижу лютой ненавистью, и она гасит все другие эмоции. Однако отрезвляет, вынуждая вспомнить, что это неправильно, так нельзя, а я человек. Любовь не должна ослеплять и вызывать подобною грязь.

Ведь тогда это слепая и больная одержимость, а не любовь.

Сан поворачивается. Делает это, как старик, слишком медленно. Его широкие плечи опущены, форма в саже и копоти, кисти рук местами ободраны в кровь, а на лице и шее испарина.

Он отдает все силы, чтобы спасти этих людей.

— Ты должен дать мне слово, Сан, — он кивает, но я горько улыбаюсь и качаю головой.

Нет, не это слово. Этого я просить не стану, манипулируя тобой. Ты вернешься ко мне и так. Теперь я в это верю.

— Ты должен дать мне слово, что с этого момента, твоя собственная жизнь станет для тебя самым ценным. Я хочу, чтобы ты стал чертовым эгоистом, Сан. Самым настоящим, и таким, который ценит не кого-то, не что-то, а себя. Себя, потому что ты нужен мне именно таким. Мне не нужен герой, способный отдать жизнь за всех и вся, или за меня. Нам с… — не знаю, правильно ли поступаю, но заканчиваю почти шепотом: — Мне и Ханне нужен любимый мужчина и отец, Кан Чжи Сан. Для этого не нужно жертвовать собой. Не нужно больше пытаться выжить в таких местах, Сан. Нужно просто остаться жить рядом с нами. Если ты скажешь, что твоя жизнь станет для тебя ценна, я сяду без тебя в этот проклятый…

Не успев закончить, я задыхаюсь от слишком сильного поцелуя. Сан притягивает мое лицо руками, тянет встать на носочки, и вцепиться в него со всех сил. На последнем выдохе, ощущая лишь терпкий вкус и горячее дыхание, я так же порывисто отвечаю на его ласку. Так, будто за спиной, к чертям, разрушается весь мир, а нам плевать.

На все плевать в момент, когда мы так целуем друг друга.

— Ты полетишь с Джеха. В кабине пилотов, — переводя дыхание, Сан хрипло шепчет у лица. Он не отпускает его, пока не заканчивает. — Я обязан остаться, Вера. Пойми, это мой долг.

— Знаю.

Двери резко открываются, и мы мгновенно отходим друг от друга. Однако в них не чужой человек, а собранный и уставший Джеха.

— Почему так долго? — Сан хмурится, а Джеха зло захлопывает дверь и отвечает со сталью в голосе.

— Потому что командир второго гражданского борта час отказывался взлетать. Час, притом, что нашлись добровольцы пилотировать его машину без него. Он даже кусок проклятого железа не хотел отдавать филиппинским пилотам. Скотина.

Джеха сжимает челюсти и ругается ледяным тоном. Я не понимаю корейских матов, но звучит впечатляюще.

— Час времени впустую, — шепчу и закрываю глаза.

— Первый борт уже взлетел. Второй только начал принимать людей, — быстро произносит Джеха. — Я начну посадку только после того, как взлетит второй. Если пропустить людей сейчас, они не дадут подняться самолету и начнется паника.

— Она уже началась, — горько подытоживаю. — Я едва не оказалась под ногами людей, решивших, что легче перевернуть все, лишь бы стать первыми, кого увезут.

— Пока что я в состоянии взлететь, но… — в попытке скрыть от меня правду, мужчина умолкает.

— Не надо, Джеха. Скажи, как есть. Ты сможешь вернуться еще раз? — я задаю вопрос спокойно, но грудь что-то так давит, будто пытается задушить.

— Смогу, Вера. Вопрос в том, сможем ли мы еще раз отсюда взлететь, — он отвечает, а я улавливаю застывший взгляд Сана.

— Двигатели машины такого типа намного мощнее, — начинает Сан. — Они рассчитаны на взлет в экстремальных условиях. Однако вулканический пепел по своей структуре не просто пыль. Ты сама это знаешь. Если он забьет двигатели во время взлета, и случится обратная тяга, погасить пожар внутри турбин будет невозможно. Они взорвутся из-за трения твердых осколков о лопасти, Вера. Либо во время взлета, когда их мощность на максимуме, либо во время набора высоты, когда тяга воздуха сменяется за счет снижения давления. Чтобы этого не произошло, нужно успеть взлететь и набрать нужную высоту до того момента, когда облако накроет воздушное пространство острова полностью. Сквозь него пролететь может только Брюс Уиллис в голливудском боевике. В реальности… это смерть, Вера.

Я делаю дрожащий вдох, но сдерживаюсь, и задаю только один вопрос:

— Ты сможешь, как Брюс Уиллис?

— Он? — Джеха вскидывает брови. — Этот чокнутый имуги может все. Не слушай его. Мы вернемся. Хватит трепаться. Поболтаем, когда невестка приготовит свой первый кимчи в жизни.

— Пупсик, держи карман шире. А свои аппетиты подальше от моей женщины, — Сан холодно и цепко прищуривается, но взгляд от меня не отводит.

Я не слышу ни его, ни Джеха. Я продолжаю смотреть в черные блестящие глаза, ожидая ответа на молчаливый вопрос.

— Я сделаю все, что от меня зависит, Вера, — наконец, слышу уверенный бархатный голос на низких тонах.

Урчащий, холодный и твердый голос.

— Хорошо.

Джеха осматривает нас, как ненормальных, но молчит.

— Начинай посадку. Не ждите, — произносит Сан.

Следом он прикладывает руку к сканеру на сейфе, а открыв его, достает электронные накопители. Часть бумаг летит на пол, к ним присоединяются папки и еще горы ненужной теперь макулатуры. Все это он сбрасывает в "нож", и запускает машинку. Спустя мгновение документация по работе расположения превращается практически в пыль.

Закончив, Сан передает Джеха накопители, и молчаливо обменивается с ним взглядом.

Я знаю, что он значит, ведь точно так же, совсем недавно, я смотрела на ребят.

Мы покидаем полностью опустевший штаб, как только Сан запускает беспрерывный сигнал СОС.

— Джеха, как там мои ребята? — решаюсь спросить, чтобы хоть как-то отвлечься.

Уверена, с ними все в порядке.

— Как только мы сели, их уже ждали представители французского консульства, — отвечает мужчина. — Ребят сразу увезли в клинику для осмотра.

С облегчением выдыхаю, и киваю словам Джеха. Сан идет рядом. Он хмуро осматривает оставшихся островитян, которые скоро плюнут на его пустые угрозы.

Я бы тоже плюнула, если бы за моей спиной горел лес, а над головой звучал рев камнепада. Но мне, видимо, повезло больше. Ведь заполучила "вир" место на борту.

Я снова злюсь, а следом дрожу от страха. Где-то в глубине души воет не своим голосом другая Вера. Она готова вцепиться в глотку мне нынешней с криком: "Не смей это делать?"

Но реальность иная.

Я должна верить. Да, я была готова принять то, кто он, и кем оказался. Снова увидела его, и заставила себя наплевать на все. Забыть, и не замечать то, что до сих пор живет внутри.

Кошмары никуда не делись. Они снятся до сих пор. И каждый раз, я просыпаюсь с одной и той же картиной перед глазами — Сан на месте Алексея.

Если я хочу забыть, как бояться. Если я хочу, наконец, действительно отпустить эту боль и начать все с начала. Тогда, я должна ему доверять.

Первый борт уже успел взлететь, а оставшиеся люди в таком отчаянии, что готовы штурмовать сетки и ограждения. Именно они должны попасть на транспортник.

Пока мы следуем к нему, Джеха отдает команду впустить людей, как только он окажется в кабине пилотов.

У языка мы останавливаемся, а Сан внезапно хватает мою руку. Он вкладывает в нее сотовый и свои жетоны, а следом произносит огрубевшим шепотом:

— Возьми это с собой.

— Сан? — поднимаю на него взгляд, ощущая, как сильно он сжимает мою ладонь.

— Вера, так нужно. Ты знаешь, что делать.

— И после этого ты хочешь, чтобы я вот так спокойно улетела? — злость поднимается волной.

Неужели он сам не верит, что способен вернуться?

— Вера…

Сан заглядывает в мои глаза, крепко обхватывает плечи, но закончить не успевает. Сперва нас оглушает громкий хлопок, а за ним еще не меньше трех взрывов. Вышки. Зона давления сместилась? Я хватаюсь за Сана, с ужасом осматривая столбы дыма прямо посреди моря.

— Джеха, — Сан толкает меня прямо в руки мужчины.

Я успеваю запомнить, как моя рука отпускает грубую ткань его рубашки. Пальцы, только что с силой сжимавшие ее, размыкаются против воли, а Сан убегает. Он, не оглядываясь, бежит в сторону обезумевшей из-за страха толпы. Люди разносят ограждения, прорываются на взлетную полосу и бегут к самолету. Дрожь, мощной волной, лишает дыхания, а рев двигателей гражданского борта заставляет оглохнуть.

Пилот прекратил посадку, и сбегает, не забрав с собой и половины из тех, кого должен. Я порываюсь бежать следом за Саном, помочь, сделать хоть что-то, но Джеха встряхивает меня, и рычит:

— Куман. *(Хватит) Хватит, Вера. Нам пора. Быстро. Быстро в кабину.

Он тянет силой в нос огромного салона, а солдаты пытаются сдержать перепуганных людей. На их лицах не просто страх, не обычный ужас, — там безумие. Они все обезумевшие, и кричат так сильно, что этот страшный звук проникает прямо под кожу.

Я прихожу в себя только, когда оказываюсь на одном из сидений в самом конце кабины. Джеха спешно пристегивает меня, а закрепив ремни, хватает за плечи.

— Вера. Вера, приди в себя.

Не могу… Не могу… Это так сложно и страшно. Так сложно не просто обещать, а держать слово. Я не могу его оставить. Господи, что я делаю? Я рехнулась? Куда я собралась без него?

Голова идет кругом, крики становятся все отчетливее, слышатся выстрелы, а я едва могу поднять взгляд на Джеха. Смотрю ему в глаза, а пальцами так крепко сжимаю сотовый Сана, будто это его рука.

— Соберись. Возьми себя в руки, Вера. Здесь тебе не место. Ты ничем не поможешь. Ты не солдат. Не медик. Не спасатель. Ты должна понять это. Понять, что нужно верить. Ему. Ему нужно верить.

— А тебе? — кажется, мой голос утратил звонкость, он глухой и сухой.

— Я бы ни за что его не бросил, Вера. Я вернусь за ним, а потом мы прилетим вместе. Приди в себя. Ты мешаешь мне, Вера. Я трачу время на то, чтобы успокоить тебя, а его нет. Как тогда ты хотела остаться? Как бы ты выдержала это все? Ты сама знаешь, что дальше будет. Это ад, Вера. Ад, в котором тебе не место. Ни один мужчина, не позволил бы остаться здесь своей женщине, — грубым и холодным шепотом заканчивает Джеха.

Я быстро киваю, и опускаю голову. Обхватив ее руками, наклоняюсь и делаю глубокий и почти болезненный вдох. Намеренно и с силой дышу рывками, чтобы прийти в чувство.

— Отлично, невестка. Молодец. Дыши. Нам пора убираться отсюда.

Снова кивая, только сейчас замечаю за вторым штурвалом парня. Он измучен не меньше Джеха. Кажется, я видела его несколько раз рядом с Саном.

Он обменивается взглядом с Джеха, а как только тот покидает кабину, парень закрывает дверь, и садится за штурвал. Звуки снаружи не стихают, а становятся только громче. Люди, наверное, берут штурмом ограждение взлетной полосы. С моего места ничего не видно, но второй пилот резко ругается. В потоке его шипения, я различаю слова о том, что островитяне повалили сетки.

— Что там? Расскажи… Расскажи мне. Я не вижу, — прошу севшим голосом.

— Ситуация сложная, профессор. Нас слишком мало, чтобы сдержать столько людей. Если бы этот кретин не улетел раньше времени, ничего бы этого не случилось. Худшее, что может произойти в такой ситуации — паника. А это она, профессор. К сожалению, парням приходится применять силу.

Я закрываю глаза, и снова сжимаю телефон в руке. Сдавливаю его, и концентрируюсь на количестве вдохов и выдохов. Пока посадка продолжается, глаз не открываю. Не хочу ничего видеть сейчас, да и слышать не могу.

Прихожу в чувство от нескольких сильных ударов в дверь кабины. Парень немедленно впускает Джеха, и еще двоих военных. Мужчины занимают свои места, и быстро переговариваются между собой. Джеха будто команды отдает, постоянно нажимая что-то на многочисленных панелях. Датчики взрываются светом, а мужчины продолжают поверку готовности к взлету. Все происходит так быстро, что я не успеваю понять, когда огромный самолет успел запустить двигатели.

— Разворот машины.

— Готовность. Давление в норме.

— Правый двигатель?

— Нагрев выше нормы, но выдержит.

— Отлично. Разгоняем ее. Держи штурвал, Вон Хо. Датчики показывают перегруз.

— Вас понял, командир.

Ненавижу летать.

Хватаюсь за сидение руками, и откидываюсь головой на спинку. Глаза зажмуриваются сами, а сердце стучит в горле. Гулко и сильно, бьет в глотке, и отдает пульсом в висках. Свист усиливается, а с ним писк и гул становятся еще громче. Вокруг все дрожит так интенсивно, будто это не самолет, а космическая ракета.

Ненавижу экспедиции. Ненавижу свою работу. Ненавижу самолеты. Ненавижу все. Ненавижу всех. Стискиваю зубы, и открываю глаза, как только тряска прекращается.

Мужчины сосредоточенно следят за датчиками, каждый занят своим делом, и только Джеха поворачивается. Он осматривает меня долгим взглядом, а следом кивает.

— Это было похоже на Брюса Уиллиса? — сипло спрашиваю, чтобы понять, насколько сложно было взлетать сейчас.

— Врать не стану, невестка. Придется повысить твоего майора в звании. Примерно до Тома Круза.

Шутка не звучит смешно, и выглядит страшно.

Я должна верить Сану.

Должна, но не могу. С каждой секундой, минутой, и часом полета, перед глазами проносится самый страшный день в моей жизни. Самый ужасный и неизгладимый отпечаток боли, с которым я все никак не справлюсь.

Вспоминаю, как вхожу в супермаркет. После ссоры с Лешей захотелось загладить вину. Я решаю приготовить необычный ужин, купить наше любимое вино, и устроить вечер примирения. Ведь поступила некрасиво. Не должна была вот так требовать от него чего-то, когда он предупреждал меня перед свадьбой. Алексей ведь говорил, что его небо — единственное, через что не сможет переступить ради меня.

Помню, как улавливаю свое отражение на стекле холодильников с морепродуктами. Я улыбаюсь, выбирая, что именно хочу приготовить. В предвкушении, скупаю больше, чем хотела, а покидая супермаркет, тянусь к телефону, чтобы вызвать такси. Однако вместо этого отвечаю на звонок с незнакомого номера. Странный и грубый мужской голос сообщает ужасные вещи. Я в них не верю. Тогда еще не понимаю, что это правда. Решаю, что случилась ошибка, думаю, что меня разыгрывают. Как могло такое случится? Как он мог разбиться на простых учениях? Это ведь не война? Он ведь не за штурвалом боевой машины. Как подобное могло произойти?

Но та реальность становится такой же жестокой, как минуты, в которые о ней вспоминаю.

Чудовищное дежавю, как немыслимая издевка судьбы. Я смотрю на обшивку пола в салоне самолета, а вижу, как в далеком прошлом, по серому асфальту растекается красное вино. Оно выпало из пакетов и разбилось. Все разлетелось из моих рук, упало и рассыпалось, как только я поняла, что такое настоящая боль.

— Заходим на посадку. Старший солдат Чхвэ, иди в салон, и скажи всем приготовиться. Мягко не будет. Пусть продолжают сидеть на полу, и прижмутся крепко друг к другу. Как можно плотнее. Понял?

— Так точно, — парень немедленно покидает салон, а Джеха пытается связаться с диспетчерами аэропорта.

Спустя минуту, ощущаю, как начинается тряска. Самолет снова ходит ходуном, но в этот раз я не закрываю глаза.

Я обязана перебороть этот проклятый страх.

Со всех сил стискивая зубы, держусь за сидение, и вслушиваюсь в то, что отвечает диспетчерам Джеха. Погода нормальная, как и видимость. Проблема в том, что на борту не семь сотен человек, а около девятисот. Он едва взлетел, и, разумеется, сесть будет так же не просто.

Удар, и сильный рывок самолета, вызывает ступор. Я вцепляюсь в проклятое сидение, и смотрю через широкие окна на длинную серую полосу. Вдоль нее стоят десятки карет скорой помощи, и спасателей. Тряска усиливается, как только мы начинаем тормозить. Самолет виляет то вправо, то влево, а Джеха с такой силой удерживает штурвал, что его руки краснеют. Он чеканит команды, а парни немедленно делают все, что он говорит. Ничего не понимая в происходящем, выдыхаю в момент, когда самолет останавливается, и все стихает.

Джеха отцепляет ремни и быстро поднимается. Он хочет помочь и мне, но я сама все делаю, а вцепившись в его руку, холодно и со сталью шепчу:

— Взлетай. Уже. Сразу.

— Не могу, Вера. Надо следовать правилам.

— Нет. Взлетай. Вышки взорвались не просто так, Джеха. Извержение перешло в активную фазу. Зоны давления сменились, и до основного выброса магмы из кратера считанные часы. А возможно, и этого времени нет.

Джеха бледнеет, а я поднимаюсь, быстро вытираю дурацкие слезы, и продолжаю, севшим и охрипшим голосом:

— Когда мы улетали, пожар уже достиг квадратов у расположения. Если ты будешь ждать разрешения на взлет, садиться будет негде, Джеха. Во время основного выброса, произойдет землетрясение. Оно достигнет амплитуды не менее семи, а то и восьми балов. В таких условиях покрытие полосы будет разрушено глубокими трещинами, а спустя какое-то время часть острова накроет цунами. Потому, не жди. Взлетайте.

— Вон Хо, — Джеха обращается к парню, даже не повернувшись к нему. Мужчина цепко смотрит в мои глаза и продолжает: — Выведите людей, как можно быстрее. Начинайте дозаправку немедленно. У нас десять минут до взлета.

— Мы не успеем, — начинает парень.

— Если ты продолжишь трепаться, то мы действительно не успеем. Выполняй, — Джеха кивает ему на выход, а сам садится за штурвал и немедленно связывается с диспетчером.

Он продолжает настаивать, и наконец, просто ставит перед фактом, что взлетает.

Наши взгляды встречаются еще раз. В этот раз в глазах Джеха, я вижу совершенно иное. В них больше нет пренебрежительного и снисходительного отношения. Он смотрит на меня иначе. Смотрит так, будто действительно принял, и стал уважать.

— Я жду вас, — уверенно произношу, а в ответ получаю такой же уверенный ответ:

— Мы вернемся, невестка.

Сдерживая растущую дрожь, я покидаю салон транспортника. Как только оказываюсь в толпе прибывших, на меня обрушивается лавина дурацких вопросов.

Кто я? Откуда? Где мои документы?

Смотрю на работников спасательных служб, как на инопланетян. Отвечаю точно так же машинально, а когда думаю о том, что еще пять часов должна провести в полной неизвестности, отчаяние накрывает с головой.

Несколько полицейских, пытаются провести меня к карете скорой, но я отказываюсь от помощи. Стоя среди толпы, почти у стоянок самолетов, я жду. Отсчитываю проклятых десять минут, и впервые так внимательно и не моргая, наблюдаю за взлетом самолета.

Транспортник поднимается в небо. Оно, будто издеваясь, выглядит слишком красиво. Невозможно синее, и невозможно яркое, оно совершенно не похоже на посеревшее небо над островом.

— Мадам, я представитель французского консульства. Меня зовут Жак Руссо. Вам нужна помощь, мадам? Чем мы можем…

— Ничем, — я опускаю взгляд от неба, и осматриваю высокого брюнета в легкой рубашке. — Вы ничем не можете мне помочь, месье. Спасибо.

— Мадам, вас ждут родственники? Не нужно вам оставаться в аэропорту. Вас должен осмотреть доктор.

— Отдайте этого доктора людям, которые в нем нуждаются. Здесь толпы раненных, месье. А вы предлагаете помощь человеку, на котором нет ни царапины.

— Вы гражданка…

— А они люди. Живые. Мне отдать кому-то из них свой паспорт, чтобы им предоставили помощь? — я знаю, что поступаю неправильно.

Я выплескиваю весь страх на мужчину, но иначе не могу. Нет сил, их не осталось, а все, что хочу — тишины, теплых объятий и мягкого шепота.

Все это у меня было еще десять часов назад. Все это было. И опять пропало.

— Простите, месье Руссо. Простите, и надеюсь, вы понимаете мои чувства.

Мужчина уже спокойнее и молча кивает. Более слов не требуется, наш разговор состоялся. Потому он уходит, и действительно предоставляет врача и карету скорой людям, на которых я указала.

С этого момента, начинается другой отсчет.

Пять часов, которые воспринимаю, как вечность.

Как тень, я хожу вдоль окон терминала. Меряю шагами пространство от одной стены к другой. Вокруг бегают волонтеры, и медики. Они оказывают первую помощь людям прямо в аэропорту, ведь никого из островитян не выпускают за пределы терминала. Именно на таких условиях, Филиппины согласились их принять. У этих людей нет статуса беженцев, у них нет здесь прав, но они живы. Наверное, последнее — главное. Если ты живой, и если ты все еще способен дышать, — неважно есть у тебя паспорт, или нет.

Нет ничего важнее жизни.

Делая новый шаг, я вдруг чувствую вибрацию. Опускаю взгляд на сотовый, и провожу пальцем по экрану телефона Сана. Жетоны выпадают из руки, а цепочка цепляется за пальцы, не позволяя им упасть. Я как завороженная открываю сообщение, в котором не понимаю ни слова. Иначе и быть не могло, письменный корейский я так и не освоила. Однако, что-то так и подсказывает, что сообщение пришло от Ханны. Как только я решаюсь посмотреть вложения, телефон взрывается потоком не доставленных писем на электронный адрес Сана. Уведомления приходят одно за другим, а когда я замечаю свое имя, быстро перехватываю пальцем всплывшее окно.

Нажимаю на него, а руки не слушаются. Озноб прошивает тело, и мне бы не читать его переписку, но то, что вижу, приводит в шок. В этом проклятом чате сотни сообщений с информацией обо мне. Здесь десятки моих фото, и столько же ссылок на все статьи о молодой и подающей надежды ученой. Листая назад вверх чата, я будто отматываю время назад. Смотрю на два года, которые прожила без него.

Он действительно ждал меня?

Я не могу поверить в то, что вижу. Так ведь не бывает. Как такое возможно, чтобы мужчина два года, будто сталкер, наблюдал за жизнью женщины, бросившей его? Я ведь даже не позвонила. Ни разу.

А он ждал. Сан ждал все это время меня.

Чувствую, как ноги подкашиваются, и хватаюсь за стекло окон. Медленно, и не отрывая взгляда от экрана, я опускаюсь прямо на пол. Сажусь на холодный кафель, и почти ничего не вижу. Все застилает пелена слез. Но я ведь не плачу. Тогда почему, все такое размытое и мутное, почему на мои руки что-то капает?

— Ой, мамочки… Мамочки, какая же я дура… — едва слышно, и сквозь всхлипы шепчу. — Дура. Господи. Дура…

До меня нет никому дела, и это радует. Это так хорошо, когда в момент озарения, и в то время, когда жизнь переворачивает всю душу, заставляя делать вдох, тебе никто не мешает.

Но это длится недолго.

— Вера-ши. Вера. Вера-ши.

Я вздрагиваю всем телом, и осматриваюсь. Людей так много, что не сразу замечаю в толпе знакомую женщину. Она смотрит с таким ужасом во взгляде, будто я призрак. Жена Джеха изменилась за эти годы. Если бы не то, что она зовет меня по имени, я бы никогда не признала в ней Кан Мари.

— Кан Мари? — быстро встаю, и вытираю лицо.

Женщина стремительно обходит толпу на своем пути, а оказавшись рядом, замирает, смотря прямо в глаза.

Я словно в зеркало заглядываю… Господи, я уже видела такой взгляд. Именно так я смотрела на мир, когда разбился Алексей.

— Вера. Джеха? Он… Ты же корейского не знаешь. Небо, как же мне… — она едва дышит из-за слез.

— Он улетел за Саном, Кан Мари, — отвечаю ломано, а женщина замирает тут же.

— С ним все в порядке. С ним все хорошо. Теперь надо только ждать.

Кан Мари крупно дрожит, ее крохотное лицо искажают слезы, а я впадаю в ступор.

Как же больно на нее смотреть. Неужели, я выглядела когда-то так же? Неужели, я чувствовала такое отчаяние, что не слышала никого?

Она ведь не верит. Смотрит в глаза, а я вижу, что думает, будто это обман.

— Джеха жив, Кан Мари. Всех этих людей спас твой муж, — уверено осекаю ее истерику, а заглянув снова в глаза, тяну на себя.

Кан Мари замирает всего на несколько секунд. Кажется, у них не приняты такие порывы, потому женщина реагирует непривычно. Стоит неподвижно, и продолжает плакать. Однако, как только, я обнимаю ее крепче, Кан Мари обхватывает меня руками, и отвечает таким же теплом.

— Они вернутся. Нужно верить, Кан Мари-ши. Нужно верить…

Говорю, а пытаюсь убедить и себя в этом. Появление женщины помогает не сойти с ума в одиночестве. Мы садимся на места для ожидания, держимся за руки и молчим. Я сжимаю ее руку, чувствуя, как Кан Мари дрожит всем телом. Она то и дело отвечает на текстовые сообщения, а следом опять тихо всхлипывает.

— Он ведь даже ни разу не видел Джина. Ни разу. Это какой-то страшный сон.

— Джина? — я хмурюсь, а Мари сразу светлеет в лице, и улыбается сквозь слезы.

— Наш малыш. Ему всего два с половиной месяца.

Я ошарашено осматриваю Кан Мари, а она быстро приходит в себя, и поворачивает ко мне экран сотового.

— Вот он. Это наш мальчик, — шепчет, а я дышать не могу.

Смотрю на улыбчивого малыша, и не могу отвести взгляд.

— Как же ты… здесь? А кто…

— Мама, — она быстро отвечает. — Я не могла иначе. Не могла, потому что чувствовала, что с каждой минутой схожу с ума. Как только услышала об извержении, показалось, что пол под ногами плывет. Я едва выехала. Хорошо, что полковник… Их командир помог. Он просил не делать этого, но я настояла. Настояла. Я знаю, что не должна была… Знаю.

— Ты все сделала правильно, — перебиваю Кан Мари, и тихо продолжаю: — Скоро Джеха увидится с ним. Все будет в порядке.

Я бережно сжимаю ее крохотные пальцы, а женщина вдруг произносит:

— Я знала, что снова встречу тебя. Почему-то, я знала это.

Она поднимает взгляд и так пронзительно всматривается в глаза, что я на миг торопею.

— Так не смотрят друг на друга, если ничего не чувствуют. Я знала, что увижу тебя опять, еще после твоего появления в Намчхоне. Наверное, мои извинения поздние. У нас и не принято приносить их сразу, Вера. Потому я скажу это сейчас. Видимо, пришло время. Прости, возможно, тогда, я задела твои чувства. Или кто-то из наших друзей и знакомых. Ты необычная, странная, и нам было непривычно. Я боялась… тебя.

— Боялась? — мои брови взлетают вверх к макушке. — Как это… боялась?

— Ты чужая, фактически незнакомка, которую он привел в дом. Сан… Пойми, мы привыкли, что после смерти Бон Ра, он не воспринимал отношения всерьез. Он закрылся так глубоко в себе, что когда я увидела тебя, даже не поверила глазам. Решила, будто он спятил, и привел белую замужнюю женщину в свой дом. Но потом… Я увидела вас. Вместе с Ханной у ее мозаики. Притаилась за забором, и наблюдала за тобой. Ты открылась для меня с совершенно другой стороны. Ты… смотрела на Ханну, как на свою дочь. Это выглядело так… необычно, и так красиво. Правильно. Но потом ты уехала, и Сан будто опустел полностью. Не бросай его больше. Если есть возможность, если ты можешь быть с ним… Оставайся, Вера. Оставайся, тебя никто не обидит. Легко не будет. Наши люди трудно принимают чужих, но у тебя будет не только Сан. Я даю слово, Вера. Если… они вернутся…

Ее голос стихает, а выражение лица меняется.

— Вернутся, Кан Мари. Они вернутся, и я останусь. Я… останусь.

Она вскидывает взгляд, и так открыто улыбается сквозь слезы, что этот момент навсегда отпечатывается в моей памяти.

Отпечатывается, как мгновение, предшествующее другому.

Возню в конце терминала, я замечаю не сразу. Когда часть спасателей спешно покидает огромный зал, мы с Кан Мари немедленно вскакиваем на ноги.

Перехватив первого же парня в желтой жилетке, чеканю:

— Что происходит?

Он пытается вырваться, но я хватаю его сильнее и тяну на себя.

— Что происходит?

Кан Мари рядом бледнеет так стремительно, что я усиливаю хватку, а парень, в шоке, быстро тараторит на едва различимом английском:

— Приводнение. Они садятся на воду. На побережье. Не долететь. Времени не быть. Пустить меня немедленно.

Разжимаю пальцы, а по спине бежит такой леденящий озноб, будто смерть в затылок дышит.

— При… Приводнение? Что это? Что… Как приводнение? Зачем на воду?

Видимо, даже Кан Мари понимает весь ужас ситуации. Хотя мы далеки от полетов, ясно и так, что это не просто трюк из американской киношки. Транспортник — огромная машина на четырех двигателях. Такой самолет весит столько, что приземлить его на воду почти невозможно. На борту не меньше двухсот оставшихся на острове человек, а значит, он несет дополнительный вес.

— Господи… — шепчу, а Кан Мари хватает меня за руку и тянет за спасателями.

Поскольку у нас есть документы, мы в состоянии беспрепятственно покинуть здание аэропорта. Но как заставить этих людей взять нас с собой? Пробираясь сквозь толпу мужчин, я нахожу взглядом того, кто ими руководит. Он тут же хмуро встречает нас, а начав что-то кричать на дикой помеси звуков, гонит прочь.

— Куда они садятся? — осекаю его. — На борту этого транспортника важный участник моей экспедиции. Я требую, чтобы вы взяли нас с собой.

Вру нагло, и кажется, довольно убедительно. Мужчина, продолжая размахивать руками, почти поддается.

— Вы знаете, какие проблемы у вас могут быть, если я обращусь во французское консульство? Зачем вам это? Просто позвольте поехать с вами. Мы не будем мешать. Я должна забрать только своего коллегу. Сама. Убедиться, что с ним все в порядке. Это облегчит вам головную боль. Не находите?

Мужчина сдается и поджимает губы, а следом произносит:

— Ваша быть права. Садиться в один из фургон. Но не сметь и рта раскрывать кто вы. Вам ясно?

Мы с Кан Мари быстро киваем, и, не сговариваясь, запрыгиваем в первую попавшуюся машину. Замечая такое соседство, спасатели и медики вскидывают брови, но молчат.

Как только колонна трогается, за ней с места срываются несколько карет скорой помощи, и еще два грузовика с военными.

— Это просто сон. Я знаю, что это сон, — Кан Мари продолжает сжимать мою руку, и тихо шепчет.

Всю дорогу женщина читает странную молитву, слов которой не разобрать. Так сильно и с такой мольбой шепчет, что я замираю взглядом, концентрируясь на ее тихом голосе.

Мы едем не меньше получаса. В фургоне без нормальных окон, сыро и душно, но мне и без того не вздохнуть. Мы мчимся в неизвестность, которая взрывается вечерними красками алого заката. Именно так, в лучах заходящего солнца, выглядит песчаный берег и порт рядом с ним. Двигаясь за спасателями, спускаемся вниз. Стараемся не отставать, и не мешаться под ногами, когда рядом пробегают военные. Они готовят два больших спасательных катера в такой спешке, что возвращается страх.

Он и не покидал ни на секунду, но смотря на приготовления людей вокруг, вязкое чувство жестоко напоминает о себе тупой болью в груди.

Наша группа следует к катерам, но нас с Кан Мари останавливают уже не обычные медики и волонтеры, а военные с автоматами на перевязи. Они и слушать нас не хотят, грозят оружием, и толкают в сторону. Ничего не остается, как встать на берегу и всматриваться в небо.

Оглядываясь, замечаю, что все же некоторым островитянам позволили приехать сюда. Видимо, они родственники тех, кого не успел забрать Джеха в прошлый раз. Деревенские люди вряд ли имели родных с паспортами Кирибати.

Смотрю на небо, а оно только сильнее краснеет. Не могу понять ничего, а от того хуже щемит сердце.

— Они сели? Вера-ши. Как понять?

Кан Мари встречает мой взгляд и затихает, как и я. Мы не понимаем ничего, но продолжаем ждать. Стоим неподвижно, и едва дышим. Уже и солнце сесть успело, а горизонт пустой. Спасатели переговариваются по рации, и ждут у машин с медиками. Вскоре они снова начинают быстро перемещаться, разворачивают странные накидки серебристого цвета, обустраивают две палатки. Так слажено действуют, что спустя несколько минут на берегу вырастают два огромных медицинских шатра.

— Вера… — тянет сиплым голосом Кан Мари, и хватает меня за руку. — Вера, смотри.

Она указывает на залив, в который сворачивает первый катер. Он движется медленно, но даже с такого расстояния видно, что судно переполнено людьми.

— Сели… — шепчу, как безумная. — Они сели.

Как только катер швартуется, к нему бегут волонтеры. Они помогают людям сходить на берег, а я как обезумевшая, осматриваю каждое лицо высохшими глазами. Не моргаю, не дышу, и не двигаюсь, но его лица так и не замечаю. Сана нет ни в толпе людей, ни с группой военных из расположения.

Старшина Ю. Где старшина Ю? Где Вон Хо, и где Джеха? Почему нет… его?

Сердце готово из груди выпрыгнуть, а в горле сухо, как в пустыне. Где он? Снова пробегаю взглядом по толпе, но его нигде нет. Как и на втором катере, который приходит через несколько минут.

— Вера, где они? — грубо и со сталью шипит Кан Мари. — Вера, все здесь? Да? Так ведь? Где же экипаж?

— Спокойно, — я хватаю ее за руку, но в последний момент, Кан Мари ее вырывает и срывается с места.

Да только я и шагу ступить не могу. Смотрю на моторную лодку, из которой прямо на воду у берега спрыгивают шесть фигур. Они вместе идут к берегу, едва передвигают ногами, но выходят на него, а Сан понимает взгляд.

Он долго осматривает толпу ожидающих, ищет меня, а я, как калека, не могу взять под контроль тело. Оно не слушается, не поддается мне. Видимо, это ступор, от которого не так легко избавиться. То состояние, когда воздух врывается в легкие, как-то странно легко, а сердце издает гулкие удары все медленнее. Оно стучит сильно, но каждый его удар, как толчок в грудь.

Посмотри… на меня. Шепчу мысленно, и даже на таком расстоянии слышу, как Джеха в шоке ругается с Кан Мари. Эти двое замерли по косточку в воде, и не могут отойти друг от друга.

Она к нему бежала, а я до сих пор сдвинуться с места не могу. Почему?

Сан кивает медику, и отправляет его прочь. Он вообще ни на кого не обращает внимание. Стоит точно так же, как и я, и смотрит. Как же он смотрит. Глаза — это действительно лучшее в тебе. Это то, что заставило меня обрести веру.

Сан первым делает шаг. За его спиной замечаю теплый взгляд старшины Ю. Парень переводит его в мою сторону, и легко кивает в поклоне. Словно добавляя: "Я же говорил вам…"

Да, он мне говорил, что слабость должна стать сильной, чтобы перестать ею быть. Наверное, потому я не плачу, не дрожу, а продолжаю рыдать внутри. Я так вою в мыслях, что явственно чувствую, как глохну.

Сан медленно приближается, а когда встает в шаге, я глубоко вдыхаю, но он опережает меня:

— Профессор, у вас есть кое-что мое.

Издаю дурацкий, и такой неуместный смешок, но киваю. У меня действительно есть кое-что важное. Размыкаю кулак, а из него выпадают жетоны. Они издают громкий звон, а Сан прищуривается.

— Вернете? — шепчет огрубевшим голосом, вынуждая дышать глубже.

Слезы уже близко. Они подбираются комком к горлу, режут глаза, и не дают нормально дышать. Сан замечает это сразу, но молчит. Не произносит ни слова, пока я надеваю жетоны на его шею. Провожу пальцами во влажных волосах, ощупываю холодную кожу. Запах гари, копоти и металла настолько сильно касается носа, что я с силой сдерживаю первый всхлип.

Люблю этот запах. Люблю этот взгляд. Люблю этого мужчину любым.

Едва ли смогу издать еще хоть звук, кроме облегченного выдоха, когда чувствую, с какой силой и как надрывно, его губы накрывают мои. Нет, не жадно, не с голодом, а нежно. Странно, но оказывается ласка бывает обжигающе сильной. Она бывает красивой, и не вызывающей.

— Я не о жетонах говорил, — нехотя отпуская, Сан шепчет в губы, и мягко поглаживает мой затылок дрожащими пальцами.

— О сотовом? Он тоже здесь. Его стоимость не покрыла затраты на билет во Францию. Так что пришлось ждать владельца, чтобы вернуть, — несу какую-то чушь, а сама ощупываю каждый сантиметр его рубашки на груди.

Как безумная, проверяю все ли с ним в порядке, цел ли он, а главное — не ранен ли.

— И как вы теперь улетите… домой? — спрашивает, подыгрывая.

— Поплыву. Тут недалеко.

— Не заблудитесь?

— У меня есть маяк, — отвечаю нежным голосом, вкладывая смысл в каждое слово. — Он красиво сверкает на берегу у серого моря.

Сан наклоняется и мягко прижимается ко мне лбом. Тихо дышит, и молча смотрит в глаза, крепко обнимая. Этого достаточно.

— Нужно позвонить Ханне, — ласково трусь о его лицо своим.

Закрываю глаза, и слышу тихий шепот:

— Нужно.

Я зарываюсь в его объятия, и наконец, ощущаю, как глухой стук в груди стихает.

— Пупсик, — услышав дурацкое прозвище, издаю смешок.

Рядом встают Джеха и Кан Мари.

— Чего тебе? — Сан продолжает стоять с закрытыми глазами и обнимать меня. — Никакого покоя от тебя.

— Как это чего? Гони сто тысяч вон.

Джеха подмигивает Кан Мари, а я хмуро осматриваю Сана. Он резко открывает глаза, и зло смотрит на друга.

— Молчи, — предостерегает, но Джеха расплываясь в улыбке, злорадно произносит.

— Ты проиграл.

— Уговор был на неделю.

— Это мелочи. Факт перед нами, и он прижимается к тебе. Гони деньги.

— Что? — я ощетиниваюсь, и холодно осматриваю Сана.

Я прекрасно понимаю, что происходит. Как и Кан Мари, которая багровеет на глазах.

— Так ты вел себя, как осел, чтобы не проиграть деньги? Ты серьезно, Сан? — моему напускному возмущению нет предела.

— Вот. Ключевое слово "осел", невестка. Поколоти его. Привыкай к нашим порядкам. Он заслужил, — Джеха подначивает, но получает сам и от своей жены.

— Вам смешно? Вам действительно смешно? Вы едва не погибли. Вы хоть знаете, что мы пережили с Верой, пока ждали. И вам смешно?

— Эге… Больно же. Стой. Я итак побитый. Ты меня еще хуже покалечишь, — Джеха прикрывается от легких и совершенно наигранных тумаков, а я слышу урчащий смешок над головой.

Поднимаю взгляд, и тут же улавливаю блестящий напротив. Но замираю всем телом от другого. Сан улыбается так открыто, так по-настоящему искренне, что это оглушает. Я видела его таким лишь дважды: в Париже у Монмартра, и дома, когда он смотрел на сверкающие осколки зеркал на берегу рядом со своим домом.

Не знаю, станет ли он эгоистом в будущем. Но уверена, в другом:

Вера, наконец, обрела свою веру.