Берег тысячи зеркал (СИ)

Глава 1

Весна 2021 года

Спускаясь по трапу последним, осматриваюсь в поисках Джеха. Он покинул кабину первым, чтобы помочь бортпроводникам, но так и не вернулся обратно к борту. В глаза сразу бросается пустынность посадочной полосы. Это говорит о том, кого мы сопровождаем.

Я не люблю браться за подобные операции, но теперь придется. Ранение дает о себе знать все чаще, а головные боли пока не позволяют вернуться в небо полноценно. Однако, я и не надеялся на лучшее после произошедшего во Вьетнаме. Только безумец, смог бы выжить в тропической реке, полной всякой дряни. Вероятно, я безумец, ведь выжил.

— Кан Чжи Сан-ши? — за спиной внезапно звучит женский голос.

Прихватив удобнее папку с документами и легкий багаж, я поворачиваюсь, встретив взгляд кореянки. Подобное очевидно. Женщина обращается ко мне на чистом хангуго, в котором я улавливаю сеульский акцент.

— Здравствуйте. Чем могу помочь? — сухо ответив, киваю незнакомке в поклоне.

Женщина тем временем не спеша огибает пространство под трапом, а остановившись напротив, протягивает аккуратную ладонь, представляясь:

— Сара Ли Паркер. Я отвечаю за расселение корейской делегации во время конференции.

— Приятно, — произношу спокойно, игнорируя руку женщины.

Не даром я расслышал сеульский. Скорее всего, она училась в Корее, но родилась не в ней. Странное чувство касается груди, на короткий миг, сдавливая ее. Оно результат обиженного взгляда женщины. Сара красива и достаточно мила. Я бы не вел себя так, если бы сама женщина не стала кокетничать с первой минуты знакомства.

— А вы в точности такой, как мне говорили, майор.

— Надеюсь, вы не разочарованы, — тут же отвечаю. — Хотелось бы узнать все-таки, чем обязан?

— Ничем, — она спокойно парирует, скрывая явную досаду. Достав белый конверт из сумочки, Сара намеренно слишком медленно протягивает его, заглядывая мне в глаза. — Здесь ваши сопроводительные документы, карта с наличкой и вашим жалованием, а так же ключ-карта от номера в гостинице "Летуал". Он одноместный, полу-люкс, отличный вид на Монмартр. Прекрасное место, вам понравится. Я его… сама выбирала.

— Я не сомневаюсь. Это все? — беру конверт, а вложив его во внутренний карман пиджака, ожидаю ответа.

— Все…

— Благодарю, — кивнув в поклоне, огибаю женщину, но она внезапно хватает руку у локтя, а следом совсем тихо, почти у плеча шепчет:

— Вы же впервые в Париже, Кан Чжи Сан-ши?

— Так точно.

— Тогда я могу провести вам небольшую экскурсию. Вы должны знать город, в котором вам придется нести службу месяц.

Она соблазняет, я это вижу и чувствую. Намеренно демонстрирует интерес, который не нужен. Он вызывает раздражение, а отвращение приходит за понимаем, что подобным образом ведет себя кореянка. Возможно, она уже забыла, откуда родом, потому позволяет себе предлагать тело для разового развлечения. Я бы не отказался, конечно. Однако же… нет. Сара, увы, не побуждает желания даже банально использовать ее предложение.

— Не нуждаюсь, — одернув мягко руку, я высвобождаюсь из захвата.

Ухожу быстро, не позволяя женщине усомниться в том, что не заинтересован в нашем дальнейшем глупом флирте. Разочарование читается не просто в выражении лица, но и в походке. Я чеканю шаг, пытаясь понять, зачем вообще согласился вместо оставшегося месячного увольнения, полететь в Париж. Я мог остаться дома, и провести время с дочерью. Однако забыл, что предоставить выбор, не значит, не сделать так, чтобы его не было.

Джеха ожидаемо объявляется в тот момент, когда пора следовать в гостиницу. В составе делегации около десяти охранников частного подразделения, и всего двое военных. Обо мне и Джеха не знает даже сам объект. Господин Ким Дже Соп и его дочь, прилетели в Париж в составе корейской делегации ученых океанологов. На самом же деле, объект прибыл для проведения череды важных переговоров, но никак не для того, чтобы выслушивать лекции в Сорбонне. Они для молодой госпожи Ким, а никак не для ее отца.

В салоне автомобиля, Джеха садится за руль, а я занимаю место пассажира. Перегородка опущена, обстановка вполне спокойная, потому мы трогаемся с места, как только господин и молодая госпожа садятся в машину. По внутренней связи звучит голос одного из парней. Он ведет джип охраны впереди, тогда как позади, нашего движения ожидает второй, точно такой же.

— Ты отшил ее. — Джеха ухмыляется, надевая солнцезащитные очки.

— А не должен был? — парирую, не понимая, почему тема моей личной жизни вдруг встала во главе угла.

— Чем тебе эта женщина не угодила? Она в Сеуле по нашим пятам ходила. — Джеха сворачивает за джипом, следуя четко за ним.

— Всем, — коротко отвечая, подмечаю, что даже не заметил Сару во время пребывания рядом с объектом в Сеуле.

Достаю планшет, а откинув кожаный чехол, вбиваю в маршрутный лист, координаты остановки самолета. Жаль бросать такую машину на целый месяц без дела, но крошке придется стоять на стоянке. Потому руководство должно знать точные координаты борта, на котором хранится фактически военная тайна. На нем же и должны пройти все переговоры французской стороны с нашей. В любом случае я рассчитываю правильно донести позицию своего руководства, пока господин Ким будет решать свои бюрократические вопросы. Он идеальное прикрытие задания, и я даже восхитился изобретательностью полковника, когда он предложил подобный план.

— Сколько еще ехать? — коротко спрашиваю, поднимая взгляд от планшета.

— Примерно полтора часа из-за пробок, — отвечает Джеха.

За окном медленно садится солнце, и загораются первые фонари уличного освещения. Париж ничем не отличается от любого другого шумного, переполненного людьми города. Он не вызывает во мне никаких эмоций, кроме желания освободить шею от удавки, и попасть под холодные струи воды. Я дико устал, а голова снова болит. Это и пугает, и напоминает, что я должен бороться дальше. Я не могу бросить свою работу. Я ни за что не брошу небо, пока Ханна не получит достойное будущее.

Она — мой дом…

Спустя два часа объект успешно отправляется на ужин в ресторан гостиницы "Летуал". Его сопровождает личная охрана, из числа тех самых десяти человек. С некой долей облегчения вхожу в номер, а бросив сумку у дверей, сразу ослабляю узел галстука. Зажим, в виде броши, цепляется за печатку на пальце, а я застываю, опустив взгляд вниз.

— Щибаль. *(Проклятье) — тихо и холодно выругавшись, отрываю к чертям зажим от галстука, а сняв печатку, бросаю все на трюмо стойки для обуви.

Взгляд замирает на идиотизме подобной конструкции. Зеркало выглядит, как женское трюмо, а под ним полки для обуви. Отмахнувшись от глупых мыслей, наконец, вхожу в гостиную номера. Поставив на стол планшет, запускаю программу считывания геолокации местоположения. Пока процесс идет, осматриваюсь, а проверяя все помещения, замечаю сквозняк из спальни.

Заглянув в нее, складываю руки на груди и опираюсь плечом о косяк. Знатное зрелище… Номер действительно выбирала женщина. Спальня угловая, размещена полукругом, с выходом на узкую террасу. Белый тюль развевается на ветру во все стороны от широких панорамных окон. Легкая ткань умудряется достичь того, на чем я спал, последний раз, лет пять назад. Довольно широкая и высокая кровать, застелена так, словно это номер для молодоженов, а не для обычного охранника.

— Феерия женской глупости.

Закрываю глаза, чувствуя, как на плечи давит усталость. Она странным образом вынуждает подойти к выходу на террасу, и вдохнуть свежего воздуха. Взгляд поднимается вдоль белой ткани, которая в полумраке комнаты будто светится, ведомая порывами прохладного воздуха. На лице появляется настороженность. Я замечаю странность расположения зданий, раньше, чем успеваю отвести взгляд от картины напротив.

Рука невольно сжимает тюль крепче, а я застываю всем телом, не в состоянии убраться в тень комнаты. А надо бы, ведь всего один поворот в сторону, и она заметит меня. Увидит, как я нагло рассматриваю каждую линию ее белоснежного тела. По нему плавно стекает вода и пена, огибая изящные округлости так красиво, что я не могу пошевелиться.

Впервые вижу перед собой настолько идеальную красоту. Она совершенна, как мираж в облаках, и настолько же хрупка, как крохотные ладони незнакомки. У нее тонкие пальцы, ровные и худые. Они пробегают по острому пчелу, убирая пену, а я проглатываю сухой ком, понимая, что успел представить, как она проводит этой же рукой по своей груди.

Видимо я слишком исголодался по такой картине, если веду себя, как подросток, подглядывая за женщиной через окна…

Незнакомка плавно поворачивает голову, заглядывая за спину, а следом становится лицом под струи воды. Моя реакция немедленная. Я резко захожу в тень комнаты, но так и не отвожу взгляда. Черт возьми, я не помню ни одного раза, чтобы вот так, как школьник, не мог оторваться от голой женщины. А я не могу, и, кажется, не хочу. Осматривая аккуратные и полные груди, с крохотными сосками, не замечаю ни писка программы в гостиной, ни того, как дышу густыми и глубокими вдохами.

Черт…

Стискиваю зубы, пытаясь опомниться, но смотрю на совершенство почти высохшим взглядом. Как голодный, впитываю глазами каждое ее движение. То, как поднимаются и опускаются хрупкие руки, как она проводит пальцами в волосах, приглаживая светлые пряди, а грудь приподнимается выше, становясь упругой на вид настолько, что приходится сделать короткий выдох. Выпустить весь воздух из легких, и унять озноб от дикого желания.

Открыв глаза, женщина заставляет обратиться в камень, тем, как смотря перед собой, слизывает влагу с пухлых губ, и выключает воду. Кажется, я только что впервые понял, как это, когда хочешь всем телом. Каждой его частью, я хочу прикоснуться к тому, что вижу. Это пугает, ведь я не чувствовал такого никогда.

— Отличный номер, — цежу сквозь зубы, а опустив голову, выдыхаю, встряхнувшись. — И как можно не занавесить окно, когда напротив гостиница? С ума сойти.

Хочу снова взглянуть на нее, но в ее окнах темно и пусто. Наваждение исчезает, а тугой узел в горле, и пониже пояса, намекает, что я и сам хорош. Мог ведь не смотреть, как дикарь, а отвернуться? Проклятье. Сегодня действительно все идет через одно место. Сперва Сара со своим неуместным кокетством, теперь этот номер с такой… Я поворачиваюсь опять, пытаясь выбросить увиденное из головы. Но это невозможно. Картина до сих пор жива перед глазами, как и женщина, чужая, белая женщина, заставившая своей красотой застыть и не дышать.

Замечаю с досадой, что снова забыла опустить жалюзи в ванной комнате. Никогда не привыкну к тому, что окружает вот уже год. Вероятно, до такого могли додуматься только французы: окно в ванной комнате, которая выходит на соседний дом. И ведь это не просто какой-то жилой комплекс. Напротив возвышается одна из самых дорогих гостиниц Монмартра.

С надеждой, что мое вечернее бесстыдство не увидел никто, я опускаю жалюзи, запрещая себе и вовсе больше к ним прикасаться. Не открыла бы, чтобы на звезды валяясь в ванной посмотреть, не забыла бы закрыть. Проклятье.

Быстро опускаю взгляд на часы, с надеждой, что Вадим Геннадьевич не заметит наглого опоздания. Вот уже несколько месяцев, после приезда в Париж, я работаю его ассистентом. Положение вещей обязывает не претендовать на нечто большее, учитывая, на сколько лет я выпала из профессии.

Натягивая в спешке через голову шелковую блузку, которую погладила вчера, пытаюсь заправить ее в узкую юбку карандаш бордового цвета. Высокая посадка пояса позволяет сделать это быстро, в то время, как я надеваю туфли. Наконец, поворачиваюсь к настенному зеркалу, и довольная результатом, впопыхах расправляю волосы. Удлиненное каре падает густыми прядями у плеч, а нос улавливает любимый аромат от "Сханнел". Всегда нравилось умение волос хранить запах духов, даже после душа.

Снова бросаю взгляд на часы, а схватив сумочку и плащ у дверей, выскакиваю из небольшой квартиры студии. На самом деле, мне нравится то, где я теперь живу. Все изменилось с приездом в Париж настолько, что я все чаще ловлю себя на мысли, будто и не жила раньше. Порой кажется, что я и не уезжала из Парижа никогда.

Время лечит. Время стирает границы между людьми. Время соединяет сердца, но с такой же легкостью, и безжалостно их разлучает. Я хорошо помню эти слова, написанные мамой. Теперь я их понимаю. Время, возможно, и не смогло вылечить мои раны до конца, но дало возможность, ощутить жизнь на вкус снова.

Войдя в лифт, осматриваю себя в зеркале. Едва ли в этой женщине можно узнать ту, которая еще год назад тонула в горе.

Боль не ушла. Но я научилась с ней жить.

Рядом с аркой дома, у машины, стоит Женя. Он привычно прячет подбородок от ветра в воротнике темного плаща, а заметив меня, кивает и подмигивает, открывая дверь в салон.

— Вонйоур, мадам, — Женька скалится, постукивая по часам. — Еще чуть-чуть, и старик стал бы звонить с вопросом, в какой ураган прямо в центре Парижа мы попали. Или на худой конец, не упала ли моя колымага в какой-то из каналов.

— Ладно тебе, — виновато улыбаюсь, — Я не специально. Просто вчера… — голос предательски дрожит, а Женя сразу все понимает.

— Еще один кризис? Или в этот раз снова новое "без изменений"?

— Кризисов больше нет, — тихо отвечаю, пряча взгляд.

Машина трогая с места, выезжает на оживленный перекресток, а я давлю в себе горечь. Последние две недели, так начинается почти каждый день. После возвращения свекрови в жизнь Алексея, я получаю из Киева все новые и новые сюрпризы от "мамы".

— Нового ничего, — продолжаю, улавливая вопросительный взгляд Жени. — Все так и останется. Я смирилась.

— Лена звонила. Сказала, что видела дядю Толю, и говорила с ним. Он часто его навещает. Не переживай.

Слова Жени успокаивают, на душе становится легче, но ненадолго. Я знаю, что как только вернусь в квартиру, приму душ и выключу свет, тень меня прошлой вернется опять. Она темная и холодная, как мое одиночество. Кажется, я уже свыклась с тем, что сплю одна, а его рядом нет. Страшно об этом не просто думать, страшно такое только представить, но я забыла, как пахнет его тело, какова на ощупь его кожа. Я посмела забыть даже вкус его поцелуя. Что говорить о том, каков был секс, и каким был мой Алексей?

— Вера, — Женя тактично прочищает горло, чисто по-мужски хмурясь, прежде чем продолжить. — Возможно, я сейчас лезу не в свое дело, но что-то вынуждает это сказать. Вернее не что-то, а моя жена.

— Началось, — я закатываю глаза, а облокотившись о раму, закусываю палец, вдыхая весенний воздух через открытое окно.

— Лена, права. Кроме того, я тебе, как мужчина, скажу больше. Если бы со мной случилось нечто подобное, я бы не позволил ей всю жизнь оставаться одной. Это неправильно, Вера. Неправильно, что ты не хочешь подписать документы на развод. Ты ведь сама говорила, что он не хочет тебя видеть.

— Да причем тут его глупости? Он… Это сложно, Женя, — с негодованием отвечаю, смотря в окно. — Все стало еще сложнее, после того, как я уехала. Вернулась его мать.

— И чего она хочет?

— Стереть меня с лица Земли.

— Даже так, — тянет Женька, присвистнув напоследок. — Ну, свекровь — дело тонкое. Как и теща, впрочем.

— В моем случае, все еще хуже. Я отбила ее сына у очень перспективной девушки, которая была выбрана на роль невестки заранее. Чуешь, какие сладкие у нас отношения?

— Мармеладные, я бы сказал.

— То-то же и оно, — скривившись, киваю.

— Так это она требует, чтобы ты подписала документы? Я правильно понимаю?

— Она. И этого не будет.

— Вера, — Женя останавливается на светофоре, и укоризненно заглядывает в глаза. — Скажи честно. Ты не хочешь семьи? Детей?

— Хочу, — вскинув брови, тут же отвечаю. — И она у меня…

— Ее нет, Вера, — он сухо перебивает, а покачав головой, трогается с места опять. Подобные слова вызывают горечь. Пропадает желание говорить вообще что-либо. Он прав. — И ты это знаешь. У вас не будет детей. У вас не будет нормальных отношений. А ты здоровая женщина, и ты в них нуждаешься. Не обманывай себя.

Я опускаю взгляд, ведь не нахожусь с ответом. Боль пронзает грудь, не дает дышать. Дети… Я всегда мечтала о большой семье. Она могла у нас быть. Я бы бросила все, только бы получить такую. Не вышло… Небо отобрало все.

Скосив взгляд на друга, замечаю, как его лицо вытянулось. Женя понимает, что причинил мне боль. Понимает, но уверен, что сделал правильно. Я не могу его винить в этом. Ученые прямолинейные и порой совершенно бестактные. Тем более Женя — сын Вадима Геннадьевича. Он рос исключительно среди людей науки.

Когда я прилетела в Париж, не узнала в нем того чумазого кудрявого парнишку, который рыбачил в отцовских резиновых сапогах. С Леной, его женой, мы давно общались. Она тоже из профессорской семьи, закончила Киево-Могилянскую академию, и сейчас успешно катается по всему миру, как переводчик международного класса. Женя с Леной часть той жизни, которую я вспомнила лишь тогда, когда потеряла настоящее. Оказывается, прошлое способно приносить утешение. Эти люди жили в моем прошлом, но ворвавшись в настоящее, открыли двери в будущее.

— Подпиши документы, Вера. Подпиши, и живи спокойно. Никто не говорит тебе бросать его. Он ведь не может… — Женька умолкает, но следом решительно продолжает: — Он не денется никуда из клиники. Никак, Вера. Он там проживет остаток своей жизни. Тебе скоро уезжать обратно, и мне страшно представить, что ты снова превратишь себя в ту женщину, которую я год назад встретил в аэропорту. Отпусти его. Подпиши документы, и отпусти мужика.

— Почему я должна вот так предавать его?

Возможно мой голос слишком резкий, но я не могу иначе. Никак не могу, ведь речь о Лешке. Я итак позволила себе слишком большую роскошь, уехав сюда даже на год.

— Как легко ты вешаешь на себя ярлык предательства, Вера. Это глупо. И ты это поймешь, рано или поздно, сама, — парирует Женя, вызывая раздражение и озноб по телу.

Я все еще помню тот взгляд. Полный ярости и злобы взгляд Алексея, когда я попыталась понять, почему он не подавал виду, что знает, кто перед ним, понимает и чувствует меня.

— О чем ты? — сухо спрашиваю, смотря на свои руки.

— О том, что предать — это бросить совсем. Подумай сама. Ведь он тоже не слепой, и если начал понимать происходящее… Тогда, каково ему видеть, что его женщина чахнет день за днем? Я бы не смог на это смотреть. Лучше сдохнуть, чем позволить Лене вот так жить.

Я не могу ответить на эти слова ничего. Женя понимает это, и до самой Сорбонны, молчит, позволяя обдумать услышанное. Когда мы проходим через контроль на входе, в кармане слышится вибрация сотового. Отвечая на звонок Вадима Геннадьевича, собираюсь сказать, что мы с Женей в корпусе, но профессор быстро и сбивчиво чеканит:

— Собирайте все материалы по Когтю Дьявола, и принесите немедленно в конференц-зал, рядом со старой библиотекой. Я жду.

Отняв телефон от уха, хватаю Женьку за плечо со словами:

— Стой. Кажется, он отменил лекции, и ждет нас с наработками по Когтю в конференц-зале на третьем.

Женя быстро осматривает толпу студентов, решая, как нам обойти ее без последствий. Кивнув на лестницу, он кое-как расчищает путь до рабочего кабинета Вадима Геннадьевича. На столе лежат несколько девайсов, материалы картографических съемок и спутниковых снимков. Все это мы собираем, а через несколько минут оказываемся в ситуации, которая ошарашивает.

— Быстрее. Входите, — Вадим Геннадьевич жестом приглашает войти, в нетерпении улыбаясь своим гостям.

Впервые я вижу азиатов вблизи. Они кажутся странно молчаливыми, и слишком вежливыми. За их улыбками, то и дело, пытаюсь разглядеть подвох. Женька тоже заметно нервничает. Он постоянно поправляет часы на руке, осматривая немолодого мужчину напротив. Мы сидим за круглым столом, в окружении охраны корейских гостей. Вероятно, именно их каменные, ничего не выражающие лица, и превращают атмосферу встречи в кадр из нелепого фильма. Становится дискомфортно от желания, которое так и сосет под ложечкой: рассмотреть всех пристальнее.

Пока профессор и господин Ким Дже Соп обсуждают спорный остров в акватории Микронезии и Полинезии, я, к своему стыду, нагло рассматриваю людей, настолько необычных, что это пугает. Несколько мужчин стоят ровным строем за спиной Ким Дже Сопа, еще парочка подпирают собой входные двери, смотря прямо, словно в "никуда".

Взгляд снова падает на Женьку. Он внимательно слушает отца, а когда начинает говорить кореец, друг прищуривается, поджимая губы. Видимо, Жене и вправду не по нраву такие гости. Нервно выдыхаю, с желанием поскорее убраться, ведь от меня мало что зависит. Исследования вулканического, малообитаемого острова проводились много лет. Однако примерно полгода Вадим Геннадьевич грезит Когтем Дьявола, постоянно разыскивая инвесторов, готовых вложить деньги в изучение острова.

В этот раз, на его просьбу откликнулся один из крупных корейских бизнесменов. Благо в Париже проходит научная конференция, и скорее всего, профессор не один стремится опустошить карман корейца. Усмешка касается лица, а взгляд боковым зрением улавливает едва заметное движение у двери.

Украдкой поворачиваю лицо, как бы невзначай поправляя блузку на плече. Поднимаю взгляд, и в тут же секунду, ощущаю, как по телу пробегает разряд и горячий озноб. Пальцы замирают, так и не отпустив ткань. Я смотрю в совершено черные глаза, и немею. Почему он так смотрит? Со мной что-то не так? Глаза незнакомца не просто темные, а блестяще угольные, и смотрят прямо в мои. Да так, что не позволяют отвернуться, или сделать вдох. Острый, миндалевидный разрез, выглядит слишком хищно, на строгом и холодном лице незнакомца. Оно овальное, но необычно тем, как под бронзовой гладкой кожей четко видны скулы и челюсть. Последние крепко сжаты так, будто мужчина со всех сил пытается не выдать своего интереса. Пытается не показать ничем, кроме взгляда, что и сам не в состоянии отвести глаза. Настолько, что сжимает довольно пухлые губы в почти тонкую линию, а я застываю, чувствуя, как сама уставилась именно на них.

Что со мной происходит?

В какой-то момент, четко улавливаю, что тело наливается легкостью, а взгляд незнакомца блуждает так, будто на мне нет ни клочка одежды. Медленно он осматривает все, что перед ним, замирая на вырезе блузки. Во рту появляется влажный комок, а губы сами приоткрываются, чтобы выдохнуть, позволив легким, наконец, получить кислород. Мужчина замечает это. Он жадно прищуривается, а я проглатываю влагу, пытаясь не выдать, что со мной происходит настоящая стенокардия. Сердце стучит, как бешеное. И виной не глупое инфантильное чувство. Я словно кожей, каждым ее участком, и даже волоском на макушке, понимаю, как на меня смотрят.

Какого черта? Это что, такие особенные извращения? Как он может так нагло пялиться? Стыд накрывает волной, а щеки, проклятье, щеки горят огнем, как у малолетней дурочки.

— Вера? Вера, с тобой все в порядке? — голос Жени отрезвляет.

Я мгновенно перевожу взгляд, с облегчением понимая, что прошли ничтожные несколько десятков секунд. Надеюсь, никто не заметил такого яркого спектакля пантомимы.

— Тебе душно, Вера? — расслышав вопрос Жени, Вадим Геннадьевич немедленно прерывает поток восхищений заинтересованностью господина Кима в экспедиции.

— Да… Я, пожалуй, выйду попить воды, с вашего позволения? — виновато улыбаюсь, а кое-как поднявшись, понимаю, что выходить придется мимо него.

Вот же… Как можно не стыдиться так глазеть? В попытке откинуть глупости в сторону, я уверенно иду к двери, с облегчением замечая, что незнакомец снова совершенно не обращает на меня внимания. Значит, показалось. До чего же нужно дожиться, чтобы простой мужской взгляд мог довести до такого?

Это я пытаюсь понять, стоя перед зеркалом уборной, и держа руки под холодными струями воды. Пальцы пылают, а ладони вспухли от того, с какой силой и скоростью нагрелось тело, и пришли в действие все инстинкты. Господи, я схожу с ума. Как можно было решить, что я интересна этому мужчине? Взгляд снова касается отражения в зеркале, а рукой я тянусь к лицу. Пальцами очерчиваю линии губ, следом опускаясь по подбородку ниже, к вырезу и груди.

С запястья стекают холодные капли, а попадая под воротник блузки, немедленно вызывают дрожь на коже. Как я могу думать о подобном? Как я смогла так забыться за год?

Повернувшись спиной к зеркалу, сжимаю в руках край кафельной столешницы до боли и дрожи. Дыхание медленно выравнивается, а наваждение исчезает, превращаясь и вовсе в испуг.

Он мне понравился? Его взгляд меня задел? Почему он так смотрел, словно видел меня до этого? Или мне это показалось?

Неправильно и чудовищно вот так себя вести. До этого я успешно игнорировала подобные ситуации, зная, что вернусь домой к мужу. Вернусь, даже если Леша станет снова гнать прочь. Потому что так правильно. Так должно быть, и это мое решение.

Тогда почему же, всего несколько минут назад, решимость пошатнулась из-за обычного мужского взгляда? Почему сейчас? Почему не после слов Жени, или требований свекрови? Почему я ощутила, что теряю связь с мужем в этот момент? Ведь держалась.

Повернувшись обратно к зеркалу, я вытираю злые слезы и делаю глубокий вдох. Что есть силы, набираю полные легкие воздуха, чтобы успокоиться.

Алексей рядом. Ничто не изменит этого.