Берегите весну

«У МЕНЯ ЗАВТРА ПРАЗДНИК…»

Город приветливо распахивался настежь. Солнце смеялось, тысячами улыбок выглядывало из окон. Дома, свежепокрашенные к празднику, казались воздушными. И все вокруг дышало теплотой. По тротуарам плыла радуга нарядных прохожих. Въехали в переулок. Львов нажал на тормоз. Саша выпрыгнула из машины. Сирень у ворот роняла красно-фиолетовые листья.

— Зайдете к нам, Вадим Петрович?

Львов снял очки, и глаза его сделались беспомощными, детскими.

— В таком виде? — он покачал головой. — Когда-нибудь в другой раз…

Саша остановилась. Всю дорогу Львов был возбужден, рассказывал смешные истории из студенческой жизни, читал стихи. А тут вдруг как-то замкнулся, посерьезнел и только в близоруких глазах с расширенными точками зрачков угадывалась улыбка. Львов взялся за рычаг скоростей:

— Давайте встретимся сегодня? В восемь? У арки, что против Центрального сквера?

Похоже, что эти слова вырвались неожиданно для него самого. Саше казалось, что в голосе Львова прозвучали умоляющие нотки. Это ее удивило и обрадовало — теперь ты не инженер, а просто Вадим… даже не Петрович. Сказал и отвернулся, поправляя ключ зажигания. Саша еле удержалась, чтобы не рассмеяться. Она отошла к воротам и лишь оттуда крикнула:

— Хорошо, приду, если… — но шум сорвавшегося с места газика заглушил остальные слова. Львов услышал то, что хотел услышать. Саша успела сказать лишь то, что ей хотелось ответить. А остальное… остальное никому не нужно — ни ему, ни ей. Саша шла, легко перепрыгивая через лужи и считала их: одна, две, три, четыре…

В коридоре пахло жареным луком и пылью. Войдя в комнату, Саша поняла: мать не ждала ее. Она сидела в халате перед мольбертом и писала, наверное, в сотый раз копию с шишкинского «Утро в сосновом бору». Вокруг лежали кисти, тюбики с краской, измазанные тряпки, похожие на осенние листья.

— Сашенька? Приехала! С каким же поездом? — Мать быстро встала навстречу.

Сашу удивило: какое значение имеет, с каким поездом она приехала?!

— Я, мама, на машине, — ответила она и мельком заглянула в зеркало: ой, какая довольная рожица!

— Да, да, хорошо, — рассеянно ответила мать. Саша повернулась и заметила, как она быстро убрала со стола пепельницу с окурками: значит, в доме был мужчина. Мать встревоженно посмотрела ей в глаза, и Саша увидела: глаза матери сегодня особенно похожи на ее глаза — такие же большие, серые и немного наивные. Саша ответила безразличным взглядом, и мать успокоилась, повеселела:

— Есть что покушать, мам?

— Конечно, Сашенька, сейчас. Ох, я со своей рассеянностью! — мать засуетилась, собирая завтрак. И хотя Саша предполагала, что ей по приезде в родной дом только и придется делать, что рассказывать о своей новой жизни, — разговор не клеился. Она вяло съела бутерброд, запила его теплым чаем, и завтрак показался ей не таким вкусным, как у себя, в совхозе. Саша походила по комнатам и почувствовала, что ей скучно, что окружающие ее знакомые с детства вещи не трогают ее, а раздражают. Мать села за стол и принялась вставлять в рамки акварельные этюды — в конце года готовилась областная выставка.

«Как это на свете бывает: художник — это же человек особенный, душевный, чуткий, а мама — замкнутая? — думала Саша. — Вроде и не рада моему приезду… Я так долго не была дома. Хотя, может, это мне так кажется, а для нее время летит быстрее?»

К Центральному скверу Саша шла медленно, но все же пришла раньше восьми. Белая арка резко отделяла оранжевое небо от темно-синего асфальта. Деревья стояли обнаженные, и только боярышник пламенел багровыми узорчатыми листьями. На самой большой клумбе у фонтана доцветало несколько белых астр. В бассейне валялись опавшие листья, в лужице грязной воды плавали окурки и обертки конфет. Саша медленно обошла вокруг фонтана и вышла к арке. Вечерело.

«Зачем я пришла? — подумала Саша. — А вдруг он не придет?»

И тут же поймала себя на мысли, что ей хочется, чтобы Вадим Петрович непременно пришел и как можно скорее.

— Саша, — прозвучал знакомый голос, и она, вздрогнув, обернулась: перед ней стоял Львов, свежевыбритый, пахнущий духами, в начищенных до солнечного блеска узконосых ботинках. Он улыбался, и Саша невольно улыбнулась в ответ.

— Так какова наша программа?

Саша развела руками, прищурилась лукаво:

— Вы главный инженер — вы и решайте!

— Здесь я просто… человек. — Львов достал сигареты, но, повертев пачку в руках, спрятал обратно в карман. — В кино пойти, да билетов сейчас не достанешь. Будем рассуждать логично: в театре скучно, в ресторан ты не пойдешь…

Саша видела инженера таким впервые: он явно растерялся. Она отвела взгляд в сторону: всегда решает все с хода, пусть подумает. Здесь ему не совхоз, не мастерские…

— А, идем просто погуляем, а там что-нибудь само собой придумается.

— Как хотите.

— Идем! И я прошу тебя: называй меня на «ты». Неужели это так трудно?

Саша улыбнулась глазами и неожиданно для себя и Львова храбро взяла его под руку.

— Идем!

Львов внимательно взглянул в ее глаза.

— А знаешь, Саша, глаза у тебя какие-то особенные, они и серые, и в то же время голубые. Да, да, смотри — голубые! — Он искренне удивлялся, брови его стягивались к переносице, где всегда залегала упрямая морщинка. Саша шла молча и чувствовала, что инженер рассматривает ее как-то по-новому, не как раньше, в совхозе. Ей было немного неудобно от его пристального взгляда, но она молчала: то, что говорил Вадим Петрович, было интересно, ново. Хотя он просто рассказывал ей о событиях, связанных с тем или иным местом города, по улицам которого они сейчас шли вместе. Саша в душе удивлялась — оказывается, Львов, совхозный инженер, любил и знал город, пожалуй, лучше любого городского старожила. И ни одного слова о чем-либо, касающемся их отношений.

Саша знала, что она многим нравится. Еще в школе ей писали записки. В техникуме не один старшекурсник пытался проводить ее после танцев, а иногда и после занятий. Мальчики старались показать себя лучше остальных — солидными, умными. Вздыхали и острили, дрались и плакали, считали себя неотразимыми, а некоторые даже думали, что она их любит, и проявляли большую настойчивость, но все быстро получали отставку. Лишь Виктор был старым, испытанным другом…

Был? Да, был. Не пишет. Ни разу даже не зашел домой. Хоть спросил бы у мамы, как она: жива ли в своем совхозе? Вот бы встретить его сейчас. И не заметить. Гордо пройти мимо. Пусть думает, что хочет.

Они проходили через бульвар, гравий сочно хрустел под ногами. Оранжевые ветви яблонь, разноцветные скамейки… На одной из них было вырезано кем-то ее имя. Львов предложил:

— Посидим? Подышим городским озоном.

Они сели. Скамейка была старая, с потрескавшейся зеленой краской. Мимо спешили прохожие. Большинство со свертками в руках. Народ готовился к празднику. Прошел парень в зеленой шляпе, слегка покачиваясь, ухмыльнулся и помахал им ладошкой…

— А знаешь, Саша, — Львов поправил очки двумя пальцами, — у меня завтра праздник…

— У всех праздник, не только у вас.

— У тебя.

— У тебя…

— У меня еще и день рождения. Так что придется пить вдвойне. Ну, я шучу, конечно.

В начале аллеи остановилась парочка и, поцеловавшись, пошла дальше. Львову почему-то стало грустно. Обычно он встречал праздник и свой день рождения один, как-то так уж получалось… И сейчас он боялся, что все это — городской бульвар, сидящая рядом Саша — окажется непрочным сном, таким же, как наползающий в улицы вечерний сырой туман. Он посерьезнел:

— Я хотел бы все рассказать тебе… про себя.

Саша предостерегающе подняла руку. Покачала головой: не надо. Она не хотела слушать. И не потому, что ей было неинтересно узнать о Львове больше, чем она знала сейчас. Нет, она неожиданно для себя почувствовала, что боится. Чего? Она не могла бы сейчас сказать… Такой вечер необыкновенный, хрупкий: одно лишнее слово, маленький толчок — и он рассыплется.

— Не надо ничего говорить… Я знаю все, что мне надо знать, — тихо, задумчиво проговорила она. — Не сейчас…

Львову почудилось в ее словах безразличие. Он сразу замолк, погрустнел. И чем больше молчал, тем сильней в нем вскипало раздражение. Раздражение и злость. Злость на себя. На свое неумение, неуклюжесть. На глупое положение неудачливого кавалера. Мысли, одна нелепее другой, теснились в голове. Разболтался, захотелось пооткровенничать. Назначил свидание. У него, видите ли, день рождения. И посему он морозит девчонку на улице. Хотел объясниться, рассказать о себе. Смешно. Глупо.

Внезапно, как по команде, вдоль аллеи вспыхнула цепочка фонарей. От их белого, ослепляющего света сразу стало холодно и неуютно, как на пустой театральной сцене.

— Тебя, наверное, ждут? — с трудом разлепил он губы. — Я задержал тебя, извини…

Саша удивленно взглянула на инженера: что это с ним?

— Да, да, — продолжал Львов с едва скрываемой в голосе горечью, — приехала веселиться, а сама теряешь время со мной. — Чем дальше он говорил, тем все больше казался сам себе противным. — Прохладно стало, да и время уж…

— Да, вы… вы правы, — прервала его Саша. — И холодно, и время… До свидания.

Она быстро встала и пошла по аллее, все ускоряя шаги. В конце бульвара она почти бежала. Где-то тут должна быть троллейбусная остановка… Саша бежала и думала: догонит ее Львов или нет? У остановки она оглянулась: инженера не было. Из-за поворота выполз троллейбус, похожий на бабочку с обрезанными крыльями. Вместо крыльев — две тонкие жилки беспомощно цеплялись за паутину проводов.

«Подумаешь: «вы теряете время»… А все же зря я ушла, но и он… если надо — догнал бы», — думала Саша, стоя в троллейбусе. Какой-то мужчина с плоским маслянистым лицом в упор уставился на нее, и она еле дождалась своей остановки.

…В комнату Саша вошла недовольная всем на свете. Легла на диван. Матери дома не было. Наверное, в гостях где-нибудь. В комнате было тепло, темно и скучно.

Вдруг в дверь резко и громко постучали, и она отворилась. На пороге стоял Виктор. Черные глаза его улыбались.

— Сашок! С прибытием. Время, как видишь, работает на нас. Ну, вставай и марш со мной! — Виктор широко распахнул руки, как бы пытаясь заключить ее в объятия вместе с диваном. Он был в отличнейшем настроении, и это почему-то обидело Сашу. Она отвернулась к стене и, еле сдерживая беспричинные слезы, капризно прервала его:

— Ворвался, затарахтел. А у меня голова болит.

Виктор подсел к ней. Заглянул в лицо.

— Что за фокусы? А ну, Сашок, встать! Пойдем со мной и голову вылечим моментально. Идем, опаздываем… Тут недалеко знакомая компания собралась, старые друзья, будет ужасно весело…

Друзей было немного. Все были уже навеселе. Играл магнитофон. Бесконечная коричневая лента без отдыха и перерыва выдавала в прокуренную атмосферу комнаты один нервный твист за другим. Молодой парень, хозяин дома, представился, держа двумя пальцами галстук-бабочку:

— Додик, будущий народный артист.

Выпили штрафные. Затем еще и еще. Что-то сладкое и крепкое… Лампа, затененная шелковым абажуром, светила где-то далеко-далеко. Потанцевали. Затем еще выпили. Две девицы — Жанна, рыжая, с прической под Брижитт Бардо, и черная, цыганистая Вера — пили наравне с ребятами и вели себя довольно непринужденно. Вера называла вино «уральским кальвадосом» и, прижимаясь к Додику, громко шептала:

— Робби, позволь мне закусить поцелуем?

Додик, он же Робби, он же будущий народный артист, охотно позволял. Робби? Это из «Трех товарищей» Ремарка… Но героиню там звали не Верой, а Пат.

Потом все разбрелись по комнатам. Саша села в кресло, рядом примостился Виктор. Саша спросила:

— Почему Вера называет Додика «Робби», а он ее просто Верой?

— Это их дело, начитались Ремарка, да, видно, прочитали не все или просто перезабыли имена, — Виктор заглянул в ее серые с влажным блеском глаза: — Знаешь что? Последнее время я много передумал и, мне кажется, я люблю тебя.

Он мягко обнял Сашу за плечи. Она слегка отстранилась. Но он не убрал руку.

— Кажется?

— Не придирайся к словам. Люблю и все!

Саша впервые за вечер улыбнулась. Виктор потрепал ее волосы и придвинулся ближе. Внезапно запрокинул голову и стал целовать в сомкнутые горячие губы.

— Ты самая лучшая на свете, а сегодня особенная… Ты веришь, что я люблю тебя, Сашок, мой милый? — шептал он.

Саша прикрыла губы рукой и покачала головой.

— Я, кажется, пьяная?

— Хорошо, что ты приехала, прямо молодец! — Он опять потянулся к ней. Неожиданно перед ними появился Додик. Он покачивался, на лице блуждала пьяная улыбка. Глаза круглые, чуть навыкате, косили. К плечу его прицепился весь искрученный кусок магнитофонной ленты. Видно, из нее выжали все до предела.

— Уединились? Покинули нас? Ай-яй! Спели бы лучше нам, Сашок, что-нибудь древнерусское, деревенское, а? Эдакое, вроде:

Додик игриво рассмеялся, шаркнул ножкой и исчез.

— Что он смеется? — Саша недоуменно огляделась вокруг.

— Просто пьян, скотина. Типичный стиляга и нуль в квадрате.

— Это же твой друг!

— Тем более дурак. — Виктор придвинулся к ней ближе. Саша отстранила Виктора рукой. В голове стучало. Хотелось почему-то плакать. Саша почувствовала, что в комнате душно. Встать бы и бежать отсюда на улицу, на свежий воздух… Ей вспомнился приезд, встреча со Львовым, которая так глупо оборвалась. Она взглянула на часы. Был первый час ночи.

— Поздно. Пора идти.

— Куда? Можешь остаться здесь, у Дода. У него места хватит. Или маму все боишься?

Саша не ответила. Она разыскала пальто, торопливо оделась. Виктор тоже оделся, что-то сказал друзьям, и они вышли на ночную улицу. Прохладная, влажная, вся в цветных пятнах, улица была пустынна. Виктор слегка обнял Сашу за плечи. Они шли молча. Почему-то Саше казалось, что Виктор куда-то торопится. Или это у нее ноги плохо передвигаются от вина? В подъезде старого темного здания он обнял ее. Стал неистово целовать в губы, щеки.

— Нет! Что ты делаешь?! — крикнула она и вдруг ударила Виктора по лицу. Он сразу же выпустил ее.

— Что ты кричишь? — голос его прервался. — Прости меня, я просто не сдержался. Я ведь так люблю тебя, а ты где-то там, в дурацком совхозе.

— Сам ты дурацкий, — еле сдерживая слезы, проговорила Саша. — «Прости», «извини»…

— Саш, ну поверь мне: я люблю тебя. Быть может, я первый раз знаю, чего я хочу? Первый раз говорю искренне. Тебе же трудно, я знаю. Давай бросим все, отрежем, оставайся дома. Ну зачем тебе этот никому не нужный патриотизм? Тратить себя, свои годы в глуши — все это для дураков. Сашок, любимый мой…

— Замолчи, что ты говоришь?! Перестань!

Виктор вдруг вспомнил про анонимку. Сказать? Нет, не стоит. Зачем расстраивать человека? Да она и не поверит. Святая простота. А надо бы открыть ей глаза. Нет, и так наговорил черт-те что! Люблю, а болтаю.

— Верно, я не то говорю, прости меня… — Виктор, оглянувшись кругом, встал на колени. Саша оттолкнула его и выскочила из подъезда. Дома напротив слегка качались. Прямо перед ней высился старый клен. Черные спутанные ветви его уходили в холодное ночное небо: казалось, дерево вырвали и поставили корнями вверх. Саша пошла вдоль пустынной улицы. Виктор вскочил, отряхнул колени и догнал ее. Он виновато заглядывал ей в лицо, жалко морщился.

В сквере, у фонтана, они остановились, Саша что-то искала при свете луны и, не найдя, печально улыбнулась.

— Что ты? — встревоженно спросил Виктор. — Не хочешь даже говорить со мной… — В его голосе звучали жалобные нотки. И хотя Саше и не стало его жалко, она все же ответила:

— Вечером здесь росло несколько астр, а сейчас их уже нет, кто-то сорвал…

В ее голосе Виктор уловил скрытую грусть и упрек. Кому? В чем? Он не понял. Больше Саша ничего не сказала, так они дошли до ее дома. В подъезде Виктор заговорил снова:

— Пойми, я готов на все ради тебя. Нельзя так легко отказываться от друга. Послушай меня. Мы живем в скоростной космический и сумасшедший век. Как в трамвае — все на ходу. Входят и выходят люди, и так легко потеряться, так просто не встретиться, не успеть…

— Поздно уже… Ночь. Я хочу спать.

Саша взбежала по лестнице.

— Я приду завтра, не уезжай! — крикнул Виктор.

— Как хочешь, — донеслось сверху. Хлопнула дверь. Щелкнул замок. И сразу установилась глухая, звенящая тишина.

В комнате было темно. Мать спала. Саша подошла к окну — чугунная ограда маслянисто поблескивала в лунном свете. Вдоль улицы быстро удалялась, перепрыгивая через лужи, темная фигура…

«Завтра уеду с первым же поездом, назло всем уеду», — решила Саша.

Ночной холодный и сырой воздух играл занавеской. Вдали яркими светлячками вспыхивали и гасли окна. За ними таились незнакомые люди. У каждого человека были свои заботы и радости, тревоги и мечты, свое горе и своя любовь. Каждый о чем-то думал… Может, где-то рядом у окна, тоже без света, сидела такая же Саша. Ведь среди тысячи тысяч людей должны же быть похожие… Ну, не внешне, так по судьбе? Вот бы встретиться… Но попробуй, отыщи! Это не совхоз, где каждого встречаешь на день по десять раз. А хоть и встречаешь, так разве все знаешь друг о друге?

Саша грустно улыбнулась, несколько раз с удовольствием вдохнула вкусный прохладный воздух. Он был густой и свежий, казалось, его можно было черпать в пригоршни и пить. Саша посмотрела вниз, на шевелящиеся по земле тени. Голова чуть кружилась. Саша чувствовала, что она все еще пьяна. И на душе стало противно и горько. Платье казалось тесным. Она разделась и, налив в ванну холодной воды, сидела в ней, пока зубы не стали выбивать дробь: тт… ттта… тттак… Так тебе и надо! Ты все хотела необыкновенного, а когда все оказалось обычно и просто, сразу раскисла. Эх, механик… А почему это: когда долго ждешь чего-то, то при встрече к радости всегда примешивается грусть?