Берегите весну

ЗАДАЧИ РЕШАЮТ НЕ ТОЛЬКО В ШКОЛЕ

Самый чистый и светлый цех — токарный. Саша любила заходить сюда — цех напоминал ей учебные мастерские. Ей хотелось самой встать за станок и выточить какую-нибудь деталь. По станочной практике Саша имела отличную оценку, она бы показала, что и она кое-что умеет делать… Отметив наряды у токарей, Саша прошла в медницкую. У верстака стоял Львов и подгонял изогнутый хобот вытяжной трубы, которую снизу поддерживал медник Вася Калатозов.

— Воздух теперь будет, как в сосновом бору! — сказал Калатозов Саше и перешел на шепот: — Все же мы доняли начальство — само на стену полезло. Критика — она всегда в пользу.

Вася намекал на недавний разговор со Львовым, когда он вместе с Сашей атаковал инженера: в медницкую нужна была новая вытяжная труба, ибо старая давно вышла из строя и в помещении постоянно плавал ядовитый дым. Тогда Саша заявила: если через неделю не будет вентиляции, она запретит работать в медницкой. А Калатозов намекнул, что надо бы поставить вопрос о технике безопасности и охране труда на бюро. Вася недавно был избран секретарем комсомольской организации совхоза, уже успел два раза побывать на различных заседаниях в райкоме, где говорили о том, что надо «развивать инициативу», «находить проблемные вопросы и решать их на местах». Месяц назад в совхозе проездом был инструктор обкома, маленькая толстушка с сердитыми огромными темными, как чернила, глазами. Она всех вежливо называла на вы, здоровалась за руку. Уезжая, она тоже сказала Васе об инициативе, упрекнула за образовавшуюся задолженность по членским взносам и посоветовала Васе «задуматься над его обликом». Под последним она понимала: комсорг должен завоевать авторитет, быть строгим, чутким, требовательным, следить за выражениями, искать к каждому свой подход, не хлопать своих комсомольцев по плечу. Труднее всего было — следить за выражениями. Прежде чем сказать что-либо, он перебирал в уме несколько вариантов, старался находить наиболее «культурные» слова и нанизывал их на основную мысль так, что произнесенная фраза получалась ветвистой, как карагач. Вася долго блуждал в закоулках деепричастных оборотов и придаточных предложений и мог запутать любой ясный вопрос. Кроме этого, он старался говорить намеками: так, он думал, собеседнику легче самому сделать для себя нужный вывод. Вот и сейчас Калатозов пустился в такие словесные витийства о пользе улучшения санитарно-гигиенических условий труда, что Саше стало казаться: это не Вася говорит, а жужжит новый вентилятор. Жж… ж… Даже глаза начали слипаться.

— Кстати, товарищ Воронова, — Калатозов повысил голос, — я, принимая от своего предшественника, Генки, то есть, я хочу сказать, Геннадия Беляева, ведомости, обнаружил, что у двух наших комсомольцев, занимающих руководящие посты в совхозном производстве, образовалась большая задолженность по взносам.

Саша было раскрыла рот: она ведь недавно встала на учет, сегодня же заплатит. Но Калатозов продолжал:

— И знаете, очень был удивлен. У товарища Львова не уплачено за два месяца! А он у нас главный инженер. С него пример другие должны брать. На бюро, что ли, его вызвать, а? Как посоветуете?

Калатозов улыбался и моргал в сторону инженера. Но Львов молча возился с трубой. Будто не слышал. Саша кивнула заговорщицки Калатозову и громко сказала:

— Проработать, конечно, надо бы. Только я все же думаю, что сначала лучше с ним поговорить, что называется, по душам. Оттает человек и поймет…

— Разве что действительно по душам? — Вася задумчиво почесал затылок. — Но будет ли слушать, авторитета еще…

— Конечно, будет, — улыбнулась Саша. Ей вспомнился вечер. Тот, когда Львов ей читал стихи. — Только ты без авторитета, а начистоту. Поймет!

— Вы думаете? — все еще сомневался Калатозов.

— Иногда, в свободное время, — ответила Саша и перевела взгляд кверху, туда, где гремел ключом инженер.

Львов, наконец, закрепил трубу и спрыгнул. Руки и нос у него были пятнистые от сажи. Инженер поправил запотевшие очки, вымазав еще и скулы. Шагнул Саше навстречу. Но она поспешно выскочила за дверь: смеяться над главным инженером не положено, да еще в присутствии подчиненных… Львов вышел за ней и дотронулся до локтя.

— Вы извините меня, я был немного груб вчера, когда…

— Надо поступать так, чтобы потом не извиняться.

— Слушаюсь. Значит, вы не сердитесь?

— Сержусь.

— А улыбаетесь почему? Ничего смешного не вижу.

— Нате, посмотрите. — Саша достала зеркальце и подала Львову. Пока он вытирал лицо — она была уже в другом конце мастерских.

Возле злополучного сорок шестого дизеля стояли Власов и Репейников, оба держали по оси и ругались. Саша, подходя к ним, все еще улыбалась, вспоминая смущенный вид Львова. По мере ее приближения из разговора Власова и Трофимыча стали исчезать крепкие выражения, а без них заведующий обычно терялся и терпел поражение. Репейников с неудовольствием покосился на Сашу. Власов протянул ей ось.

— Полюбуйтесь, товарищ контролер. Разве это качество? Вы же человек справедливый — смотрите: будто волки глодали.

На поверхности оси чернели раковины. Саша посмотрела на Репейникова, тот отвел взгляд.

— Я же говорила, Федор Трофимыч, чтобы без моей проверки оси со сварки токарям не давать. Сварка плохая, люди работали, точили. А сейчас, что же, вновь на сварку?

— Я тут ни при чем, вы сами следите. Потом знаете, что сварщик у нас того…

— Что — «того»?

— Зеленый еще, не специалист.

— А вы поучили бы.

— Ну, товарищ механик, меня ничему не учили, — не выдержал Репейников, — да-с, сам выучился, без нянек!

— И все-все уже знаете? — лукаво спросила Саша. Власов с любопытством воззрился на покрасневшее сальное лицо заведующего. Но Репейников, почувствовав в вопросе какой-то скрытый подвох, уклончиво бросил:

— Ну, все — не все… Век живи, век учись.

— Значит, вы даже сейчас учитесь? — улыбнулась Саша. — Так почему же сварщик… Но Репейников прервал ее:

— К вашему сведению, я уже вышел из пионерского возраста. Учитесь сами и учите сами, а мы — как-нибудь уж дотянем…

Репейников пнул ось ногой и повернулся — эта девчонка раздражала его. «Конечно, — размышлял Репейников, — каждый человек сначала хочет показать себя, но этой, видно, все мало. И откуда такие беспокойные берутся, будто им премии дают или ордена навешивают?! Все вокруг нее вертятся. «Справедливый человек!» А я, значит, несправедливый? Хорошо на чужой шее авторитет зарабатывать…»

Саша вместе с Власовым отнесла оси сварщику. Среди извивающихся проводов, на грязном, засаленном табурете, сидел Стручков и с хрустом ел соленый огурец. Рядом валялась газета с крошками хлеба.

— Как, Коля, осваиваешь?

— На все руки от скуки!

— Николай, оси надо наварить снова.

— Кладите, место есть — пусть лежат.

— Это срочно.

— Ха, срочно! Что, сеять начали? Так пусть трактор идет, я и на ходу могу. Нарядик только надо бы… Как всем.

Власов взглянул на Сашу и незаметно для Кольки щелкнул себя по шее. Саша удивленно подняла брови: впервые она видела Стручкова пьяным. В углу, у трансформатора, валялась пустая бутылка. Власов проследил ее взгляд и скривился.

— Гуляешь, Коля?

— А тебе что за дело? Иди, рисуй наряд, только — красивый.

— Наряда не будет. Такая сварка — стопроцентный брак, — отрезала Саша и подошла ближе. Стручков улыбнулся миролюбиво, но твердо произнес:

— И сварки не будет.

Власов плюнул и пошел к дверям. Саша чувствовала, как от Кольки противно пахнет водкой.

— Скажите Федору Трофимычу, что сварщик пьян и работать не может.

Власов бросил в дверях:

— Да они вместе и пили, что ему говорить…

Двери хлопнули. Саша стояла ошеломленная. Стручков не выдержал молчания.

— Чего смотришь? Выпил, ну и что? Не за рулем ведь…

Саша молчала. Она стояла, опустив руки и оцепенев, понимая, что нужно сказать что-то и уйти, но не могла. В то же время где-то в глубине души поднималась ненужная, не к месту появившаяся жалость к Кольке. Он сидел сгорбившись, из-под промасленной, отливающей сталью телогрейки, виднелась мятая, грязная рубашка.

— Чего молчишь? Ну, выпил и что? Поработала бы сама в этой конуре, на холоде. Сам же, дурак, вызвался сюда, энтузиаст несчастный. Вот один сиди и отдувайся. Даже электродов нет. Сам рублю проволоку и мажу мелом. Вчера выставил сушиться, а корова нашего Трофимыча подошла и весь мел слизала, а кто платить будет? С коровы не спросишь… Вас много, начальников, а я один.

Действительно, Стручков сейчас был единственным сварщиком в мастерских. Второй сварщик был в отпуске, уехал на Украину к родителям и вызвать его было нельзя. Удалить Кольку с работы формально она не имела права, но оставлять на работе пьяного… Саша подошла к щитку и выключила рубильник.

— Ты чего это? Чего командуешь?! — в голосе Стручкова появились тревожные нотки. — Буду я варить и без ваших нарядов, ладно! Ради тебя, — Колька взял маску и электрододержатель, подошел к рубильнику. Саша отстранила его рукой.

— Чего толкаешься, не мешай работать!

— Иди домой, Николай. И что это на тебя вдруг нашло?

Стручков вдруг разозлился. Бросил маску и держатель, повернулся, задев Сашу плечом, и вышел. На полу лежали оси, бандажи для катков, валы, вдоль стены стояли, просыхая, электроды. Что творится со Стручковым? К Маше он давно не заходил, и она о нем не вспоминает. По работе все у него, в основном, шло хорошо… Дверь хлопнула, впустив Репейникова и Львова. Рябое лицо заведующего было красно от холода, на подбородке, между рыжеватой щетиной, черными точками въелась сажа.

— Воронова, куда отпустили Стручкова? — Львов снял перчатку и протер запотевшие очки.

— Домой.

Репейников развел руками. Львов искоса взглянул на него и поморщился.

— Воронова, вы должны знать, что рабочими распоряжается заведующий, подменять его вы не можете. Объясните, зачем вы это сделали? — Львов смотрел строго, но в глазах его теплилась улыбка.

— Стручков работать не мог. И заведующий знает — почему, — Саша взглянула на Репейникова в упор, тот потупился.

Саша не сводила взгляда с Репейникова. Заведующий стоял, глядя в землю. Если бы он сказал что-нибудь или даже просто посмотрел в ее сторону — Саша выложила бы здесь всю правду, и ему наверняка бы досталось, что называется, «по первое число». Но тот стоял обмякший, потупившийся, молчаливый и, как ей, Саше, показалось, виноватый. И она пояснила:

— Стручков заболел.

Трофимыч резко поднял голову и, скользнув взглядом по Саше, удивленно посмотрел на Львова. Инженер хотел было еще что-то спросить, но сдержался. Подошел к печке. Потрогал ее и только после этого обратился к Репейникову:

— Что же будем делать? Объявим выходной день? Задача…

Репейников пожал плечами. Все молчали. Саше казалось, что в этом молчании был укор в ее сторону, ведь это она отстранила сварщика и тем самым составила задачу, которую приходилось решать другим, тогда как по совести решать ее должна была бы она сама, Саша. Она поправила на шее шарфик и взглянула на Львова. Вадим Петрович стоял, опершись на стеллаж. Несмотря на его раздраженный вид, он казался Саше каким-то необычно тихим и покорным. Репейников стоял рядом и спокойно смотрел на руку инженера, крутящую сигарету. Видимо, Львов был очень и очень рассержен, но старался сдерживаться и потому, может, молчал. Молчал и не уходил. Саша подошла к нему совсем близко — так, что ей стали видны все скрепки «молнии» на куртке.

— Вадим Петрович, разрешите мне… Я варить умею.

— Щи или борщ? — Репейников улыбнулся.

Саша, не ответив, включила рубильник, взяла маску, держатель, пододвинула ось, и яркая дуга зашипела, разбрызгивая синеватые искры. Львов сдвинул кепку на затылок и хлопнул Репейникова по плечу.

— Идем, старина. Я уж по собственному опыту знаю, когда Воронова берется за что-либо, ей мешать нельзя, — любит самостоятельность.

Ясно: это был укол за вчерашний вечер, когда она хотела отстоять свое самостоятельное решение в конструкции сальника контрольного прибора, и не нашла ничего лучшего, как обидеться и уйти, хлопнув дверью. Внешне Саша ничем не высказала своего отношения к прозрачной колкости инженера, понятной им одним. Пусть говорит, что хочет.

Львов еще раз потрогал печку и, проходя вслед за Репейниковым к выходу, с силой отбросил ногой бутылку. Но и на это Саша не обратила внимания: надо же человеку как-то разрядить накопившееся раздражение?! Спустя пять минут в дверь просунулся Власов и бросил у печки дрова. Поленья рассыпались, образовав фигуру, похожую на те, что специально складывают при игре в городки. Саша клала шов к шву, время от времени снимая маску и проверяя свою работу. Швы шли ровные, аккуратные, без раковин. Власов облил поленья соляркой и поджег. Затем постоял молча у верстака, взял первую наваренную ось, осмотрел ее и понес к выходу.

— Как качество? — не удержалась Саша, она знала, что ось наварена хорошо, ей даже захотелось запеть от радости. Но петь нельзя, как и нельзя хвастаться. Учили ее сварке? Учили и ничего тут особенного нет…

— Ничего вроде, — скупо ответил Власов, но эта скупая похвала была признанием. Она знала, что работы много, что варить надо до вечера, а ночью будут с непривычки болеть глаза, но отступать уже нельзя. Оставшись одна, Саша тихо запела:

Это была их песня, техникумовская — героическая, с ней они шли на экзамен. В печке пылали дрова. Комната стала теснее и уютнее. Заходили рабочие. Брали готовые детали, приносили новые. В перерывах Саша подписывала наряды, стараясь писать разборчиво, дрожали пальцы. Перед глазами прыгали оранжевые пятна. Все приняли, как должное, что контролер работает за сварщика — значит, Саша была для всех своя, их товарищ. Просто вступил в действие закон взаимной выручки, человеческий закон товарищества.

К вечеру пришел Стручков. Он потоптался у дверей, убрал газету, выбросил бутылку и сел на корточках у стены. Саша старалась не замечать его.

— Эх, как гадко получилось… Понимаешь, обмыли тут одну шабашку. Знаешь, контролер, ты молодец… Ты не думай, я же понимаю… А трудно тебе учиться было?

Колька бросал фразы отрывисто, нервно теребя свою видавшую виды фуражку.

— Нет, не трудно. А что?

— Да думка у меня запала: планирую этим летом учиться поехать. Примут меня в техникум, а? Я девять классов имею, но… Давай-ка, я сам!

Стручков взял, почти вырвал у нее из рук электрододержатель. И Саша сразу почувствовала усталость. Подошла к печке и, сняв рукавицы, стала греть руки.

— Подготовишься, сдашь, в случае чего, я помогу.

Стручков не ответил, только искры стали сыпаться из-под электрода яростным густым снопом. В дверях появился Львов.

— А… выздоровел?

— Угу.

— Прошло все, или…

— Да, у него все прошло, — сказала за Кольку Саша. — Правда, Николай?

Стручков ответил, не поднимая головы:

— Все, Вадим Петрович, точка.

— Каяться мы все умеем. Звание рабочего позоришь, думаешь, если за тебя всю смену Воронова работала, то с тебя — как с гуся вода…

— Вы мне мораль не читайте. Лучше накажите или еще как…

Саша впервые увидела, как Стручков смущается — уши его быстро краснели и, казалось, даже увеличивались в объеме — горели двумя ярко-красными фонарями.

— Хорошо: получишь завтра выговор в приказе, строгий выговор.

— Так первый же раз!

— Не в этом дело, первый или последний. Еще вот и материал я на тебя передам в товарищеский суд, пусть с тобой рабочие поговорят! — Львов резко повернулся, тронул за рукав Сашу, и они вместе вышли из сварочной.

— Зачем же так строго, Вадим Петрович? — спросила Саша. — Ведь он мог и работать, это я его с работы сняла. Жалко парня. Что с ним вдруг приключилось…

Инженер вынул из кармана ее зеркальце.

— Возьмите, Александра Семеновна. Ваша очередь, любуйтесь.

Она взглянула в зеркало: на нее смотрело измазанное круглое девичье лицо, из-под платка выбились волосы.

— Эх вы, растрепа, а не механик. Вот влеплю вместо Стручкова вам выговор — за небрежное отношение к своей внешности. Кстати, вам жалко Стручкова. Так запомните: людей жалеть не надо, надо просто хорошо к ним относиться. Ну, чутко, что ли, по-человечески. На это вы намекали утром? Чутко, хорошо, но требовательно. А некоторых чрезмерной жалостью только испортить можно. Будут притворяться бедненькими да плевами пожимать вместо работы. Бездельников у нас и так много: если бы все так работали… ну, как ты (он сказал «ты»?) — коммунизм был бы сегодня. А Стручков, конечно, парень хороший. И о суде это я так сказал, для острастки.

В окно светило бледное сырое солнце. Светлые зайчики прыгали вокруг. Саша взяла зеркальце и нечаянно навела луч на лицо инженера. Вадим Петрович смешно, по-мальчишески, зажмурился, и оба они рассмеялись.

— Скоро ноябрь, механик, попразднуем?

Саша неожиданно для себя взяла инженера за локоть. Так, как вчера — Львов.

— Отпустите меня седьмого домой?

Львов нахмурился: видимо, просьба ему чем-то не понравилась.

— Нет, — сухо отрезал он. — Хотя, впрочем, я сам, наверное, поеду на эти дни в город. Довезу вас.

Львов резко повернулся и зашагал к выходу. Хрипло проревел гудок. В его голосе были тревожные нотки. Недаром Стручков говорил, что таким гудком можно только возвещать о воздушной тревоге.