Берегите весну

А ГДЕ ТВОЯ ТЕНЬ?

— Сорок шестой не выйдет из мастерской до лета, я за него спокоен. — Репейников ткнул пальцем на разобранный в углу дизельный трактор. Синеватые детали тускло поблескивали на верстаке.

— Спокойствия вам не занимать, — Львов закурил сигарету и морщина на переносице обозначилась резче. — В чем дело, из-за чего задержка? Где трактористы?

— Да на нем же, Вадим Петрович, один Петька Власов, да и то, видно, на ферму к своей любви поехал, чего тут — железки караулить, что ли?! Я здесь и один покараулю, — Трофимыч был явно настроен пессимистически. Львов стоял, пиная ногой грязные прокладки, набросанные в углу, и молчал. Трофимыч пожевал губами и продолжал:

— А дизель до лета простоит, будьте уверены! Рама у него негодная, наш контролер-механик, — он сделал на слове «механик» ударение, — товарищ Воронова ее забраковала, а новую, сами знаете, достать трудно…

Львов повернулся и увидел Сашу у соседнего трактора. Трактористы о чем-то спорили с ней, она не соглашалась.

— Александра Семеновна! — позвал инженер и, когда Саша подошла, спросил:

— Так рама негодная? Совсем?

Саше показалось, что в вопросе Львова прозвучали нотки сомнения.

— Если вы не верите… — начала она горячо, но, увидев равнодушное и самоуверенное лицо заведующего, который стоял позади Львова и казался здесь гостем, закончила холодно и, как могла, равнодушно (что ей, больше всех надо?):

— Раму мы проверили несколько раз, и вместе с Федором Трофимычем…

— А что я? Я ж не контролер, — улыбнулся Репейников. — Только раньше мы и на таких работали, машина — она свое вытерпит.

— Раньше? Раньше в лаптях ходили, — не удержалась Саша. — Не о том вы говорите.

Что-то новое послышалось Львову в этой короткой реплике, и его еще более удивило то, что в ответ на такую, можно сказать, дерзкую фразу, Репейников не ответил ни словом, только отвел взгляд в сторону.

Львов внимательно посмотрел на Сашу. За последнее время она похудела, кожа на лице чуть потемнела, глаза, казалось, стали еще больше и красивее. Вадим Петрович вдруг почувствовал, что мысли его плывут куда-то в сторону. Ему почему-то захотелось увидеть Сашу не в телогрейке, а в платье и туфельках. И не здесь, в дымчатом сумраке мастерских, а где-нибудь в залитом светом зале, праздничной, веселой… Инженер вздохнул и спросил:

— А вы знаете, Воронова, что по прогнозу заведующего из-за негодной рамы этот трактор не выйдет отсюда до лета?

— Почему? — удивленно приподняла бровь Саша.

— Все потому, что рам новых у нас нет, — отеческим тоном произнес Трофимыч. — Нет, и не предвидится.

— Ну, нет и не надо. — Саша поправила волосы. Трофимыч улыбнулся: вот, мол, потолкуйте с такой, но Львов смотрел строго, и улыбка на лице заведующего погасла:

— У вас, Воронова, есть идея?

— Какая тут идея! Раму надо ремонтировать.

— Сказать легко, — пожал плечами Репейников, — покороблены направляющие, попробуйте их выпрямить в наших условиях!

— Условия! — иронически начала Саша, но Львов быстро перебил ее:

— А что, Трофимыч, может, вправду выправим? — Львов тронул Репейникова за плечо: — Распорядитесь отнести раму в кузницу, попытаем.

— Разве что попытать, — как-то сразу согласился Репейников. Львов незаметно для него заговорщицки подмигнул Саше. Он будто сбросил маску, и она увидела мальчишку, ей даже показалось: еще минута — и Львов начнет петь или читать стихи, как тогда, в тот вечер… И Саша невольно подмигнула инженеру в ответ. Львов удивленно изломал левую бровь. Саша слегка покраснела и отвернулась.

Репейников неуклюже протиснулся между машинами. Проходя мимо открытой двери в нормировочную, крикнул:

— Цибуля! Разыщи мне Власова с сорок шестого, чтобы сей минут был здесь!

— Как с запчастями на сегодня? — спросил Львов у Саши, стараясь не сознаваться себе в том, что вопрос задан просто из-за желания подольше побыть с ней.

— Как и вчера, — удивленно ответила Саша. — Подшипников «2712» нет, оси катков надо ремонтировать: будем варить. Ну, сами знаете, чего же спрашиваете?

И они улыбнулись друг другу. Львов, оказывается, хитрый человек, недаром его так Трофимыч слушается…

— А вот ветоши до сих пор нет, я вынуждена буду жаловаться на вас, товарищ главный инженер…

— Завтра будет.

— Смотрите!

— Смотрю.

— Не на меня.

Львов вдруг отчего-то покраснел, смущенно потеребил замок куртки, расстегнул и вновь застегнул «молнию».

— Идемте в кузницу.

Но Саша не двинулась с места. Когда инженер расстегивал «молнию», ее неприятно поразила рубашка: мятая, прямо-таки жеваная. Саша знала, что Львов квартирует у секретарши Нюры. В большом доме — два бобыля. Что ж, у них утюга нет погладить рубашку?

— Удивительно… — начала было она.

— А что же удивительно? — Львов сломал сигарету, нервно швырнул ее в угол.

— А то, что главный инженер забыл, что курить, бросать окурки и вообще сорить в мастерских нельзя!

Саша поправила берет, улыбнулась:

— Так идемте же!

Это было сказано с чисто львовской интонацией. Львов хотел было улыбнуться или обидеться, но нахмурился и, как мог серьезнее, бросил:

— Да, да, пора делом заниматься, товарищ механик.

В кузнице с рамой провозились часа два. И все же выправили. Тракторист Власов, молодой, худенький паренек, не успевший еще износить форму училища механизации, приехал к самому концу. Он виновато потоптался около кузнецов, затем взял кувалду — эх, матушка! — и стал помогать. Против ремонта он не возражал, даже сказал преувеличенно радостно:

— Рама лучше новой получилась. Я ей еще пару косынок для крепости приварю, и мы им тогда покажем!

Кому «им» — осталось неизвестным. Когда наконец Саша проверила плоскости и, довольная, похлопала по теплой гладкой поверхности, Львов сказал:

— Вот и не надо лета ждать: погрелись в кузнице — и рама готова!

Репейников скептически улыбнулся:

— На прошлогоднем далеко не уедешь!

— Посмотрим, — возразила Саша. — Будущее покажет.

К вечеру Львов решил съездить в поле, проверить, как подвозится солома к скотобазам. Щепаковская «Победа» была свободна, и он решил уехать на ней. Аккумулятор «сел» — пришлось заводить двигатель рукояткой. Как только мотор затарахтел, и Львов открыл дверцу, подошел Лозовой.

— Что-то ты желтый сегодня, — сказал Лозовой, протягивая руку.

— Чуткость проявляешь? — невесело улыбнулся Львов.

— Да, по штату положено, — Лозовой сузил глаза, — нервный ты стал, что ли?

— Ремонт раскачиваем, будешь желтым, даже синим и фиолетовым…

Они улыбнулись друг другу. Львов сел за руль. Лозовой крикнул вслед:

— Будешь на второй ферме, скажи, что я приеду вечеро-ом!

У березняка Львов включил радио, остановил «Победу». Снега на косогоре не было, холодная росная трава пахла горечью. Внизу, у оврага, краснела тронутая заморозком рябина.

Москва передавала концерт Зыкиной. Глубокий, грудной, до боли родной русский голос сжимал сердце. Львов вышел из машины. Огляделся вокруг. Далеко виднелась чуть всхолмленная желтая степь. Лишь кое-где на черной пашне лежали неровные полосы снега. И над всей этой необъятной ширью висело потеплевшее, совсем летнее небо.

Голос певицы взвился вверх, замер. Песня кончилась.

«Вот прислали же механика», — неожиданно всплыли в памяти слова Трофимыча. Эх, Трофимыч, заскорузлый ты человек! «Прислали» — так только о вещах говорить можно…

Львов взялся за рычаг. «Победа» медленно поползла по раскисшей дороге вниз, в степь.

…Когда Львов вернулся в контору, в ней уже никого не было. Он открыл кабинет и сел за стол. Снял кепку, пригладил влажные волосы, устало вытянул ноги. Не торопясь вынул сигареты, ударил по пачке большим пальцем и ловко, губами, поймал вылетевшую сигарету.

Затем приподнял стекло, сдвинул листок с графиком и вынул фотографию. Солнечное заснеженное поле. Двое лыжников: он, Львов, поправляет крепление, а рядом улыбающаяся девушка в пестром свитере шутливо подгоняет его палкой. На обороте с угла на угол надпись: «Вавке от его Ирины — не останавливайся в пути!»

Львов вглядывался в уже полустершиеся буквы. Прошлое, недавнее и уже такое далекое, что не верилось, будто все это когда-то было, рисовалось в отрывочных, разрозненных картинах. А ведь прошло-то всего каких-то три года…

Ирина работала в институтской библиотеке и часто по просьбе Львова подбирала ему книги. Ее скоро заинтересовал молчаливый чернявый студент, вечно куда-то спешащий, вечно занятый, но находивший время проглатывать за два-три вечера всего Брюсова или двухтомник Блока. Однажды они разговорились, и Ирина пригласила его на литературный вечер. После этого они стали встречаться почти ежедневно. Ирина быстро оценила Вадима — все его плюсы и минусы. Львов был отнесен ею к типу мужчин, которые не избалованы жизнью, могут довольствоваться малым, способны к самопожертвованию ради любимой женщины. Таких можно легко держать около себя, распоряжаться ими. «Всю жизнь человек ищет свою тень, свое второе я. Если находит — значит, он счастлив», — любила повторять Ирина вычитанные где-то слова.

Они поженились ранней весной, перед защитой диплома. Весна была жаркой, снег в городе сошел за несколько дней, и лишь из степи по вечерам тянуло талой свежестью. При распределении из всего выпуска одного Львова оставили при кафедре. Он сознавал, что это было несправедливо — чем он лучше остальных? Карьера научного работника не привлекала его. Да и жить с Ириной пришлось в доме ее отца — профессора, у которого Львов учился, — это казалось Львову унизительным, тем более, что в институте часто подчеркивали его близость к профессору и порой недвусмысленно намекали, что женитьба его — просто ловкий ход. Львов старался не обращать на пересуды внимания. Он с Ириной — это главное, а что и кто говорит — пусть себе говорят. Ему нет до них дела, и его пусть тоже оставят в покое.

Первое время они жили весело, не пропускали ни одного фильма, концерта, бала. Львов, появляясь с Ириной, чувствовал, как на нее все обращают внимание, ловил на себе завистливые взгляды. Он вел себя, как мальчишка. По вечерам лазил в городской парк, ломал сирень и приносил Ирине огромные букеты. Они искали «счастье» — цветы с пятью лепестками. Как тогда было все просто и легко — счастье приходило, лишь стоило найти пять лиловых лепестков!

…Львов сидел, упершись подбородком в ладони. В срезанном до половины поршне, служившим пепельницей, топорщились окурки.

…Но так продолжалось недолго. Наступили дни, о которых не хотелось вспоминать, которые Львов навсегда старался выкинуть из своей памяти.

…Он спрятал фотографию под стекло, прикрыл графиком. В кабинете стало совсем темно, но свет зажигать не хотелось. От сигарет во рту было сухо, хотелось пить.

…Он старался реже бывать дома, избегал мучительных выяснений отношений. Но столкновения уже нельзя было избежать. Ссора вспыхнула из-за пустяка: он до полночи задержался в лаборатории.

Целый месяц он провел, как во сне. Ходил в кино сразу на два-три сеанса, проводил время на пляже, выбирая безлюдные места. Старался избегать знакомых, забросил работу. Он пытался забыть Ирину, но постоянно думал о ней. И чем больше проходило времени, тем более нелепым казался ему их разрыв.

Был тихий летний вечер, когда около своего дома он встретил Ирину. Она ждала его. От нее пахло парикмахерской. Она крикнула. Подняла руку, как бы защищаясь от его потемневшего взгляда. Пригласила в летнее кафе. Заказали мороженое и шампанское.

— Плачу я, — пошутила она, не понимая, что слова ее больно укололи Вадима, — ведь он без работы. Что ей нужно от него? Неужели пришла мириться?

Вечерело. Кафе наполнялось народом. За их столик садились и уходили, толкались, спрашивали:

— За вами кто-нибудь занимал? Вы скоро уходите?

Львову была неприятна эта душная, надоедливая суета, но он продолжал сидеть. Мороженое в его блюдечке таяло, превращаясь в жидкую кашицу. По синей скользкой пластмассе столика ползла муха. Она улетала, вновь прилетала и настойчиво подбиралась к мороженому. Ирина молчала, и ее молчание давило Львова, но первым заговорить он не мог. Ирина сидела, положив красную сумочку в виде сердца на колени, и водила пальцем по краю стола. Палец был тонкий, красивый, с аккуратно подрезанным розовым ноготком. Она заметила, что Львов смотрит на ее руку и подняла глаза: они постепенно темнели и, наконец, превратились в черные, несчастные. Ему стало жаль ее. Он притронулся к ее руке. Рука дрогнула, но осталась на месте.

— Ты хотела мне что-то сказать… Иринка?

— Вава, не сердись, дорогой. Я пришла к тебе… — Она мило улыбнулась и — ударила: — Мне нужен развод, я выхожу замуж…

Он почувствовал себя летящим куда-то, выброшенным за борт, ненужным. Глупо спросил:

— За кого же? — но тут же спохватился. — Что ж, мешать не буду.

— Вот и хорошо, я знала, что ты милый! — Ирина встала из-за столика. — Я уже подала заявление, ты не беспокойся, расходы возьмет на себя папа. А ты не нашел еще свою тень? — кокетливо спросила она, и Львов внезапно ясно увидел, какие же они чужие!..

Он уехал в совхоз. Как сказал тогда матери: разобраться. Если бы можно было разобраться в жизни, в любви… А об Ирине надо просто забыть. Но забыть, оказывается, не очень-то просто…

— Трудно одному, — вслух подумал Львов. Ему неожиданно вспомнился Маяковский: «Трудно одному — один не воин… — Львов повысил голос. — Один, даже если очень важный, не поднимет простое пятивершковое бревно…»

В дверь осторожно постучали. Львов прислушался: стук повторился. Кого еще несет так поздно? Львов встал, включил свет и распахнул дверь. На пороге стояла Саша.

— Вы одни? А мне послышалось…

— Что случилось, Воронова?

— Разве к главному инженеру можно приходить только по особым случаям?

— Конечно, только так, — Львов пытался смягчить тон: — Только… если взорвется паровой котел.

— Или в мастерских заработает, наконец, вентиляция, — подхватила Саша. — А я пришла наниматься в ваше конструкторское бюро. Примете? — Она смотрела на него снизу вверх, стараясь поймать его взгляд. — Я хорошо черчу, честное комсомольское.

Львов, как ни старался, не смог сдержать улыбки:

— С великим удовольствием, пожалуйста, буду очень рад…

Саша прошла, сняла пальто. В коротком, ярко-красном платье она казалась взрослой. Львов отметил машинально, что платье ей очень идет. В кабинете сразу стало как-то празднично, светло. Будто зажгли нарядную новогоднюю елку. Даже запахло хвоей — тонко, ласково.

Львов усадил Сашу за чертежный стол, дал ей несколько листков.

— Вот будете с черновиков чертить на этот лист, а я займусь описанием. Разделение труда. Специализация, так сказать.

Молча поработали полчаса. Первая неловкость прошла, но они не глядели друг на друга. Казалось, оба были поглощены только работой.

«Прислали мне механика, — вертелась одна и та же фраза в голове Львова, — механика, механика…»

Он никак не мог сосредоточиться и в сотый раз чертил на листке одни и те же формулы. Неожиданно Львову захотелось бросить все, сесть на стол, крикнуть «Слушайте!» и рассказать все о себе, о чем он мечтал и мечтает, любил и любит, ненавидел и ненавидит…

Чтобы зажить будущим, надо подвести черту под прошлым. Отрезать, высказаться. Но тут же одернул себя — кому нужна твоя биография?! Да и сумеешь ли ты рассказать о себе все правдиво, без прикрас? Если честно: конечно, нет. В особенности здесь и сейчас. Поневоле будешь рисоваться, а ведь это противно. Нет, лучше молчать… Но молчать было неудобно.

— Так, проверим ваши чертежные способности, — сказал Львов и подошел к Саше.

От ее волос нежно пахло хвоей. «Лесная сказка» или… Черт знает, что за духи! Спросить? И Львов спросил, но другое:

— Это еще что такое? — он показал на место, где было изображено сальниковое уплотнение. — У меня же не так…

— Я думаю — так лучше, — щеки Саши порозовели. — Проще.

Львов задумался, наморщил лоб. Видимо, он устал сегодня. И может, не столько от дел, сколько от разных мыслей. А когда Львов уставал, он раздражался и становился насмешливым, злым. Львов попытался сдержаться, но тут же язвительно начал:

— Ах, вы, оказывается, думаете? Как легко и просто: сел, задумался, открыл! Может, вы всю конструкцию переделаете? Садитесь, я уступлю вам место! Прошу!

Саша покраснела. Ей был непонятен этот переход в настроении инженера. Но раздумывать не было времени, и она так же раздраженно, как и он, бросила в ответ:

— Что вы на меня обрушились! Я же добровольно пришла и думала, что моя помощь не только в копировальной работе…

— Ничего, думайте, — с иронией начал Львов, но тут же оборвал себя: — Поверьте, я не хотел вас обидеть, но… давайте не будем самовольничать?

Саша не ответила. Минут десять прошло в молчании. Вдруг она заметила, что инженер думает совсем о другом: рука его чертила какие-то завитушки, карандаш ломался…

— Что ж, я пойду, поздно. — Саша встала и направилась к двери. — Видимо, я не доставила вам того удовольствия, о котором вы говорили. — Она не торопясь надела пальто. Львов сидел над исчерченным вдоль и поперек листком, не поднимая головы. Казалось, он не слышал ее.

— До свидания. — Саша взялась за дверную холодную ручку. Отворила дверь. И тут только Львов очнулся. Поднял голову. Встал. Подошел к ней и взял за локоть. Саша удивленно подняла брови, резко высвободилась. Хлопнула дверь. И тишина вновь растеклась в комнате. Львов хотел крикнуть, но слов, таких слов, чтобы удержать Сашу, у него не нашлось. Он будто потерял голос. Вздохнул глубоко. Раз, второй, третий. Постоял перед дверью, затем повернулся и подошел к столу. Взял пачку — но сигареты кончились. Смял ее и, открыв форточку, выбросил. Снаружи в лицо ему ударил свежий по-весеннему воздух. Снег таял. Пахло прелым листом так пряно и остро, что сводило скулы. Зима отступила, погуляв неделю, и казалось — вновь наступает весна.