Берегите весну

МАШИНЫ И ЛЮДИ

Бензовоз резко затормозил у самых окон общежития.

Саша влетела в комнату и, быстро скинув пальто, принялась выкладывать на стол привезенные из города подарки. Маша неподвижно сидела на кровати и безучастно смотрела, как из сумки появлялись:

— Ириски «Золотой ключик» — это нам с тобой, Маша. Яблоки — это нам и Вальке (Валька — дочка кладовщика, трехлетняя кудрявая толстушка). Сигареты с фильтром — Кольке…

— Тебе он нравится? — вдруг спросила Маша. Глаза у Саши расширились.

— Кто?

— Ну, кто? Стручков! — Маша опустила голову, и уши ее вспыхнули. Саша бросила полупустую сумку и подсела к Маше.

— С чего ты взяла? Никто мне не нравится. И вообще я сюда работать приехала. — И Саша, невольно вздохнув, повторила: — Работать приехала, слышишь, чудачка? Ра-бо-тать.

— А мне говорили, что у вас любовь… По фермам-то вместе ездили. И всегда он тебя нахваливал, особенно последнее время…

Маша не удержалась, всхлипнула. Саша обняла ее.

— Какая глупость…

Так вот почему Маша последнее время сторонилась ее! Сказывалась больной, чтобы не идти вместе в клуб, а по вечерам сидела над книгой грустная и читала одну страницу целый час… Эх, Маша, да не нужен мне твой Колька! И никто мне не нужен! И никто мне не нравится. И не понравится. И любить никогда никого не буду…

— Машенька, выдумки все это. И любовь — выдумали, а если и есть где она, любовь эта, так от нее только одни неприятности.

— Когда я ему сказала, так он даже побледнел и обругал меня. Сказал, что ты, конечно, умнее и так себя бы не вела. Что ревность — пережиток капитализма. И что, — Маша горько всхлипнула, — что если любишь, значит, веришь. И… и наоборот…

— Наоборот? Интересно… И что дальше?

— В общем, поссорились мы здорово, и тогда он напился, — голос Маши задрожал. — А теперь Львов хочет его судить, а за что? Я, дура, виновата…

— Да никто судить не будет. Вот — честное комсомольское!

Маша подняла заплаканное лицо, Саша улыбнулась.

— Да брось ты! Честное-пречестное слово — первый раз слышу, чтобы Колька… Да ничего такого и близко не было! Ну, сейчас же вытри слезы и улыбнись. Выше голову!

Маша вытерла платочком глаза, повеселела.

— Не стоит, конечно… Давай чай пить, я без тебя здесь пирог испекла. Хороший, со смородиновым вареньем.

И они пили чай. И хотя Саша не любила смородиновое варенье — она ела пирог: ей хотелось сделать Маше что-нибудь приятное.

…Протяжно пропел гудок. Цибуля неторопливо принялся вытаскивать из ящика стола бланки, нормативы, чернильницу, счеты.

— А, контролер, с приездом! — встретил он Сашу. — Как праздник провели? А мы тут без вас после дежурства пропустили по махонькой — для промывки собственной, так сказать, системы питания.

— Цибуля у нас спец в отношении смазки, — улыбнулся ожидавший наряда токарь Василий Миногин.

— Да, не чета вам, «аристократам», — хитро прищурив коричневый глаз, отпарировал Цибуля. — Мы и коктейли пили. Знаете степной коктейль? Состав простой: обычный самогон и для вкуса пузырек одеколона «Светлана», пьешь — и дух захватывает.

— Нашел время контролера просвещать! — вошел Репейников. Он открыл ключом свой ящик и вынул пачку актов по приемке тракторов из ремонта. Они, непривычно белые, легли на пропитанный мазутом стол.

— Вот, подпиши, контролер. Наши, так сказать, итоги…

Саша просмотрела бланки. Вместе с актами на давно выпущенные машины было несколько актов на те, которые еще стояли в мастерских. Она подписала старые акты, а новые отложила.

— А что же эти? — нахмурившись, спросил Репейников. — Да ты не бойся, подписывай, сводку уже дали, а эти бумажки так, для проформы…

— Все тут для формы, — отозвался Миногин. — Как в торговле.

— Как это в торговле? — насторожился Репейников.

— Да так, — безразличным тоном продолжал Миногин, — знаешь, как акт там расшифровывают? Просто — по буковкам: Аккуратная Кража Товаров.

— Иди работай, взял наряд и иди, — Репейников повернулся к Саше, пододвинул ей бланки. — Мы здесь ничего не крадем и шутки шутить не будем…

Цибуля, уткнувшись в наряды, будто его здесь и нет, что-то чиркал карандашом и как бы для себя шептал:

— Нарядики, актики, бумажечки, авансики…

В словах Миногина и Цибули Саше почудилась какая-то ирония. В их, казалось бы, не относящихся к разговору об актах репликах сквозила скрытая неприязнь и осуждение, какой-то упрек. Авансики? Противное, скользкое слово. Цибуля готовит наряды на выписку аванса рабочим. Это ясно. А она? Она же сейчас подпишет «авансики» на машины. Но ведь многие из них не могли еще быть отремонтированными. Значит «авансики» подписать — это довершить настоящий подлог! Саша задумчиво вертела авторучку.

— Ну, давай, что ли? — Трофимыч, улыбаясь, пододвигал ей бланки. — Не робей!

Саша решительно покачала головой.

— Пойдемте посмотрим, что вы дали в сводку.

Трофимыч пожал плечами. Они вышли в сборочный цех, наполненный едким дымом, густым, как туман. От чернеющего силуэта дизеля отделились два тракториста.

— Ну его к черту, ваш трактор! — в сердцах рубанул один, хотел, видно, добавить что-нибудь покрепче, но, увидев Воронову, закончил спокойнее: — Дымит, как самовар, а не заводится…

— Холодный, вот и капризничает, — успокоил Репейников.

— Да, холодный! Насос работает, как тарантас, а регулировщиков к нему и калачом не заманишь. А в сводку дали и наряд закрыли. Вот и отцепись!.. А нам на этом тракторе хлеб зарабатывать, сельское хозяйство поднимать… С вами поднимешь!

Тракторист махнул рукой и исчез в голубом дыму. Опять призывно запел пускач и, взяв самую верхнюю ноту, сорвался на хрип, захлебнулся.

Второй тракторист молча укоризненно посмотрел на Сашу и, медленно повернувшись, тоже пошел к машине. Саша знала его. Его фамилия Сомов. У него старая мать и две сестренки-школьницы.

— Вот он ваш, «сводочный», — тихо сказала Саша.

— Ваш да ваш! — взорвался Репейников. — Он такой же мой, как и ваш! Пока вы в городе с инженером асфальт шлифовали, мы здесь план гнали! План!

— А вы на меня не кричите, товарищ заведующий!

— А я и не кричу, товарищ контролер, — у меня голос такой.

Около Репейникова и Саши остановились двое рабочих. Заведующий потрепал одного из них по плечу.

— Весь праздник бухали здесь, а выходит зря. Скажи, Потапыч, что легче: гулять или работать?

Потапыч улыбнулся миролюбиво, смолчал. Саша поняла, что если сейчас же сама не ответит Репейникову, если смолчит, — она навек будет считать себя размазней, девчонкой. Волнуясь, чувствуя противное головокружение, Саша отчаянно похлопала удивленного Потапыча по другому плечу.

— А вы, Потапыч, не молчите! Знаете, что в праздник работа не в работу — ведь знаете? Кто же виноват, что с начала ремонта дремали, а сейчас начали без красных чисел вкалывать?

— Приказ был директора, Щепака, — охотливо ответил Потапыч.

А второй, кажется, комбайнер с первого отделения, продолжил:

— Он, Щепак, приказал. Надо же ему рапортнуть! Поди, и в газету уж написали. Всегда так…

— Ну, хватит, идите работайте! — повысил голос Репейников. — Марш! Не вашего ума дело.

Рабочие переглянулись с Сашей. По всем трем лицам быстро, как солнечный зайчик, пробежала легкая улыбка.

— А у вас, Федор Трофимович, оказывается, прекрасный командирский бас, — не удержалась Саша. — Идем дальше?

Трофимыч, не сообразив быстро, куда отнести сказанное контролером — в свою пользу или нет, неопределенно хмыкнул и двинулся вслед за Сашей. Они остановились у трактора, который был почти собран, даже поставлена кабина и лишь на месте двигателя зияла дыра.

— Этот, двадцать первый, тоже включили?

— Включили, — буркнул заведующий, — и что?

— Да вы серьезно?

— Вполне. Шутить дома будем.

— А мотор где же? Актом прикроем? Маловат…

— Что-то заклинило поршня — сняли, сейчас в моторном, переделывают.

Подошел тракторист. Это был Мурзакаев, один из самых лучших в совхозе.

— Вот смотри, контролер, все быстрей, быстрей, а мотор нам таскать туда-сюда не сладко.

— Что же с мотором? — спросила Саша и подумала: «Не была несколько дней и уже выбилась из колеи».

— А что я, доктор?

— Идемте, посмотрим.

Зашли в моторное отделение. Саша заглянула в цилиндры, потрогала глянцевую от масла поверхность картера.

— Грязно, — выразил вслух ее мысли Мурзакаев.

Репейников зевнул.

— Чисто. Масло это, а не грязь. Собирайте живее, ребята, — обратился он к мотористам. — Время дорого.

— Нет, подождите, вымойте, как следует, установим причину задира, тогда и соберете, — возразила Саша.

Мотористы посмотрели на Репейникова. Тот пожал плечами. Эта привычка — пожимать плечами — начинала раздражать Сашу. Репейников наклонился к ней:

— Ну, поспорили, ладно. Ничего страшного. Идемте, мне акты надо инженеру сдавать…

— Идите…

— А подписать?

— Подписаны.

— Не все.

— Я считаю — все.

— Много на себя берете! Будете сами объясняться с начальством. — Трофимыч повернулся. Шея его налилась кровью и напоминала докторскую колбасу. Саша даже улыбнулась — так здорово похоже.

Она поговорила с мотористами, промерила коленчатый вал дизеля, который готовились укладывать в блок, забраковала его, зашла в медницкую. А в кузнице вновь столкнулась с заведующим.

— Идите к инженеру, — хмуро бросил он. — Объясняйтесь с ним сами.

…Саша вошла в кабинет без стука. Вадим Петрович сидел за столом. Куртка расстегнута, свежеотглаженная, накрахмаленная рубашка демонстративно сияет снежной белизной. Лицо чисто выбрито. Черные волосы гладко зачесаны назад. Львов поднялся, обошел стол и взял Сашу за холодные руки.

— Ну, здравствуй… Тебе холодно? — говорил он так, как будто они и не ссорились. Может, поэтому и она обратилась к инженеру на «ты».

— Нет, жарко! Смотри, что творится в мастерской — авральная горячка.

— Как на обычном заводе, — пошутил инженер. Он был доволен, что Саша, не вспоминая о городе, сразу приняла предложенный им тон. Что ж вспоминать прошлое?

— Хуже, в тысячу раз хуже, — взволнованно продолжала Саша, — мы издеваемся над людьми, заставляем их работать кое-как, мучаемся сами. Давно я хочу сказать, что…

— Погоди, не все сразу. Вот Трофимыч жаловался на тебя, что не подписываешь акты.

— Ты не хочешь выслушать меня. А я приехала сюда работать, а не…

— Ну, а я и не знал: зачем это, думаю… — начал инженер и осекся. Перед ним стояла новая, незнакомая Саша. Серые глаза потемнели, смотрели холодно, отчужденно.

— Я буду жаловаться директору, — бросила она с порога. — А вы можете продолжать — думать!

Вадим Петрович быстро поднялся, подошел к ней и взял за плечи.

— Ну, не сердись, разберемся спокойно…

Саша повернула к нему лицо. Оно было непривычно строгим. Даже злым. Губу закусила. На щечках ямочки. Львов не смог сдержать улыбки. Это еще больше разозлило ее.

— Пустите!

Саша стукнула дверью. Около косяка осыпался мел.

«Очень мило побеседовали», — подумал Львов. Подошел к столу. Потрогал злополучные акты. «И дернуло меня… Да, «приехала работать». Она права…»

Саша мелькнула по коридору, чуть не сбила с ног секретаршу и рванула дверь с выцветшей жестяной табличкой.

У Щепака сидел Репейников. Оба курили и о чем-то спорили. Саша раскрыла было рот, но заведующий опередил ее:

— Вот, пожалуйста! Скажите нам, уважаемый контролер, — вы серьезно решили остановить мастерские и сорвать нам программу?

— С чего вы взяли? — искренне удивилась Саша.

— На выходе дизель Плошкина, — обращаясь к директору, продолжал Трофимыч, — договорились оставить коленвал старый, а она его забраковала. Трактористы рады, конечно, — им новый давай, а где их, новых, напасешься? И вообще, Михаил Петрович, если мне не доверяют…

— Да погоди. Не так резко. Что с вами, Воронова? — строго произнес директор. — То акты не подписываете, то вмешиваетесь в распоряжения старших (он подчеркнул слово «старших»), тут вот и с валом…

— Да дело, видите, в том…

— Я понимаю, и дел у меня без этого хватает. Давайте вы уж там сами договоритесь между собой. Но чтобы не в ущерб делу. Учтите, у нас план. Мы — государственное предприятие и капризничать не имеем права.

— Я разъяснял ей, — поддакнул Репейников, — это она сама с самого начала лезет на конфликт, а я ни при чем. Я не заостряю.

— Ясно, ясно, — Щепак побарабанил пальцами по столу. — Поменьше надо нам говорильней заниматься, а побольше работать. Поймите, Воронова, мы здесь не играем в бирюльки, а даем план. Программа — наш закон. Время сейчас другое…

— Но акты липовые и подписывать их я не собираюсь.

— Вы слышите, Михаил Петрович, — выраженьица-то какие: «липовые»! — с ужасом сказал Репейников. — Вы слышите?!

— Хватит разговоров, идите, Воронова, и помогайте нам выполнять программу, — рубанул ребром ладони по столу, будто что-то отрезал, Щепак. — Что ж вы стоите? Идите. Или вы уже никому не подчиняетесь и теперь работаете по какой-то другой, своей программе?

— Я работаю, — Саша помедлила, перевела дыхание и сначала сбивчиво, но по мере того, как серьезнели и вытягивались лица Щепака и заведующего, продолжала все увереннее и спокойнее: — Я работаю… Да, я работаю по новой программе. Не по своей, а по нашей, общей для всех, программе, программе нашей партии. А в ней не записано о том, чтобы самих себя и государство обманывать, а говорится как раз наоборот!

— Она все знает, грамотная! — ядовито бросил Репейников. — Сейчас она нам политическую подкладочку пришьет, будьте спокойны.

— Что хотите, а очковтирательством заниматься меня вы не заставите! — Саша нашла нужное слово и, удивляясь своему спокойствию, почти с радостью повторила: — Очковтирательством заниматься не могу.

— А мы, значит, можем? — Щепак лихорадочно похлопал по карманам — нет папирос, оттолкнул протянутую заведующим пачку «Севера». — Научитесь сначала разбираться в технике, научитесь прежде подчиняться. Затем будете учить нас. Все, я кончил с вами говорить. Идите. И запомните: мне не нравится ваше поведение за последнее время.

— Если вам не нравится — это не значит всем.

— Я еще здесь директор, — Щепак встал.

— Да, но против совести я не…

— И-ди-те, — по слогам, багровея, произнес Щепак и, увидев на лице Репейникова довольную ухмылку, сорвался на крик: — Идите!

Раздался пронзительный звонок. Щепак покосился на телефон. Лакированная коробка не переставая звенела. Тогда он снял трубку. Рука крупно дрожала. Трубка скользила, и он прижал ее второй рукой.

— Ну, кто еще? — Щепак слушал и морщился. По-видимому, была плохая слышимость. Саша постояла и вышла. Что же делать? Идти к Лозовому, еще и ему жаловаться? А, не отступать же. Но Лозовой лежит дома. Простудился. Может, плюнуть на все… Что ей, больше всех надо?! Почему директор не понимает: ведь она же права! Мимо прошел Львов. Он был серьезен, как в первые дни.

— Подожди меня. Поговорить надо.

— Уже наговорилась, — Саше захотелось чем-то уколоть инженера: все вы здесь заодно. — Что, опять в утешение стихи читать будете? Хоть целую поэму! Всего «Евгения Онегина»! А подписывать липу я не буду!

Львов уже приоткрыл дверь директорского кабинета. Остановился, зачем-то похлопал по дверной ручке — будто испытывал на прочность. Нахмурился.

— Зачем же так, Саша? На всех…

— А, вот вы где, — как из-под земли появился Калатозов. — Александра Семеновна, сегодня у нас бюро. Ребята из моторного поднимают очень важный вопрос. Вы нужны. Вы слушаете?

— Вадим Петрович, жду тебя! — крикнули из кабинета.

— Идемте, Александра Семеновна, — торопил Калатозов, — надо подготовиться к бюро, посоветоваться. Да что это с вами? Идемте, расскажите…

— По душам? — чуть улыбнулась Саша. — Что ж, идем, будем решать «поднятый вопрос». Извините, товарищ главный инженер, встреча с Онегиным, как видите, не состоится.

Львов резко рванул дверь. Щепак ходил по кабинету.

— Вадим Петрович, сейчас звонили со станции. Надо срочно выслать машину. Кого-то несет к нам из области. Как всегда, кстати, — Щепак иронически прищурился. — Сердце чувствует — по ремонту. Так что наводите в мастерских порядок. Уладьте там с Вороновой.

— Плакала премия, — сокрушенно покачал головой Репейников. — Прислали бабу. Говорил я, хлебнем с ней горя — во! — И он провел рукой по горлу, вымазав его мазутом. — Заварилась кашка!

— А я считаю, что Воронова начинает входить во вкус работы, — проговорил Львов, — в мастерских же, верно, надо наводить порядок. Только не улаживать, а налаживать.

— Что это за намеки? — вскинулся Репейников. — Что у нас, беспорядки какие? Всем вдруг все разонравилось. Теперь девчонка будет учить нас! Кричит здесь, понимаешь, чуть не с кулаками на дирекцию… Я ли с ней не нянчился, она же на меня бросается. Чуть что — я один в ответе буду. Забыли все, как я в этой степи «фордзоны» на снегу ремонтировал? Стар стал, негоден. Так снимайте! Плакать не буду!

— Зря вы, Федор Трофимович, волнуетесь, — начал Львов и увидел, как Щепак сразу насторожился, — зря вы думаете, что вас забывают, не ценят и не понимают. Но в создавшейся ситуации правда на стороне Вороновой.

— Защищаете? — ехидно ухмыльнулся Репейников. — Признайтесь откровенно?

— Эге, и вам потребовалась откровенность, — весело и спокойно ответил Львов. — Помните химию, Федор Трофимович?

— Химию, к чему она нам? — поразился заведующий.

— Есть там понятия о лакмусовой бумаге. По ней проверяют — что за реактив получился при реакциях. Так вот, Воронова — самый настоящий лакмус. По ней можно каждому проверять себя: то ли он относится к кислоте, то ли к щелочи…

— Сейчас разговор не о химии, Вадим Петрович, — вмешался Щепак, — надо принять меры.

— Извините, я к слову. Хорошо, я распоряжусь насчет машины, — Львов повернулся. Он не любил словесных перепалок. О любом деле можно судить лишь по результатам, а не по словам. Только работа покажет, кто прав.

— М-да, — многозначительно протянул вслед инженеру Репейников, — действительно — «ситуация», а ездили-то они в город вместе, вдвоем. Я сразу раскусил этот «лампус»…

— Черт знает, покоя нет, все сумасшедшими сделались, — Щепак встал, подошел к окну.

— Из области едут. В передовые выскочили, — ворчал Репейников, — вот теперь покажут нам, почем бабка лук продавала. Из-за каких-то бумажек, из-за проклятых актов этих, из-за этой змеи! Пригрели на своей…

— Хватит митинговать, иди, — не оборачиваясь, устало произнес Щепак. — Оставь меня. Теперь уж болтовня не поможет.

Репейников буркнул что-то себе под нос и поднялся с дивана. Ржавые пружины вздохнули…