Берегите весну

«НОВГОРОДСКОЕ ВЕЧЕ»

Входная дверь то и дело хлопала: один за другим входили в клуб комсомольцы. Вася Калатозов сидел у массивной трибуны и, держа список на коленях, отмечал галочками фамилии явившихся. А «явившиеся» приносили с собой вкусный запах свежего снега и крайне несерьезные смешки и разговоры. Садились, стараясь захватить места поближе к двери, подальше от будущего президиума. Вася сидел и ставил галочки. Список был давнишний — замасленная, потрепанная тетрадь, которая досталась ему от старого комсорга вместе с толстым красным карандашом. Карандаш кто-то назвал «деловой». «А какой он «деловой»? — думал Вася, неприязненно рассматривая карандаш-морковку. — Не деловой, а самый что ни на есть бюрократический. Таким начальники визы на уголках ставят…»

Калатозов слегка волновался. Это было его первое собрание. Собрание, которое он, комсорг, должен провести. И не как-то, а, как выразился Лозовой, «на должном уровне и с огоньком». Говорить легко… Вася укоризненно взглянул в сторону Лозового. Пришел, несмотря на бюллетень. Хорошо. А то одно дело — советовать, а тут попробуй проведи-ка собрание, когда сам ни разу даже в президиуме не бывал! Парторг сидел у окна рядом с Репейниковым. Шея Лозового была замотана шарфом. Он что-то шептал заведующему. Репейников слушал с неподвижным, глухим лицом. Это было первое собрание, на котором Калатозов видел заведующего: обычно Репейников избегал их под любыми предлогами.

К семи часам все места, кроме двух первых скамеек, оказались занятыми. Комсомольцы переговаривались друг с другом. В клубе стоял мерный гул, сквозь который нет-нет да и прорывались нетерпеливые возгласы:

— Время!

— Жрать охота!

— А кино будет?

— Васька, кого ждем?

Когда вошел Львов, в клубе все бурлило и кипело. Кое-где тайком курили, рассеивая дым руками. Львов сел у двери и огляделся. У печки, среди рабочих моторного цеха, он увидел Сашу. К ней подошел Калатозов, сказал что-то. В ответ она отрицательно покачала головой. Потом Калатозов прошел мимо Львова к выходу. Львов вынул записную книжку, написал несколько слов и вырвал листок. Аккуратно сложил вчетверо. Зажал в руке.

Шум стал стихать. Впереди послышалась песня. Пело несколько голосов, робко, тихо, нестройно. Львов различил голос Саши: негромкий, но звонкий и чистый, он крепнул, к нему пристраивались остальные:

Пела Саша легко, свободно и энергично дирижируя руками.

Львов расстегнул ворот. Во рту было противно от несчетно выкуренных за день сигарет: будто весь день медяшку лизал. «Не сменяю на Крым» — слова красивые. Может, кто-то и не сменяет свой поселок на Крым. А вот кто живет в Крыму — тот сменяет его на поселок? Песни, песни… Львов пошарил в карманах — сигарет больше не было. Голова слабо кружилась. Он несколько раз глубоко вздохнул и огляделся.

Теперь пели все. Кто не знал слов — просто подпевал, глядя на соседа и стараясь быстрее запомнить припев, чтобы вступить потом уже во весь голос. Подтягивал даже Лозовой, улыбаясь и показывая на больное горло. Зима. Пошли теперь морозы, простуды, болезни…

Вошел Калатозов. Львов протянул руку и сунул ему записку:

— Вороновой.

За Калатозовым шли Щепак и Шатков. Все трое прошли через зал, в президиум. Калатозов постучал карандашом по графину, и песня смолкла. Собрание началось. Кроме Калатозова, в президиум вошли — Мурзакаев (его всегда выбирали — лучший тракторист совхоза) и Саша.

Щепак разложил листочки и начал доклад. Время от времени директор поднимал голову и вглядывался в зал. Слушали Щепака тихо, внимательно, только мотористы иногда переговаривались друг с другом и на них шикали. Щепак коротко рассказал о ходе ремонта, сделав особое ударение на том, что в этом году он идет быстрее и много лучше, и есть все возможности закончить план к февралю. Наконец он собрал все бумажки и сел сбоку за стол президиума.

— Кто хочет выступить? — поднялся Калатозов. В зале задвигались. На задних рядах, у двери, над маслянистыми спецовками закурились голубые струйки.

— Перерыв бы!

— Пусть вон Виталий выходит — он мастер рисовать!

— А ты что, без языка?

— Тише, собрание ведь…

Калатозов покосился на Лозового. Тот улыбнулся и кивнул: давай, действуй!

— Тихо! — стукнул секретарь по столу. Приготовленные круглые фразы как на грех вылетели из головы. Калатозов вытер вспотевший лоб: а ну, эту дипломатию!

— Давай, ребята… извиняюсь, товарищи комсомольцы, соблюдать дисциплину. Там, сзади, кончай курить! Кто желает — выходи!

Вышел тракторист Власов. Он считался неразговорчивым и, может, поэтому, когда он вышел на сцену, сразу стало тихо.

— Вот тут Михаил Петрович говорил о Пленуме, об инициативе, о прогрессе, называл много цифр, — начал он. Помедлив, посмотрел на Шаткова и продолжал увереннее: — Все это верно, обо всем мы знаем и слышали. Ведь у нас радио есть, газеты мы тоже читаем. А мы… нам надо поговорить о себе, коль собрались. Нас считают — передовые, а еще у нас многое, прямо скажем, отстает. Работает каждый сам по себе…

— Конкретнее, товарищ, — вставил Шатков.

— А я что? Пожалуйста, Мы делаем что? План мы делаем или машины? Разве партия нас учит — план один гнать, а как?.. Нет, Федор Трофимович, нечего планом прикрываться, когда нам по три раза мотор по цеху таскать потом приходится взад-вперед. Работать надо лучше, вот и план. Совхоз — кто? Наша же земля, наши же машины, наши же люди… А мы обманом занялись, себя сами же и обманываем.

— Это что еще за обман? — резко бросил Щепак. — Чего ты мелешь! Ты о себе говори.

В зале загудели. Встал Лозовой, поднял руку.

— Тихо! — он откашлялся. — Калатозов, веди собрание.

— Правильно, дайте сказать, надо — так сам собьюсь, — продолжал Власов. — А обман, Михаил Петрович, такой, если о себе говорить: на свой трактор я акт о приемке с ремонта подписал в праздник. Вот с ним, с Трофимычем, оформляли, он скажет. Акт-то готов, а трактор еще без регулятора и фар стоит… И это не только у меня. Но я уж о себе, коли так.

— Правильно! — крикнул кто-то сзади Львова. — Даешь критику!

— Все у тебя? — спросил Калатозов, видя, что Власов уходит. Тот кивнул. — Кто следующий?

Выступили Савельев и тракторист из первой бригады Лапин. Говорили гладко. В зале уже начала устанавливаться равнодушная тишина, но последние слова Лапина насторожили всех. Он сказал:

— У нас не завод, а мастерские, и заводского порядка никогда не будет. Такие уж условия, и нечего нам болтать. Деревня есть, деревней и останется.

В зале зашумели. Львов увидел, как Трофимыч закурил и что-то сказал Лозовому. Тот не ответил. Калатозов постучал по графину, но шум не утихал. Встала Саша. Она слегка покраснела: первый раз ей приходится говорить перед рабочими. Это не в техникуме, здесь дело серьезное.

— Если мы будем рассуждать, как Лапин, то, конечно, порядка не будет никогда и ни в чем.

«Зачем она говорит? Все равно ведь уедет», — думал Львов.

— Будем таскать железки на пупах, — раздался насмешливый голос. — Деревня все выдержит!

— Товарищи, Власов сказал верно — все дело в нашем отношении к работе. Ведь и план надо. Что ж, можно сделать его просто. Бланки есть, бумаги хватает, взял и заполнил. А тракторы еще разутые стоят. Заведующий оправдывается: «испокон веков так ведется», «раньше так всегда было»… Я считаю — надо работать на совесть, честно. Не для отчета, не для цифры. Что значит — дать к празднику красивую цифру? С одной стороны — закрыть ведомости на ремонт, оставить тракторы без контроля, сляпать их кое-как, а потом в поле, в сев, их перебирать! А с другой — получить славу и премию. Ненужна нам дутая слава. Премия такая тоже. Я лично от таких премий — отказываюсь. Нечего себя обманывать, народные деньги переводить.

— Ну, народные тут ни при чем, — не выдержал Репейников.

— Нет при чем! Нечего нам моторы два раза подряд ремонтировать! — выкрикнули в углу. — Непорядок это!

Щепак решил вмешаться. Он встал, и все стихло.

— Можно подумать, что здесь новгородское вече, так сказать. Шумите. Ведь собрались-то комсомольцы, сознательные люди, рабочий класс…

— Какие это рабочие?! — иронически бросил Репейников. — Мальчишки, болтуны!

Щепак неожиданно быстро повернулся в сторону заведующего, секунду помедлил, пристально вглядываясь в его ухмыляющееся лицо, затем продолжал, повысив голос:

— Я говорю не об этом. Сказать так, значит, быть несправедливым, сводить все к пересудам, к склоке, — последнее слово Щепак произнес с особым нажимом. — И уж если говорить — то скажу: лучше наговорить лишнего, погорячиться, поспорить. Поматериться, черт возьми! Это лучше, чем сочинять от имени рабочих разные писульки. (Саша заметила, как при этих словах Щепака Репейников неожиданно побагровел, опустив голову, весь как-то сник, будто проколотый автомобильный баллон.) Бумага — хотя и молчит, но многое может разъяснить. Легче всего поддакивать да стравливать за спиной. — Щепак запнулся, понизил голос, остыл. — Я хотел сказать о ремонте. Трудности у нас есть. Есть и будут. Может, мы их когда и сами изобретаем… Но нельзя все валить на дядю. Ведь мы неплохо работаем. Только за последний год — на трех фермах смонтировали «елочки», механизировали все тока, по проекту главного инженера установлена в мастерских кран-балка… Но этого мало, надо трудиться все лучше — это закон нашей жизни. Только просить и жаловаться — нельзя. Помню, мы, старые комсомольцы, не жаловались, а на морозе, в степи, ремонтировали…

Щепак вдруг почувствовал, что все, что он говорит, — всем давно ясно. Он потерял мысль и, нащупывая ее, тянул время. Он повторялся. Но остановиться не мог. Наконец он разозлился и закончил неожиданно для себя грубо:

— Не жаловаться надо, не нянек просить, а рукава засучить да работать!

Щепак слегка покраснел, кивнул и сел. Забарабанил по стулу костяшками пальцев. В зале установилась тишина. Но в воздухе чувствовалось напряжение. Секретарь зачем-то постучал по графину, затем стал перебирать какие-то бумажки на столе. Видимо, ему попалась записка Львова, он повертел ее и передал Саше. Она прочитала, что-то быстро черкнула и передала в зал. Записка пошла по рукам к Львову. Тем временем Калатозов обратился к собранию:

— Так давайте, выступайте! Может, вы, Федор Трофимыч, что скажете?

Репейников вздрогнул. И неожиданно тут же покорно встал и начал говорить. Его мощная фигура в брезентовом комбинезоне закрыла полсцены. Заведующий говорил громко, как на митинге:

— Ругать заведующего — легко, так давно повелось. А на себя вот обратить внимание труднее. Директор очень правильно сказал, что мы в свое время в степи одним молотком…

— Это было раньше, — раздался голос Саши. — А теперь спутники летают — их, что же, тоже одним молотком делали?

В зале засмеялись. Особенно усердствовали мотористы. Репейников постоял минуту, пожал плечами и сел. И сейчас же вскочил моторист Иван Малеванный.

— Хватит нас молотком пугать. Мы должны культурно работать, как на заводах. Чем мы хуже? У нас вон инженеры есть — Вадим Петрович, Воронова… И мы не позволим, чтобы их «старина» затянула. По-новому надо работать, уважаемый Федор Трофимович!

Львов увидел, как Трофимыч поднялся, но Лозовой положил на его плечо руку, и тот сел. Иван говорил долго. И никто ни разу его не прервал. Кончил он так:

— Это первое собрание такое, а то все одни мероприятия были. Ну, а уж коль без них нельзя — я от имени мотороремонтного цеха заявляю: наш цех начинает с этого дня борьбу за звание цеха коммунистического труда. И это не слова, вы знаете, за последние дни мы работаем без брака. Но мы говорим, что ни одного мотора цех не выпустит без разрешения вот ее, Вороновой.

Мотористы захлопали, их поддержали остальные. Когда собрание успокоилось и Малеванный сел, встал моторист Линьков и сказал, немного смущаясь:

— Иван забыл сказать, что все мы решили учиться, а сам Иван будущей осенью будет сдавать в техникум.

И в зале вновь дружно зааплодировали. Щепак посмотрел на Лозового, тот улыбнулся, Репейникова рядом с ним не было. Щепак провел взглядом по залу и увидел, как серый комбинезон заведующего мелькнул в дверях. Щепак посмотрел на инспектора. Он улыбался как-то неестественно, преувеличенно растягивая губы. Шатков понял взгляд Щепака по-своему: да, надо, конечно, выступить. Но что говорить? Сейчас Виктора занимала одна мысль: как бы выполнить личное задание; если он не уедет с Сашей, значит, все, о чем он мечтал и ради чего хитрил и столько притворялся, — все это рухнет. Львов, конечно, не выступит. Надо идти в бой самому. Виктор встал:

— Позвольте пару слое? Вопрос, поднятый здесь о ремонте, очень важен. Я из-за краткости командировки не смог детально разобраться. Но мне многое ясно. Управление будет поставлено в известность о приписках. Безусловно, виновные понесут наказание… Меня удивляет одно, как руководители хозяйства — опытные, знающие люди — доверили, отдали на откуп контроль за качеством и приемом машин молодому контролеру? Кто персонально отвечает за качество ремонта? Контролер…

Поднявшийся шум не дал ему договорить. Сзади, от дверей, пронесся к сцене Колька Стручков.

— Тише! — почти заорал он. — Тише! При чем здесь Саша? — он тут же спохватился, увидев замелькавшие на лицах улыбки. — Я хотел сказать — Воронова. Она же акты не подписывала! Так чего зря на человека клепаете?! Молодой — старый, опытный — неопытный: зачем делить, выискивать козлов отпущения… Не о том у нас речь-то! Разными календарями живем.

Колька в упор надвинулся на Шаткова. Виктор развел руками и сел:

— Простите, я не то хотел оказать…

— Прощаю, — серьезно ответил Колька и под хохот всего зала слез со сцены. Львов увидел, как Шатков что-то пытался сказать Щепаку, но тот не слушал. Щепак смеялся неожиданно весело, открыто, вытирая глаза ладонью. Саша сдержанно улыбалась и перешептывалась с Мурзакаевым. Тот опустил глаза, прикрыл рот рукою и только согласно кивал головой. Саша мельком взглянула в зал и опять отвернулась к Мурзакаеву. О чем они шепчутся? Львов даже пожал плечами. Неужели она не уедет? Почему хитрый старик отослал Шаткова с приказом к нему? На что намекал Щепак, когда говорил о «писульках»? Или это анонимка? Или приказ? А здорово Колька «резнул» — молодец! Э, надо было выступить… А вдруг уедет? А если подойти и сказать, оглушить: люблю? Нет, лучше написать. Или сказать… А вдруг поздно? Все молчал — и на тебе! Что же делать?! Что делать?

Калатозов устал стучать «деловым» карандашом по графину, вытащил штангенциркуль и ударил им по столу. Смех уже стихал и сразу оборвался.

— Товарищи комсомольцы! Надо уважать собрание, выступать организованно. Высказывать предложения по существу. Вот как сделали мотористы. — Калатозов отметил, что его все-таки слушаются. В зале уже не курили. Выкриков тоже не было. — Все, кто желает высказаться, — пожалуйста. Но порядок прежде всего. Так. Не все сразу… Слово имеет товарищ Лозовой.

Собрание продолжалось.