Берегите весну

СНЕГ ИДЕТ

Солнце, красное и замерзшее, поднималось медленно, нехотя. Задувал ядовитый, морозный ветер, переметая по растрескавшейся дороге сугробины искристого, колючего снега. Тяжелые фиолетовые тучи наползали с юга, стараясь укрыть землю и небо от холода. Газик быстро проскочил улицы совхоза и запетлял по дороге мимо ометов, оврагов, телеграфных столбов, как заяц, спасающийся от охотников. В газике, кроме Шаткова, было еще двое: Саша да за рулем Колька Стручков. В железной, с брезентовым верхом коробке стояло молчание. Виктор вдыхал открытым ртом снежный степной воздух и искоса поглядывал на Сашу.

Саша, казалось, полностью была поглощена дорогой. Справа, сквозь все усиливающийся поток снежинок, промелькнули темные постройки фермы. Той фермы, где всего несколько месяцев назад так некстати отказал движок. Саша прислушалась, но ничего, кроме мерного шума двигателя и скрипа «дворника», не было слышно… Она сидела, отодвинувшись в самый угол. Газик стремительно рвался вперед. Теперь и справа и слева бежала ровная, пустынная степь. Снег налипал мелкими точками на ветровое стекло, и стеклоочиститель еле успевал выбирать чистый конус. Мерно и четко работал двигатель…

— Хорошо идем, — не оборачиваясь, сказал Стручков. — Скоро станция.

Сидящие сзади промолчали, и Колька недоуменно пошевелил плечами. Дорога расширялась и перешла в продуваемое со всех сторон шоссе. Местами машина проходила по бесснежным, покрытым обледеневшей галькой, участкам; шины с хрустом разбрасывали гравий, и он дробно отстукивал по кузову марш.

Когда газик подскочил к перрону — поезд уже стоял. Виктор подбежал к окошечку кассы. Через черные железные прутья белело сонное лицо кассира. Виктор вынул из кармана деньги и обернулся к Саше:

— Итак, я беру два. Остальное — несущественно.

На перроне ударили в колокол.

— Я сказала: нет.

— Не дури. Ты же подводишь меня, — Виктор взял от кассира два желтеньких кусочка картона. — Плюй на все. На твоей стороне закон. Раз-два — и мы пассажиры!

— А если я не хочу — пассажиром?

Виктор нервно вертел билеты, тасовал их, как карты:

— Я не узнаю тебя, Саша, Сашок, — ты стала какой-то злой.

— Может быть, — Саша слегка улыбнулась. — Опоздаешь…

— Да-да, время. Ну, что ж, значит… — Виктор улыбнулся почти спокойно, — до свиданья, друг мой, до свиданья, милый мой, ты у меня в груди…

Виктор сунул билеты в карман, перевел дыхание:

— А дальше я забыл…

Колокол ударил два раза. Когда хочешь сказать много — всегда молчишь. Виктор зло взглянул на кассира. Окошечко захлопнулось.

— Ну, прощай, Саша!

Саша сняла варежку и протянула руку. Виктор искоса повел глазами в зал. На пухлых мешках сидела пожилая женщина в черном полушубке и сверлила их глазами. Виктор загородил Сашу и поцеловал. Саша слабо отклонилась, поцелуй пришелся в щеку. Горячую, пахнущую снегом.

Пронзительно взвыла сирена.

— Опоздаешь, — еще раз сказала Саша. Молча, сопровождаемые пристальным взглядом женщины в черном полушубке, они вышли на перрон. Поставив ногу на подножку вагона, Виктор наклонился к Саше и сказал, чувствуя, что говорит он не то, что хотел, не то, что надо.

— Вот и время работает уже не на нас…

Поезд дернулся и неумолимо стал набирать скорость.

— Как же так? Саша!..

Перестук колес заглушал, рвал слова. Вагон мотало на стрелках. Саша стояла одна на заснеженном перроне. Одна. Худенькая фигурка в коротком пальто, упрямые волосы на лбу, поднятая рука без варежки. Если бы она крикнула хоть что-нибудь: он спрыгнул бы. Спрыгнул и остался. Он не смог ее убедить. Почему? Не рассчитал силы? Не хватило времени? В чем-то он все же просчитался…

— Молодой человек, — послышался сзади Виктора резкий, какой-то металлический голос, и он вздрогнул, — стоять в тамбуре запрещено.

— Да, да, опасно для жизни, — невесело пошутил Виктор.

А снег все шел, царапал вагонное стекло и закрывая бегущую наперегонки с поездом спокойную, ровную, безмолвную степь.

…Колька приоткрыл дверцу и смахнул перчаткой снег с сиденья:

— Транспорт подан, как всегда, вовремя!

— Поехали, — сказала Саша и лукаво улыбнулась. — Закрой дверцу, а то я могу маникюрчик испортить.

Колька захлопнул дверцу, нажал на стартер…

Минут двадцать ехали молча. Газик шел ровно, спокойно покачиваясь на снежных волнах. Вот так же всего четыре месяца назад вместе с Колькой Саша впервые ехала в совхоз. Четыре месяца! Ехала в первый раз… А может, именно сейчас она едет в первый раз?

— Не замерзла? — повернул голову Колька. — Я тулупчик захватил.

Саша не успела ответить. Она увидела впереди темнеющий предмет. Что появилось на дороге, она, как ни вглядывалась, разобрать не могла: мешал все усиливающийся буран. Колька сказал:

— Какой-то чудак… кажется, на мотоцикле? Занесет и амба.

Подъехали ближе. Наклонясь над мотоциклом, стоял спиной к ним какой-то человек. Вот он обернулся — все лицо залеплено снегом.

— Вадим Петрович! — Колька затормозил так резко, что Саша чуть не стукнулась о ветровое стекло. Колька выскочил и сразу утонул по колени в снежном месиве. Он о чем-то переговорил со Львовым. Показал на машину. Львов зачем-то ткнул Кольку кулаком в грудь. Затем они открыли кузов и втащили туда мотоцикл. На баке, моторе и раме его застыли капли маслянистого пота. Задняя дверца из-за торчавшего колеса мотоцикла осталась открытой. В газике сразу стало холодно. Саша пересела назад, уступив Львову место. Но Львов сел рядом с ней. Колька вытащил спрятанный под сиденьем потрепанный тулупчик и набросил на них.

Немного побуксовав, газик рванулся в снежную завесу. Саша с любопытством взглянула в мокрое от снега лицо инженера.

— Мотогонки на льду?

Львов не ответил.

— Что произошло? — Саша почему-то встревожилась.

Встречный ветер свободно свистел через кабину, большой, полукруглый воротник тулупчика сразу заиндевел. Львов медленно вытащил из-под пальто конверт, пошевелил задубевшими от мороза губами, и Саша скорее отгадала, чем услыхала:

— Прочитай…

Но не успела Саша протянуть руку, как ветер выхватил конверт, прилепил его на миг к раме мотоцикла, а затем выбросил наружу, закрутил и спрятал его в снежной, бушующей мгле.

— Ой! — вскрикнула Саша, и Колька обернулся. Львов рукой показал ему: дай закурить. Колька передал ему пачку «Беломора» и спички. Тут только Саша заметила, как замерз Львов: его лихорадило, щеки горели, красные пальцы дрожали и никак не могли зажечь спичку. Саша взяла у него коробок, зажгла сразу же. В это время газик, как по заказу, сбавил ход. Саша повернула голову и увидела в зеркальце хитро прищуренный глаз Стручков а. Львов жадно затянулся. Газик прибавил ход. Колька молча протянул руку и свернул зеркальце так, что в него теперь смотрела одна молочная пелена. Снег шел уже так густо, что невозможно стало отличить, где кончается степь и где начинается небо.

— Скажи, что случилось? — тихо спросила Саша.

Львов строго и, как ей показалось, зло взглянул ей в глаза:

— Я люблю тебя! Черт возьми! Лю-блю! — как-то почти шепотом заорал он. И на прикушенной губе (газик бросило в сторону) выступила кровь.

— Молчи… Я знаю. Ты слышишь? Я знаю, сумасшедший мой, главный инженер!

А снег все шел. Густо падали белые хлопья. Саше казалось, что снег уже не такой, как утром. Утром шел мелкий, колючий и холодный, а сейчас падал крупный, нежный и теплый… Саша сидела рядом со Львовым, и ей хотелось только одного: ехать так все дальше и дальше, не останавливаясь, чтобы дорога эта никогда не имела конца.