Без названия

11

«Кто-то из них врет — либо Жадан и Чаусов, что были в день и час убийства на выставке мебели, либо Огановский, утверждающий, что был там в это же время», — мысль эта донимала Киру несколько дней, пока она не решила назначить повторную встречу. Начала она с Чаусова. Он пришел в том же костюме, такой же худой, с нервным, несколько осунувшимся, как ей показалось, лицом. Но начала Кира с другого:

— Алексей Ильич, я хочу разобраться в датах, выстроить их последовательно. Вам знакома эта книга, — она показала ему книгу американца Дж. Бэррона «К истории ювелирного дела», изданную в Нью-Йорке в 1960 году.

Он полистал книгу, Кире показалось, что Чаусов побледнел, охрипшим голосом он произнес:

— Я об этой книге не знал… Как же так?.. Как она прошла мимо меня?! Откуда она у вас?

— Я взяла ее в библиотеке Академии наук.

— Боже мой, как она прошла мимо меня?! — повторил он сокрушенно.

— А вот из нее цитата. Сэм Шобб пишет Диомиди: «Вы правы, с оказией передавать письма безопасней и надежней. Я совершенно не согласен с Вами, что Ваши эскизы — мертворожденные дети. Уверен, придет время и появится возможность воплотить эти эскизы в материале. Я об этом думаю…» Письмо это, датированное августом 1947 года, опубликовано в 1960-м. В каком году, по словам Гилевского, он возвратил пакет дочери Диомиди? — спросила Кира.

— В 1965-м, вроде так он говорил.

— Таким образом письмо Шобба опубликовано за пять лет до этого?

— Да.

— В 1966 году вышла книга Гилевского «Сравнительное исследование», т. е. через год после того, как он, по его словам, возвратил пакет дочери Диомиди. Но в книге ни слова о пакете. Хотя автор, казалось бы, должен был хоть как-то упомянуть о нем: либо существуют письма и дневники Диомиди, либо их нет, либо они в музее, либо переданы дочери Диомиди. Никакого упоминания, будто пакета вообще не существовало. В 1971 году по решению обкома сейф был открыт. Пакета там не оказалось. В первых двух изданиях книги профессора Самарина он упоминается, как хранящийся в музее. В третьем, посмертном, которое редактировал Гилевский, этой упоминание исчезло. Вы обращали внимание Гилевского на эту странность?

— Обращал.

— Что он ответил?

— Что Самарин, мол, заблуждался, но из уважения к нему Гилевский не стал настаивать на исправлении, а когда Самарин умер, в третьем издании, дескать, восстановил истину и убрал это заблуждение.

— Как по-вашему, каким образом письмо Сэма Шобба могло попасть к американскому автору до того, как пакет был передан дочери Диомиди.

— У меня есть ответ на эту загадку.

— Какой?

— Пакет никуда не пропадал, не передавался в Фонд имени Драгоманова, не возвращался дочери Диомиди. Он оставался в руках Гилевского.

— Да, но в сейфе его не было, — сказала Кира.

— Мало ли куда он на время мог перепрятать пакет, а потом опять вернуть его в сейф, куда годами никто не заглядывал. Допускаете ли вы, что имея столько лет возможность вскрыть пакет, Гилевский удержался от соблазна? Если еще иметь в виду, что он был помешан на Диомиди.

— Да, но ведь сейф можно открыть только двумя ключами, один из которых у директора музея.

— А вот на эту загадку я ответить не могу, — Чаусов был подавлен скорее всего тем, что он, считавший себя лучшим знатоком публикаций, связанных с именем Диомиди, не имел понятия о книге Дж. Бэррона, вышедшей в Нью-Йорке; и еще, вероятно, вопросом: каким образом письмо Сэма Шобба к Диомиди, которое скорее всего находилось в пакете, попало к американскому автору. Если бы оно хранилось в другом месте, то было бы опубликовано давным-давно, ибо написано еще в 1947 году! И не только опубликовано, но и расцитировано!..

Кира наблюдала за Чаусовым. Он был выбит из колеи, обескуражен. И она подумала, что сейчас самое время приступить к главному.

— Надо кое-что привести в соответствие, Алексей Ильич, — начала Кира. — Первый вопрос: скажем, если вам надо пройти в музей этнографии и художественного промысла, вы покупаете билет?

— Нет. Я много лет там проработал, вахтерша Фоминична меня хорошо знает.

— Значит, если бы вы вошли туда, когда проходило шесть-семь посетителей, она могла и не обратить на вас внимания?

— Скорее всего.

— Хорошо. В тот день, когда вы говорите, вы были на выставке мебели, там было много народу?

— Не очень.

— Если бы там в это время находился какой-нибудь ваш хороший знакомый, скажем, Огановский, могли ли бы вы его или он вас не заметить?

Чаусов задумался, затем спросил:

— А что, Огановский был там тогда?

— Когда «тогда»? — спросила Кира.

— Ну… в этот день… в это время.

— Вы не ответили на мой первый вопрос.

— Пожалуй, мог и не заметить.

— А вот Огановский утверждает, что не заметить вас и Жадана, если бы вы находились там, невозможно. Народу почти не было. Впрочем, это легко проверить по количеству проданных в тот день билетов. Ведь это было уже перед самым закрытием выставки, конец дня. Кроме того, есть возможность устроить вам и Жадану очную ставку с Огановским.

Чаусов умолк. Она ждала, давая ему возможность принять какое-то решение. Наконец, сглотнув ком, Чаусов тихо вымолвил:

— Я не был на выставке.

— А Жадан?

И снова пауза.

— Я спрашиваю, Алексей Ильич, а Жадан был?

— Не знаю.

— Где же все-таки вы были в интересующее меня время?

— Я не могу вам этого сказать.

— Что так? Уж не замешана ли тут женщина? — усмехнулась Кира.

— Да.

— Боже, какие банальности! Сейчас вы скажете, что она замужем, что вы, как джентльмен не можете назвать ее имя.

— Именно так.

— Пошловато получается, как из дурного романа, Алексей Ильич. Но если вы не назовете ее, и я не смогу ее допросить, ваше алиби не стоит и выеденного яйца. Вы это понимаете?

— Понимаю.

— Итак?

— Ее зовут Виктория Петровна Непомнящая.

— Где она работает?

— Лаборанткой на химкомбинате. Комбинат в должниках, и многих сотрудников отправили в неоплачиваемые отпуска. Ее тоже.

— Кем и где работает ее муж?

— Он инженер в «Энергосетьинспекции».

— Часто бывает в командировках?

— Да.

— И в этот раз?

— Да… Я прошу вас только, если будете встречаться с нею, постарайтесь так, чтоб муж не знал, не впутывайте ее.

— Насчет не впутывать, — все будет зависеть от вашей и ее правды или неправды… Домашний адрес Непомнящей и телефон, если есть.

Он назвал.

— Значит, вы пришли, зная, что муж в командировке?

— Да.

— В котором часу?

— После пяти вечера.

— И пробыли там до?..

— Начала десятого.

— Откуда вы знали, что муж в командировке?

— Она сказала.

— Она знала, когда он должен вернуться?

— Надо полагать.

— Итак, вы пришли и?..

— Поужинали.

— С выпивкой?

— Немного.

— Что вы пили?

— Коньяк.

— Какой?

— «Десна».

— Бутылка была початая?

— Нет. Я по дороге купил.

— Дальше.

— Слушали музыку. У них есть двухкассетник.

— Какую?

— Концерт Хулио Иглесиаса.

— Потом.

— Смотрели кино по видео.

— Какое?

— «Путь Карлито»…

— Сколько раз вы наливали коньяк в рюмки себе и Непомнящей?

— Четыре-пять раз.

— Кто ставил аудиои видеокассеты? Она?

— Нет, я.

— О финальной части вашего времяпровождения можете умолчать… Кассеты вы с собой принесли?

— Нет, кассеты были у нее… Вы разрешите напиться? — он утер платком лоб и посмотрел на графин с водой.

— Разумеется. Можете налить себе.

Она смотрела, как он жадно пил, как дергался кадык на его худой шее. Он поставил стакан на место, приложил платок к губам.

— Подпишите протокол, Алексей Ильич. На сегодня хватит…

Когда Чаусов вышел, Кира задумчиво посмотрела в окно, на глаза ей попался графин со стаканом, из которого пил Чаусов. «На всякий случай», сказала себе Кира и вытянула салфетку из-под вазочки с цветами, стоявшей на подоконнике, осторожно взяла стакан, завернула в салфетку и спрятала в сейф…

Жадан, юркий, маленький, сидел напротив и демонстрировал хорошее настроение — улыбался. Киру раздражала эта улыбка, она сразу сказала:

— Есть некоторые неувязки, Святослав Юрьевич.

— А именно? — ироническим тоном спросил он.

— В тот день, 21-го июня, после семнадцати часов, как вы утверждаете, вы вместе с Чаусовым были на выставке мебели.

— Были, были. Прекрасные образцы!

— В тот же день и в то же время там был и скульптор Огановский. Вы его видели?

Жадан словно споткнулся:

— Да… то есть нет.

— Так да или нет?

— Нет.

А вот Огановский уверяет, что если бы вы там были, не увидеть друг друга вы не могли.

— Почему? — лицо и шея Жадана покрылась красными пятнами.

— Экспозиция развернута так, что знакомые люди обязательно увиделись бы. И народу в тот день было мало — десять-пятнадцать человек. Но и это еще не все. Чаусов изменил свои показания: он заявил, что не был там с вами в тот день. Хотите очную ставку с ними — Огановским и Чаусовым?

— Как не был?! Мы же… Что же теперь?! — он растерянно заерзал на стуле. — Что же он!..

— Вы хотите сказать, что вы с ним договорились, а теперь он умыл руки.

— Этого не может быть! — взвизгнул Жадан.

— Всякое может быть, Святослав Юрьевич.

— Сволочь он! Что же я теперь… В какое положение…

— В плохое. Так были вы на выставке мебели в тот день или не были?

— Ну не был, не был!

— Зачем же врали?

— Так получилось, случайно… шутя получилось…

— А где вы были?

— Дома сидел! Весь вечер!

— Это плохое алиби. Кто может подтвердить, что вы сидели дома?

— Никто.

— Это совсем плохое алиби.

— Так что же мне делать?

— Говорить правду.

— Да правду я говорю, поверьте!

— Трудно мне вам теперь верить.

— И что же будет? — тихо спросил Жадан.

— То, что и должно быть…

«Что-то проклюнулось или я увязаю? — подумала Кира после ухода Жадана. — Их новые версии алиби придется проверять, с Чаусовым проще, с Жаданом сложнее…» И еще она вспомнила намек Долматовой на хромого Пестерева. Его алиби вообще очень трудно проверить. Ехать в Белоруссию искать его напарников по байдарочному путешествию по Днепру? Как зацепиться за Пестерева, Кира понятия не имела. Никаких зацепок!

Жадан понесся к Огановскому в мастерскую. Тот стоял у раскрытой фигуры всадника. Руки Огановского были в глине. На звук открывшихся ворот он оглянулся.

— Ты чего прискакал? Я работаю. У меня неприемное время, — сказал Огановский, продолжая шлепать по мокрой глине.

— Ты подумай, какая сволочь! — крикнул Жадан. — И захлебываясь, рассказал, что произошло. — Мы же с ним шутя, как в игре, придумали себе алиби! Я ей соответственно и наврал!

— Врать нельзя, мужик. Этому в детсадике еще учили, — равнодушно сказал Огановский. — Теперь она не будет верить ни одному твоему слову. Не с той ноги, брат, плясать пошел.

— Конечно не будет верить! И я бы не поверил!

— А может и вправду вдвоем вы и пристукнули Гилевского?

— Пошел ты! А может это ты! Говоришь, был на выставке мебели? А кто тебя там видел? То-то! Если она начнет тебя потрошить, как ты докажешь, что ты там был?!

— Слушай, Славка, я занят, ты мне мешаешь. Заходи вечером на чашку чая, большего ты не заслуживаешь сегодня, поговорим, — он повернулся спиной к Жадану, вытирая тряпкой руки.