Блаженная (СИ)

ГЛАВА 11. Перестаньте говорить загадками!

Я решительно пресекла попытку вести меня под руки, относительно бодрым шагом вышла из театра и спустилась по лестнице, споткнувшись всего раз.

Плюхнувшись на скамейку возле входа, я заметила, что Аркадий испарился где-то по дороге. Я сделала слабую попытку последовать его примеру и шмыгнуть обратно в театр, но не тут-то было.

— Десять минут на воздухе! — строго сказал Вадим, — Минимум. Как врач говорю.

— Все нормально со мной!

— Обморок был глубокий. Вам, барышня, сердце бы проверить.

Я бросила на него злобный взгляд и снова попыталась улизнуть.

— Хочешь обследоваться? Устрою. — пригрозил Вадим, возвращая меня на скамейку.

— Ненавижу врачей. — пробурчала я себе под нос.

Вадим пропустил мой выпад мимо ушей.

— Раньше такое бывало?

— Не бывало. — мрачно отрезала я.

— Предвестники? Дурнота, головокружение?

— Ну, было… — неохотно призналась я, — Как в тот раз.

— Тот раз? А говоришь, не бывало.

— Я тогда в обморок не падала. А в глазах темнело. Когда ширму уронила.

— Оба раза на сцене… — задумчиво протянул Вадим.

— Опять мистики нагоняешь?

— Я бы на твоем месте не паясничал.

Его тон не предвещал ничего хорошего. В воздухе запахло грозой, точнее больницей. Ну уж нет, здесь ему не виварий. Я решительно поднялась со скамейки.

— Все. Десять минут прошло. Пойду-ка я поработаю. Если опять хлопнусь в обморок, запишусь к тебе на прием. — попыталась я пошутить и занесла ногу на первую ступеньку.

— Не хлопнешься. — уверенно сказал он мне в спину.

С чего бы такая перемена? Минуту назад он угрожал мне обследованием. Я притормозила, но не обернулась.

— Почему ты так уверен?

— У тебя сцена с Аркадием?

— Да.

— Значит не хлопнешься.

Я обернулась к Вадиму, но ногу со ступеньки не убрала.

— Почему?

— Потому что не с Каргопольским.

— В каком это смысле?

— Во всех.

Поколебавшись немного, я сделала пару шагов обратно к скамейке и остановилась на безопасном расстоянии.

— Говори, раз начал.

Вадим откинулся на спинку, положил ногу на ногу.

— Борис Павлович… не совсем обычный человек. — Пауза. — Он умеет оказывать особое влияние на людей, вроде тебя.

— Что за люди “вроде меня”?

— Сверхчувствительные. Восприимчивые.

— Мерси. Но комплимент сомнительный. И хватит говорить загадками!

— Почему ты согласилась уехать из Питера в эту глушь? Как он тебя убедил?

— В первый раз не согласилась. Если честно, он меня даже немного напугал. А потом… у меня изменились обстоятельства. Каргопольский был не при чем. Он просто вовремя появился и… Да что я оправдываюсь! Это было мое решение. И я о нем не жалею.

Вадим смотрел на меня с грустной улыбкой, как мудрый дедушка на капризную трехлетку.

— Он так или иначе добивается своего. Кстати, не только с тобой. Со всеми, насколько я успел заметить.

— И с тобой?

Вадим кивнул, многозначительно глядя на меня.

— Ты хочешь сказать, что находишься здесь не по своей воле?

Вадим бросил взгляд на часы, поднялся со скамейки.

— Мне нужно в больницу. Мы вернемся к этому разговору. А пока запомни, что я сказал. И будь осторожнее.

И пошел по дорожке в сторону больничного корпуса. Я смотрела ему вслед и боролась с желанием броситься за ним и получить ответ на свой вопрос. Но рассудок одержал верх — ясно же, что ничего он сейчас не скажет. Так пусть не думает, что я заглотила его наживку вместе с крючком.

Я медленно поднялась на крыльцо. Мне показалось, что кто-то добавил ступенек к лестнице. И к сегодняшнему дню добавил еще один. Еще сегодня утром я сидела в кафе с Мишкой. Или это было неделю назад?

— “ Никогда не поддавайся на провокации!” — говорила Тине бабушка. Но Тина, как обычно, плохо слушала…

— Молчи. Без тебя тошно. И сил нет. Это все Вадим со своими намеками. И Борис Палыч. И Король Мечей. Два раза мне сегодня попался.

— Второй раз тебе его вручил Каргопольский. Не наводит на мысли?

— Наводит, не беспокойся.

— Ты совсем забыла о Короле Пентаклей.

— Не забыла. Он мне не опасен. Он из Ликиного расклада.

— Ты в этом так уверена?

— Ты тоже будешь говорить загадками?

— Буду. Иначе ты не научишься думать своей головой. И хватит уже пялиться на галерею. Там ответа не написано.

— А где написано?

— А ты подумай. Может догадаешься…

— Хватит мне голову морочить! Я репетировать иду.”

***

Люди идут в актеры ради возможности побыть тем, кем не являются и никогда не станут. Чтобы играть людьми как пешками, надо родиться режиссером, и моя героиня, маркиза де Мертей, как раз такая. Гениальный кукловод, непревзойденный мастер любовных интриг.

А я не режиссер, я актриса. Исполнитель чужой воли. Я прямая, как трость кукловода и послушная, как марионетка. И в любви мне не не везет, и до интриг мне дела нет.

Может, если я побуду в шкуре этой манипуляторши, то возьму у нее на заметку парочку приемов. Они бы мне сейчас очень пригодились.

Репетируем первую часть сцены. Моя героиня уговаривает Вальмона, своего бывшего любовника, соблазнить дочь своей подруги, чтобы досадить другому любовнику, который посмел ее бросить, чтобы жениться на этой самой дочери. Вот это замысел! Я бы до такого в жизни не додумалась.

Сцена идет хорошо. Аркадий молодец, с ним легко и интересно. Отличный партнер.

Говорить гадости и колкости мне не привыкать. Это я как раз умею.

И чувства женщины, которую бросил любовник я буду помнить всю жизнь. Мне остается только представить на месте юной и трепетной Сесиль монументальную Регину. Сложно, но можно. Зато реплики звучат убедительно. Если бы я могла сейчас отомстить Регине так, чтобы она загремела в монастырь в результате моих интриг… Год назад я бы не задумалась над ответом. А сейчас? Не знаю. Наверное, я изменилась за этот год.

— Стоп! — крикнул Каргопольский. — Господа, это хорошо, но очень плоско. Мне не хватает второго дна.

Мы с Аркадием переглянулись и одновременно уставились на Каргопольского, хлопая глазами.

— Аркадий, кто любовь твоей жизни?

— Э-э-э…

Аркадий бросил вороватый взгляд в сторону кулис.

— Я не про Яну спрашиваю. Кого любит Вальмон?

— Ну… мадам де Турвель.

Каргопольский вскочил с кресла, прошелся взад-вперед вдоль сцены, остановился напротив нас с Аркадием и произнес:

— Турвель — пешка. Случайная фигура. На ее месте могла оказаться любая другая. А любит он ее! — он ткнул пальцем в моем направлении, — Я хочу, чтобы ты играл это так.

— Как скажете. — пожал плечами Аркадий и пристально посмотрел на меня, будто искал что-то, за что меня можно полюбить. Я состроила ему рожу.

— Тина, кого любит твоя героиня больше всех на свете?

— Себя. — ответила я уверенно.

— А я хочу, чтобы его, — Каргопольский ткнул пальцем в Аркадия, — Все истории о своих любовниках она рассказывает, чтобы сделать ему больно. И все свои мерзости она творит чтобы ранить его и в конечном счете убить. Ведь это она, по сути убивает его на дуэли, а не тот глупый мальчик. Это ее месть за то, что он посмел полюбить другую. Она жестокая гадина. Но она любит его. Понимаешь?

На этих словах он подошел к сцене, запрокинул голову, глядя на меня снизу вверх.

— Понимаю. — честно ответила я. — Можно играть ее так.

— Нужно играть ее так! Тогда она перестанет быть абсолютным злом.

И станет женщиной, раненной в самое сердце. Тогда зритель будет ей сопереживать.

В жестком, белом свете софитов, направленых на авансцену, его обычная бледность казалась неестественной, неживой. Глаза, обычно похожие на уголь под слоем льда, увлажнились, словно затаенное в глубине пламя растопило хрупкую ледяную корочку.

Я неуверенно взглянула на Аркадия. Смог бы он ранить меня в самое сердце?

— Но перед смертью Вальмон говорит, что любил только Турвель… — возразил Аркадий.

— Он врет. Это его ответный удар маркизе. Он знал, что ей передадут его предсмертные слова. Он хочет, чтобы она страдала остаток жизни… — его взгляд потемнел, лицо осунулось. Мне показалось, он в одну секунду постарел на сто лет.

— Страдала без возможности что-то исправить… — тихо и печально закончил он, глядя мимо нас.

Мне стало не по себе.

— Играем любовь вперемешку с ненавистью. — сказала я, чтобы прервать его молчание.

Каргопольский ожил, энергично тряхнул головой.

— Правильно! Так всегда и бывает. Одно неотделимо от другого. Вы, ребята, любите друг друга до умопомрачения. Пробуйте!

Он сел в первый ряд, подался вперед, уперев локти в колени. Глаза его мрачно светились из-под нахмуренных бровей.

Я подумала, что неспроста он выбрал пьесу, которой не было и быть не могло в репертуаре “Вороньего гнезда”. Ее попросту не существовало в девятнадцатом веке. И эта жуткая женщина, маркиза де Мертей, для него и убийца и жертва. И чем-то она ему близка…

***

Каргопольский выжал из нас с Аркадием все соки. Мы уползали со сцены, как отравленные тараканы — зигзагами и пошатываясь. Я переобувалась, вяло размышляя, стоит ли мне сначала опустошить холодильник, а потом плюхнуться в ванну, или наоборот. А может пропустить оба пункта и сразу рухнуть в кровать?

Ладно, пока доберусь до моей норки, решение созреет.

Главное — этот бесконечный день близится к завершению.

— Тина, мы можем поговорить?

Я как раз запихивала балетки в сумку, и от неожиданности сунула одну мимо. Каргопольский поймал ее на лету, вручил мне. Я приняла ее осторожно, словно он передал мне горячий утюг, запихнула в сумку.

Я твердила себе, что не стоит принимать близко к сердцу слова Вадима — мало ли, что ему померещится. Но невольно держала дистанцию между собой и Каргопольским и избегала встречаться с ним взглядом.

— Поговорить? О маркизе? — я с преувеличенным вниманием занялась молнией на сумке.

— Нет. О вас. И обо мне.

Этого еще не хватало!

— М-можем, наверное, но…

— Я понимаю, вы устали, но, видите ли, пока вы были без сознания… кое-что случилось.

Я изобразила на лице знак вопроса.

— Вы открыли глаза, произнесли одну фразу и снова отключились.

— Какую фразу?

— “Не вздумайте впутывать Тину.” — медленно и значительно произнес Каргопольский.

Я пожала плечами.

— Это должно что-то значить?

— А как вы сами думаете?

— Думаю, это бред. Мало ли что человек бормочет в бессознательном состоянии… Я ничего не понимаю.

— Я понимаю. И еще один человек понял, как мне показалось.

— Какой человек?

— Я не могу сказать, пока сам не буду уверен. Я ведь сам, дурак, проболтался…Дело в том… — он оглянулся по сторонам, — вы это слышали? Там… — он кивнул в сторону входных дверей, — паркет скрипнул…

— Я не слышала.

— Прошу вас, зайдемте ко мне. Я не хочу, чтобы нас подслушали.

— Борис Павлович, может быть лучше завтра? — без особой надежды проныла я.

— “Завтра, завтра, не сегодня…” — попытался пошутить Каргопольский, но, наткнувшись на мой мрачный взгляд, сменил тон:

— Я прошу вас об одолжении, Тина.

Я пожала плечами, вздохнула.

— Хорошо…

Запустив меня в свою каморку, Борис Павлович запер дверь, выключил весь свет, оставив гореть лишь жутковатую настольную лампу в виде яйца на птичьей ноге.

Видя такие приготовления, я пожалела, что так легкомысленно согласилась на разговор. Я никогда не видела Бориса Павловича в таком волнении.

Молча указав мне на кресло для посетителей, он несколько раз прошелся по кабинету, остановился возле стены, сплошь увешанной потемневшими от времени черно-белыми фотографиями в рамках.

Машинальным движением он потянул за цепочку на жилете, вытащил часы, несколько раз щелкнул крышкой, вернул часы в жилетный карман, снова вытащил. Сел на диван.

— Много лет назад я совершил… ужасный поступок. — глухо начал он, глядя на циферблат, — И теперь обречен расплачиваться за него. Каждый день.

Мне стало холодно при мысли, что мы вдвоем в пустом театре, в звуконепроницаемом кабинете с запертой дверью. Каргопольский поднял на меня глаза.

— Вы — единственный на свете человек, кто может мне помочь. Возможно, вы не захотите, учитывая то, что я вам только что сказал, и что скажу позднее… Но пока вы не поможете мне, ваша жизнь будет в опасности.

— То есть… С самого начала… Вы притащили меня сюда… Вы… — я не могла подобрать слов от возмущения.

— Я согласен со всем, что вы скажете. Я еще большее чудовище, чем вы можете представить. И бог знает сколько людей пострадает из-за того, что я совершил.

Мне хотелось запустить в него этой мерзкой лампой. Но что толку?

— Что вы сделали? — мой голос внезапно сел, и грозный вопрос прозвучал жалко.

— Я все вам расскажу. Но сначала…

— А моя бабушка? — осенило меня, — Это… тоже вы?

Каргопольский медлил с ответом, но мне было этого достаточно.

Я вскочила, метнулась к двери, несколько раз дернула ручку, осознавая всю бессмысленность этого действия. Но что мне еще оставалось?

— Я не убивал вашу бабушку. — спокойно произнес Каргопольский. — Ее здоровье и благополучие было для меня ценнее моего собственного. Так же как и ваше. Со мной вы в полной безопасности.

Моя голова шла кругом. Я ничего не понимала. Но если бы он хотел причинить мне вред, давно бы это сделал. Я отпустила дверную ручку, но возвращаться в кресло не спешила. Осталась стоять, вжимаясь в дверь.

— Я не убивал вашу бабушку. — повторил Каргопольский, — Но думаю, что она погибла по моей вине.

— Объясните. — с трудом проговорила я.

— Прежде я хочу дать вам прочесть одну вещь. Мой дневник. Я вел его много лет. Когда вы прочтете, вам будет проще выслушать то, что я скажу.

Он покажется вам странным. Возможно, вы решите, что я разыгрываю вас. Возможно, решите, что я сумасшедший. Но я умоляю вас верить мне.

Что ж. Непохоже, чтобы он собирался придушить меня прямо сейчас.

И он не врет. Уж что-что, а вранье я чую за версту. И есть надежда, что я наконец-то получу ответы на все вопросы.

— Хорошо. Я прочту.

— Есть одна заминка. Свой дневник я дал Серафиме Андреевне в тот самый день, когда… В ее последний день.

— Бабушке?

— И я подозреваю, что мой дневник — причина ее смерти. Прямая или косвенная.

— Но среди вещей бабушки не было никакого дневника. Может быть его кто-то забрал?

— Будь это так, я узнал бы об этом так или иначе. Полагаю, она спрятала его.

— Спрятала… — машинально повторила я.

— Вы не знаете, куда она могла его спрятать? Тайник?

А я уже перебирала в памяти бабушкины тайники. Она прятала от меня сласти, а я каждый находила их в самых неожиданных местах. Быстро и безошибочно. В детстве мне казалось это игрой, а сейчас я подумала, что бабушка просто проверяет мои способности находить потерянные вещи.

— Могу поискать. Если он в доме, то я его найду.

— Тина… — Каргопольский сложил руки в умоляющем жесте, — если вы…

Нежные переливы акордеона оборвали его на полуслове.

“ Никогда бы не подумала, что Борис Павлович поставит на звонок “Человека и кошку.” — машинально отметила я.

Каргопольский болезненно сморщился, выхватил телефон, продолжая пристально смотреть на меня.

— Да… Что? Не может быть… прямо сейчас? Иду.

Он дал отбой и отключил телефон.

— Простите. Я срочно должен идти. Завтра. После репетиции. Умоляю… Помогите найти дневник! И я расскажу вам все.

— Хорошо, Борис Палыч. Мы поищем ваш дневник. Завтра.

***

Этот день никогда не закончится!

Завтра — сказал Каргопольский. Завтра я буду знать все.

А сейчас — домой. Поваляюсь в пенной ванне и съем все, что хоть немного похоже на еду. На мне штаны уже болтаются. Может я и в обмороки падаю от голода?

Проходя через фойе, я заметила, что чей-то портрет висит на одном шнуре вверх ногами. Портрет Аркадия, как оказалось. Я бы на его месте усмотрела в этом дурной знак. Пока он ничего не видел и не расстроился, я бросила на пол сумку с балетками и попыталась сделать доброе дело — прицепить соскользнувший шнур к колечку на раме.

— Маркиза, ты мое стусло не видела?

Через фойе ко мне брел Федя, тоскливо поглядывая по темным углам.

— Чего не видела?

— Стусло. Такая штука с насечками. Углы под сорок пять запиливать. — Федя изобразил руками в воздухе фигуру вроде кирпича.

— Я и слов-то таких не знаю… Федь, помогите Аркадия поправить. — Я показала Феде оборванный конец шнура.

— Кому тут надо поправить Аркадия? Тебе? — Раздался вкрадчивый женский голос у меня за спиной.

Яна. Подкралась бесшумно, как пума. Вид у нее был такой, будто она сейчас вцепится мне в горло.

— Ян, может хватит на сегодня?

— На сцене обжимайтесь, сколько хотите. Но не дай бог я что-то замечу…

— Да я просто…

— Просто не лезь к моему мужу. Поняла? И подружке своей передай.

В пруду утоплю!

— Янка, уймись! — вмешался Федя, — Потрет Аркашкин оборвался, поправить надо!

Яна мельком взглянула на портрет, сконфуженно сморгнула, но позиций не сдала.

— Головы вам поправить надо. — сварливо пробормотала она, — Всем. Особенно подружке твоей.

И гордо понесла к выходу свое крохотное тельце. Паркет жалобно попискивал под ее ногами. Грохнула дверь. Мы с Федей переглянулись и дружно прыснули.

— Не обращай внимания. У нее бывает. — Федя крутанул пальцем возле виска.

— Обострение?

— Вроде того. Аркашка говорит, таблеточки попьет и нормальная будет.

— Ну-ну… — вздохнула я и побрела домой.

Этот день никогда не кончится.

Проходя мимо афишной тумбы, где красовалось мое объявление, я вспомнила, что у меня осталось еще одно, последнее дело на сегодня — забрать у Лики продукты.

Завтра я должна буду встретиться со своим страхом на узкой дорожке, и если вы подумали, что речь идет о призраке, или о дневнике Каргопольского, или о туманных намеках Вадима, то вы ошиблись.

Все это детские игрушки по сравнению с ролью хозяйки вечеринки. Я из тех, кто ходит на чужие вечеринки, а не устраивает свои. На чужой вечеринке можно забиться в угол с телефоном и сделав вид, что у тебя куча дел, почитать книжку или полистать картинки с хомячками. Они прекрасно снимают стресс. И незаметно улизнуть, когда станет совсем невыносимо.

А устроить свою вечеринку… У меня зубы начинают ныть при одной мысли об этом. Я предпочла бы десяток призраков.

Без Ликиной помощи мне не справиться. Ей вечеринку устроить — раз плюнуть. Лика… Она злится на меня, и я не понимаю, почему. Чтобы просить ее о чем-то, надо сначала выяснить отношения, а у меня ни сил, ни желания…

— Я же говорила, что все придут.

Рядом со мной стояла Лика и внимательно изучала подписи под объявлением.

— Лика! — обрадовалась я, — Я только что о тебе думала, а ты вот она.

— Ты домой? — спросила Лика, не глядя на меня. — Можешь зайти ко мне на минутку?

Пока мы поднимались по лестнице, я болтала что-то о вечеринке, о гостях, лишь бы не допусать неловких пауз. Лика молчала.

— Не хотела тебя беспокоить, но… продукты…

Лика отперла дверь. Я вошла в кухню-гостиную, точную копию моей, только у Лики царил порядок, не то что в моей берлоге.

Возле порога пара зеленых тапочек с помпонами ждали хозяйку, но Лика прошла мимо, не разуваясь, прямо к раковине, открыла воду и стала пить прямо из-под крана.

Я осталась мяться у порога. Лика будто забыла про меня она опустила штору, потом зачем-то снова подняла, затем принялась переставлять с места на место баночки на столешнице. Я вдруг подумала, что она прячет от меня лицо.

— Лик… может я заберу покупки и пойду?

Лика устало махнула рукой.

— Можешь оставить их у меня. Завтра вместе дотащим.

— Ты же холодильник бревном подперла. — напомнила я ей и тут же пожалела о своей мелочности. Лика опустила глаза, щеки ее порозовели.

— Прости, что так вела себя сегодня.

Это было неожиданно. Пока я искала подходящий ответ, задумчиво произнесла, по-прежнему стоя ко мне спиной:

— Любовь меняет человека. Толкает на некрасивые поступки. А может не меняет, а просто показывает все, что в тебе есть… И хорошее и всякую гадость.

— Это точно… И гадость. — вздохнула я и, спохватившись, быстро добавила: — Это я о себе. В тебе нет гадости.

Лика, словно не расслышав моих слов, продолжала:

— Знаешь, я совсем не умею врать. Какой-то генетический дефект. Поэтому я просто предупреждаю людей, что ничего не скажу. Не могу. Не хочу. Ты — другое дело. Мне кажется, ты единственная здесь, кому я могу доверять. Что ты не станешь использовать чужие тайны себе на пользу.

Бедняжка! Если бы она только знала, как заблуждается! В одном она права — ее доверием я пользоваться не стану. Я затаила дыхание, в надежде, что сейчас она мне все расскажет. И вместе мы придумаем как ей помочь. Но меня настораживало ее упорное нежелание повернуться ко мне лицом.

— Ты здорово гадаешь и людей, должно быть, видишь насквозь. — продолжала Лика, — Надо было послушать тебя, а я… Мне показалось, что ты догадалась обо всем… обо мне и о нем. И что между вами что-то возникло… и ты нарочно запугиваешь меня.

— Лика! Я ни о чем не догадалась. Я понятия не имею, с кем у тебя роман! Я хотела бы это знать, потому что уверена, эти отношения опасны для тебя. Но я бы никогда не перешла тебе дорогу! И было бы лучше, если бы ты мне все рассказала…

— Я очень хочу рассказать. Но сейчас не могу. Я должна сначала поговорить с ним.

И эта туда же!

У меня на языке крутилась едкая фраза насчет местной манеры говорить загадками, но Лика повернулась ко мне и я осеклась.

Ее лицо было почти неотличимо по цвету от полупрозрачной шторы у нее за спиной, даже губы побелели, а глаза потемнели. Я поняла, что она чем-то до смерти напугана.

— Я сегодня сделала ужасную вещь… — она обхватила себя руками, словно ей холодно, — Прокралась к нему… думала, что застану его с тобой. Но он был… не с тобой. И то, что я увидела… оно настолько ужасно, что в это невозможно поверить. Твои карты сказали правду!

На последних словах голос ее задрожал и сорвался.

— Лика! Что ты видела?

Лика замотала головой.

— Я должна убедиться, что правильно поняла то, что видела. Иначе это будут домыслы и сплетни.

— Лик… может лучше сейчас? Все эти штуки, которые мерещутся мне с того момента, как я сюда приехала… мне кажется, это связано с тобой. Тебе что-то угрожает, я не знаю, не вижу, что именно. Кто-то там… — я показала глазами на темнеющее небо за окном, — бережет тебя. Может меня для этого и прислали сюда. Что ты видела?

Лика словно не слышала моих слов.

— Я брошу его. — твердо сказала она, — Завтра. Но сначала поговорю с ним. А потом… Понимаешь, я хотела ему помочь… думала, что смогу. А сейчас мне кажется… — она зябко передернулась, — …что ему нужна помощь психиатра.