Блаженная (СИ)

ГЛАВА 14. В которой Тина вспоминает то, что ей приказано забыть

В детстве, чтобы попасть в усадьбу и остаться незамеченной, я подползала под оградой в дырку, словно заботливо проделанную такой же сорви-головой, как я, только лет пятьдесят назад. Но теперь я взрослая, веду себя прилично и под заборами не ползаю. Тем более, что дырку наверняка заделали.

Поэтому придется делать крюк по усадьбе. А значит, пройти мимо раскрытых окон малого репетиционного, где все еще веселятся коллеги.

Если меня кто-нибудь случайно заметит, то наверняка окликнет, а возвращаться мне не хотелось. Плохая примета.

Можно пройти другой дорогой — не доходя до театра, повернуть вправо, миновать больничный корпус и вдоль ограды дойти до ворот.

Но маячить возле больничного корпуса мне тоже не улыбалось — Вадим мог уже уйти с вечеринки и бродить на сон грядущий возле больничного корпуса. А встреча с ним не входит в мои планы.

Не зная, какую дорогу выбрать, я замедлила шаг возле кустов боярышника и правильно сделала — неподалеку от меня захрустел гравий. Я инстинктивно юркнула в кусты в тот момент, когда на дорожке появился Вадим.

Он шел, посматривая по сторонам, будто искал кого-то. Я затаилась, едва дыша. А он остановился в том самом месте, где секунду назад стояла я сама. Постояв несколько секунд в раздумьях, Вадим полез в карман пиджака, в его руках засветился экран телефона.

Я ругнула себя, что не отключила звук на своем. У доктора есть номера всех артистов труппы, и мой не исключение. Если Вадим решит позвонить мне, то в ту же секунду мое укрытие будет обнаружено. А если я сейчас начну возиться, то Вадим конечно же услышит шуршание в кустах. Я могла только наблюдать, как он листает список контактов и молиться, чтобы он искал не мой номер.

— Вадим Алексеевич! — послышалось неподалеку. К Вадиму подбежал запыхавшийся Давид.

Возблагодарив судьбу за очередной подарок, я выудила из поясной сумки телефон и выключила звук.

— Вы не видели Лику и Тину?

— Сразу обеих? — усмехнулся Вадим.

— Они вышли подышать, но их давно нет. — Давид был слишком взволнован, чтобы заметить сарказм.

Вадим беспечно пожал плечами.

— Я никого не встретил. Думаю, Тина отвела Лику домой. Лика немножко… перестаралась.

— Она не подходит к телефону.

— Давид, успокойтесь. Уверен, она спит. Идите домой.

Давид не ответил и двинулся в сторону актерского флигеля.

Вадим пожал плечами, вернулся к телефону и побрел в сторону больничного корпуса.

Я подождала, пока затихнут его шаги, тихонько выбралась из куста и, крадучись и прячась в тень, направилась к театру — Вадим не оставил мне выбора. Убедившись, что площадка перед театром пуста, я пересекла ее, шмыгнула за угол и оказалась как раз под окнами малого репетиционного.

Музыка уже стихла, слышно было, как кто-то двигал мебель и убирал остатки праздника. По-хорошему, я должна быть там и помогать. Стыдно, но что поделаешь. В следующий раз останусь, — пообещала я своей совести. В этот момент хлопнула входная дверь и я услыщала голоса Яны и Аркадия. Они, как обычно, ссорились, точнее ссорилась Яна, а Аркадий что-то миролюбиво бубнил. Ангельское терпение у человека.

Тихо, как мышка, я прокралась к воротам, и, оказавшись за оградой, наконец-то смогла выдохнуть. Теперь свернуть направо и пройти вдоль ограды по грунтовой дороге, плавно огибающей усадьбу. Там, в конце дорожки, за высоким забором уже можно разглядеть причудливые контуры крыши моего дома, словно вырезанный из черной бумаги силуэт наклеен на чернильно-синее вечернее небо.

Я приблизилась к высокой резной калитке.

Как часто я вспоминала ее! Когда мы с бабушкой только-только переехали в Питер, я очень хотела в Воронин, но бабушка ни в какую не соглашалась.

На мои вопросы она отвечала уклончиво, но когда я уже чуть не плакала, приставая к ней, она ответила, что последняя просьба моей мамы к ней была — держать меня подальше от этого дома. Это было последнее, о чем она ее попросила.

“Вырастешь — решишь сама. А пока я отвечаю за тебя и принимаю решения. Ты ничего не обещала маме. А я своей дочери — обещала. Ее последняя просьба будет выполнена.”

Что ж, я действительно ничего не обещала маме. Она просто не успела меня ни о чем попросить.

Очень некстати вдруг вспомнились слова Вадима о том, что бабушка хотела меня от чего-то уберечь и поэтому держала подальше от дома. Но бабушке я тоже ничего не обещала.

Вот так, уговаривая себя, я тихонько открыла калитку и пошла по дорожке, вьющейся между пышных зарослей пионов и лилейника и роскошных розовых кустов. Заботливая рука Натальи Павловны чувствовалась и здесь.

А кирпичи на дорожке выкладывала бабушка — после смерти деда она почти все делала сама, а я как могла ей помогала. Нам это нравилось — делать вместе дорожки, красить, шкурить, делать всякие садовые штуки.

Я шла очень медленно. Дом забыл меня. Ему нужно время, чтобы вспомнить. Как старая собака, которая когда-то радостно встречала хозяина, а теперь, когда нюх и зрение с годами ослабли, ей нужно время, чтобы признать своего.

Мне казалось, что не я приближаюсь к дому, а он плывет ко мне, как темный корабль. Летучий Голландец, где команда превратилась в призраков.

Я уже могу рассмотреть бревенчатое сердце дома, вокруг которого выросли круглые башенки, терраса, второй этаж, мансарда и мезонин.

Прежде чем начать перестраивать дом, дедушка сделал макет — миниатюрный проект будущего дома. Потом он переделал его в лампу — я помню как уютно вспыхивали в нем крохотные окошки по вечерам.

Чем ближе я подходила к дому, тем сильнее меня к нему тянуло. И вместе с тем отталкивало, будто я пытаюсь проникнуть на чужую территорию.

Я поднялась на резное крыльцо, погладила дверь со знакомыми трещинками, сучками и несчетными слоями облупившийся краски. И только сейчас вспомнила о ключе, который остался дома, в Питере. О чем я только думала, когда отцепляла его от связки?

Почти без надежды я провела рукой по выступу над дверью — бабушка, как мне смутно помнится, хранила там запасной ключ. Возможно, где-то в глубине души я надеялась, что не найду его там и с чистой совестью отправлюсь домой. Но он лежал там, среди пыли, березовой шелухи и прочего мусора, который не убирает за собой время.

Щелкнул замок, и я, словно в воду, окунулась в запах, знакомый с детства. Дерево, бумага, пыль, травы, клубничное варенье, мел, чернила, скипидар, печная зола, скатерти, переложенные лавандой, прорастающие семена укропа, краска, крем для рук — каждое поколение оставило свою травинку в этом букете.

Не включая верхнего света, я подошла к окну. На широком подоконнике за диваном стояла та самая лампа-дом. Нащупала выключатель — к моему изумлению все работало, вспыхнули крошечные окошки. Миниатюрный дом проснулся, это должно быть сигналом для большого. Я прошла по комнате, включая настенные светильники. Теперь можно осмотреться.

Мне тоже нужно время, чтобы вспомнить дом и признать в нем своего. В последний раз я была здесь год назад, но тогда дом был не дом и я была не я.

Родовое гнездо… Я знаю о нем немного. Когда-то он был частью усадьбы.

К концу девятнадцатого века дела у Каргопольских шли неважно, имение заложили, но этим дела было не поправить, и усадьбу начали продавать по частям. Одну из частей приобрел купец Редькин, по слухам, бывший крепостной Каргопольских. И рубленый, одноэтажный дом, длинный как вагон, с каменным фундаментом и широкими окнами, превратился в школу, для ребятишек из деревеньки Воронино.

В этой школе обучалась грамоте моя прабабушка, потом, уже после 1917 года работала в ней учительницей и жила там же, в небольшой комнатке. И мою новорожденную бабушку принесли в этот дом. Потом деревенька Воронино превратилась в городок, там построили новую школу, а старая закрылась. Но моя семья продолжала в ней жить. В этом самом длинном как вагон одноэтажном доме.

А потом в Воронине появился юноша со странной фамилией Блаженный. Студент Академии художеств, он приехал из Питера на лето и искал комнату, где ему позволят вонять растворителем. Он нашел эту комнату здесь, в этом самом доме. А еще он нашел мою девятнадцатилетнюю бабушку. “Пришел, увидел и пропал.” — говорил мой дед. Больше он не покидал этот дом.

А потом он стал театральным художником, начал хорошо зарабатывать и смог выкупить весь дом и землю, когда появилась такая возможность. И превратил бревенчатый вагон в сказочную избушку. К дому пристроились крылья, две башенки с витражными окнами по бокам, “ чтобы дом смотрел на все стороны” — цитировала бабушка деда, второй этаж, и очаровательный чердачок — обожаемое мною место, капитанский мостик, с которого я озирала окрестности.

Дом, построенный в начале прошлого века пережил многое. Революция, война… Он стойко выносил все, что выпадало ему на долю, так же как и его обитатели. И был вознагражден — получил новый облик, сказочный, неповторимый. Комната, в которой я сейчас стою и набираюсь храбрости — как раз та самая комната, с которой все началось.

Она осталась почти такой же, какой была — бревенчатые стены, огромная печь в углу, настоящая русская печь, когда-то беленая, а потом обложенная изразцовой плиткой, которую собственноручно изготовил мой дед. Русалки, птица Сирин, баба-Яга в ступе с помелом и прочие анчутки — они были друзьями моего детства. Когда бабушка топила печь, я устраивалась рядом. Мне казалось, что диковинные создания на разноцветных изразцах просыпаются и начинают жить своей жизнью.

Рядом стоит чудовищных размеров старинный сундук. Его роспись вдохновляла деда на изразцы.

Потертый кожаный диван приехал сюда из питерской коммуналки деда — единственная вещь, которую он привез с собой. “Краски и диван — вот и все его приданое.” — смеясь, рассказывала бабушка. Рядом с диваном возле стены стоит здоровенный шкаф, ровесник дома. Когда-то это был посудный шкаф, но дед переделал его в книжный. Он богато изукрашен резьбой, протирать пыль изо всех ее завитков было моей священной обязанностью. В шкафу царил идеальный порядок — не зря бабушка всю жизнь проработала в библиотеке. Каждой книге было отведено свое место, и горе нарушившиму этот священный, незыблемый порядок. Бабушка с грозой в голосе отправляла нарушителя восстанавливать статус-кво.

В этом шкафу целая полка была отведена для моих любимых книг. По вечерам я любила выбрать книжку и залечь на диване, попутно грызя яблоко или морковку.

Я присела на диван, закрыла глаза. Мне показалось, я чувствую аромат сырого дерева и слышу, как на пол шлепнулась мокрая тряпка.

Бабушка обожала скоблить дощатый пол.

— Тина, подними с пола свою книжку! — привычная с детства фраза так явственно прозвучала в ушах, что я инстинктивно скосила глаза на пол — куда я успела бросить книжку?

Я подхожу к шкафу, открываю застекленные дверцы. Когда-то шкаф запирался на ключ, но бабушка отменила этот порядок — книги нельзя запирать на ключ.

Книги расставлены аккуратно, протерта пыль — Наталья Павловна молодец. Нет ощущения, что этот дом стоит без хозяина. Но я чувствую — со шкафом что-то не так.

— Нет, не пихай, куда попало! — слышится мне, — Сказки на второй полке слева!

Точно… Сказки слева, приключения справа, посередине классика. Ну конечно! Книги не на своих местах. Сказки распиханы по разным полкам, перемешаны с другими книгами. Кулинарные книги, биографии художников, книги о целебных травах рядом с романами… Диккенс рядом с Зощенко… Бабушка содрогнулась бы ужаса.

Кто-то переставил книги. Но чтобы все так перемешать, надо сначала вывалить из шкафа его содержимое. Но зачем и кому это могло быть нужно?

Пробегая глазами по рядам книг, я узнала зеленый корешок бабушкиного альбома с фотографиями. Я помню эти фотографии наизусть, я тысячу раз листала альбом и каждый раз мне было интересно, будто перечитываешь любимые сказки.

Вот бабушка и дед — молодые, красивые, счастливые. Незнакомые мне люди — родственники деда. Моя взрослая мама. Папа со мной на ручках.

А вот я. В клетчатой рубашке и штанах с драными коленками. Я помню, я порвала их, когда пробиралась в усадьбу. Это случилось буквально накануне того дня, когда… Стена в моей голове. Я натыкаюсь на нее снова и снова..

Я помню, как когда-то давным-давно, в детстве, я пыталась пробить эту стену. И ничего не получалось. Это было мучительно — я до боли, до обмороков напрягала голову. А потом перестала. Бессмысленно. И может быть опасно. Иногда мне кажется, что за этой стеной бездонная, темная яма, и, даже если я пробью стену, то рухну в эту яму и мне не будет спасения.

Я захлопнула альбом, втиснула на полку и заметила еще один знакомый корешок.

О боже… Этот альбом… Бабушка называла его “другой альбом”. Обтянутый выцветшим бирюзовым бархатом, потемневший от времени и истертый многочисленными руками, листавшими его.

Я села на диван, альбом положила на колени. Я помню вытертый бархат под пальцами. Я помню звук, с которым расстегиваются латунные замки. Я помню плотную муаровую бумагу с ржавыми разводами. Я помню эти темные от времени, черно-белые фотографии в прорезных окошках с золотистыми рамками и виньетками.

В этом альбоме нет живых людей. Бабушка по какой-то странной прихоти, а может из суеверного страха не хранила давно умерших рядом с живыми.

Женщина с тонкими чертами лица смотрит на меня удивленными глазами с первой страницы альбома. Тяжелый узел волос сползает на хрупкую, длинную шею. Она немного похожа на меня. На ту, какой я хотела бы быть. “Александра Федоровна Блаженная” — написано чернилами под фотографией. Моя другая бабушка. Много раз виденные мной незнакомые люди, мои предки…Их имена я читаю, будто в первый раз. А ведь я видела этот альбом. И бабушка наверняка рассказывала мне о его давно ушедших жильцах.

Вот и последняя фотография. Подписи под ней нет.

Старая женщина с белой косой вокруг головы держит на ручках крошечного ребенка. Лицо женщины мне незнакомо, но я точно помню, как расплетала и снова заплетала эту белую косу. Еще почему-то помню, как солнце играет на поверхности темно-зеленой воды и как тоненькая розовая стрекоза качается на узком листике осоки.

“— Смотри, утопнешь!” — звучит в моей голове.

— Не утопну… — шепчу я, едва шевеля губами.

Сейчас… сейчас… Баба Рина! Моя прабабушка!

“…баба Рина, вставай!” — плачу я.

“Это твоя бабушка?” — слышу я смутно знакомый мужской голос.

“Прабабушка.” — всхлипываю я.

Это моя прабабушка! Я вспомнила! Арина Глебовна… А девочка на фотографии… неужели это я? Нет, не может быть, в этом альбоме только мертвые, а я жива. И я знаю, что была светленькая в детстве, а у малышки на фотографии темные кудряшки. Наверное, мама.

Зачем баба Рина улеглась на берегу пруда? Чей голос я слышала?

Снова стена. Мне удалось достать из нее только один камушек, остальные держатся прочно.

Я захлопнула альбом. Надо убрать его на место. Я шагнула к шкафу. Стоп. Его место…

Его не хранили в шкафу. Где он лежал? Я помню, как в дождливые дни мы с бабушкой рассматривали фотографии, а потом она убирала его… В сундук! И вот неизвестная, чужая рука перенесла его в шкаф.

Если до этого момента у меня оставались сомнения, то сейчас они развеялись, как вчерашний сон.

Возможно, перепутанные книги и альбом с мертвецами в книжном шкафу — не повод начать расследование. Но для меня это значит очень много. Я точно знаю — кто-то перерыл всю комнату.

Может я и параноик, но я уверена — бабушка умерла не своей смертью.

Я догадываюсь, что тот, кто убил ее, хотел обставить дело как несчастный случай. Бабушку убили. Перерыли весь дом. Зачем? Больших денег у нее не было. Ценностей тоже.

Что-то подсказывает мне, что этот загадочный мистер Икс искал то, за чем я пришла сюда. Дневник Каргопольского.

Нашел ли он его? Борис Павлович уверен, что нет. Что если бы дневник был найден, то он бы об этом узнал. Бог знает, почему он в этом так уверен, но допустим.

Но кто это мог быть? Кому нужен дневник? Для чего?

Еще одно соображение не дает мне покоя. По словам Натальи Павловны, они с бабушкой договорились обсудить подробности продажи дома. Бабушка ждала Наталью Павловну.

Значит мистер Икс рисковал. Но он мог не знать об этой договоренности. Просто повезло? Не знаю, не знаю… Не очень-то я верю в такое везение.

Предположим, он об этом знал. Тогда кто он?

Единственный, кто мне приходит на ум — это Мишка. Он мог быть в курсе планов Натальи Павловны. Но для чего ему дневник Каргопольского?

Я с досадой потерла лоб. Я могу подозревать всех подряд, могу протереть дыры в колоде Таро, могу выдумать кучу историй. Но пока я не найду и не прочту дневник Каргопольского, я ни на шаг не приближусь к разгадке.

Нечего рассиживаться, надо начинать поиски. В этой комнате нет смысла терять время — ее перерыл наш мистер Икс. Остается одно — делить дом на квадраты и приниматься за дело.

В моей поясной сумке сумке кто- то завозился и зажужжал. Я пережила пару очень неприятных мгновений, прежде чем сообразила, что это вибрирует мой телефон. Я же звук отключила, дурында! Неужели Вадим?

Нет, слава богу, всего лишь Татка.

— Тинусь, это просто чудо какое-то!

Мы с ней не тратим время на приветствия и прощания. Нам это не нужно.

— Рассказывай.

— Ты ведь, дрянь такая, пропала с радаров, и не знаешь, что я-таки развелась! — радостно объявила Татка.

— О! Поздравляю. — осторожно ответила я. Таткина радость частенько переходит в рыдания.

— Этот гад так мотал мне нервы под конец, что у меня адски разболелся зуб. Ни спать, ни есть… А потом щека опухла. Но это точно зубная фея сработала! Я побежала в ближайшую стоматологию и там… Тинка, он такой… такой… — Татка едва переводила дыхание.

И в эту самую минуту…

Стук, стук… на крылечке, топ… топ… Заскрипела входная дверь. Чьи-то осторожные шаги замерли в прихожей. Слушает. Я затаилась, едва дыша от страха.

Это он. Выследил меня. Пришел за дневником.

Меня найдут в этой комнате с искаженным от ужаса лицом.

Я уронила квакающий телефон и вжалась в стену, глядя, как медленно поворачивается дверная ручка.