Блаженная (СИ)

ГЛАВА 15. "Не смейте впутывать Тину!"

— Наталья Павловна… Как вы меня напугали!

— А я сразу догадалась, что пришла хозяйка. — невозмутимо ответила Наталья Павловна, прикрывая за собой дверь, — Кто еще мог отпереть дверь запасным ключом? Добрый вечер, Тиночка.

Цепким, хозяйским взглядом она окинула комнату, на мгновение задержавшись на распахнутых дверцах шкафа и альбоме, который лежал рядом со мной на диване.

— Умничка, что зашла.

Она неторопливо подошла к шкафу и плотно прикрыла дверцы. А я так и сидела на диване, подтянув коленки.

— Спасибо вам, Наталь Пална, что присматриваете… — пискнула я. Откашлялась. Как все неловко и глупо!

— Не стоит… — Наталья Павловна опустилась в кресло в углу. Обитое темно-зеленой рогожкой, оно напоминало гигантскую жабу в деревянной короне. Любимое дедово кресло. Он отыскал его на какой-то свалке и собственноручно отреставрировал и перетянул. После смерти деда в нем сидела бабушка. И больше никто.

— Я ждала тебя пораньше. Целый год ждала, что приедешь.

— Да, но…я сначала не могла, а потом… работа, дела… — оправдывалась я.

В голове крутилось, что это кресло было бы лучше занять мне самой, тогда Наталье Павловне оставалось бы только устроиться на диване, как и подобает гостье. Сейчас получилось все наоборот. Мало того, я чувствовала страшную неловкость, как если бы влезла в дом Натальи Павловны без приглашения.

— Дела… А дом тоскует без хозяина. Я стараюсь скрасить его одиночество. Самое малое, что я могу теперь сделать… для Серафимы.

Наталья Павловна устремила задумчивый взгляд на автопортрет деда на стене. Раньше рядом с ним висел портрет бабушки — обе работы были написаны к их серебряной свадьбе. Сейчас вместо бабушки на рядом с дедом красовался один из его пейзажей.

Руки Натальи Павловны мерно поглаживали подлокотники кресла. Кольцо на ее пальце тихонько скребло какую-то резную завитушку, будто мышь возилась в углу.

— Бабушка была бы рада… — промямлила я, сгребла с дивана альбом и прижала его к себе, прикрываясь им, как щитом.

— Что ты думаешь делать дальше? Поживешь здесь?

— Эм-м-м… Еще не решила. Я пока живу в усадьбе. В актерском флигеле. Так проще.

Наталья Павловна понимающе кивнула.

— Дом для тебя, должно быть, обуза…

— Я тоже так думала. А сейчас, когда пришла сюда… Знаете, у меня такое чувство, что дом мне рад. Что он ждал меня. И… что бабушка рада. Что я наконец-то здесь.

Наталья Павловна едва заметно нахмурилась. Нет, она не сдвинула брови, не насупилась, но едва уловимая тень легла на ее лицо.

— Я стала плохо спать. — неожиданно призналась она, немного помолчав. — Все брожу. Думаю о Серафиме. — она помолчала. — Я виновата перед ней.

— Виноваты? В чем? — искренне удивилась я.

— Что послушала Петра. Сына. Он настоял на том, чтобы я изменила показания. Он ведь, ты знаешь, начальник отдела полиции…

— Какие показания?

— О смерти Серафимы. Он говорил, что это дело мертвое. Как это у них говорится… “глухарь”.

Мое сердце тяжело и тревожно стукнуло.

— Разве дело было открыто?

Наталья Павловна покачала головой.

— Я хотела. Но он отговорил меня. И теперь совесть не дает мне покоя.

— Вы считаете…

— В моем возрасте лгать не имеет смысла. Я уверена, Серафима умерла не своей смертью. — медленно произнесла Наталья Павловна, глядя мне прямо в глаза. — и я догадываюсь, кто ее убил.

— Кто? — едва выговорила я. У меня не было сил говорить. Я ждала одного-единственного слова, но Наталья Павловна не спешила называть имя.

— Я знаю Серафиму почти всю жизнь. — неторопливо заговорила она, выдержав паузу, — Мы выросли вместе. Она никогда никого не боялась. И только один человек… Она бледнела, когда говорила о нем. Каждая встреча с ним вырывала кусок из твоей семьи. А последняя стоила жизни ей самой

— Кусок из семьи? О чем вы говорите?

— Ты не помнишь, как умерла… Арина Глебовна? — осторожно спросила Наталья Павловна,

— Бабу Рину я только сегодня вспомнила… — я невольно покосилась на альбом.

— А аварию?

— Аварию… В ней погибли мои родители. Я не знаю подробностей. Знаю, что какой-то человек попал под нашу машину.

— И ты его не помнишь…

— Как же я могу его помнить? Я была здесь, с бабушкой… наверное.

Наталья Павловна недоуменно смотрела на меня. А я на нее. Мне показалось, что наши молчаливые переглядки как-то слишком затянулись.

И тишина повисла тяжелая, гнетущая. Мне хотелось нарушить ее, что-то спросить, хотя бы поменять местами затекшие ноги, но я не могла. Тело вдруг стало тяжелым, будто чужим, я почувствовала, как что-то давит мне на плечо и на шею, и немного отдает в живот.

А еще мне показалось, что кто-то вдруг притушил свет. Комната погрузилась в темноту. Наверное я засыпаю… как неудобно! Ко мне человек пришел в гости… Я встряхнула головой, протерла глаза.

Что это? Я в машине на заднем сиденье. За рулем мама, папа рядом с ней. За окнами темно, сыпет мелкий дождь, мелькают тусклые фонари. Как же грустно и страшно! И очень хочется плакать.

В тревожном, желтом свете фонарей внезапно вырастает темный силуэт прямо посреди дороги.

— Мама, человек! — кричу я.

— Где? Там нет никого.

— Спи, Тиночка, не отвлекай маму…

Но я запрещаю себе спать. Человек на дороге мне померещился, но я знаю, что темнота таит в себе опасность. Я чувствую, что сейчас произойдет что-то страшное… вот сейчас.

— Мама, человек!

Кто-то из темноты прыгает прямо на нашу машину! И начинается жуткая мешанина из вспышек и звуков, ударов… И темнота.

Мне почему-то очень неудобно, что-то сильно тянет плечо, шею и живот. Я зову маму и папу, но мне никто не отвечает. Боже мой, как страшно! Потом кто-то начинает тащить меня из машины… разноцветные вспышки слепят глаза, я слышу крики… а папа и мама молчат.

Меня достают из машины, куда-то несут, я оборачиваюсь посмотреть, что там с мамой и папой, но вижу только, как какого-то человека укладывают на носилки. Одна рука свисает, она ярко освещена прожектором, на ней поблескивает перстень. Знакомый перстень… Прозрачный зеленый камень вспыхивает как искорка. А в руке горсть земляники… Нет, это кровь стекает в ладонь.

Кто этот человек, как он здесь оказался? Почему мне знаком этот перстень? Почему машина вверх ногами? И при чем тут земляника?

— Тина… Тина!

Кто-то трясет меня. Я открываю глаза. Вижу испуганное лицо Натальи Павловны где-то на потолке. Нет, это не на потолке, это я лежу на полу, а она склонилась надо мной.

— Слава богу! — Наталья Павловна берется за сердце, садится на пол возле меня.

— Человек… авария… — торопливо бормочу я. Мне страшно, что я снова все забуду. Я пробую подняться, но Наталья Павловна мне не дает.

— Подожди, нельзя так резко вставать… Посиди…

Я сажусь, опершись спиной о диван. Наталья Павловна распахивает окно, дышать становится легче.

— Почему мы уехали ночью?

— Голова не кружится? Не тошнит?

— Да плевать на голову… Куда мы ехали?

— Упрямая… — вздохнула Наталья Павловна, — Твой отец вез вас с мамой домой, в Петербург. Сам он собирался вернуться в тот же вечер, помогать Серафиме с похоронами.

— С похоронами? — я поднялась, но делать мне этого не следовало. Снова подступила тошнота и темнота. Я помню, как рука Натальи Павловны пригибает мою голову к коленям.

Я смотрю в темноту, в бездонную, черную яму. Там прячется кусок моего детства.

Я помню, что было до аварии. Папа, мама, развалины усадьбы, Мишка, баба Рина. Почти не помню лиц, размытые пятна, все смутно, как в забытом сне.

Потом — провал.

А потом началась моя другая жизнь, в которой была только бабушка и огромная квартира в Питере, где мы с ней жили. Где на стене в моей спальне висели фотографии родителей. Эту жизнь я помню четко. В этой жизни я знала, что мои родители погибли в аварии. Я знала, что у бабушки дом в Воронине. Знала. Только сейчас я поняла, что знала это, но ничего не помнила.

Как так могло получиться? Почему я не спрашивала бабушку ни о чем?

Баба Рина, прабабушка… Синий халат в цветочек… Деревянный гребешок… У нее были длинные белые волосы, я любила их расчесывать. Мы ходили с ней собирать землянику. Где-то рядом была вода.

“ Не подходи близко, утопнешь!”

“Не утопну!”

К нам кто-то подошел… Я не помню лица, только руку, а в ней горсть земляники. Я тянусь за ягодами и вдруг слышу слабый вскрик:

“Уходи обратно, сгинь! Я не виновата…”

Баба Рина заваливается в траву рядом со мной. Высокий человек наклоняется, берет ее руку, потом отпускает, дотрагивается до шеи. Его лицо как в тумане…

— Это твоя бабушка? — спрашивает меня человек без лица

— Баба Рина…

— Где вы живете?

— Там…

Человек подхватывает на руку бабу Рину.

— Ей нужен доктор! Покажи скорее где вы живете!

Дома начинается беготня… Люди в синих костюмах уносят на носилках бабу Рину. Ее лицо совсем белое.

А человек, который ее принес, что-то тихо говорит маме.

— Тиночка, пойди погуляй! — говорит мне мама, — Сходи к бабе Наташе… Сейчас мультики начнутся… Наталья Павловна, уведите, пожалуйста, Тину…

Я сижу на диване рядом с Мишкой, мы что-то смотрим по телевизору, но я ничего не вижу, не понимаю. Я очень беспокоюсь за маму. Она там одна с этим человеком…

Я бегу домой, тихонько прокрадываюсь под окошко. Я не дотягиваюсь до него, не могу заглянуть. Я слышу только гневный мамин голос:

— Не смейте впутывать Тину!

Какая знакомая фраза! Она как-то связана с репетицией… я еще в обморок упала… Каргопольский! Это он разговаривал с мамой?

— Тиночка! Тина… — опять доносится издалека.

— Не смейте впутывать Тину… — шепчу я и открываю глаза.

— Деточка, тебе к доктору надо! Срочно!

— Это был Каргопольский? — бормочу я непослушным языком.

— Такие обмороки — плохой признак…

— Это был Каргопольский?

— Серафима взяла с меня слово молчать. Я обещала ей…

— Просто скажите — да или нет?

— Я и Мишеньке запретила. Тебе надо лечь на диван…

— Наталья Павловна! Я в порядке — видите?

Я запрыгнула с ногами на диван.

— А теперь скажите! Одно слово — это он?

— Да.

— Что же случилось? Откуда он взялся? Чего хотел? — вопросов у меня было больше, чем слов.

— Я обещала Серафиме ничего тебе не говорить. Я обещала… — как заведенная повторяла Наталья Павловна.

— Наталья Павловна, это очень важно! Пожалуйста…

Наталья Павловна вздохнула, поднялась с пола, села в бабушкино кресло.

— Я была тогда у Серафимы. Зашла за чем-то… за содой. Каргопольский принес Арину Глебовну на руках. Твоя мама отправила вас с папой на улицу и вернулась в дом. Каргопольский сделал все, что мог, но он не уходил. Он крутился возле твоей мамы и прямо-таки пожирал ее глазами.

Арина Глебовна пришла в себя, увидела его и стала кричать: “Сгинь, ты мертвый, уходи в пруд!” Это было очень страшно…

Наталья Павловна замолчала, переводя дыхание, глядя в окно невидящим взглядом.

— А дальше? Наталья Павловна!

— А дальше… — словно очнувшись, продолжала Наталья Павловна, Каргопольский поспешил уйти, а Арина Глебовна… я думаю, она бредила… у нее помутилось в голове.

— Что она говорила?

— Что видела, как его убили. В тысяча девятьсот восемадцатом году. Ей было тогда лет пять. … Она собирала землянику возле пруда. Она говорила — веселые люди с винтовками вывели его из усадьбы. Так и сказала… Она испугалась, спряталась в кустах и видела, как его расстреляли и бросили в пруд, привязав камень к ногам.

— Подождите… Вы сказали — его? Но это же бред! Видимо, тот Каргопольский каким-то чудом выжил, а наш Каргопольский — его потомок.

— Это мы с тобой понимаем. А Арина Глебовна была уверена, что человек, который подошел к вам на прогулке — тот самый, убитый Каргопольский… Оттого она и испугалась до смерти. Много ли ей было надо? Она хоть и крепкая была старуха, но ей было за девяносто! Подумала, что он с того света явился за ней.

— Бедная баба Рина…

— Серафима пыталась ее успокоить, убеждала, что ей просто показалось. А Арина Глебовна говорит: Как же показалось, когда у него вмятина на лбу ровнехонько в том месте, куда ему прикладом стукнули?

Я задохнулась от ужаса. Я вспомнила, что у БП на лбу слева выглядывает из-под волос небольшой шрам.

— Это совпадение. — сказала я дрожащим голосом. — у многих шрам на лбу.

— Разумеется! — воскликнула Наталья Павловна, — но слова Арины Глебовны не давали покоя и мне. И я как-то раз, невзначай спросила Бориса Павловича о шраме. Кстати, совсем недавно… Он сказал, что в детстве случайно попал под ворот колодца…

— Ну, ну, а дальше что?

— Подъехала скорая, Арину Глебовну увезли в больницу. Серафима поехала с ней, а твой папа следом за ними на машине, чтобы после забрать Серафиму. Как только они уехали, появился Каргопольский.

Он был очень взволнован, но вежлив, представился как наследник Вороньего приюта и стал упрашивать твою маму с ним побеседовать. Еленочке было не до бесед, сама понимаешь, но он прямо-таки умолял, твердил, что это вопрос жизни и смерти. Твоя мама не смогла ему отказать. Такой она была человек — всегда старалась помочь, если это было в ее силах.

Она попросила меня забрать тебя на часок. Я отвела тебя к себе домой, угостила молоком с печеньем, посадила вас с Мишкой смотреть мультики.

Но тревога не отпускала меня.

Я очень беспокоилась за Елену…

— Почему?

— Не знаю… Мне казалось, от Бориса Павловича исходит какая-то опасность. Он был… в отчаяньи? Да, в отчаяньи. Словно от разговора с твоей мамой зависит его жизнь. Но ведь он видел ее в первый раз! Мне все это показалось странным и пугающим.

Наталья Павловна умолкла, покусывая нижнюю губу. Казалось, что она хочет что-то сказать и никак не может решиться.

— Я совершила некрасивый поступок — вернулась и подслушивалала под дверью. — глухо произнесла она и поспешно добавила, словно извиняясь: — Я очень беспокоилась за Елену.

— О чем они говорили? — нетерпеливо спросила я.

Мне бы и в голову не пришло осуждать Наталью Павловну. Я на ее месте поступила бы точно так же.

Наталья Павловна досадливо прищелкнула языком.

— Я пропустила самую суть разговора, пока занималась с тобой и с Мишенькой. Я услышала самый конец. Борис Павлович сказал: “Поверьте, умоляю! Ну попробуйте хотя бы… Только вы можете это сделать!”

Что-то в этом роде.

— А мама?

— Твоя мама очень резко ответила, что даже если б она сошла с ума и поверила в такие бредни, то все равно она не знает, как это сделать и ничего такого не умеет.

И добавила, чтобы он не смел впутывать тебя.

Так и сказала: “Не смейте впутывать Тину!”

— Как вы сказали? — переспросила я онемевшим языком.

— “ Не смейте впутывать Тину!” Мне тоже это показалось странным. При чем здесь ты? Тебе было тогда лет восемь-девять. Чем бы ты могла ему помочь? До сих пор ломаю голову. Спросить Бориса Павловича — значит признаться, что подслушивала под окном. Сама понимаешь, не могу…

— А потом что было?

— Потом вернулась Серафима. Арину Глебовну не спасли. Она так и не пришла в сознание. А дальше ты знаешь. Вы уехали. Я осталась с Серафимой… слава богу, что осталась. Когда пришло страшное известие она не была одна. Позвонил Петр, мой сын. Он был тогда лейтенантом, его вызвали на аварию.

Борис Палыч Каргопольский угодил вам под колеса. Странная история. Его машина стояла рядом на обочине, она была полностью исправна… Он как будто нарочно дожидался вас.

Может хотел остановить вас и снова умолять о чем-то Елену? Нелепая случайность…

Наталья Павловна снова умолкла. Я тоже молчала.

Это была не случайность. Он не пытался нас остановить, он намеренно бросился к нам под машину.

Зачем он это сделал? Что ему нужно было от мамы? При чем здесь я? Можно сойти с ума. Думай же, думай!

— Бабушка ничего вам не говорила? Зачем он приходил к маме?

— Что? — Наталья Павловна словно очнулась, — нет. В тот день она так ничего и не узнала. А то, что произошло после, я не в силах объяснить, хоть и повидала многое, пока работала медсестрой. Я сама не видела всего, я была с Серафимой. Мне рассказали.

Она сжала подлокотники так, что побелели пальцы.

— Каргопольского привезли к нам. Он был мертв. И вдруг… поднялась страшная суета — покойник обнаружил признаки жизни на секционном столе.