Болото

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

НЕСМОТРЯ на очень ранний час Спицин уже находился в своем кабинете. Он вопросительно посмотрел на вошедшего следователя.

— Плохо, Виктор Иванович, — ответил Павлов на его немой вопрос. — Умерла Марина… Все шло нормально, а около шести… Сердце подвело.

Спицин тяжело опустился на стул.

— Вот не думал.

— Думать-то думали. Все мы думали. Только надеялись.

— А как Кулаков?

— Сам понимаешь. Мало сказать — убит… А проявил он себя ночью с самой лучшей стороны.

— Теперь, потеряв надежду на показания потерпевшей, придется еще активнее работать.

— Согласен. Только активность не равнозначна спешке.

Постучав, в кабинет вошел дежурный.

— Вот, в туалете нашли, — протянул он капитану клочок бумаги.

Спицин расправил скомканную бумажку и прочел вслух:

«В. напиши и оставь здесь. Что надо говорить про корзинки? Он из меня душу вытряхивает. Не поддавайся на уговоры. Следователь хитрый попался. Лишнего не говори. Держись. Осталось двое суток. Чую — ничего у них нет. А».

ВОЛОДЯ Кулаков вошел в кабинет к следователю заспанный, протирая глаза.

— Вчера целый день ждал вызова, — сказал он недовольно.

— Вчера занимался с другими. Ты ведь не один, — ответил Павлов.

— Можно закурить? — вежливо спросил Кулаков, доставая сигареты.

— Кури, — ответил следователь и протянул зажигалку. Тот с наслаждением затянулся.

— Спасибо, что разрешили передать сигареты, — поблагодарил Кулаков, выдыхая облачко дыма. — А я слышал, несовершеннолетним запрещают передавать курево.

— Верно, — подтвердил следователь. — Но вам я разрешил потому, что сам курю и знаю, как тяжело без табака. Особенно, когда предстоит сделать трудный выбор.

Допрос принимал любимую Павловым форму — форму разговора, непринужденной беседы.

Выйдя из-за стола, он сел напротив Володи и потянулся к сигаретам. Кулаков с готовностью пододвинул пачку.

— Спасибо, — поблагодарил Павлов.

— Пожалуйста.

Какое-то время оба молча курили. Потом Павлов неторопливо заговорил:

— Хочу потолковать, Володя, о твоем отце. Он человек сложный. И характеризовать его однозначно — «плохой» или «хороший» — нельзя.

— Вы его не знаете, — перебил Кулаков.

— Нет, знаю, — твердо сказал Павлов. — Вчера ночью по-настоящему узнал. Увидел с той стороны, с какой ты, к сожалению, ни разу не видел.

— Что вы могли узнать о человеке за какие-нибудь два дня? — запальчиво возразил Кулаков. — Я с ним прожил шестнадцать лет и то не возьмусь угадать, чего от него можно ожидать.

И Володя стал горячо рассказывать о своей жизни, отце, Шляпникове — прорвалась наружу накопившаяся у мальчишки горечь.

Павлов искренне жалел, что на его месте не Александр Петрович Кулаков и что такой разговор не произошел у отца с сыном намного раньше. Не пришлось бы тогда заводить досье, составлять «договор». О нем Володя сказал так:

— Договор — это хитроумная затея отца. При хорошем поведении и учебе мне был обещан мотороллер. Но за каждую мелочь он так замучил меня штрафами, что я понял — не видать мне «Вятки» как своих ушей. И тогда мы с Генкой Козловским угнали «Чезетту». Но не повезло — в тот же вечер и разбили…

Когда Кулаков выговорился, майор сказал:

— Я прекрасно понимаю ваше отношение к отцам. Причем многое из того, что ты рассказал, мне известно от Алексея Шляпникова.

Володя с удивлением посмотрел на следователя.

— Нет, — продолжал Павлов, — такого разговора у нас с ним еще не было. Он впереди. Но я прочел вот это, — он достал из папки уголовного дела дневник Шляпникова. — Тебе эта тетрадь знакома?

— Нет, а что в ней?

— Это дневник Алеши Шляпникова.

— Леха писал дневник? — усомнился Кулаков.

— Эти записи Алеша начал вести в спецПТУ. Но в них много воспоминаний, говорится и о тебе.

— А где вы его?..

— При обыске, Володя. Так же, как и вот это…

Павлов достал пакет с вещами, изъятыми из тайника Кулакова, выложил их на стол. Сделав вид, что не заметил метнувшейся в мальчишеских глазах растерянности, он направился к шкафу, где лежали вещи, найденные при обыске у Козловского.

— Подойди сюда, — позвал он Кулакова. — Вот это тоже нашли во время обыска, — и распахнул дверцы шкафа.

— А это что за чемоданы? — спросил Кулаков.

— Эти чемоданы вместе с их содержимым украдены в доме напротив сберкассы. Козловский, видимо, решил эту кражу свалить на вас со Шляпниковым. В квартиру он забрался со своими приятелями в то же самое время, когда вы…

— Понятно, — сказал Кулаков.

Майор закрыл дверцы шкафа. Оба вернулись на свои места.

— Ну что, Володя, сам письменно изложишь об всем, или мне записать?

— Пишите, — чужим голосом сказал Кулаков, и в глазах его заискрились слезинки.

КОГДА вошел Спицин и напомнил, что подследственному пора завтракать, Павлов взглянул на часы. Он и не заметил, как пролетело время: допрос длится уже три с половиной часа.

— Ничего, я обойдусь, — сказал Кулаков.

— Нет, Володя, режим есть режим. Сходи поешь, потом продолжим, — поднялся Павлов. И дело было, естественно, не только в режиме.

— Не могу я сейчас есть.

— А ты через «не могу», — улыбнулся следователь и позвонил дежурному.

Когда Кулакова увели, Спицин протянул майору распечатанный конверт. Одного взгляда на обратный адрес было достаточно, чтобы все понять. Непослушными пальцами Павлов извлек письмо, написанное на листке из ученической тетрадки, и стал читать:

«Дорогая моя доченька. За всю свою жизнь не видела такой красоты. Спасибо тебе огромное, что уговорила меня поехать. Из Адлера переехала в Гагры, сняла койку. В комнате со мной четыре соседки. Все хорошие, простые женщины. Целые дни проводим на море, а вечерами гуляем по парку, любуемся черными лебедями. Одно плохо — очень без тебя скучаю. Первый раз оставила свою доченьку одну, и сердце болит. Береги себя. Жду с нетерпением от тебя письма, пиши, не ленись. Крепко целую свою доченьку. Мама».

Павлов вернул капитану письмо, закурил, взял лист бумаги, написал: «Связи трагической гибелью дочери немедленно вылетайте похороны. Начальник отделения уголовного розыска Спицин. Завсберкассой Полетаева».

— Все, что касается матери Марины, возьмите на себя, — попросил Павлов. — Мне нельзя. И так эмоций предостаточно.

— Вы не завтракали? — попытался перевести разговор Спицин.

— Не хочется, — ответил Сергей Петрович.

— А вы через «не хочется», — горько улыбнулся капитан и неожиданно вскипел: — Черт возьми, никак не могу привыкнуть к чужому горю. Сколько его еще вокруг нас.

— Такая у нас работа, — сказал Павлов.

— А некоторые считают, что у нас вырабатывается профессиональная привычка к смерти.

— К трупам, в какой-то мере — да. К смерти, к людскому горю — ни в коем случае, — возразил следователь. — Ладно, пойду завтракать, все равно сейчас не смогу взять прежний тон.

КОГДА через час Павлов снова встретился с Кулаковым, мысли его все еще вращались вокруг прочитанного письма, и чувствовал он себя прескверно. Володя, видимо, уловил его настроение.

— Что с вами, Сергей Петрович? — впервые обратился он к Павлову по имени-отчеству.

Вопрос вернул следователя в реальность происходящего. Он каким-то наитием уловил неповторимость предоставленной ему возможности. Понял, что наступил момент, когда откровенный ответ родит откровенный же диалог.

— Понимаешь, Володя, Марина — кассир сберкассы, которую вы ранили… Ну, в общем, ее оперировали. Не помогло. Она была на грани смерти, когда твой отец согласился сделать вторую операцию. Но и это не спасло девушку… Завтра на ее похороны прилетает мать.

— О чем вы?.. Мы не могли ранить! Мы не били ее! — закричал Кулаков.

— А кто же, Володя? — тихо спросил Павлов.

— Никто не бил, — растерянно сказал Кулаков.

Павлов достал из уголовного дела фототаблицу:

— Эти фотографии сделаны сразу после того, как ее увезли в больницу. Видишь, темное пятно на полу помещения кассы — это кровь.

Кулаков, прикусив губу, тяжело думал. И Павлов понял, что Володя в самом деле не поднимал рук на убитую. Больше того, он, вероятно, и не знал о насилии. Перед глазами встал Шляпников. Угловатый, в короткой, трещавшей по швам одежде с чужого плеча. Неужели он?..

Позвонил Спицин: поисковая группа нашла в лесу пустые чемоданы. Павлов попросил принести.

Когда капитан, расстелив на полу газету, поставил на нее два мокрых грязных чемодана, Павлов спросил:

— Узнаешь, Володя?

— Да, — коротко ответил тот.

— А где деньги, наган?

— Не знаю, — пожал плечами Кулаков. Потом, повернувшись всем корпусом к следователю, с жаром заговорил: — Сергей Петрович, я все расскажу. Врать ничего не буду. Кроме тех преступлений, где был с Лехой…

— Так не пойдет, — сказал следователь.

— Иначе не могу. Ведь Леха и здесь из-за меня. И в сберкассу пошел, чтобы вытащить меня из беды. Хотели уехать на БАМ, начать новую, честную жизнь.

— А часы, бумажник с семьюдесятью четырьмя рублями, избиение человека, у которого вы это отняли, — тоже для БАМа? — грустно спросил Павлов.

— Нет, это другое. Но о сберкассе пусть первым говорит Леха. Я ведь в помещение кассы не входил…

— Выходит, кассира ударил Шляпников? — не выдержал молчавший до сих пор Спицин.

Кулаков будто только что увидел капитана. И замолчал.

Предъявленное ему в конце допроса санкционированное прокурором постановление на арест принял как должное и не просто пошел, а буквально заторопился впереди конвоира, словно спеша укрыться за дверью камеры, остаться в одиночестве.

ВЕЧЕРОМ Павлов вызвал Шляпникова. На несколько минут. Соблюсти требование закона — предъявить в установленный срок санкцию прокурора на арест.

Шляпников вошел, степенно поздоровался, попросил разрешения сесть и устроился на краешке стула. Неторопливо прочитав постановление на арест, вернул его следователю.

— Надо расписаться вот здесь, — указал Павлов.

— Не буду, — спокойно ответил Шляпников.

— Почему? — удивился следователь.

— Потому что разбойного нападения на сберкассу я не совершал.

— Ну, об этом у нас с тобой еще предстоит разговор, — сказал Павлов, — а расписаться тебе надо не в совершении преступления, а в том, что ты ознакомился с постановлением.

— Подписывать все равно не буду, — тем же ровным голосом сказал он.

— Ты понял, за что должен расписаться?

— Понял, но не буду.

Павлов прекратил бессмысленные пререкания, написал в конце постановления: «Подозреваемый Шляпников от подписи отказался», расписался и отправил арестованного в изолятор.