Болото

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ДОЛГО оставаться одному Павлову не пришлось. К нему подошла молодая женщина в медицинском халате.

— Здравствуйте, — сказала она, — меня зовут Наташа. Пойдемте со мной… Сюда, пожалуйста.

Она открыла дверь в большой кабинет и пропустила его вперед.

— Садитесь на диван, — и стала устраиваться напротив в глубоком кожаном кресле. — Александр Петрович поручил мне занять вас.

— Занимайте, — лениво разрешил Павлов, испытывая единственное желание: положить голову на мягкую спинку дивана и уснуть.

— А как?

— Что как? — не понял Павлов.

— Как занимать?

Неожиданная мысль разом сняла сонное состояние.

— Вам хочется посмотреть операцию? — тихо спросил он.

— Очень.

— И мне. Так что организуйте! Ведь посторонние, те же практиканты-медики, как-то могут наблюдать операцию, верно?

— Да, если бы не вы…

— Вы были бы, конечно, там. — Павлов показал рукой в сторону, где находилась операционная.

Наташа кивнула.

— Но я есть, и этот факт, к сожалению, никуда не денешь. И поручен вам. Так что ищите выход.

Девушка явно колебалась. Заметив это, Павлов снова спросил:

— Скажите, Наташа, в данной обстановке есть какая-нибудь возможность увидеть?

Она опять кивнула.

— Так в чем дело?

— Александр Петрович не разрешил.

— Он объяснил вам, почему я здесь и кто я такой? — спросил Павлов.

— Нет. Только сказал, что вас зовут Сергей Петрович, что вы очень устали и вас нужно до конца операции занять или, — Наташа смутилась, — уложить спать. Он даже приказал нянечке постелить вам в ординаторской.

— В таком случае всю ответственность беру на себя. Пошли, — он легко вскочил с дивана.

— Куда? — Наташа запрокинула голову и снизу вверх смотрела на него.

— На операцию. Иначе опоздаем к началу. Вы хотите опоздать?

— Конечно нет, что за вопрос?

— Тогда вставайте и смелее вперед.

— Ну, будь что будет, — Наташа поднялась с кресла и направилась к двери.

ОНИ ВОШЛИ в полутемный конференц-зал. На сцене Павлов увидел два телевизора таких размеров, каких раньше ему видеть на приходилось.

— Мониторы, — объяснила Наташа, проследив за взглядом гостя. — Операционная оснащена телевизионными камерами. Отсюда можно наблюдать за ходом операции.

— Голубушка! — воскликнул Павлов. — Да вы просто золото. Что ж вы раньше молчали!? Включайте скорее!

— На левом общий план. На правом — крупный. Вы медик? — спросила Наташа.

— Нет, — ответил Павлов.

— Тогда вам достаточно левого. А я сяду за крупный план, — сказала она и включила оба монитора.

— Вы кем работаете, Наташа? — спросил Павлов.

— Нейрохирургом, — это было сказано таким тоном, будто другого ответа и быть не могло.

Раздался легкий шум, экраны засветились и, наконец, появилось изображение. В центре сверкающей белизной операционной группа людей окружала стол. Неожиданно все расступились и на экране показался Кулаков.

Павлов подошел к правому телевизору.

— Наташа, можно его покрупнее?

Теперь хирург занимал весь экран.

«Да, здесь он бог», — думал Павлов, глядя на живые глаза, быстрые движения рук, слыша четкие команды.

Наташа переключилась на операционное поле, и следователь вынужден был перейти к своему телевизору.

Люди, помогавшие хирургу, работали, как единый, отлично отлаженный механизм. Каждый занимался своим делом, понимая друг друга с полуслова, по взглядам, по еле заметным кивкам головы.

Только теперь Павлову стало до конца ясно, что требование Кулакова о переносе больной в госпиталь не прихоть, а необходимость. Здесь работает хозяин, глава коллектива, а там, в больнице, он был гостем.

— Нет, вы только посмотрите, какой хирургический рисунок!

Павлов издали взглянул на второй экран, но вместо «рисунка» увидел только двигающиеся пальцы. «Вот так непосвященным бывает непонятен и психологический рисунок следователя», — подумал он и спросил:

— Наташа, тяжело работать с Александром Петровичем?

— Ну что вы! Это же Человек с большой буквы. В него не только я, весь медицинский персонал госпиталя влюблен! Умный, тактичный, заботливый! Он от этой больной теперь сутками отходить не будет, пока не поставит на ноги. А какой специалист! Счастье, что мне довелось у него учиться. Ломает догмы, постоянно ищет новое. Вы видели его диссертацию?

— Видел, — ответил Павлов и на кончиках пальцев живо ощутил переворачиваемые при обыске страницы.

Стало мучительно больно за этого человека. Почему же его не знают таким жена и сын? Почему он ни разу не привел Володю в этот конференц-зал? Почему дома он в большей степени был подполковником, чем на службе? Постоянно давил волю родных, подшивал в папку порочащие сына документы, лгал и изворачивался перед следователем. Ведь, похоже, он никому не нанес столько вреда, сколько собственному сыну. Расскажи вот этой милой девушке все, что он узнал за прошедшие сутки о ее кумире, — не поверит.

— Простите, — прервала его мысли Наташа, — а кем вам приходится больная?

— Никем, — Павлов пожал плечами. — Я впервые увидел ее в больнице. Покажите, пожалуйста, еще раз крупно лицо Александра Петровича.

Раздался щелчок. Майор вздрогнул от неожиданности: Кулаков смотрел прямо на него. Ну тут же чья-то рука стерла марлей пот с его лба. Хирург снова склонился над столом.

В конференц-зал вбежала медсестра, которую Павлов видел в коридоре у столика с телефоном. Не заметив его, взволнованная какой-то новостью, она еще на бегу начала:

— Наталья Николаевна, что я вам скажу! Сейчас звонили из «скорой помощи», интересовались, закончилась ли операция, и рассказали…

Увидев, наконец, незнакомого мужчину, она перешла на тревожный шепот.

До Павлова долетали отдельные слова: «арестовали… сберкасса… больная… следователь…»

— Не может быть, — не дослушав медсестру, воскликнула Наташа.

— Не надо об этом пока никому рассказывать, — тихо сказал Павлов. — Поберегите Александра Петровича.

Наташа обернулась и в упор посмотрела на следователя.

— Так это вы?

Павлов кивнул. Остро почувствовав ее отчужденность, поднялся.

— Я подожду Александра Петровича в его кабинете.

Наташа выключила экраны и собралась идти с ним, но Павлов остановил.

— Вы оставайтесь, досматривайте. Я хочу побыть один.

ТОЛЬКО зажег настольную лампу и поудобнее устроился на диване, как в кабинет вошла санитарка с чашечкой кофе и блюдечком с сухарями.

— Спасибо. Откуда такое среди ночи? — удивился Павлов.

— Наталья Николаевна распорядилась. Пейте на здоровье.

Покончив с кофе, следователь поставил чашку и моментально заснул.

Проснулся, как и в прошлую ночь, от яркого света, ударившего в глаза.

— Извините, Сергей Петрович, что вторично за сутки бесцеремонно прерываю ваш сон, — донесся до него голос Кулакова.

— Ну, что вы, Александр Петрович, — встряхивая головой, улыбнулся Павлов. — Я ведь не собирался спать. Само собой как-то получилось…

— Естественно. Такая нагрузка, — сказал Кулаков, с удовольствием опускаясь в кресло.

Под глазами его появились темные круги. Но сами глаза живые, веселые, счастливые. Такие бывают у людей, только что закончивших нелегкий труд и не успевших еще вернуться в состояние обыденности.

— Ну как? — спросил Павлов.

— Самое трудное позади. Сделали все, что могли. Последнее слово за больной. Должна жить Марина! Обязана! — помолчал немного и, словно вдруг вспомнив что-то, сказал: — А вы знаете, Сергей Петрович, пациентка умерла один раз во время операции.

— То есть как?..

— Клиническая смерть. Вот когда, скажу я вам, мне сделалось страшно. Даже холодный пот прошиб. Честно говоря, такого никогда в жизни не испытывал… Но теперь все позади, вытащили оттуда девочку.

Та же санитарка внесла две чашечки кофе.

— Спасибо, Анастасия Михайловна, — поблагодарил Кулаков.

— Сейчас я вам и постельку принесу, отдохните до утра. А им, — кивнула она в сторону Павлова, — давно уже постелено в ординаторской.

— Спасибо, не надо, — сказал Кулаков. — Я спать все равно не смогу, да и гость предпочтет, я думаю, гостиницу.

Павлов взглянул на часы. Шестой час, в гостинице тоже делать нечего — наступает новый рабочий день.

Кулаков пригубил горячий напиток.

— Если я признаюсь в одном проступке, — вернулся следователь к прерванному приходом санитарки разговору, — обещаете не рассердиться и оставить его без последствий?

— Это вы о чем?

— Я видел вас во время операции. И, видно, в тот самый момент, о котором вы рассказали. Но, поверьте, никакой растерянности на вашем лице не было…

— Не понимаю, — удивленно сказал Александр Петрович, — неужели Наташа осмелилась?..

— Я уговорил. Поверьте, мне было крайне важно видеть вас. Не операцию — я в медицине мало разумею, — а именно вас во время работы. Я должен был понять, почему они вас любят. Иначе у меня так и осталось бы одностороннее впечатление…

— И неблагоприятное, — вставил Кулаков.

— Если хотите, да.

— Пожалуй, я сдержу свое обещание и не буду упрекать Наташу, — опуская на столик пустую чашку, задумчиво заговорил Кулаков. — Может, вы правы. У вас и не могло сложиться обо мне иного мнения. Все мои поступки, мое поведение вчера выглядели несолидно. Но поверьте, я защищал сына. Как пытался защитить его от влияния Шляпникова… И когда составлял злополучный договор, когда брал в руки ремень, когда завел пакостное досье — я всегда считал, что защищаю его от плохого, что ради его спасения все средства хороши. Это оправдывало меня в собственных глазах, давало право не считаться с мнением жены, желаниями Володи. Вчера вечером, сидя у постели уснувшей Ольги Сергеевны, я впервые заметил, сколько у нее морщинок. И во мне что-то сломалось. Я еще не до конца понял, где упустил главное, на каком повороте потерял своего ребенка. Мне всегда было некогда. Учеба, работа, диссертация… А сын? Сын рос сам по себе, и я вместо того, чтобы идти вместе с ним, шел, как бы это выразиться, параллельным курсом, что ли, воздействуя со стороны окриком, пытаясь ломать, а не строить. Сейчас я начинаю это понимать, но, боюсь, слишком поздно…

В словах Кулакова не было самобичевания. Это были размышления человека, которому внезапно открылось дотоле неведомое. Только действительно с опозданием.

— После вашего ухода я впал в депрессию, — закурив, продолжал Кулаков, — и бог знает, куда бы она меня привела, если бы не эта операция. Спасибо, что доверили, что убедили за нее взяться. Вы вернули мне веру в себя. Мне сейчас тяжело, и я знаю, будет еще тяжелее. Но теперь я снова на ногах, снова чувствую в себе силу. Это поможет не только выстоять самому, но и поддержать жену и, по возможности, сына.

Кулаков встал.

— Я вас оставлю на несколько минут, пойду посмотрю больную. Если не очень торопитесь, подождите меня, — не дожидаясь согласия, Кулаков вышел из кабинета.

Яркий свет люстры резал глаза. Павлов прикрыл их и, продолжая думать с закрытыми глазами, незаметно для себя снова уснул.

ПРОБУДИЛСЯ он от ощущения, что на него смотрят. Действительно, напротив в кресле сидел Кулаков.

— Извините, Сергей Петрович. Вернулся, а вы сладко спите. Не захотелось снова будить.

— Как Марина? — спросил Павлов.

— Особых изменений ждать еще рано. Слава богу, не хуже. Объясните, Сергей Петрович, почему мне сегодня так легко, почему хочется вслух думать, анализировать, поделиться сомнениями? Раньше, признаться, я за собой такого не замечал, — он сдержанно улыбнулся. — Или это у вас профессиональное — располагать людей к откровенности? Если говорить…

На письменном столе тревожно замигала красная лампочка. Он осекся и, ничего не объясняя, стремительно вышел из кабинета. Дверь осталась открытой.

В коридоре слышались приглушенные голоса, кто-то, стараясь создавать меньше шума, пробежал мимо кабинета. Быстро прошла сестра, держа в руке шприц, за ней другая — с капельницей.

Павлов выглянул в коридор — обе зашли в одну палату. Его неудержимо тянуло подойти к двери и узнать, кто там лежит, но что-то его удерживало.

Павлов понял: с кем-то стряслась беда. Неужели, с Мариной? Да что за глупости, — осадил он себя. В госпитале сотни больных и, наверное, среди них немало тяжелых…

Из палаты вышла Наташа и скорым шагом направилась по коридору.

— Наталья Николаевна! — окликнул Павлов.

— Она даже не остановилась, лишь бросила взгляд, полный такой откровенной неприязни, что вопрос застрял в горле.

Павлов вернулся в кабинет и притворил дверь. Ему стало ясно: беда стряслась с Мариной. Он раскрыл вторую за ночь пачку сигарет, закурил.

ШАРКАЮЩЕЙ походкой в кабинет вошел осунувшийся и как-то сразу постаревший Кулаков. Медленно опустился в кресло. Не глядя на Павлова, сказал:

— Вот и все, Сергей Петрович. Сын начал, отец закончил. Теперь можете судить обоих.

И заплакал. Горько, навзрыд, не пряча слез.

Но как он был непохож на того Кулакова, что плакал в комнате сына. Тот вызывал только жалость, смешанную с презрением, этот — сочувствие, желание помочь.

В кабинете появилась Наташа со шприцем в руке, подошла к Кулакову, осторожно закатала рукав его халата и сделала укол. Затем помогла Кулакову подняться с кресла и довела до дивана.

— А вы бы шли к себе, — бросила она Павлову. — Свое дело вы сделали.

— Наташа, — тихо позвал Кулаков.

— Я здесь, Александр Петрович.

— Сейчас же извинись, — так же тихо потребовал Кулаков.

Девушка изумленно вскинула брови.

— Извинись! — более громко повторил Александр Петрович. — Ты обидела хорошего человека. Он как никто помог мне сегодня и я хочу, чтобы он задержался. Хоть немного, если ему позволит время. Я и так слишком злоупотреблял его терпением. Попроси остаться, слышишь, Наташа?

Он лег. Наташа укрыла ему ноги одеялом, повернулась к Павлову.

— Извините. И останьтесь, пожалуйста.

Павлов пододвинул кресло к дивану.

— И ты, Наташа, садись, — поджав ноги, Кулаков освободил место.

— Нервы сдали, — заговорил он, когда Наташа осторожно устроилась на краешке дивана. — Умом все охватываю, и такое допускал. Это не зависело от качества операции. Сдало сердце, которое я не мог обновить. Но даже сейчас, зная исход, я не жалею, что согласился оперировать. Все-таки это была активная борьба за жизнь, пусть и с незначительным шансом… Теперь идите. Я постараюсь заснуть, — сказал Кулаков и протянул следователю руку.

Павлов и Наташа вышли из кабинета вместе.

— Подождите минутку, — попросила она и подошла к столику дежурной сестры.

— Я сделала Александру Петровичу подкожно папаверин и димедрол, — сказала она сестре. — Он уже засыпает. Присмотрите за ним и, главное, последите, чтобы его не беспокоили. Телефон переведите на себя.

— Хорошо, Наталья Николаевна.

— Я буду часа через три.

На улицу вышли молча. По проезжей части, где ночью несли носилки с Мариной, шли машины. По тротуарам спешили люди. Город проснулся и начинал очередной рабочий день.

— Я провожу вас, — сказала Наташа, — мне домой мимо гостиницы.

Павлов взглянул на часы. Начало седьмого.

— Мне там уже делать нечего, — сказал он. — Где-нибудь перекушу — и в милицию.

— Я сегодня впервые познакомилась со следователем, — сказала Наташа. — В течение всей ночи у меня несколько раз менялось о вас мнение. Но так своего и не составилось. Придется остановиться на мнении Александра Петровича. Он не такой человек, чтобы зря хвалить, и если уж он вас благодарил за что-то, примите и мое спасибо. До свидания.

Она быстро пошла по улице и вскоре затерялась в людском потоке.

— Скорее — прощайте, — вслух сказал майор и подумал: «Милая девушка, на вид ученица девятого класса, оказавшаяся нейрохирургом».

Сколько разных людей — плохих и хороших, добрых и злых, честных и жуликов — попадаются на пути следователя и исчезают, чтобы больше никогда не встретиться. Об одних тут же забываешь, другие какое-то время еще продолжают жить в памяти, единицы остаются навсегда. Наташа, наверно, останется, как останется волевое лицо хирурга на экране телевизора, его сильные, уверенные руки.

А Марины не останется. И невозможно будет представить ее полной жизненных сил, веселой и радостной.

Как-то еще не думалось о том, что смерть потерпевшей осложнит расследование преступления. Просто было жаль девушку, которая погибла, не успев и пожить-то по-настоящему.