Больше лает, чем кусает

ФИНГАЛ

Девушка, с которой встречался Белаква — последняя в ряду других,— была хорошенькой, заводной и весьма остроумной. По степени значимости и проявленности эти качества располагались именно в такой последовательности. Потом, правда, несколько позже тех событий, о которых повествуется в этой главе, после того как с Белаквой в самый неподходящий момент случился приснопамятный приступ беспричинного смеха, всякое ухаживание и встречи пришлось на некоторое время прекратить.

Так вот, в то время, когда ухаживание еще имело место, Белаква и его девушка отправились за город — Белаква вел Винни к Холму Фелтрим. Пройдя некоторое расстояние по дороге, связывающей Дублин с Мэлэнайдом, но не доходя до Замковых Лесов, они свернули с дороги на восток. Вскоре они увидели холм, который издалека вполне можно было принять за огромную кучу горных отбросов. На вершине виднелись развалины мельницы. Мягко поднимающиеся склоны густо поросли ежевикой и утесником. Холм благодаря полуразваленным останкам высокой мельницы приметной вехой торчал среди равнинных пространств, его окружавших, и был виден издалека. Его еще называли Волчьим.

Они взобрались на вершину, но спустя совсем немного времени Белаква почувствовал, что ему становится грустно, он ощутил себя одиноким, неприкаянным. А вот Винни, если судить по ее виду и поведению, пребывала в отличном настроении. Она наслаждалась теплым солнцем и открывающимися с вершины прекрасными видами.

— Посмотри, ну разве Дублинские горы не очаровательны? — пропела она.— Гляди, они подернуты дымкой, в них столько мечтательности!

А Белаква как раз в это время смотрел совсем в другую сторону — его взгляд бродил по устью реки.

— А ветер-то восточный,— проговорил он.

Винни продолжала восторгаться то одним, то другим: смотри туда, вон там, видишь, гряда гор на острове Лэмбей? Правда, напоминают замок? Гляди, отсюда кажется, что те холмы вырастают прямо из леса; смотри, а лес уже совсем стал каким-то коричневым; гляди, знаешь, как то место называется? Око Ирландии, но оно похоже не на глаз, а на акулу; а вон там, гляди, на севере, такие дурацкие низенькие холмы. Ты не знаешь, как они называются?

— Та местность называется Нол,— буркнул Белаква, повернув в указанном направлении голову.— Как это можно не знать, что такое Нол?

Последнюю фразу Белаква произнес возмущенным тоном; подобным тоном, например, много попутешествовавшая старая дева восклицает: "Как, вы были в Венэцыи и не катались в гондоле" (ставя ударение на первый слог в "гондоле" и насилуя произношение слова "Венеция"); или: "Как, вы ходили по Елисейским Полям в Париже и не заходили в магазинчик мадам де Варэн?"

— Северной части Дублина я не знаю вовсе,— сказала Винни.— Там все такое плоское и скучное, и все дороги ведут в Дрогеду.

— Это район Фингал скучен? — вскричал Белаква.— Винни, ты меня просто поражаешь.

Некоторое время они в молчании осматривали Фингал: побережье, изъеденное ручьями и болотами; мозаику маленьких земельных участков; полосы леса, деревья которого издалека больше походили на упрямо вздыбленные стебли высокой, сорной травы; линию холмов, слишком низких, чтобы собою замкнуть видимое пространство — и взгляд шагал дальше, к линии горизонта.

— Волшебная страна,— вздохнул Белаква,— вроде как Сона и Луара[21].

— Это мне ничего не говорит,— фыркнула Винни.

— Конечно, не говорит,— еще раз вздохнул Белаква,— bons vins et Lamartine[22], земля, где возделывают виноград, из которого производят шампанское, земля, взрастившая людей серьезных, не какой-нибудь там детский сад Виклоу[23].

Раз проехался по всяким заграницам, а уже воображает, что все видел и все знает, наверное, подумала Винни.

— Как ты надоел со всеми этими своими печальными и серьезными личностями! — воскликнула Винни,— Ты так всю жизнь и будешь про них талдычить?

— Ну, если тебе не интересно со мной, могу предложить Альфонса[24],— отпарировал Белаква.

А Винни немедля ответила, что с Альфонсом он может общаться сам. Потянуло колючим, неприятным холодком назревающей ссоры.

— А что это у тебя на физиономии? — вдруг сердито спросила Винни.

— Импетиго.

— Что-что?

— Импетиго, кожная сыпь.

Белаква еще ночью почувствовал, что на лице начинается страшный зуд, а значит, к утру оно украсится сыпью, которая вскорости начнет шелушиться.

— А ты с такой штукой на ро... на лице еще и целоваться лезешь!

— Я просто забыл, извини. Я был слишком... ну, чувства, знаешь, и все такое.

Винни, достав свой платочек, поплевала на него и тщательно обтерла губы.

Белаква смиренно и униженно улегся на земле у ее ног, надеясь, что она тут же вскочит и уйдет, оставив его одного. Но она не вскочила и не ушла, а просто спросила:

— А от чего это бывает? И вообще, что это такое?

— Что-то вроде раздражения кожи. От грязи,— пояснил Белаква.— У детей трущоб такое встречается сплошь и рядом.

За этими словами последовало длительное, неловкое молчание.

— Не сковыривай, миленький,— неожиданно сказала Винни,— от этого только хуже будет.

Эти слова оказались для Белаквы как глоток чистой холодной воды для узника, изнывающего от жажды в каменной темнице. Ведь такое проявление доброжелательности с ее стороны наверняка что-нибудь да значило! Чтобы скрыть свое смущение, Белаква отвернулся и снова стал рассматривать панораму Фингала.

— Я часто прихожу сюда, на этот холм,— поведал Белаква, продолжая смотреть на Фингал,— и с каждым разом все больше и больше воспринимаю его как некую тихую заводь, своего рода убежище от суеты, место, куда можно являться запросто, не вырядившись, а так сказать, в домашнем халате, с сигарой в зубах... ("Ну, понесло его,— подумала Винни,— опять зафонтанировал словами".) Место, куда можно бежать, если исстрадался душой, особенно если страдания причинены женщиной.

— Это все твои придумки,— фыркнула Винни.— Я вижу только небольшое поле да несколько коров на нем. Вот и все. Чтобы удалиться в глушь и пахать свое поле нужно сначала быть Цинциннатом[25].

Настроение у Белаквы и Винни кардинально и противоположно поменялось — теперь она впала в меланхолию, а он ощутил прилив душевной бодрости.

— Винни, Винни,— тихо проговорил он, делая слабую и нерешительную попытку воспользоваться моментом ее душевного расслабления (а почему бы в самом деле не воспользоваться моментом, ведь она так или иначе сидела рядом с ним на траве).— Сейчас ты очень похожа на древнюю римлянку.

— Ага, Белаква меня все еще любит,— сказала Винни так, словно Белаквы рядом не было, и прозвучало это непонятно как — то ли в шутку, то ли всерьез.

— Тебе так идет, когда ты дуешься, ну, надуй снова губки,— стал просить Белаква,— будь истинной римлянкой, а за это я поведу тебя через устье, на ту сторону реки.

— Ну, а дальше что?

Дальше? Винни, подумай хорошенько, прежде чем соглашаться.

— Ага, я вижу ты задумалась. Может быть, и контрактик составим[26], и заверим у нотариуса?

Белаква обычно был, как воск в ее руках, она крутила им, как хотела, но теперь, когда их настроения пришли в некое равновесное противостояние, Белаква, испытав прилив каких-то неясных, но приятных чувств, вдруг сделался неподатливым. Она долго смотрела в сторону того небольшого участка земли, который вызвал их разногласия, а он телепатическими сигналами пытался заставить ее сохранять молчание, сидеть вот так, как она сидит, с суровым выражением на лице, молчаливая puella[27] в мире без четких границ. Но Винни заговорила (найдется ли кто-нибудь, наконец, кто заткнет им, этим женщинам, рог раз и навсегда?) и сказала, что там, вдали, она ничего особенного не видит, кроме серых фигурок крестьян, надрывающихся в поле, как крепостные, и высоких заборов вокруг усадеб тех, кто когда-то стоял близко к высшей власти. А когда дела заворачивались туго и становилось совсем худо, чем они все оказывались? Никчемными болванами, прахом... Вот если закрыть глаза, тогда в том мире, под веками, действительно можно увидеть кое-что интересное... И Белаква решил, что он больше не будет говорить о Фингале, не будет больше пытаться дать ей понять, чем для него является Фингал, он навсегда спрячет Фингал в тайниках своей души. Так будет лучше.

— Посмотри вон туда,— Белаква ткнул пальцем в пространство.— Там, за рекой, большое красное здание с башнями.

Винни несколько раз моргнула, фокусируя взгляд.

После пристального и весьма продолжительного всматривания, она решила наконец, что разглядела то, что он хотел, чтобы она увидела.

— Это там, совсем далеко, с круглыми башнями? — спросила она.

— Да, да. Знаешь, что это за дом? Моя душа живет именно там.

"Ну и ну,— подумала Винни, неужто ты собираешься раскрыть мне свою душу и выложить все карты на стол?"

— Нет, я не знаю, что это за здание. Похоже на хлебный завод.

— Это сумасшедший дом в Портрейне,— пояснил Белаква.

— Неужто? Я знаю одного врача, который там работает.

Раз уж так вышло, что там, в Портрейне, работает знакомый врач и там же лежит душа, то решено было туда отправиться.

Они шли дальней дорогой, обходя устье реки, наслаждаясь воображаемыми стаями лебедей и лысух; они карабкались по дюнам, прошли мимо Башни Мартелло и в итоге вышли к Портрейну с юга и со стороны моря, а не со стороны железнодорожного моста. Благодаря такому обходному маневру им удалось оставить в стороне ужасающе уродливую часовню в Донабейте. Портрейн был утыкан башнями, как Дун Лаогхейр[28] шпилями: две башни Мартелло, рыжие башни лечебницы для умалишенных, водонапорная башня и вымощенная площадка вокруг башни.

Не заметив предупреждения, запрещающего посторонним "проход по подведомственной территории", прицепленного на доске неподалеку от домика береговой охраны, Белаква и Винни, подвергая себя риску судебного преследования, стали взбираться на холм, на котором стоял этот домик. Они двигались по заросшей травой кромке вспаханного поля. В одном месте, где трава была особенно густой, они наткнулись на спрятанный в ней велосипед. Белаква испытывал слабость к велосипедам. Подумать только — в таком неожиданном месте обнаружить велосипед! Владелец укрытой в траве машины находился неподалеку в поле, вилами разрыхляя почву в бороздах.

— Мы доберемся этим путем до башни?! — выкрикнул Белаква.

Человек в поле повернул голову.

— Ото такочки до башни попадем?! — снова заорал Белаква.

Человек в поле разогнулся и показал рукой, в каком направлении надо идти.

— Топайте вот так и попадете куда надо,— пояснил он нормальным голосом.

— А там через стену перелезть?! — снова прокричал Белаква, хотя никакой необходимости кричать не было. В поле стояла такая тишина, что и безо всякого крика можно было бы вести беседу и на более значительном расстоянии. Но Белакве очень хотелось, чтобы его поняли сразу— ему была крайне неприятна мысль, что, может быть, придется объяснять все снова и снова, и он не только безо всякой нужды поднимал голос до крика, но еще и выговаривал слова так, чтобы они прозвучали по-деревенски. Этот нелепый говор вызвал удивление и раздражение Винни.

— Послушай, не корчь из сэбэ дэревэньського прыдурка,— бросила Винни сердито.— Ты что, сам не видишь, куда нужно идти? Дойдем до той стены, а там перелезем через нее.

То ли человеку с вилами понравилось по какой-то причине упоминание о стене, то ли он обрадовался возможности прервать на некоторое время работу, но так или иначе он отбросил вилы и, тяжело и неуклюже ступая, направился к тому месту, где стояли Белаква и Винни. В его внешнем виде не было ничего примечательного. Подойдя совсем близко, он сказал, что им надо сначала идти прямо, вот туда, потом, да, перелезть через стену, и они сразу увидят башню, что на вершине холма, там, где заканчивается поле, или они могут вернуться, дойти до дороги, а потом идти по дороге, пока не дойдут до Валов. Каких еще Валов? Может быть, этот деревенщина просто чокнутый? Один из тех сумасшедших, которых отпускают из больницы на некоторое время, потому что они ведут себя смирно? Белаква спросил, а стара ли башня, хотя для того, чтобы определить, что она относительно недавней постройки, совсем не требовалось консультации доктора Петри[29]. Человек, дававший пояснения, сообщил, что башню построили в год Великого Голода[30], кажется, для того, чтобы размещать там беженцев из наиболее пострадавших районов. Ну, по крайней мере, так говорят, ну, так рассказывала одна дама, имя которой он предпочитает не упоминать, чтобы не задеть чести ее мужа.

— Ну что, Винни, полезем через стену или вернемся и поднимемся к башне со стороны реки? — спросил Белаква.

— А от-тель, с холма-то, вид на залив Лэмбей очень даже хороший,— сообщил человек, дававший пояснения.

Винни ратовала за то, чтобы карабкаться через стену, полагая, что так будет значительно ближе, особенно учитывая то, что они уже так далеко забрались. Человек, дававший пояснения, пытался помочь в разрешении возникшего затруднения. А в голове у Белаквы постоянно крутились мысли о той прекрасной машине, что спрятана в траве, и ему никак не хотелось уходить от нее. Но надо же в конце концов на что-то решаться!

А мне бы хотелось посмотреть эти Валы,— промямлил Белаква.

Может быть, это какая-нибудь древность!

— Ну подумай сам: мы уже почти добрались до башни, осталось идти совсем немного, а если возвращаться к твоим Валам, то придется сначала лезть вниз, а потом карабкаться вверх!

И они — Белаква и человек, пришедший с поля и дававший пояснения,— согласились, что это было бы действительно неразумно и что для разрешения загвоздки в таких делах как раз-то и нужна женщина, ведь только женщина в такой ситуации может все трезво обдумать и дать толковый совет. И совсем неожиданно между Белаквой и человеком с поля возникла некая невидимая связь.

Первое впечатление от башни было хорошим, однако по мере того как взгляд полз вверх, останавливаясь на запертой двери, росло ощущение ее похоронного предназначения, тлена, запустения. Ничего возвышенного. Наверное, так и в браке — все начинается хорошо, а потом превращается в постылую обыденщину, заканчивающуюся смертью.

Пробыв на вершине холма совсем недолго, Белаква опять стал ощущать себя одинокой и несчастной тварью, загнанным животным. Они сидели на траве, лицом к морю. Где-то далеко внизу и позади них располагалась лечебница для умалишенных.

— Прекрасный вид,— сказала Винни,— Кажется, что залив Лэмбей совсем рядом. С такой высокой точки я его никогда не видела.

Отсюда Белаква хорошо видел человека в иоле, продолжавшего ковырять землю вилами, и ему вдруг очень захотелось быть там, внизу, рядом с ним, чем-то помогать, ковыряться в глинистой земле. Белаква начал самому себе объяснять, почему вдруг у него возникло такое желание, но тут же прервал затеянное и стал бездумно глядеть на неяркую желтую полосу на склоне холма — то были заросли можжевеловых кустов и крестовника, растущие бок о бок.

— Смотри,— сказала Винни,— какие замечательные развалины, вон там, налево, все заросло плющом.

Руины церкви, два небольших поля, за ними — еще одна башня, квадратная, одинокая.

— Вот это все как раз и дает мне sursum corda[31],— вздохнул Белаква.

— Ну, в таком случае, не лучше ли нам двигаться дальше,— мгновенно предложила Винни.

— Дурацкая эта башня! — воскликнул Белаква. После того как ему рассказали, для чего она предназначалась, у него возникла к ней неприязнь,— Торчит здесь, перед больницей, а они, как дураки, уселись тут же...— Но так и осталось непонятным, имел ли он в виду их самих или кого-нибудь еще.— Смотри, какие умилительные амбразуры в стене...

Из дверей больницы потекли под теплые лучи солнца умалишенные. Тех, кто вел себя смирно, оставили заниматься какими-то своими делами, а остальных группками, как стадо животных, выпасали надзиратели. По свистку стадо останавливалось или продолжало движение.

— Умилительны, как умилителен и цвет кирпича старой мельницы в Фелтриме,— продолжал говорить Белаква, словно бы сам с собою.

Но что же их, в конце-то концов, заставит замолчать?

— Они розового оттенка,— продолжал Белаква,— такого же, каким и я сам был когда-то, маленький, толстенький, перекормленный мальчик... я сидел на полу с молотком и с такой штукой для вырезания фестонов и всего такого прочего и кромсал края красного коврика...

— Что тебя постоянно грызет? — спросила Винни.

Да, он позволил загнать себя в угол, да, его истоптали, как тряпку, но мысль о том, что его тварность может оказывать существенное влияние на его разум, он отвергал. Нет, sequitur[32], подобного он не приемлет.

— Наверное, я просто старею, устал от жизни,— сказал Белаква.— Тяжко осознавать, что пребывающее вне меня восполняет то, что во мне. Жан-Жак[33] на своем ложе из колючек размышлял о том же.

— Лишь кажется, что восполняет,— произрекла Винни с умным видом, хотя сама толком и не знала, что, собственно, она хотела этим выразить, но прозвучало это, по ее мнению, хорошо и к месту.

— А в общем-то,— сказал Белаква,— мне бы очень хотелось снова вернуться в лоно, устроиться там поудобнее и пребывать там веки вечные.

— Точнее, некую краткую вечность, и проникнуть туда только одной своей частью,— ввернула Винни,— и работать, двигаться взад-вперед, взад-вперед как можно дольше.

Черт бы побрал эту женскую педантичность и желание выявлять недоговоренности!

— Да ладно тебе,— буркнул Белаква — ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Вернуться в материнскую утробу, превратиться в еще не родившегося младенца, чтоб не бриться, ни о чем не беспокоиться, не испытывать ни жары, ни холода. И чтоб не страдать...— Белаква замялся, подыскивая слова, которые наиболее полно выразили бы его самое сокровенное желание,— и чтоб не страдать от чрезмерного потения ночью.

Внизу, под холмом, на игровой площадке несколько пациентов лечебницы для умалишенных, из тех, что поспокойнее, не из буйных, гоняли мяч. Другие, по одному или в группках, слонялись безо всякого дела, наслаждаясь теплым солнцем. Над стеной, что окружала двор лечебницы, появилась голова одного из них, потом руки, которые улеглись на стену, а затем на руки улеглась щека. Еще один — очевидно, очень нерешительный и совсем кроткий — вскарабкался до середины склона, нырнул в какую-то ложбинку, через несколько мгновений оттуда вынырнул и отправился назад. Еще один, стоявший к Белакве и к Винни спиной, ковырял пальцем стену, отделяющую двор лечебницы от полей вокруг. Одна из группок душевнобольных кругами ходила по игровой площадке. А по другую сторону, если глядеть с холма, открывался вид на однообразные низенькие жилища рабочих, выстроившиеся рядами, во двориках играли и плакали дети. Удали лечебницу, и что останется в Портрейне? Одни руины.

Винни заявила, что как на ее взгляд, все эти сумасшедшие кажутся совершенно нормальными. Белаква ответил, что и ему так кажется, но все же он считает, что вон та голова, торчащая над стеной, очень красноречиво свидетельствует о ненормальности, а пейзажи интересуют его лишь с той точки зрения, что дают ему повод впасть в мрачное настроение и сделать вытянутое лицо.

Они вдруг заметили, что владелец велосипеда, до тех пор копавшийся в поле, бежит по направлению к ним с вилами в руках. Он перемахнул через стену, не замедляя ход пронесся сквозь желтоватую полосу зарослей можжевельника и помчался вверх по склону. Белаква неуклюже и нерешительно стал подниматься на ноги. А что если это один из сумасшедших? Какой-нибудь там маньяк? А как известно, силища у них неимоверная! И десять человек с таким не сладят! Разве управиться с ним одному Белакве?! Он со своими вилами оставит от Белаквы мокрое место, а потом совершит насилие над Винни. Но бежавший, хотя и приблизился к Винни и Белакве на расстояние, позволившее им слышать его тяжелое дыхание, стал сворачивать в сторону и вскоре скрылся за гребнем холма. Несколько мгновений спустя они увидели его снова, но уже внизу холма, сбежав с которого и набрав дополнительную скорость, он понесся к воротам в стене, окружавшей лечебницу, влетел в них и еще через пару мгновений скрылся за углом здания больницы. Белаква бросил быстрый взгляд на Винни, которая смотрела в ту сторону, где скрылся, словно бы, так сказать, сквозь землю провалился, этот человек с вилами, а потом перевел взгляд на то место в поле, где тот еще несколько минут назад ковырял вилами землю. Белаква внезапно и явственно осознал, что наблюдая за человеком с вилами, он испытывал нечто вроде зависти к его занятию — вот так бы и ему спокойно копаться в поле! Путешествующий взгляд Белаквы уколола вспышка света, отраженного от никеля велосипеда.

И тут вдруг Винни принялась махать руками и кричать, явно кого-то окликая. Белаква, повернув голову в сторону, в которую были обращены эти призывы, увидел человека, быстрой, энергичной и уверенной походкой направляющегося к ним со стороны лечебницы.

— Доктор Шолто,— представила его Винни.

Доктор Шолто выглядел моложе Белаквы по меньшей мере на несколько лет. Он был бледен, черноволос и обладал внушительным челом. Очень рад знакомству... как бы это получше выразить — такая приятная неожиданность, несомненно, большая честь познакомиться с другом госпожи Коутс, знакомство с любым из ее друзей почетно; а не согласились бы они сделать ему одно небольшое одолженьице? Как насчет того, чтобы перенести заседание в другое место? Что означало: может быть, пойдем куда-нибудь и чего-нибудь выпьем? Но Белаква, у которого совсем другое было на уме, вздохнул, выражая этим свое огорчение по поводу невозможности присоединиться, и произнес небольшую импровизированную речь, в которой витиевато сообщил, что у него есть одно неотложное дело, связанное с церковью, которое следует в срочном порядке разрешить, но он будет счастлив принять предложение, так сказать, от лица госпожи Коутс, которую, надо думать, длительное путешествие из Малахайда весьма утомило, и она будет, конечно же, рада воспользоваться любезным предложением и с удовольствием...

— Как, неужто вы шли пешком сюда из Малахайда? — воскликнул, вклиниваясь в монолог Белаквы, доктор Шолто.

...присоединится к доктору Шолто, а он, Белаква, вынужден принести свои извинения, у него имеются некоторые дела, которые не терпят отсрочки, но, может быть, они могли бы встретиться все вместе у ворот лечебницы, ну, скажем, через часик? Может ли такое предложение быть принято? Доктор Шолто вежливо его принял. Винни, казалось, что-то очень напряженно и тщательно обдумывала, но ничего не сказала. Не произнесла ни слова.

— Я спущусь по дороге вот зуда, к Валам,— весело сообщил Белаква,— а потом вернусь по ней кружным путем с другой стороны. Au revoir[34].

Винни и доктор Шолто некоторое время смотрели Белакве вслед и молчали, но когда Белаква решился наконец оглянуться, на холме их уже не было. Белаква тут же свернул в сторону и направился туда, где в траве лежал велосипед. Подняв его, Белаква обнаружил, что это отличная и легкая машина, с красными шинами и крашеными спицами. Белаква быстро покатил подпрыгивающий на бороздах велосипед, удерживая его рядом с собой рукой и направляясь к дороге. Добравшись туда, Белаква вскочил на велосипед и стремительно покатил вниз по склону холма. У подножия холма дорога повернула, и вскорости они — Белаква и велосипед — прикатили к ступенькам, ведущим через забор, который огораживал поле с церковью посередине. Велосипед действительно оказался отличной машиной, и ехать на нем было одно удовольствие. Справа от себя Белаква видел волны, бьющиеся и пенящиеся средь прибрежных камней; вдалеке виднелись яркими белыми пятнышками домики в Раше, и печаль слетела с Белаквы, как рубашка, сорванная ветром. Белаква остановился, слез с велосипеда, отнес его в поле и уложил в траву. Дальше Белаква отправился пешком. Он, даже не поглядев в сторону церкви, шагал по полям, перелезал через заборы и канавы, карабкался на холм и вскоре оказался перед деревянной дверью той самой похоронной башни, рядом с которой Винни и он сидели некоторое время назад. На первый взгляд казалось, что дверь заперта на замок, но это его не остановило — он сильно пнул дверь ногой, она распахнулась, и Белаква вошел вовнутрь.

А тем временем доктор Шолто, удалившись с госпожой Винифред Коутс в святая святых питейного заведения, которое оказалось весьма удачно выбранным, прекрасно проводил время в ее компании. Благодаря общению с ней его настроение, и так отменное, неуклонно улучшалось. Вот так и получилось, что все они встретились в Портрейне: Винни, Белаква, душа Белаквы и доктор Шолто, и разделились на пары ко всеобщему удовлетворению. Именно в таких маленьких благодеяниях и проявляется, надо думать, добросердечие и человеколюбие Первопричины[35]. Но Винни постоянно посматривала на часы, и к точно назначенному времени она со своим приятелем доктором Шолто явилась к центральным воротам лечебницы.

— Опять он опаздывает,— проворчала Винни,— как обычно.

По отношению к Белакве Шолто ничего, кроме тайной ненависти и злобного неприятия, не испытывал.

— Ну, конечно,— фыркнул Шолто,— дурью мается. Уселся где-нибудь на камень, штанами его полирует[36], глазеет на окрестности.

Неподалеку, тяжелой глыбой прислонившись к стене, стоял весьма пожилой человек с закатанными рукавами и в домашних тапочках. Винни этот человек почему-то запомнился, именно таким, каким она его тогда увидела: большое лицо лиловатого оттенка, седые или, точнее, почти полностью белые усы. Не видел ли он, обратилась Винни к грузному старику с беспокойством в голосе, где-нибудь здесь поблизости человека, бледного, довольно полного, в черной кожаной куртке?

— Нет, не видал,— вежливо ответил усатый старик.

— Ну что ж,— воскликнула Винни, усаживаясь на невысокую в том месте стену и обращаясь к Шолто,— подождем, а? Он наверняка где-то поблизости.

Места уединения и убежища, в которых много и скрытно страдалось, говаривал Белаква. Последнее пристанище — канава.

— Ты оставайся здесь,— буркнул Шолто, в душе которого бушевала злость и безумная ненависть к Белакве,— а я пойду взгляну, может быть, он в церкви.

Старик стал выказывать знаки быстро растущей заинтересованности.

— Что, кто-то сбежал? — спросил он с затаенной надеждой в голосе.

— Нет, нет,— заверила его Винни,— мы просто ищем одного знакомого.

Но старик уже готов был продолжать беседу — шлюз открылся.

— Знаете, я родился тут, в Лэмбейе, работал здесь с детских лет...

Ясно было, что старик собирается пересказывать нескончаемую историю своей жизни и поведать о том, чем особенным он в своей жизни отличился.

— В таком случае,— перебила его Винни,— раз вы всю жизнь прожили здесь, может быть, вы можете мне сказать, что это за руины? Вон там и воп там?

— Вот то вот, что поближе, церковь,— взялся пояснять старик, показывая на полуразрушенное здание, в котором мгновением раньше скрылся Шолто,— а вон то, что подальше — так то башня.

— Да, это понятно, что башня, но что это была за башня?

— Ну, насколько знаю, так то вроде как была башня какой-то там важной дамы.

Вот так новость.

А старик, вспомнив еще что-то, уже спешил добавить:

— А еще до того... Так, может, слышали про Датчанина Быстроногого?[37] Он там держал...— старик вдруг осекся, словно передумал говорить, но слова напирали, и он уже не смог их остановить: — Он держал там пупочку...

— Пупочку? Какую пупочку? — удивилась Винни.

— Ну как какую? Известно какую,— старик хихикнул,— Стеллой звали.

Винни обвела взглядом серое поле, раскинувшееся перед нею. Ни Шолто, ни Белаквы, лишь красновато-коричневая масса каменной стены, человечья глыба, пупочка и звездочка[38]. Странно, однако, этот старик изъясняется. Пупочка. Надо же!

— Вы имеете в виду, что этот ваш Датчанин жил в этой башне с какой-то женщиной? — высказала предположение Винни.

— Не жил, просто держал ее там,— пояснил старик. Когда-то давно он вычитал эту историю в газете и при пересказе всегда держался того, что запомнил,— Ну, и заявлялся сюда с самого Дублина.

Маленький, толстенький Престо[39] раненько утром отправлялся из Дублина, свеженький как огурчик, даже не позавтракав, и пешком топал к этой башне!

Вдалеке, возле ступенек через стену, появился Шолто. Судя по жестам, которые он делал, ясно было, что в церкви Белакву он не обнаружил. Похоже, ругала себя Винни, она все испортила!

Когда Шолто подошел совсем близко, Винни воскликнула:

— Бог его знает, куда он мог подеваться!

— Куда бы он ни подевался, ты же не будешь из-за него торчать тут целый вечер! Давай я отвезу тебя в Дублин,— предложил Шолто,— мне так или иначе нужно съездить в город.

— Я не могу бросить его здесь одного! — чуть ли не со слезами в голосе проговорила Винни.

— Но его же нигде нет! — сердился Шолто.— Если бы он околачивался где-нибудь поблизости, то давно бы уже был здесь! Черт бы его побрал!

Старик, который, как оказалось, знал Шолто, втесался в беседу и предложил свои услуги: он останется на месте и будет высматривать того человека, которого они ждут.

— Спасибо за предложение, это было бы хорошо, конечно,— раздраженно буркнул Шолто,— но ведь и вам не интересно торчать здесь вечно.

Со стороны Донбейта, из-за угла стены выкатил на велосипеде молодой человек, жестом поприветствовал стоявших у стены и стал сворачивать на дорогу, ведущую к лечебнице.

Том, подожди! — крикнул ему вслед Шолто.

Том остановился и слез с велосипеда. Шолто, дав короткое и весьма сатирическое описание внешности Белаквы, спросил:

— Нечто такое, что соответствовало бы моему описанию, тебе по дороге случайно не попадалось?

— Отчего ж нет, очень даже попадалось.— Тому явно было приятно, что он может помочь,— Было такое, катило на велосипеде, мчалось, да так шустро, что тебе огонь по сухой траве!

— На ВЕЛОСИПЕДЕ? — вскричала Винни.— Как на велосипеде? Но у него нет никакого велосипеда!

— Том, выведи из гаража машину,— попросил Шолто,— выезжай сюда. Поедем все вместе, и будешь глядеть в оба.

— Но это не мог быть он! — сердилась Винни, раздраженная сразу по нескольким причинам,— Я ж тебе говорю, нет у него никакого велосипеда!

— Кто бы то ни был,— Шолто, чувствуя себя теперь хозяином положения, говорил уверенным и властным голосом,— на машине мы его догоним еще до того, как он доберется до шоссе.

Однако Шолто недооценил скорость, с которой мог передвигаться Белаква, а точнее, не угадал направления его движения, и еще до того, как они отъехали от больницы, Белаква уже благополучно сидел в пивной Тэйлора в Свордсе, но то, как он заливал в себя кружку за кружкой, весьма Тэйлора настораживало.