Большой оркестр. Сколько лет тебе, комиссар?

ПРОВОДЫ В НЕВОЛЮ

В последующие дни полицаи были заняты поисками удальца, который вывесил красный флаг в тот злополучный день. Больше всех старался Одноглазый.

- Взрослый не полезет на крышу с пионерским галстуком,- рассуждал полицай.- Он взял бы большое полотнище.

По мнению Одноглазого, такую диверсию мог совершить лишь отчаянный храбрец, не понимающий, чем это ему грозит. Придя к такому предварительному заключению, старший полицай составил список десяти самых отъявленных сорванцов. В этом списке, конечно, оказались и дети учителя. Ведь всё село знало, какие они отчаянные.

Вооружившись списком, Одноглазый стал обходить одну хату за другой.

- Они у меня признаются, чей это галстук! Я найду зачинщика, от меня не уйдёшь,- похвалялся Одноглазый.

Но его затея провалилась. Он не смог найти хозяина галстука. И тогда полицаи решили наказать сразу всех отчаянных удальцов, кто попал в список. Получив согласие оккупационных властей, полицаи в полной тайне готовились отправить ребят в неволю, в Германию.

Об этой коварной затее полицаев Азат узнал лишь за несколько минут до облавы. Иначе он успел бы предупредить учителя.

В то утро всех обречённых на рабство подняли с постели и под конвоем согнали на площадь. Не застали лишь Данилу: он успел скрыться.

Среди тех, кто должен был сегодня навсегда уйти из родного села, была и Маринка. Но даже в такой трудный час она оставалась верной себе - ни одной слезинки не уронила. Не плакал и Коленька, спокойным был и учитель.

Маринка и Коленька прижались к отцу и о чём-то тихо перешёптывались. Со стороны посмотреть - самые обычные проводы. Но это лишь со стороны» А вглядишься - и становится страшно.

Глаза ребят, такие голубые, сейчас, в это утро, сделались иссиня-тёмными, почти чёрными…

Денщику положено крутиться возле полицаев. Но на него никто не обращал внимания. Пользуясь этой относительной свободой, Азат сбегал в каморку и принёс пять кусочков сахара, завёрнутых в газету,- весь свой неприкосновенный запас на случай побега! Сахар понадобился бы ему самому, но для Маринки ничего не жалко.

Часам к десяти утра невольников отогнали от родных. На площади под охраной полицаев оказалось ровным счётом девять человек.

В небольшом отдалении от ребят, возле лавки, выстроилось всё село. Грозное и молчаливое.

И вдруг из толпы раздался пронзительный крик.

- Супостаты! Ироды! - проклинала полицаев горбатая бабка.

- Тише, мамаша! - пытался унять её Верзила.

- Цыц, старая! - прикрикнул Одноглазый.

Горбатая бабка не унималась. Она повалилась лицом вниз и стала биться, исступлённо клеймя полицаев. Отчаявшейся бабке, наверно, было всё равно - что жить, что нет, потому что угоняли её единственную внучку Дусеньку.

- Уймись, старая, слезами горю не поможешь,- сурово сказал учитель и с ненавистью взглянул на полицаев.- Будет и на нашей улице праздник!

Старший полицай так и перекосился от злобы, а Верзила сделал вид, что ничего не слышал.

Бабку будто током ударило: она вздрогнула, вскочила на ноги, словно молодая, и вытерла слёзы.

Маринка и в этот трудный час осталась атаманшей. Сорвав с головы пуховый платок, она укутала им Дусеньку.

Учитель не удержал свою дочь ни словом, ни жестом. Он лишь кивнул головой, безмолвно одобряя её благородный порыв, хотя прекрасно понимал, что Маринке самой теперь нелегко будет в пути… Ведь пронизывающий ветер не щадит никого - ни гордого, ни красивого!

Азат набрался мужества и подошёл к Маринке.

- На, возьми,- сказал он.- Хватит тебе хоть на первый случай,- добавил он, отдавая пять кусочков сахара, весь свой НЗ.

- Спасибо.

- Если встретишь мою маму,- её арестовали гестаповцы,- расскажи ей обо мне.

- Где же я её встречу?

Он неопределённо махнул рукой на запад:

- Она, должно быть, тоже где-то там…

- Прощай,- сказала Маринка и даже попыталась ему улыбнуться.