Бомбар-1

РАССТАВАНИЕ

Будто спал и не спал Колька. Побаюкало его среди звезд, а открыл глаза светло вокруг, петухи горланят к изо всех хат на косогоре поднимаются прозрачные дымки, словно вырос за ночь голубой лес!

С минуту он озирался с копны, разглядывая незнакомое взгорье, камыши в низине, белую хатку под развесистой акацией, жадно втягивая студеный воздух, боясь выбраться из-под нагретого одеяла. А когда вспомнил все и увидел, что Гришки уже нет, разбудил Сашку.

Сна как не бывало!

Они разом вскочили, съехали вниз по мокрому от росы сену и остановились под копной, не зная, где искать Гришку.

— Встали, сынки? С праздничком вас, со спасом, — услышали они позади себя.

Оглянулись — во двор с улицы входила бабушка Дуня с кошелкой, сплетенной из чакана. Мальчишки поздоровались, спросили о Гришке.

— А он в хате, — ответила бабушка Дуня. — Я ж в церковь ходила, мед та яблоки святила, шоб сытным год у нас был, а он, мабуть, в хате ждет. Ходить и вы, сейчас разговляться будем.

В хате все уже сидели за столом. На выскобленные желтые доски бабушка Дуня поставила глиняную миску с медом, высыпала из кошелки яблоки — бери, какое нравится! И все — Гаврила Охримович, его жена, худая, бледная женщина, бабушка Дуня без платочка, с жиденьким пучочком волос на затылке, Гришка и Колька с Сашкой, — выбрав по яблоку, принялись обмакивать их в мед и есть.

Неуютно как-то стало в хате! На топчане возвышались вещи, увязанные в узлы. Около них сидели в платках мальчик и девочка детсадовского возраста с яблоками в ручонках. Платки на груди у детей были завязаны крест-накрест, отчего они были похожи на маленькие узелки. Сегодня дети смотрели веселее, не куксились. Колька сунул им еще по одной таблетке стрептоцида — малыши зажали их в кулачках.

Ели все молча, только яблоки хрустели.

— Невеселый у нас нынче спас, — сказала вдруг бабушка Дуня и заплакала.

— Только без рева! — нахмурился Гаврила Охримович. — Решила в хате остаться — оставайся, не бередь душу. Мне и без рева тошно.

Всхлипнула и его жена, потянула к глазам подол кофты.

— Начинается! Начинается потоп! — поднялся из-за стола Гаврила Охримович. — Мы не навсегда из хаты уходим! Уведет Павло казаков своих, мы и вернемся!.. Хватит, хватит реветь, а то и вправду беду накличите.

Женщины затихли, но в глазах у них стояли слезы.

— Переживем! Не горюйте! — сказал Гаврила Охримович, доставая из-под узлов шашку в старых, вытертых до блеска ножнах и наган с длинным и тонким дулом.

Крутанул барабан, проверяя патроны, сунул в карман, шашку прицепил к поясу.

— Переживем, — повторил он. — Сойдутся фронтовики-казаки, мы тут сами справимся. — И — бабушке Дуне: — Гришка с тобой останется, если шо — он знает, где мы будем.

Бабушка Дуня встала из-за стола, глядя на икону, беззвучно пошептала что-то. Сложив пальцы в щепотку, молча перекрестила стоящего перед ней Гаврилу Охримовича, его жену, ребятишек около узлов и потом — Кольку с Сашкой, Гришку.

— Спаси вас, бог!

— Я пошел… — нерешительно сказал Гаврила Охримович, задерживаясь на пороге.

Бабушка Дуня еще раз перекрестила его в спину, а жена попросила со слезами в глазах:

— Ты не очень-то там, на скачках, Гаврила, на рожон лезь. Не кипятись, не встревай, если драка затеется. А то я знаю тебя, скаженного!.. Побудь сколько надо и к нам в плавни тикай.

— Ладно, мать, — ответил Гаврила Охримович, отворяя дверь и уже с порога: — Вам люди помогут тут. До вечера!

Дверь скрипнула, щеколда клацнула.

Без Гаврилы Охримовича в хате и вовсе стало неуютно. Мальчишки посидели-посидели за столом и тоже к двери направились.

— А вы, хлопчики, после скачек сюда приходьте. Не мотайтесь по хутору зря, — сказала им бабушка Дуня. — А то ж бачите, шо у нас творится, долго ли до беды? Приходьте, я вам хоть рубашки та штаны позашиваю.

Солнце еще не показалось в низине, но на улице уже потеплело. После прохладного полусумрака хаты приятно было дышать свежим воздухом, греться под солнышком.

— Ну шо, уркаганы ростовские? — спросил Гришка Кольку с Сашкой и, кивнув на Гаврилу Охримовича, который шел по зеленому лугу к табору, предложил: Пойдем попрощаемся?

Табор встретил их молчанием. И хотя люди сидели у костров, лошади были еще не запряжены в брички, но чувствовалось, что все здесь уже готово к отъезду.

Гаврила Охримович шел между повозками и кострами, здоровался и тут же прощался.

— Счастливый путь вам, люди добрые!.. Счастливый путь.

Люди у костров улыбались ему, кивали, желали удачи.

— Где атаман ваш?

— Вон там, с Михейкиным и Харитоном совещаются, — показали на арбу с высокими бортами.

— А… легкий на помине, — встретил председателя Василий Павлович. — Тут вот, Гаврила, идея у нас появилась. Подсобить тебе хотим. У меня охотник нашелся, — Василий Павлович кивнул на худого Михейкина в черкеске, — помочь тебе на скачках в случае чего. Если заварушка какая начнется или еще что, понимаешь? Так ведь, Михейкин?

Михейкин кивнул. Был человек этот похож на высушенный корень — будто из одних сухожилий, гибкий, коричневый от — загара.

— Он, Гаврила, лихой у меня человек. Джигитовщик, диких коней объезжал, жокеем по городам ездил, в цирках выступал, такие номера может показывать, что ахнешь! Стреляет не глядя с коня, откуда хочешь и никогда не промахивается. Артист, одним словом!

— Э-эх, — взмахнул перевязанной рукой Харитон. — Жаль, шо я но могу, а тоб мы с Михейкиным устроили катавасию!

— Ладно, ладно! — оборвал его Василий Павлович. — Тебе б Харитон, только катавасии устраивать.

У Сашки глаза вмиг помутнели, перед собой он уже ничего не видел, мечтал. Колька знал, о чем это он…

Видел Сашка вновь погоню, как он с Колькой спасают Гаврилу Охримовича. Только скачут с ними уже и Михейкин, и Харитон. Они будут отстреливаться. Харитон вскидывает винтовку здоровой рукой, прижимается щекой к прикладу. Выстрелив, вставит новый патрон: неудобно ему все делать одной рукой, но… куда денешься, когда наседает на тебя орава белогвардейцев.

— Тикай, тикай, Харитон! — закричит им Михейкин. — Я прикрою, — и примется стрелять враз из двух наганов.

Барабаны крутятся, выщелкивают в беляков пули. Заряжает он их прямо горстью. Не глядя, всовывает патроны: привык к фокусам. Стреляет и скачет залюбуешься! То под брюхо коню нырнет, то откинется от летящей в него пули в сторону, и после каждого его выстрела валятся через головы своих коней хуторские богачи. А Колька и Сашка рядом — с Михейкиным! Наготове держат шнур и дустовые шашки. Им с Харитоном и Михейкиным ничуть не страшно, а даже… весело!

Все это и Колька увидел, да так ярко, будто и он уже стал Сашкой-мечтателем. Наверное, это у него оттого, что он привык мечтать вместе с другом. И потому, боясь, как бы Сашка не вступил в беседу, Колька взял его за локоть, приводя в чувство, сжал.

Сашка пришел в себя… оглянулся.

Рука у Харитона сегодня болела не так, как вчера, щеки румянились, кучерявый чуб выбивался облачком из-под донской казачьей фуражки.

— А що? — вскинулся Харитон. — Не устроили б, чи що?

— Ты руку вон залечивай… казащок донской, — передразнил добродушно его произношение Василий Павлович. — «Пощем, казащек, лущок? Три копеещки пущок!» Это вам не забава и никаких катавасий не нужно. Военная хитрость нужна, ясно? Время выиграть и себя сохранить!

— Та не нужно, Василь, ничего, — сказал Гаврила Охримович. — Мы уж тут как-нибудь сами, без вас обойдемся.

— Смотри, Гаврила, — помрачнел Василий Павлович. — Я хотел как лучше.

— А лучше будет, если ничего не будет. Главное — нам с тобой людей своих сохранить.

Да, все оказывалось не так-то просто. Мог бы помочь Михейкин Гавриле Охримовичу и — нельзя!

— У тебя хоть на всякий случай есть, — Василий Павлович выставил дулом указательный палец, — оборониться чем?

— Имеется, — улыбнулся Гаврила Охримович. — Не беспокойся, Василь, — и, посерьезнев, спросил: — Ты как? Запом-нил дорогу… Вот так пойдете, — он показал глазами узкий проход по луговым кочкам между огородами и камышом, в котором терялась речка.

— Хутор объедете, три балки начнутся, так вы езжайте по средней. Она самая глубокая. В ней вас не будут искать, потому как она короткая и на ровное место выходит. А по сте-пу немного проедете, камыши опять начнутся, там брод будет, так вы прямо в плавни въезжайте и верст пятьдесят с гаком в камышах поховаетесь. А дальше — как вам судьба укажет.

— Спасибо, Гаврила. Век не забуду.

— Не за шо! — отмахнулся Гаврила Охримович. — Как в наших газетах пишется? Пролетарии всех стран, соединяйтесь? Вот мы к соединяемся!.. Ну шо, давай, мабудь, прощаться?.. Нет-нет, только без обнимок, — остановил он Василия Павловича, который, расставляя руки, шагнул к нему с повлажневшими глазами. За нами с бугра, — Гаврила Охримович кивнул головой на косогор с хатами, сейчас в оба смотрят. Удачи тебе, Василь!

— Удачи и тебе, Гаврила! — грустно улыбнулся Василий Павлович. — Глядишь, еще свидимся?

— А как же! Не навсегда ж мы расстаемся, — и, вероятно, вспомнив вчерашний ночной разговор, Гаврила Охримович добавил; — Надо верить, шо мы в счастливой жизни встретимся!.. Ну, мне пора! Бывай здоров!

Придерживая шашку, чтобы она не била по ноге, председатель пружинистой походкой пошел прочь от своего друга. Он?ыл спокоен, собран и уверен в собственных силах.

Василий Павлович, глядя ему вслед, сказал:

— Отважный мужик!..

А Колька вспомнил почему-то о казацком кладе, о сказочном орле, лысом кургане, где родные братья закололи друг друга вилами. Вот дураки! Гаврила Охримович и Василий Павлович, найдя клад, уселись бы около узлов и начали думать, как бы так разделить все золото между бедняками, чтобы все они стали счастливы. И не братья они, не родственники…

— А патрет я постараюсь тебе передать вскорости, слышишь? — сказал Василий Павлович в спину председателю и, повернувшись, спросил фотографа; — Так ведь, Исаак Моисеевич?

— Да, да! Конечно! — тотчас откликнулся старик из ар-бы. — Непременно доставим. Не извольте беспокоиться, Гаврила Охримович!

Председатель, обернувшись, улыбнулся, кивнул.

— А-а, это вы, хвантазеры! — заметил наконец Василий Павлович около себя мальчишек. — Прощайте и вы, хлопчики. И вам от красного воинства большое спасибо. Взяли б мы вас с собой, нам такие убежденные красноармейцы нужны. Но… — Василий Павлович поднял вверх палец. — Растите пока, договорились?

— А то! — сказал Гришка и шмыгнул носом от переполняющих его чувств, — это мы бы-ыстро!

— Вот и хорошо! — Василий Павлович потрепал его по вихрам. — Батю только слухай, понятно? Батя у тебя убежденный большевик, справедливый человек и товарищ хороший. Будь таким, как он, понял? А ты, я слышал, неслухмя-ный хлопчик, по чужим садам шастаешь.

— А они богатейские, вот я и шастаю, — ответил задиристо Гришка и, увидев подошедшего к Василию Павловичу трубача, добавил с язвительной улыбкой: — Я не мечтаю, как некоторые, о канхветах, которые в магазинах будут! А ужа сейчас своей семье пропитание добываю!

Трубач покраснел.

Прощаясь, Колька и Сашка всмотрелись в лицо трубача. Белобрысый паренек с облупившимся носом и выгоревшими бровями, смутившись под насмешливым взглядом Гришки, отвернулся. На шее у него чернела с голубиное яйцо родинка. Вот и примета, может, встретится он когда-нибудь мальчишкам в Красном городе-саде?

Василий Павлович рассмеялся.

— Ну коль так, то ладно, — произнес он и посмотрел на взгорье.

Солнце уже всходило над гребнем пологой кручи, пригревало.

Окраина затаилась, ждала. Решительный и страшный день для нее настал!