Бомбар-1

СКАЧКИ

На выгоне — толчея, базарный гул, всплески смеха, визга, криков, лошадиное ржание. Хороводили молодицы в цветастых блузках и юбках, мужчины в темных черкесках водили коней под седлами, шныряли вокруг хуторские мальчишки и девчонки.

Такое Колька часто видел на Дону, когда дует низовка, — вода прибывает до крайней береговой черты, волны под напором ветра вскидываются, толкутся на одном месте, пляшут.

Жизнь бурлила под тенью белолистных тополей, что шеренгой стояли, огораживая крайний двор.

Самое удобное место — под густой и развесистой шелковицей — занимали пожилые степенные мужики во главе с Мироном Матвеевичем.

Атаман сидел на бревне, распарившийся, красный, в черной черкеске, которая едва не лопалась на его животе. Бородатые казаки в нарядных черкесках, с длинными кинжалами у пояса — по обе стороны атамана.

А те, кто был победнее одет, стояли за их спинами, охватывая бородачей полукольцом и не заслоняя собою выгон. Ко всему, о чем говорили сидящие, они, вытягивая шеи и наклонившись, прислушивались… Если говорилось что-либо серьезное — лица у них суровели, смеялись на бревне — подхихикивали разом и они. Пристроились сбоку и мальчишки, прислушались…

— Да-а, вот раньше скачки были, так ото скачки! — важно говорил Мирон Матвеевич. — Мороженщиков даже из города привозили. А однажды и циркачи приехали, фокусы показывали, видмедя на цепу водили, во как!.. А базар какой, скоту сколько сгонялось?! Ярманка! Три дня гуляли.

Непонятно! Все вокруг сладко заулыбались, а почему? Подумаешь — мороженое, цирковое представление с медведями!..

— А теперь так, лишь бы очередь отбыть, — махнул рукой Мирон Матвеевич и насупился.

Заскучали и все вокруг, исподлобья смотрели на коновязь из жердей, куда уже вели лошадей.

— Дак все потому, Мирон Матвеевич, шо р-революция! — тоненько поддержал кто-то. — Закрутилось усе, не до мороженщиков.

— Ото ж и оно, — не повернувшись, сказал атаман. — Шо пораспускали мы их.

— Кого? Кого пораспускали. Мирон Матвеевич? — спросили вновь, и Колька увидел плюгавенького мужичонку в цветастой косоворотке, которая выглядывала в отвороте его выгоревшей и рваной черкески.

— Народ! Кого?! Пораспускали мы им вожжи, вот они и понесли. А держали б узду натянутой, то не було б этого. Поработал хорошо на хозяина — получай овса для поддержки сил, побайдыковал — арапника! Да так, шоб на задние ноги садился! Так и народ надо — год горби, шоб света не видел, а на праздник можно и пряник дать, пусть позабавится.

— Дак, не удержишь, Мирон Матвеевич! Ить народу вон сколько!..

— Кто это говорливый такой? — грозно произнес Мирон Матвеевич, медленно поворачивая кабанью шею. — Шкода, чи шо?

— Эге! Шкода, Шкода, Мирон Матвеевич! — подтвердили те, кто стоял, и вытолкнули на видное место мужичка в длинной, с чужого плеча, черкеске.

— Ха! — выдохнул атаман ему в лицо. — Ты гля, и наше теля туда! Уже и Шкода заговорил!.. Может, ты еще и агитировать меня начнешь, а? Шоб я тебе хозяйство свое отдал? Так ты ж тому, шо есть у тебя, ладу не можешь дать. Кто мне еще с прошлой осени два чувала гарновки должен, а?

— Отдам! Я как-никак, казак! — крутанул плечом Шкода самолюбиво. Черкеска съехала набок, обнажая косоворотку. — Своим хозяйством живу.

— Вошь у тебя на привязи, вот твое хозяйство! Под шелковицей засмеялись.

— А если красные придут, так и ту обчественной сделают.

— Га-га-га! — заржали мужики. — Вот так Мирон Матвеевич! Врезал!

— Впрягут в плуг, землю будут пахать. Много хлеба тебе наробят!

— Га-га-га! Гы-гы-гы! Ого-го-го!..

— Братцы! — заметался Шкода, но его отовсюду отталкивали. — Як же так, а?! — кричал он чуть не плача. — Братцы! Мы ж казаки усе, за що ж вы насмехаетесь надо мной, а? Я ж з вами! Я ж завсегда з вами!

— Да вы что?! — не вытерпев, крикнул Колька. — Взрослый, а не видите, что они против вас!..

В тени тотчас затихло: все уставились на мальчишек.

— Ты не верь им! Не верь! — поддержал друга Сашка, отступая на всякий случай от мужиков. — Не верь им, товарищ Шкода! Красные победят, ты на тракторе пахать будешь.

— Это Загоруйкин хлопец! Гаврилин! Ух я тебя, больше-витский выкормыш! Вскочил атаман и, видя, что ему не догнать мальчишек, затопав им вслед на месте толстыми ногами, закричал визгливо: — От оно, от! Дождались! Уже пацанва агитирует!

Мальчишки бросились вдоль тополей, найдя лазейку в за-боре, юркнули в нее, выглянули… За ними никто не бежал. Там, под шелковицей, кричали все разом и так махали рука-ми, словно дрались.

— От мы им дали, так дали! Будут теперь нас знать, богатеи чертовые! отдышавшись, сказал Гришка. — Молодцы хлопцы! Так им и надо.

Наблюдая за всем, что происходит на выгоне, присели около забора, дальше бежать они побоялись: в глубине двора белела хата с растворенными настежь окнами.

Солнце еще высоко не поднялось, а пекло уже нещадно. Воздух накалился, уплотнился — дышалось трудно.

— Дождь, мабудь, к вечеру соберется, — отирая пот со лба, сказал Гришка.

Тень от тополей укорачивалась — люди пятились вместе с ней, и вскоре возле деревьев сгрудились все.

Под шелковицей страсти улеглись. Мальчишки посидели-посидели, осмелев, выбрались со двора, прячась, пошли вдоль забора к шелковице, где, по словам Гришки, рос развесистый тополь, с которого им будет все видно.

Дерево оказалось и вправду хорошим. Взобравшись повыше, мальчишки уселись на его толстых и гладких ветвях. Сверху, как на ладони, видно и атамана с его свитой, и коновязь посредине круга, и финиш скачек напротив шелковицы.

Удобное место!

У коновязи лошадям было тесно. Их уже держали на поводе. Мужчины ходили между конями, хлопали их по крупам, ощупывали грудь, ноги, заглядывали в зубы и между собой разговаривали так громко, что голоса слышали даже мальчишки.

А внизу, под деревьями, — гул.

Чувствовался праздник, ожидание развлечения, зрелища. И одновременно напряженность!.. Тревога закрадывалась Кольке в сердце: уж больно как-то настороженно стояли товарищи Гаврилы Охримовича. И как мало ведь их!..

Все — не здесь, а там, на окраине хутора, помогают сейчас перебираться женщинам и детям в плавни.

Тронулся в путь, вероятно, со своими людьми и Василий Павлович…

Колька оглядел круг. Почти рядом с финишем путь перегораживали камышовые заборы, рвы, насыпи — препятствия. Огибая выгон, шла гладкая вытоптанная дорога. А после финиша наискось круг прорезали две дорожки, огороженные лозами. Лозу срубить должны те, кто победит на скачках.

— Хороший у твоего отца конь? — спросил Колька у Гришки. На выгон они так спешили, что не успели даже забежать в сарайчик позади хаты, где стоял конь Гаврилы Охримовича.

Гришка передернул плечами.

— Та ничего вроде… Дерноватый только малость. Его на хронте перепужали. Он ранетый был. От такая на груди рана! — Гришка соединил обе ладони вместе. — Та вон он, вон! — и принялся показывать на коновязь. — Черный! Его Депом зовут, нам его железнодорожники оставили. Видите? На худую собаку похожий, с которой на лису охотятся.

Колька и Сашка смотрели, смотрели, вспотели от усердия, но никакой лошади, похожей на гончую собаку, не увидели.

— С норовом у нас Депоша! — оживляясь, хвастался Гришка. — Я бате не говорил, но он меня три раза нес. Чуть не поубивались с ним вместе, правда! Как Депошу какой конь обгонит, так он прям себя забывает, самошечим становится. Пока не обгонит — никак ты его не удержишь. Самолюбивый он дуже! С карахтером! Норов у него такой. Я с ребятами купать его не езжу. Потому как боюсь — запалится конь по своей дурости.

Колька уже все обдумал. Как они с Сашкой и предполагали, у забора под тополями стояли лошади тех казаков, кто не участвовал в скачках. Кони лениво отмахивались хвостами от оводов, перебирали ногами и… вроде бы были смирными… Главное — успеть добежать до них, отвязать и вскочить в седла.

— Жди моего сигнала, — шепнул Колька Сашке, чтобы не услышал Гришка. — Как скажу — мигом вниз и — к лошадям, понял?

Уши у Сашки побледнели. Вид у него был… совсем не геройский, синяк в полщеки, веснушки, рыжие вихры торчали во все стороны.

— Жаль, что Михейкин не с нами, — разжались наконец у него губы. — Если б он…

— Если б да кабы, — передразнил его Колька, — то во рту выросли б грибы!.. Ты вроде Харитона, с катавасиями в голове. Слышал же, что Гаврила Охримович сказал? Ты вот лучше выполняй, что тебе говорят. Как скомандую — сразу вниз, понял?

Сашка кивнул, от решимости закусил губу. Колька в нем не сомневался. Уж что-что, а друга его трусом назвать нельзя.

— Шашки с дустом бросать буду я.

— Ага, — согласился Сашка. — Ты только не спеши. Внизу и около коновязи закричали:

— Павло! Павло! Сотник едет!

На выгон из улицы вынесло всадника на черном коне в белых чулках. Конь шел боком, рысью, приплясывая: его сдерживали. Ворон выгибал дугой шею, оборачиваясь к всаднику, пытался схватить зубами его за колено.

На сотнике белоснежная черкеска с красными атласными отворотами на рукавах, папаха из седого каракуля, желтым блеском сияют погоны, головки газырей на груди, кинжал, ножны шашки сбоку.

— Вот это казак!

— Картина!

— Прям загляденье, ей пра!

Выехав на выгон, Павло отпустил повод — конь сорвался в галоп. Перед коновязью всадник вздернул его на дыбы, и Ворон, поджав передние ноги, встал свечой, заплясал на задних ногах, заржал.

— Здоровеньки булы, братцы-казаки! — по-военному рявкнул Павло, вскидывая над головой руку с короткой плетью.

Братцы-казаки у коновязи нестройным хором ответили, а под тополями загалдели все враз.

— Что братцы?! — закричал вновь Павло, перекрывая шум. — Начнем, а? Раструсим жирок?!

У коновязи лишь этого и ждали. Вскочив в седла, все поскакали к шелковице, останавливались там перед чертой на земле.

Хуторские ребятишки брызнули от коновязи к тополям. Ломая ветки, полезли на деревья.

Когда всадники собрались у черты, под шелковицей сухо щелкнул выстрел, и конная лавина сорвалась с места.

Иноходец сотника тотчас же вырвался вперед, легко перемахнул через первый забор из камыша, через другой, третий. Невесомо и легко перепрыгнул рвы, насыпи… А те, кто шел за ним, табуном навалились на забор, все смешалось, только пыль поднялась столбом. Раздались крики, визг лошадей.

Когда немного рассеялось, то видно стало, что забор упал. На земле бились кони. Запутавшись в стременах, барахтались казаки. Несколько лошадей, распустив по ветру хвосты и гривы, носились по полю, а вслед за ними незадачливые всадники.

— На видмедя сидайте, хуторяне! — закричали под деревьями.

— На верблюда! Ха-ха-ха!

— Не казаки!.. Бабы!

— Ба-бы!

А пыльный клубок коней и всадников катился по кругу дальше. Препятствия остались уже позади. Выгибаясь дугой на повороте, клубок распутывался, кони растягивались по дороге друг за другом, цепочкой. Среди черкесок разглядел Колька и выгоревшую гимнастерку Гаврилы Охримовича. Он скакал где-то посредине.

Вытянув вперед узкую голову на тонкой шее, поджарый Депоша шел наметом, весь как бы растянувшись над землей струной. Издали он и вправду был похож на гончую.

На прямой цепочка всадников начала сокращаться. Позади Ворона кони вновь сбились в кучу.

— Да-а-ва-ай! Давай!

— Жми, казаки! Жми! — закричали под тополями и прихлынули к дороге.

Гимнастерка Гаврилы Охримовича мелькала где-то впереди. Но вот она начала медленно вырываться даже из первых. Гришка замер рядом с Колькой. И когда на повороте Депоша обошел всех, будто вцепился зубами в расстелившийся по ветру хвост Ворона, Гришка отпустил ствол тополя, за который держался, замолотил что есть силы кулаками по Колькиной спине.

— Депоша! Налягай, Депоша! Батя, давай, давай, родненький! — заорал он и принялся подпрыгивать на ветке, будто это как-то могло помочь его отцу.

Колька, боясь оторвать глаза от поединка всадников, вцепился мертвой хваткой в толстый сук, чтобы не свалиться вместе с Гришкой с дерева.

Внизу ошалели. Свист! Топот! Крики! Те, кто стояли позади, наседали на передних. Чтобы не попасть под лошадей, передние пятились, сдерживая напор.

— Гаври-ила! Гаври-ила! — разрывался выгон.

— Давай! Жми, большевичек!

— Так им, так!

— А-а!!.. Ар-ря! Ар-ря! — будто собак науськивали казаки. Гул копыт приближался.

Вот два всадника выскочили уже на прямую» которая вела к шелковице.

Павло и Гаврила Охримович, согнувшись над гривами коней, будто слились с ними. Лица у ведущих всадников были смертельно-бледными.

А за ними неслась лавина. Надвигалась она с гиком, свистом. Рты всадников были искажены криком. Клочьями срывалась с лошадей пена, из раздувшихся ноздрей с храпом вырывался воздух, голова, шея, грудь мокрые от пота, мускулы, перекатываясь, отсвечивали маслянистым блеском.

Ворон опережал теперь лишь на две трети корпуса-голова Депоши была почти у колена сотника. Тот тянул Ворона за уздечку вправо, ставил своего коня поперек, загораживая путь Гавриле Охримовичу.

Делоша забирал еще правее, несся на людей. От него шарахались к забору, со стоном и криками устремлялись вновь к дороге, а перед лавиной опять пятились к забору и вновь устремлялись вперед-так волна откатывается от берега и набегает на него вновь!

— У-у! В-ва! Ар-ря!

— Гаврила! Гаврила! — улюлюкали, встречая и провожая Депошу.

— Давай, Загоруйко!

— Милай! Не уступай, не уступай!

— Знай наших!..

Голова Депоши уже вровень с коленом Павла. Миллиметр за миллиметром конь Гаврилы Охримовича продвигался вперед. Вот он уже почти вровень с Вороном, идет голова в голову!..

Перед самым финишем, когда Депоша вот-вот должен был опередить Ворона, Павло оглянулся на Гаврилу Охримовича, вскинул плеть и изо всей силы хлестнул его по лицу.

Выгон ахнул и… затих.

Гаврила Охримович упал лицом в гриву, Депоша сбился с шага и, отставая от Ворона на полкорпуса, пересек черту.

Когда Павло и Гаврила Охримович развернулись, Колька увидел, что лицо председателя залито кровью.

— Позор! Нечестно! — закричали внизу. Все бросились к шелковице. Куркули!.. Плетью?!

— Срам!!

Павло скакал по своему ряду. Лозу рубил он с оттягом вниз, обрубки веток втыкались тут же, у подставок. Рубака он был классный!

Закончив с рубкой лозы, сотник направился к женщинам, которые начали выскакивать на дорогу и бросать ему белые узелки. Павло подхватывая их, то подныривал коню под брюхо, то выбрасывался из седла вперед.

— Гроши! Гроши кидают! — кричал мальчишкам Гришка, жадно наблюдая за тем, как Павло засовывает узелки за пазуху черкески. — В платочках! Упустишь позор.

Он не заметил, что произошло перед финишем, следил лишь за сотником. А Колька видел, как Гаврила Охримович, увернув от лозы Депошу и не бросая шашку в ножны, кинулся к Павлу.

Спокойного и рассудительного Гаврилу Охримовича теперь трудно было узнать: в нем словно разжалась пружина. Ему бы теперь вытереть со лба кровь, плюнуть ведь он же сделал все так, как хотел, — и помчаться бы в хутор, а он летел на Павла с шашкой. Колька всем нутром почувствовал обиду хуторского председателя, в котором текла не жидкая водица, что прощает несправедливость, а горячая, дерзкая казачья кровь.

Гаврила Охримович скакал, угнув голову Депоше в гриву.

— Уж не обабился, казак бывший? — встречая, закричали ему женщины, и в воздух взлетело несколько узелков.

— Покажь, пролетарчик!

Узелки председатель подхватил на лету.

И тут из-под шелковицы начали выскакивать богатые мужики.

— Вот тебе!

— От нас гостинец!

— Получай! — закричали они, бросая в Гаврилу Охримовича камни.

Депоша заплясал под их градом, боком его понесло на Ворона. Увидев председателя с обнаженной шашкой, сотник выхватил и свою из ножен.

Кони столкнулись, шашки звонко звякнули друг о друга и замерли.

Ударив неожиданно коня шпорами, Павло поднырнул под шашку Гаврилы Охримовича, развернулся! Готовясь сразить председателя, привстал на стременах, но занесенный над ним удар Гаврила Охримович отбил снизу, и шашка, вылетев из рук сотника, воткнулась в землю.

— А-а!.. Кара-ул! — истошно завопили женщины, разбегаясь перед конем Павла. — Ой, рятуйте! Убива-ають! В-ва-а!!!

— Сашка, давай! — закричал Колька и, обхватив гладкий ствол тополя руками и ногами, устремился вниз.

Через секунду они оказались рядом, на земле. Краем глаз мальчишки видели, что Депоша летит вслед за Вороном. Павло с перекошенным от страха лицом пытался что-то вытащить из кармана, но это «что-то» не давалось ему. Под деревьями он сиганул из седла, перелетел через забор, покатился по земле кубарем.

— Ой, рятуйте, ой, смерть! — завопили в толпе. Там кого-то уже сбили с ног.

— А, гады! — рассыпаясь, кричали в толпе. — Давить нас!

— Кугуты чертовые! Плетьми нас! — вытягивая на ходу жерди из забора, кричали мужчины. — Как не берет ваша — так плетьми?!

— Бей куркулей!

— Бей!!!

Хуторяне сгрудились в кучу, толпу закрутило водоворотом, плеснуло к шелковице. К лошадям мальчишки уже не могли прорваться. Они прижались к стволу тополя — мимо них бежали хуторяне с кольями.

Когда Гаврила Охримович нырнул под деревья, из-под шелковицы в его сторону грянул выстрел.

— Братцы! Братцы! — послышался голос Шкоды. — Своих ведь, а! В своих стреляете!

Под шелковицей все смешалось, замахали кулаками, полетели прочь кубанки Там уже выдергивали из ножен кинжалы.

Оглянувшись, Колька увидел, что Депоша перепрыгивает через забор. Павло бежал по огороду к хате. А вслед за ним летел с занесенной для удара шашкой Гаврила Охримович.

Перед окном Павло, вытягивая вперед руки, прыгнул головой вперед, но ножны зацепились за раму, и он застрял!

Сотник дрыгнул ногами, полы черкески разъехались и удар шашки обрушился на его туго обтянутый штанами зад. Гаврила Охримович ударил еще и еще раз!…

Забор около шелковицы рухнул — во двор хлынула толпа.

— Бей кугутов! — кричали там. — Дрючком их!

— Бей кровопивцев!

— Наша власть!

Несколько казаков с наганами в руках бежали к Гавриле Охримовичу.

— Тикай, Гаврила! Ти-икай!!!

Председатель оглянулся, вскинул Депошу на дыбы, с крутого поворота бросился со двора вон. Вслед загремели выстрелы. С тополей полетели листья, срезанные пулями ветки и, как град, посыпались хуторские ребятишки.

Обернувшись, бородачи принялись разряжать наганы в надвигающуюся толпу. В толпе вскрикнули. На несколько секунд наступила тишина, а потом воздух раскромсался разбойничьими свистами.

Кони, отдыхавшие на выгоне после скачек, словно ужаленные этим свистом, все разом, сметая с пути заборы, бросились табуном во двор к своим всадникам. А от выгона, рассыпаясь по всей улице, бежали молодицы и ребятишки: праздник кончился.