Бомбар-1

КАЖДОМУ СВОЕ

Вот они и вновь с Гаврилой Охримовичем. Сидят, привалившись спиной к стогу.

Перед ними до чащобы камышей расстилалась широкая луговина, заросшая цветущей мятой, фиолетовым горицветом, желтоголовым донником, после дождя пахнущими так, что мутилось в голове и путались мысли.

Солнце еще не вышло из-за туч, но уже пробивалось лучами-стрелами на их краю, распиналось столбами света над плавнями.

Гаврила Охримович, задумавшись, устало смотрел на луг, стену камыша с пушистыми султанами и колоннаду солнечных столбов. Жарким у него сегодня был день!.. Голова перевязана наискось по лбу, кровь из раны проступала сквозь повязку ярко-красным пятном.

Колька искоса разглядывал председателя хуторского Совета. Раздвоенный глубокой ямкой тяжелый подбородок, толстые усы, горбатый, как турецкий ятаган, нос, густые черные брови, которые взметались орлиными крыльями к крутому упрямому лбу. Молодой еще председатель, а виски уже с густой проседью, будто голову Гавриле Охримовичу прихватило легким морозцем.

Разговора не получалось: мальчишки не знали, с чего начинать. Гришка, как говорит бабушка Дуня, огинался где-то за скирдой, слышно было, что он здесь и не ушел со всеми, кто только что скрылся в плавнях с винтовками и пулеметом.

— Ну шо, хлопцы? — отвлекаясь от дум, произнес Гаврила Охримович. Взглянул насмешливо и не обидно на рыжего Сашку с синяком под глазом. — Так и будем сидеть? Вы ж хотели шо-то сказать мне по секрету.

Перевел взгляд на Кольку и… замер! Он только сейчас разглядел его, такого же, как и он сам, — лобастого, черноволосого, с густыми широкими бровями и характерным для его рода горбатым, будто ястребиный клюв, носом.

— Погодь, погодь… Хлопчик, а ты… чей будешь? Уж не Загоруйкиных ли ты, а? Больно ты на всю нашу родню похож. Колька смутился, покраснел, сдавленно произнес:

— Да, Загоруйко.

— Родня нам или так… Однофамилец?

— Да, родня, — произнес Колька, краснея до слез. — Я правнук ваш.

Брови у Гаврилы Охримовича полезли на лоб:

— Как это?

Удивительный он человек! Вроде бы хитрый, прозорливый и такой… недогадливый.

— Как это? — растерянно повторил вновь Гаврила Охримович. — Да у меня ж Гришка старший, он сам еще куга зеленая!..

— А вот я его внук! — осмелев, брякнул Колька, не желая называть имя своего деда, потому что Гришка уже подбирался к ним подслушивать по-над стогом. — Но это не имеет значения. Ваш правнук и все! Об остальном долго рассказывать.

Говорил он напористо и так решительно, что Сашка еще раз уловил в нем что-то от Гаврилы Охримовича.

— Дело не в этом. Мы не те люди, за которых вы нас принимаете. Мы не беспризорники, понимаете? У нас есть дом, родители. Только мы… Мы из другого времени, одним словом. Вы только не смейтесь!.. Я вас очень прошу! Вы вот с Василием Павловичем говорили о том, как люди будут жить. Так вот мы уже в том времени и живем. Мы прилетели оттуда. — Колька показал куда-то за плечо, где должно было вот-вот выйти из-за туч солнце. — У нас корабль такой, на котором мы к вам прилетели. Машина у нас такая, понимаете, ма-ши-на!

— Так, так, так, — проговорил Гаврила Охримович, слушая и одновременно припоминая вчерашний разговор с мальчишками при Василии Павловиче. — То-то мы с Василем… Чудные слова… И вообще… вы даже знаете, шо будет.

Момент настолько был серьезный, что Колька уже не мог говорить вот так, привалившись к стогу. Он вскочил. Вслед за ним — и Сашка.

— Одним словом, мы прилетели! Из будущего! — сообщили они залпом председателю хуторского Совета.

— Та шо вы кажете!? — медленно приподнимаясь к ним навстречу, с удивлением выдохнул Гаврила Охримович. — И вправду вы… оттуда? Да?!

— Ага! Да! — перебивая друг друга, застрочили Колька и Сашка. — Мы эту машину сами сделали!.. Не совсем сами, конечно… Но сделали! Прилетели! Вы вот механиком работаете, верите, что такую машину можно сделать?

Гаврила Охримович подумал и твердо ответил:

— А как же, факт! Я всю жизнь с машинами. Оглядел зачем-то свои широкие, как лопаты, ладони с желтыми подушечками мозолей и въевшимся в трещины черным неотмываемым машинным маслом.

— Всю жизнь с локомобилями, шо веялки и молотилки крутят паром, с сепараторами, граммофонами… Машину можно любую смастерить. И шо угодно она будет для человека делать.

— Значит, вы верите нам! — обрадовались Колька и Сашка, приплясывая. Верите?

Умолкли разом, замерли. То ли оттого, что солнце выкатилось из-за черной наволочи туч и охватило их ласковым теплом и светом среди пахучих трав, то ли уж такой исторический момент наступил, только захотелось им вдруг быть серьезными, почувствовали они себя будто и выше ростом, и шире в плечах.

Забывшись, Гаврила Охримович попытался было сдвинуть «со лба повязку, но поморщился от боли, отдернул руку. Вид у него был ошеломленный, глаза уже не смеялись. Он смотрел да мальчишек так, словно они были вровень с ним.

— Так вот! — воскликнул Колька. — Мы из будущего. Мы прилетели за вами, Гаврила Охримович. Вы ведь хотели посмотреть, как все будет, побывать в тех местах, где вы когда-то жили в мазанке. В Ростове, понимаете?

— Там теперь такой город вырос! — подхватил Сашка. — Вы и не узнаете!

— Полетели с нами! — закончил за друга Колька. — Собирайтесь, Гаврила Охримович!

— Погодьте, погодьте, хлопчики, — остановил их председатель, что-то быстро обдумывая. — Вы кажете, шо улететь можно, спастись… А шо если… Шо если мне с вами людей переправить, а? Ведь осень же!.. Позамерзають бабы с детьми и ранеными в чибиях…

Колька и Сашка смотрели на Гаврилу Охримовича и не могли понять — о чем это он?

— Добре! — произнес он обрадованно. — Так мы и зробим! — Пока белые ушьются с Кубани та Дона, мои люди у вас перебудут. Переправляйте!.. Вначале баб с детьми, потом раненых…

— Да как же… — проговорил Колька растерянно.

— У нас всего одно место, — сказал Сашка. — Только одного человека можем взять.

— Одного только?! — воскликнул председатель и замолчал. На него будто дунуло холодным ветром — глаза погасли, лицо потемнело.

— Мы ж прилетели за вами, — затеребили его мальчишки рукава гимнастерки. Гаврила Охримович!..

— Э-э, нет, хлопчики, — произнес председатель задумчиво. — Обо мне и не кажить, у меня ж люди. Как бы это я… И вообще!.. Посмотреть, конешно, хотелось бы…

— Ну так и давайте!

— Посмотрите и назад вернетесь. Мы вас туда и обратно? привезем.

Гаврила Охримович взглянул на них серьезно и будто отрубил:

— Нет, хлопцы, нет!.. Некогда мне разъезжать на вашей машине. Тут каждый час дорог! Много дел в хуторе. Сейчас вот людей надо спасать, а потом хаты отстраивать, сожгли ж все. А победим — нужно новую жизнь строить. Не могу, хлопцы! Хотелось бы хоть краем глаза глянуть, но не могу. И не уговаривайте.

Мальчишки заскучали, оставили в покое рукава его гимнастерки. Почувствовали: это все, раз уж Гаврила Охримович решил, — его не переубедишь.

«А если… бабушку Дуню взять?» — подумал Колька. Ведь она жила тяжело, в нищете, так, что, вероятно, за всю свою жизнь не смогла бы припомнить дня, когда она не работала с утра до вечера и не думала, чем накормить сыновей. Наверно, ей хорошо бы очутиться в светлой и просторной квартире на девятом этаже, полежать на мягком диване, искупаться в белой ванне, посидеть за праздничным столом.

— Может, бабушка Дуня полетит? Если вам нельзя.

— Та вы шо! — вырвалось у Гаврилы Охримовича. Он рассмеялся. — Шоб она полетела? От нас, от Гришки? Самой, значит, жить хорошо, а внуки пусть здесь бедствуют? Ни за шо она не согласится. Даже и балакать вам с ней не стоит.

— Тогда, может, Гришку взять? — предложил Сашка. — Он бы в школу с нами ходил, ему же учиться хочется.

— Гришку?

Гаврила Охримович задумался.

— Вам же трудно с ним, и заниматься некогда, — поддержал друга Колька. Азбуку и ту не можете с ним всю выучить.

— Так-то оно так, — соглашался председатель. — Да и когда учить, когда как не одно, так другое, с людьми коло-тишься. Совсем хлопец от рук отбивается, неслухом растет, как уркаган какой по бахчам шастает…

— Вот и отправьте его с нами. Пусть хоть он выучится. Гаврила Охримович посмотрел на мальчишек просветленными от задумчивости глазами, спросил:

— Хоть он?.. — и закончил:-Нет, хлопцы, нельзя, наверно, и ему с вами лететь. Разве ж он будет спокойным, когда знать будет, шо мы тут, в плавнях… Он же себя… хозяином считает, о семье думает, пропитание добывает… Тяжело ему у вас будет. Счастья, мабуть, не бывает человеку, если знаешь, што другие бедствуют. Во как оно в жизни получается! Или — всем, или — никому. Середки нет.

Мальчишки загрустили. Председатель взглянул на них, улыбнулся, потрепал за плечи, заговорил весело:

— Та вы шо, та вы шо? Хлопчики!.. Вы, это бросьте но-сы вешать!.. Жизнь она везде интересная.

И председатель Совета широко развел руки, как бы охватывая ими и цветущую пахучую луговину, и камыш, стоящий вокруг непроходимой чащей, и солнце, светящее ему в глаза.

— Главное ведь-для чего человек живет!.. Вы вот, к примеру, чем занимаетесь?

— Книжки читаем, корабль вот строили. В кино ходим, в школу… — нехотя ответили мальчишки.

— Учитесь, выходит?

— Ага, — ответили Колька и Сашка разом. — Сейчас нет, каникулы у нас. С первого сентября начнем учиться.

— Вот и добре! — воскликнул Гаврила Охримович. — Пра-вильно!.. Мы за то и боремся, шоб вы учились и росли людьми грамотными. Хорошо только учитесь, ведь вам же наше дело потом продолжать. Мы делаем свое дело, а вы-свое. Добре, гарно только робить его, потому как за него люди гибнуть, кровь льется.

Солнце повисло жарким блином над горизонтом. Лучи его скользили над плавнями, красным цветом окрасились пушистые султаны камышей — будто факелы вспыхнули! И тянулась от их зарослей зубчатая тень, подбиралась к ногам мальчишек.

— Ну, хлопчики, спасибо вам, шо нам подсобили, я уж думал все, побьют нас всех на стоге. А потом ото в хуторе зазвонили, и ушились казаки, отцепились от нас. Здорово вы нас выручили, большое вам за это спасибо! — проговорил Гаврила Охримович. — Однако… пора и расставаться нам. Мне надо идти к людям, на ночь женщин с детьми устраивать. Побалакать бы с вами хотелось, порасспросить, шо у вас и как, но… — и оборвал сам себя, улыбнулся ласково:-Да и вам ведь домой пора, так ведь? А то заробите на орехи.

Об этом Сашке и Кольке даже и говорить не хотелось. Поникли у них головы.

— Вот видите: каждому свое, у всех дела, — Гаврила Охримович потрепал их по вихрам, засмеялся. — Летите домой, Соколы!

Мальчишки улыбнулись ему в ответ: им стало и грустно и светло.

Гаврила Охримович крепко пожал им руки, оглянувшись на стог, громко позвал:

— Гри-ша!.. Где ты там?

Сухая трава позади председателя ворохнулась, разъехалась, из нее вырос осыпанный с головы до ног остьями пырея Гришка.

Вот это фокус!.. Думали, Гришка на той стороне, а он уже здесь, зарылся, как крот, в сено и прополз по-над стогом. Нигде от него не скроешься!..

Истосковавшись в одиночестве, Гришка обрадованно кинулся к Кольке и Сашке, но его остановил отец:

— Гайда, сынок, со мной. Хлопцы своим путем пойдут. Гришка в растерянности остановился. Черноглазый, загорелый, как негритенок, с ковыльными от солнца вихрами, из которых во все стороны торчало сено, он никак не мог понять, что это от него скрывают. И что-то уже делалось в его лице. Бледнели и подергивались губы: Гришка еще не знал, обидеться ли ему на друзей или подступить к ним с кулаками.

— Гайда, Гриш, гайда, — окликнул его Гаврила Охримович, продвигаясь по лугу с высокой травой к камышам. — Не приставай к хлопцам.

Гришка побежал за отцом по пробитой им в траве тропке, догнал, недоумевая, оглянулся на мальчишек, но Гаврила Охримович опустил ему на плечо руку, что-то сказал, и он уже не оборачивался. Так они вместе и уходили все дальше и дальше — большой человек и маленький, поседевший в заботах председатель и мальчишка, отец и сын… Подойдя к стене камыша, они разом оглянулись, прощаясь, помахали ребятам и вошли в плавни.

Пусто и скучно стало на лугу. Лишь край солнца еще выглядывал над тем местом, где только что камыш сомкнулся за Гаврилой Охримовичем и Гришкой… И ничто не напоминало уже о том, что минуту назад здесь, среди пахучей мяты, горицвета и донника, встретились люди из двух времен… Ничто, кроме едва заметной велюжины по примятым и мокрым травам. Протянулась она от стога через луг к плавням. Но и эта тропка утром исчезнет: расправятся под солнцем травы.

Колька и Сашка стояли в густеющих над луговиной сумерках. Когда солнце утонуло в камыше, они нехотя стронулись с места, двинулись к белеющей в закатных лучах громаде кручи. Там, за речкой, за лысым курганом их ждал корабль.

Колька и Сашка стояли в густеющих над луговиной сумерках. Камыши уже темнели непроходимой чащей. Над травами голубым дымком стлался туман, медленно стекая в ложбинку заросшего ерека, плыл, огибая скирду, как скалистый остров, к разрыву в камышах, к реке. Небо над головой было еще светло. Край туч, уходящих в степь, горел красной полосой, но над плавнями с каждой секундой будто растворялась синька, и уже призывно сияла над горизонтом, как электросварка, яркая Венера — вечерняя звезда.

«Вот и все, — думали мальчишки, — конец киносеансу». Ни погони, ни бешеной скачки с Гаврилой Охримовичем на взмыленных конях…

И, однако, чем-то огромным, как небо, которое невозможно разом охватить взглядом, каким-то новым и пока неясным смыслом наполнились они за два дня и ночь, проведенные в хуторе. Ощущали Колька и Сашка себя так, словно увеличилась у них грудь, больше теперь они вдыхали воздуха, полнее чувствовали простирающийся вокруг мир.

Их одолевала усталось. Минута примирения с не совсем удавшейся мечтой для них прошла, не было ни огорчения, ни разочарования, тревожил лишь обратный путь, — как выдержит еще один бросок во времени «Бомбар-1»?

Растворенный в будущем Красный город-сад мания обжитым уютом улиц, домов и парков, звал своих сыновей.

Прощаясь, мальчишки оглядывали плавни. Солнце уже утонуло в камышах, пожарище заката, остывая, затоплялось синью, надвигалась ночь.

Колька и Сашка нехотя стронулись с места, ускорив шаг, вошли в затравевший ерик с молочной рекой, возвышаясь над туманом, направились к белеющей вдали громаде кручи. Там, за речкой, за лысым курганом с белым казацким кладом, их ждал корабль.