Брошенная

Глава 11

— Ты назвала меня Тимошей, — напомнил он ей по дороге на пляж.

— Тебе это не понравилось?

— Очень понравилось!

Марина никак не могла понять некоего надрыва, с которым Тимофей к ней относился. Самые обычные ее поступки и слова — для этого ей не требовалось никаких усилий, делала все так же, как привыкла, за небольшим исключением! — воспринимались им чуть ли не как откровение, так что она даже пугалась. Конечно, приятно, когда ты нравишься мужчине, но когда он начинает тебя чуть ли не обожествлять, это напрягает.

Подниматься с Тимофеем наверх в его номер она не стала, но он и не настаивал. Сам отнес ее сумку, пока администратор выписывала ей карточку отдыхающего. Сколько заплатил за нее Тимофей, она не знала, но догадывалась — немало. Пожалуй, суммы, оставшейся от некупленных японских часов, Марине вряд ли хватило бы.

А в ее… ухажера, кавалера, поди разберись, как его называть, словно вселился бес расточительства. Он еще в холле гостиницы купил шахматы с инкрустированной замысловатым узором доской, наверняка стоившей кучу денег. И это после того, как Марина лишь согласно кивнула на его вопрос о том, играет ли она в шахматы.

— Ты играешь в шахматы?

Он посмотрел на нее таким восхищенным взглядом, будто она сообщила, что плачет жемчужными слезами.

Потом он задал, с ее точки зрения, идиотский вопрос, нет ли у нее аллергии на какие-то фрукты. И по дороге на пляж накупил этих самых фруктов столько, что даже при интенсивном поедании их хватило бы не меньше чем на неделю.

Наконец Марина рассердилась и почти приказала ему:

— Немедленно прекрати покупать что бы то ни было, не советуясь со мной.

Это был с ее стороны психологический ход. Потому что простого отказа он бы не послушал: мол, мне ничего не надо, и все.

Тогда он и сказал ей эту фразу:

— Ты назвала меня Тимошей.

— А тебя разве зовут Степой?

Он опять восхитился остроумием Марины. Это уже стало ее настораживать: все ли у него в порядке с головой? Так реагировать на довольно плоскую шутку…

Впрочем, эти размышления не помешали Марине поставить Тимофею мат уже на шестом ходу. Он отчего-то решил с ней поиграть как с ребенком и не нашел ничего лучше, как начать с детского мата. Папа, который учил ее играть в шахматы, сказал бы: вашим же салом вам же по мусалам!

— Ни фига себе! — огорчился он. — Ты мне поставила мат.

— Поставила, — кивнула Марина и потянулась, как кошка. Солнце уже подобралось к ее ногам под тент, где они сидели, точно игривый котенок, который перелез через забор.

— Давай еще раз сыграем, — предложил Тимофей, и Марина даже удивилась его расстроенному виду. Она вспомнила однокурсницу колледжа Таньку Фомичеву, которая советовала ей и сама неукоснительно совету следовала: никогда не играть с мужчинами второй раз.

— Первый раз они почти всегда проигрывают, — поясняла Танька. — Потому что играют небрежно, не предполагают в тебе серьезного противника. А во второй раз собирают в кулак свою волю — у нас-то такой нет — и уже выигрывают наверняка. Второй раз не играй!

Но Марина — не Танька, ей вовсе не хотелось утверждаться в мнении Тимофея как некая супер-гром-баба. Что поделаешь, она не феминистка. Пусть лучше думает, что Марина выиграла случайно. Потому, что он был невнимателен. Она неплохо играет в шахматы, но до него ей, конечно, далеко.

Фомичева непременно сказала бы:

— Ты не тщеславна. Еще не хватало, им поддаваться!

Но Марина поддалась и была вознаграждена в полной мере. Тимофей, едва выиграл, воспрянул духом, расцеловал ее:

— Моя маленькая! Ничего, выиграешь в другой раз. Тебе не повезло, это бывает. Ты не очень огорчилась?

Что поделаешь, если мужчины так по-детски азартны? И почему бы им в том слегка не подыграть?

— Я огорчилась, — капризно сказала Марина.

И Тимофей стал ее успокаивать. Кормить виноградом, бананами, уговаривал, как маленькую, съесть еще кусочек, когда она сослалась на сытость. И вообще уже чувствовал себя виноватым. Зачем обидел девочку? Не мог поддаться, что ли?

День промелькнул, Марина не успела и заметить. Она вдруг осознала это лишь в лифте, который вез ее на этаж, где жил Тимофей.

Едва они вошли в номер, как Марина сразу напряглась. Вмиг забылось то легкое, непринужденное настроение, которое установилось между ними за этот день.

Теперь она ждала, что ее новый знакомый все испортит, набросившись на нее с ходу, как это обычно делал муж. Наверняка станет рвать с нее платье, тащить к кровати и, не давая ей опомниться, станет насильно проникать в нее…

Однако ничего подобного не произошло. Тимофей первым делом зажег свет. Правда, не верхний, а двухрожковое бра, которое давало достаточно света, чтобы он не выглядел чересчур интимным.

— Ты не хочешь принять душ? — как-то буднично спросил он, будто они знакомы много лет и ни о каком стеснении между ними не может быть и речи.

— С удовольствием, — обрадовалась Марина.

Ужинали они в ресторане городском. Тимофей настоял. По его мнению, ужин в гостиничном не выглядел праздничным. А у них сегодня был именно праздник — новоселье Марины. Имелось в виду, что она переселилась на новое место.

В общем, после ресторанной духоты, тяжелого воздуха, в котором плавали кольца сигаретного дыма — кроме них с Тимофеем курил, кажется, весь остальной зал, — у Марины создалось ощущение, что она вся покрыта тонкой липкой пленкой с противным запахом никотина.

Сумка Марины стояла на видном месте у стены, и она достала из нее красивый махровый халат, который они с Викой купили на барахолке.

— Будешь набрасывать его на себя, выходя из бассейна, — пошутила сестра.

— Разве я не на море еду? — уточнила Марина.

— А разве у моря не бывает бассейнов? Не все любят общие пляжи, — рассудила Вика.

Марина вошла в ванную и неприятно поразилась тому, что на двери нет задвижки. Ей не приходилось прежде бывать в таких роскошных апартаментах, возможно, так и должно быть, но она опять представила себе, как Тимофей воспользуется случаем, чтобы ворваться к ней, едва она разденется.

Однако не купаться же одетой. Она раздевалась нарочно медленно, но дверь не открывали. Потом она помылась в душе, невольно торопясь и поглядывая на дверь — та по-прежнему оставалась закрытой.

«Хроническая дура!» — сказала себе Марина и запретила думать о двери, хотя с успехом могла приказать себе, как в сказке, не думать о белом верблюде.

Тимофей проводил ее в спальню — не на диване же им заниматься сексом, но Марина с удивлением обнаружила, что у кровати, хоть и разобранной, стоит небольшой столик, а на нем — огромная ваза с фруктами, ваза с конфетами и пирожными и шампанское в ведерке со льдом. Должно быть, он заказал все это по телефону, пока Марина сражалась с его призраком в ванной.

— Маришка… — Тимофей поцеловал ей руку, но опять не стал на нее набрасываться, а пожаловался: — Я не успел порезать апельсин. Но ты меня прикроешь, пока я тоже схожу в душ?

— Прикрою, — со скрытым облегчением рассмеялась она.

Пока она резала апельсин, привычной рукой поправляла сервировку стола, из ванной показался Тимофей в тяжелом, красном с синим, халате.

— Я не слишком задержался?

— Нет, — покачала она головой и невольно отметила взглядом черные завитки волос на его груди, видневшиеся в вороте халата.

Странно, почему на пляже, когда Тимофей был в одних плавках, его тело не вызывало в ней такого любопытства?

Он сел на кровать рядом с ней и с легким хлопком открыл шампанское.

— Чего мы сегодня только не пили! — заметила Марина, у которой слегка закружилась голова при одном воспоминании о том, сколько она сегодня впервые перепробовала. Включая виски и шартрез, о котором она прежде только читала.

— Но шампанское, согласись, должно венчать вечер. Особенно по поводу такого торжественного случая, как твой переезд ко мне. Ты оживила мои поблекшие от многих печалей глаза…

— Подожди, — улыбнулась Марина, — кто же из нас мыслит поэтическими символами?

— Ты права, с некоторых пор внутри меня все время звучит нежная мелодия, к которой хочется подбирать какие-то особенные слова…

«Ах да, он же поэт!» — вспомнила Марина, слегка ошеломленная его речью, откровенно непривычной для ее слуха. У нее никогда не было знакомых поэтов. Да и не могло быть за неимением знакомых мужчин, если не считать друзей мужа. Они были, что называется, сухими прозаиками.

— Ты настоящий поэт? — наверное, глупо спросила она. — И книги издаешь?

— Книг пока не издал, — хмыкнул он. — Но поэзия, смею надеяться, — состояние моей души. Только она помогла мне выжить в том аду, из которого я уже не чаял вернуться!

— Ты воевал?

Она сразу почему-то подумала про Чечню. Или еще какие-то горячие точки. Где еще в нашей стране может быть ад? Болото — это другое дело…

— Можно сказать, воевал. Сражался за собственную жизнь. За сохранение своего «я». К счастью, стихи любят и в раю, и в аду…

— Прочти мне что-нибудь свое, — попросила она.

— Хорошо, слушай.

Он на мгновение задумался, вспоминая, и продекламировал:

Марина почувствовала себя так, будто по ее обнаженному телу скользнул леденящий ветерок. Ей стало зябко и неуютно. Он читал стихи будто для нее. Будто предупреждал…

— На проезжей дороге трава не растет, — повторила она. — Как страшно.

— Вот уж не думал, что могу кого-нибудь испугать своими стихами, — криво улыбнулся Тимофей.

— Не стихами. Сравнениями. Страшно, когда говорят о душе: проезжая дорога.

— Спасибо. — Он соскользнул на пол и встал перед ней на колени. — Спасибо, что ты пропускаешь мою боль через свое сердце. Если бы ты знала, как порой мне не хватает обычного участия. Ощущения, что тебя понимают. Что рядом с тобой человек, который слышит стук твоего сердца…

Марина сидела без движения, как будто из ее души тонкой струйкой вытекало что-то привычное, устоявшееся, то, с чем она жила долгие годы и к чему привыкла, и на место этого привычного вливался тот самый леденящий холодок, заполняя освободившееся место. Только холодок, и ничего больше. Она тщетно ждала тепла — тепла не было.

«В чем дело? — закричал в испуге ее внутренний голос. — Что с тобой происходит? Разве так бывает — вместо тепла холод?!»

А Тимофей между тем зарылся лицом в ее колени, отодвинул махровую ткань и приник губами к коже. Как обжег. Но откликнулось на это опять-таки не сердце и не душа, а некая чувствительная точка внизу живота.

— Спаси меня! — почудилось ей. — Воскреси!

Его горячие губы нежно касались ее ног, и ткань мягко скользила, распахивалась, открывая Марину им навстречу.

Ага, вот и откликнулось сердце. Но не так, как откликаются на высокое чувство, ее будто кольнуло, сердце застучало, когда он коснулся ее губами… там, куда прежде ее никогда не целовали. На мгновение ее охватила паника, но Тимофей что-то прошептал, продолжая целовать ноги, и она опять расслабилась, отдаваясь непривычной ласке.

Она закрыла глаза. Он не причинял ей никакой боли. И это было странно. Что же тогда делал с ней Михаил, если прежде секс был для Марины не столько удовольствием, сколько тяжким испытанием…

Тимофей перестал ее целовать и с удивлением посмотрел на ее закушенную губу.

— Мариша, что случилось? Я сделал тебе больно?

— Нет. — Но голос ее предательски дрогнул, а глаза наполнились слезами.

— Ты боишься? Самых обычных отношений между мужчиной и женщиной? Кто же это сотворил с тобой такое?

— Мой муж, — прошептала Марина. — Он всегда брал меня силой.

— Козел!.. Или тебе это нравилось?

— Нет, — сказала она и всхлипнула. — Я чувствовала себя в постели как в зубоврачебном кресле.

Он захохотал. Но тут же осекся:

— Прости, представил себе некий прибор вместо бормашины… И ты не сопротивлялась? Не говорила, что тебе это не нравится?

Она смутилась и покраснела, не зная, как ответить на его вопрос.

— Ты будешь смеяться… Я думала, что это нормально. Что так и должно быть, понимаешь? Он ведь был у меня первым мужчиной и единственным… Глупо, да?.. И потом… он говорил, что я фригидная. То есть холодная…

— Я знаю, что такое фригидность, — проговорил он, пожалуй, излишне резко и опять спохватился: — Извини!

— Нет, теперь я знаю, что слова Михаила — это еще не приговор…

— Откуда ты это знаешь? — быстро спросил он.

— Ты меня напрягаешь! — рассердилась Марина. — Если ты все время собираешься допрашивать меня таким образом, то уж лучше мне опять вернуться на квартиру. Просто я почувствовала это, и все!

Он спохватился и стал целовать ее руки.

— Прости, сам не знаю, что со мной творится. Я чертовски ревную тебя к твоему мужу, и если бы у нас в стране были разрешены дуэли, я застрелил бы его недрогнувшей рукой.

Тимофей запахнул халат и резко стянул его поясом, но Марина успела заметить, что он уже полностью был во всеоружии. И сумел остановиться? Она опять подумала, что Михаил в таких случаях считался только со своими желаниями. Для его «хочу» не было ее «не могу». Он бы заломил ей руки, навалился на нее, раздвигая своим коленом ее стиснутые ноги…

— Тяжелый случай! — между тем пошутил Тимофей. — Пожалуй, для храбрости мне надо выпить.

— Для храбрости?

Неужели Марина напугала его сообщением о своей фригидности? Ей вовсе не хотелось получить и от него такое клеймо. Ведь до сих пор она считала себя почти инвалидом секса и потому закрывала глаза на похождения Михаила.

Объясняла себе, что он уходит к другим, потому что с ней ему не может быть хорошо.

— Для храбрости, — повторил Тимофей. — Такой случай — экзамен на право называться настоящим мужчиной.

— А я в этом случае кто? — Марина поняла, что он шутит.

— А ты — трудный субъект, которого нужно завоевать, чтобы получить желанный диплом.

— Ты успокаиваешь меня. — Она пригорюнилась. — Это бесполезно, да? Когда женщина не получает удовольствия от секса…

— Скажи, а целоваться тебе нравится? — спросил он, не обращая внимания на ее слова.

— Нравится.

— Вот видишь, у меня появилась надежда. — Он вложил в ее руку бокал и чокнулся. — За нас. — Подождал, пока она допьет, отобрал бокал и притянул ее к себе. — Ах ты, бедная овечка! Мне ли роптать? Судьба преподнесла мне такой подарок — право разбудить в любимой женщине женщину… Иди ко мне.

Он посадил ее к себе на колени.

— Скажи, чего тебе сейчас больше всего хочется?

— Чтобы ты погасил свет, — вырвалось у нее.

Свет и в самом деле мешал ей, как если бы она знала, что за ними кто-то подсматривает.

Он снял ее с колен, но из рук не выпустил, а пристроил на плече, чтобы освободить руку и погасить свет.

Правда, абсолютного мрака все равно не получилось — напротив их здания строился еще один высотный корпус, и свет прожектора на стреле подъемного крана падал в окно. Можно было бы задернуть шторы, но и этому полумраку Марина была рада.

Тимофей осторожно снял с нее халат и небрежно сбросил свой прямо на пол. Марина по-прежнему сидела у него на коленях, но уже не дрожала, как прежде, хотя все равно волновалась.

Он коснулся ее губ, приглашая ответить на поцелуй. У нее получилось не очень умело, но ему понравилось. Марина мельком подумала, что она совсем темная, несмотря на то что читала «Эммануэль» и смотрела порнокассету.

Тимофей в отличие от нее на мысли не отвлекался. Он оторвался от ее губ и коснулся шеи — миллион мурашек побежали по ее телу, даже, кажется, дыбом поднялась кожа.

Тимофей взялся губами за мочку уха, и опять Марина содрогнулась, как от удара током.

— Холодная? — тихо засмеялся он прямо ей в ухо. — Да у тебя нет ни одного нечувствительного места!

Он осторожно положил ее на кровать.

Странное оцепенение нашло на Марину. Как будто ее, точно змею, волшебной дудочкой зачаровал факир. И в то же время вся она казалась себе одной чувственной клеткой, которая отзывалась на каждое прикосновение Тимофея.

Когда он стал целовать ее грудь, осторожно, нежно, она чуть не застонала от удовольствия, но все еще контролировала себя, потому что этого порыва устыдилась.

Но он, кажется, решил не давать ей передышки. Все ее тело горело от его поцелуев, а та самая точка внизу живота запульсировала почти болезненно. Тимофей коснулся ее пальцем, и Марина жалобно попросила:

— Тима! Тимочка! Пожалуйста!

— Что ты хочешь, родная?

— Тебя! — вскрикнула она. — Скорее!

Ей казалось, что еще мгновение, и она умрет от переполнивших ее чувств. Взорвется, как переполненный сосуд, на тысячи осколков.

Он опять приник к ее груди, не переставая ласкать пальцем тот самый бугорок, как вдруг огромная волна наслаждения накрыла ее так, что Марина захлебнулась криком:

— Мамочка!

Тьма в ее зажмуренных глазах вспыхнула желтыми искрами, как огни электросварки, и на мгновение она потеряла сознание. Пришла она в себя от того, что Тимофей коснулся губами ее виска и с некоторой тревогой спросил:

— Маришка, тебе плохо?

— Мне хорошо, — прошептала она и тут же спохватилась: — А как же ты? Ты ведь ничего не успел.

— А ты уже собралась спать?

— Нет. Но я больше ни за что не смогу пережить ничего подобного. А ты ведь хочешь, чтобы я соучаствовала.

— Непременно. Потому сейчас мы немного перекусим, отдохнем и… с новыми силами…

Она притворно застонала.

— Что я слышу? — подивился он. — Неужели эта температура оказалась слишком высокой для моей Снежной королевы и она вся растаяла?

— Не вся, конечно, кое-что осталось…

И потом еще что-то отвечала на его шутки, смеялась, опять пила шампанское, но другая ее половина безмолвствовала в полном шоке. Она ощущала себя человеком, о котором у всех сложилось стойкое впечатление, что он такой тихий, мухи не обидит, а он взял да совершил хладнокровное убийство, причем сам в том нисколько не раскаивается.

— Что вы, мадам, это только начало, — услышала она и громко расхохоталась.

Странно, что ей теперь перестал мешать свет, зато целые стада мурашек постоянно караулили любое движение Тимофея, чтобы тут же покрывать все ее тело, бросать его то в жар, то в холод…

— Никогда не говори «никогда»! — засмеялся Тимофей, когда она в очередной раз забилась под ним, вцепляясь зубами в его плечо, потому что краем сознания понимала, что они всего лишь в гостинице и здесь могут быть не такие уж толстые стены…

Они опять пили шампанское, и она вдруг поймала внимательный взгляд Тимофея, которым он смотрел на нее поверх бокала.

— А вот этого не надо! — покачал он головой.

— Чего — этого? — смешалась Марина; как всегда, у нее все написано на лице: и та нежность, с которой она думала о том, что он волшебным образом вдохнул жизнь в бесчувственную статую, и о том, что она готова сделать для него все, чтобы он тоже ощутил себя на вершине блаженства.

— Самопожертвования, — буркнул он. — Я боюсь этого фанатичного огня в глазах женщин.

— Чего же ты хочешь?

— Чтобы этот огонь шел не только из глаз, а из другого места…

Марина покраснела, а он усмехнулся:

— Мариш, я имел в виду душу, а ты?

— Хулиган! — прыснула она.

— А если серьезно, я хотел бы видеть тебя рядом с собой. Не впереди, не сзади, а именно рядом. В одной упряжке.