Брошенная

Глава 12

Было три часа ночи, но спать не хотелось. Марине казалось, что она вся выпита до дна, что больше она уже не сможет испытать этот взрыв, этот фейерверк желтых звезд, которые вспыхивали у нее перед зажмуренными глазами, чтобы потом просыпаться золотым же дождем.

Она бездумно лежала у Тимофея на плече, уже не стесняясь, не прячась от него, не в силах даже свести вместе ноги, когда в какой-то момент ей лениво подумалось: не слишком ли бесстыдна эта ее поза?

Теперь, после того, как Марина поверила в то, что она может чувствовать все то же, что и другие женщины, особенно страстные, ее даже потянуло на эксперименты.

Ей хотелось все испробовать, и при этом она прислушивалась к себе, невольно анализируя, что чувствует, как быстро заводится, и почему-то жалела своего мужа: неужели он не знает самого элементарного в отношениях мужчины и женщины? А она, Марина, сколько из-за него недополучила! Сколько времени упущено!

А впрочем, у него теперь есть другая женщина… Почему — теперь? Похоже, они у него всегда были. И наверное, они не позволяли так же грубо использовать их, как он делал это с Мариной. О, с ними ему приходилось трудиться, их ублажать, а жена — так, полигон для испытаний. В том смысле, что для нее особенно не нужно было стараться. Взял, использовал, и спи спокойно, дорогой товарищ…

Однако как быстро она всему училась. Тимофей оказался таким неутомимым, что она уставала от эмоций. Но ему понравилось ее «открывать», и он старался непременно довести ее до того самого бурного выплеска, что оказалось вовсе не так просто.

Зато она быстро научилась его обманывать, имитируя высшую точку близости, и в нужные минуты вскрикивать, таким образом давая себе возможность хоть чуть-чуть отдохнуть.

Прав был мудрец — все хорошо в меру. А Марина, как назло, опять оказалась в крайней точке. От нее требовали мгновенного перехода от фригидности к африканской страстности.

«Интересно, — подумала она, получив наконец короткую передышку, — а бывают мужчины, которые любят женщин нормально? Не требуя от них перенапряжения?»

Ну почему все у нее должно быть чересчур? Или это уже Марина, что называется, перебирает харчами?

Через три дня напряженных любовных отношений она стала с некоторой ностальгией вспоминать свой дом, где совсем недавно могла сутками спать, никем не тревожимая.

Марина поняла, что устала.

С Тимофеем она постоянно не высыпалась, а во все остальное время он доставал ее до печенок своим настойчивым вниманием. Таскал в валютные магазины и требовал, чтобы она выбирала все, что ей нравится. Он покупал ей все, на что неосторожно падал ее взгляд. В конце концов она стала напоминать себе некую птицу, которая от рождения бегала на воле, клевала что хотела и сколько могла, а потом ее поймали, посадили в загородку и стали кормить насильно. Так, что она с трудом могла дышать…

Конечно, она не имела в виду свою семейную жизнь, хотя даже в ней виделись теперь свои прелести. Грубый секс с Михаилом был хорош тем, что случался не часто.

Итак, Марина лежала без сна, а ее нечаянный возлюбленный наконец выдохся и спал на спине, слегка всхрапывая и хватая ее за плечи при попытке пошевелиться. Словно боялся, что она может от него убежать.

«Откуда у него столько денег? — думала Марина. — Может, Тимофей — какой-нибудь бизнесмен? С другой стороны, он так легко их тратит, будто и не заработал, а нашел где-нибудь на дороге…»

Почему она лежит и не может заснуть? Подумать только, даже во время перенесенного ею стресса — ухода дорогого и единственного мужа — она спала без задних ног… То есть сон этот, конечно, был ненормальный, даже, как говорят врачи, болезненный, но она спала. Теперь же в глубине души ее что-то царапало, что-то не давало смежить веки и закачаться на крылах Морфея, говоря образным языком. Что ее беспокоило?

Ага, вот это… Тогда, в самый первый день. А если точнее, в первую ночь они с Тимофеем решили искупаться в ночном море.

Охранник на выходе попытался их не выпустить, объясняя, что директор якобы запретил отдыхающим болтаться по ночам. Точнее, после двенадцати. Может, это была и инициатива самого охранника, ведь из-за них на своей смене он не мог как следует выспаться, а должен был то открывать перед ними двери, то закрывать…

Как бы то ни было, только что благодушно настроенный Тимофей, расслабленный и вальяжный, вдруг странным образом превратился в другого человека. Он схватил охранника за шиворот и что-то прошипел ему в самое ухо. Одно слово Марина, впрочем, услышала. Странное. Что-то вроде «Фреди». После этого охранник отступил в сторону и посмотрел на Тимофея чуть ли не с подобострастием. И стал лепетать:

— Конечно… Пожалуйста… В любое время…

— Что ты ему сказал? — поинтересовалась Марина: настроение у нее тогда было великолепное; она обожала своего любовника, для которого не было преградой никакое препятствие, который мог защитить ее от любой напасти. — Он даже про наказ директора забыл.

— Сказал, что отрежу ему яйца, если он впредь посмеет меня куда-то не выпускать или не впускать, — нехотя проговорил Тимофей.

Марину покоробила его грубость, но она тотчас услужливо оправдала его: мужчина разозлился, а в такие моменты они обычно не выбирают выражений. Ох уж эта ее привычка оправдывать неправых в ущерб собственным принципам. Она считала, что в присутствии женщины мужчина обязан проявлять сдержанность.

— А что такое «фреди»? — продолжала допытываться она, все еще в игривом настроении, ожидая, что ее возлюбленный сменит показную суровость на прежнее добродушие.

— Не что такое, а кто такой, — все еще хмуро поправил он. — Фреди — это мое погоняло.

— Погоняло?! — изумилась Марина.

— Кличка, значит.

— И ты хочешь сказать, что здешний охранник ее знает? Или вы вместе работали с ним… в кузнечном цехе?

Ну да, ведь именно так говорил Тимофей. Мол, потому он так громко и разговаривает. Она так подумала, но отчего-то уже тогда ей стало неуютно.

— Нигде мы с ним вместе не работали! — В голосе Тимофея прозвучало раздражение.

— Но тогда откуда он тебя знает? Разве ты не живешь в том далеком городе, про который говорил? Если я хоть что-то помню из географии, он отстоит от моря не на одну сотню километров…

— Ты думаешь, я обманул тебя? Но зачем? Сразу ведь обо всем не расскажешь. К тому же нам с тобой было не до разговоров, не так ли?

Но этот его шутливый тон с намеком на интимность прозвучал как-то зловеще, словно он опять хотел влезть в шкуру, которая подобно шагреневой коже вдруг съежилась и стала ему мала. Не натягивался на него прежний облик рубахи-парня. Тимофей и сам это чувствовал, оттого злился еще больше.

— Просто сюда мы приехали вместе с пацанами — нашему бригадиру исполнился полтинник…

— С пацанами — в смысле с кузнецами? — все еще старалась понять она.

Что-то тревожно кольнуло ее: то ли от тона ее возлюбленного, то ли от странного «пацаны» по отношению, надо думать, к взрослым мужчинам.

— Скорее, в том смысле, что мы вместе деньги куем! — хохотнул он, снисходительно, но без доброты на нее посматривая.

— У вас совместное предприятие?

Марина еще не понимала, что это страх толкает ее на дотошное выяснение подробностей — ей очень хотелось ошибиться! Не может судьба обойтись с ней так несправедливо! Чтобы первый же встреченный ею мужчина, тот, который пробудил в ней женщину, тот, в кого она почти влюбилась, оказался… бандитом!

«Господи, пронеси!» — взмолилась Марина, понимая, однако, что не пронесет. И это его «погоняло», и «пацаны». И явный страх охранника, который в отличие от нее сразу понял, с кем имеет дело…

— Можно сказать, что предприятие. — В голосе его отчетливо прозвучала досада. — Я и сам собирался тебе об этом рассказать, а теперь, поскольку так все повернулось… Ты меня засыпала вопросами, словно я не с любимой женщиной гуляю, а на допросе в ментовке сижу…

Он на глазах изменился так, как меняются люди в американских фильмах про вампиров: вместо зубов появляются клыки, а взгляд становится хищным. Она даже невольно отшатнулась, а он, заметив ее испуг, разозлился еще больше.

— Я действительно работал в кузнечном цеху, и у меня погиб рабочий. Прежде на всех уровнях — собраниях, совещаниях, планерках — я говорил, что на нашем оборудовании работать опасно, но сдуру ничего не оформил письменно, и сволочь-директор на суде стал утверждать, будто ничего не знал и все дело в моей халатности… Из-за этой твари я отсидел шесть лет!..

Марина уже была не рада, что стала его об этом спрашивать. Как хорошо, если бы она и дальше ничего не знала. Но было уже поздно.

Тимофей, словно его прорвало, стал рассказывать о том, какое потрясение испытал, попав в зону. Он, у кого мать была врачом, ученым, а отец — дирижером областного симфонического оркестра, оказался на одних нарах со всяким отребьем, с человеческим мусором, отверженный, всеми забытый.

Родители случившимся были потрясены и не хотели слушать сына. Не верили, что он ни в чем не виноват.

Они, конечно, все шесть лет ездили к нему на свидания, но он всегда читал в их глазах нежелание ЗНАТЬ, каково ему здесь приходится. Они палец о палец не ударили, чтобы помочь ему выйти раньше срока, как делали другие любящие родители. И ведь они были далеко не бедными…

Тимофей все шесть лет ловил на себе их испуганные взгляды. Они всматривались в него, изучали — насколько он успел испачкаться этой грязью, как глубоко въелась в него зековская парша? Они не столько сострадали своему сыну, сколько боялись за свое добропорядочное интеллигентское существование. Наверное, они бы предпочли, чтобы он умер!

— А может, ты ошибаешься и родители вовсе не перестали тебя любить, а всего лишь волновались, что заключение может тебя сломать. По-своему пытались тебе помочь…

Марина хотела оправдать неведомых ей родителей, убедить, что они не могли от него отказаться, что наверняка переживали за него, но получила от него неожиданно резкий отпор:

— Не лезь в это дело, ты все равно ничего не поймешь!

Марина обиделась. Она всегда была ровной в общении с другими. Тимофея она ничем не оскорбила. Поверила ему. Отдала свое тело… Такие резкие перепады настроения она принимала за истерику, считала, что мужчины не должны себе этого позволять… И вообще она вдруг почувствовала себя посторонней и ненужной. Ей захотелось уйти и никогда больше его не видеть.

Но он не интересовался больше ее настроением, потому что сейчас думал только о себе и вспоминал собственные унижения и то, что он до сих пор не простил всему свету. Она объяснила себе это так, что Тимофей все же сломался после пережитого потрясения, как ни уверял он ее, а прежде всего самого себя, что вышел из сражения с судьбой сильнее прежнего, без поражения.

Дальнейший его рассказ вызвал у Марины откровенное недоверие. Якобы все друзья и родные от Тимофея отвернулись. Его презирали, боялись запачкаться. Он стал изгоем, и если бы не братва… да, именно пацаны, а сначала пахан протянули ему руку помощи.

Для начала отомстили козлу-начальнику. На Тимофея никто ничего не подумал, потому что он сидел в зоне и вообще не был прежде судим. Не имел знакомств в криминальном мире.

Пахан первым делом спросил его, как он хочет отомстить своему погубителю: убить его или сделать так, чтобы он жил, но проклинал свою жизнь? Тимофей выбрал второе. Братва сдержала слово: директор, теперь уже бывший, остался жить, но на самом деле был уничтожен. От него к молодому любовнику ушла жена, единственная дочь села на иглу и за одну дозу спала со всеми подряд, а враг Тимофея спился и теперь бомжевал…

Марина содрогнулась от этого рассказа, а Тимофей наконец понял, что зашел слишком далеко, и стал срочно исправлять положение. Он рассказывал ей, какие отличные парни его пацаны, как он теперь живет, ни в чем не зная нужды. Понятное дело, деньги приходится отрабатывать, но по окончании дела он всегда получает достаточно, чтобы жить безбедно…

Он донес Марину до моря. Они вместе плавали в лунной дорожке, и целовались, и даже занимались любовью прямо в море. И она притворялась, что ничего не случилось. На самом деле в тот же день все кончилось, но Тимофей этого еще не знал.

Однако, наверное, что-то почувствовал: с той поры он ни на минуту старался не оставлять ее наедине со своими мыслями. Ласкал, целовал, исполнял любое желание, заглядывал в глаза, караулил любое ее движение…

Казалось, она забыла о его откровениях, но разве может в самом деле забыть о них нормальная женщина? Марина не была подростком, которого влечет романтика зоны и вообще уголовного мира, она была женщиной, инстинктивно этого боящейся. Теперь выяснялось, что не напрасно.

В той среде, в которой Марина жила, побывавшие в заключении воспринимались как инопланетяне, как мины замедленного действия, поставленные неизвестно на какое время.

Эти люди, по мнению несудимых, воспринимались как человеческий материал, пропущенный через жуткую мясорубку исправительных учреждений. Там, в этой мясорубке, в самых непредсказуемых вариантах перемешивались добро и зло, принципы и беспринципность. О каком-то исправлении заключенных говорить было даже смешно. Само государство относилось к бывшим зекам с недоверием, что же тогда говорить о простых обывателях?

Если в первые моменты она ничуть не поверила словам Тимофея о том, что он хочет на ней жениться, то теперь не видела в этом ничего странного. Тимофей пострадал серьезно и, возможно, необратимо. Наверняка до ареста он воспринимал мир как все нормальные люди, сейчас же окружающая среда виделась ему совсем в другом свете.

Она не помнила, в каком фильме говорили об этом: видеть небо в крупную клетку. Но для этого, оказывается, не обязательно все время сидеть в тюрьме. Решетка на зрачках оставалась и по выходе из нее…

Наверное, в минуты просветления он понимал, что увязает все глубже, что самому ему ни за что не выскочить из болота, потому и хватался за Марину как за соломинку, за свою последнюю надежду.

В другом случае Марина не оставила бы без внимания его безмолвный крик о помощи, но она была не одна.

Она представила себе, как даст слово Тимофею и они поженятся. И он станет отчимом ее сына Юрки. И будет учить мальчика тому, что он совсем недавно пытался втолковать Марине. Но она — взрослая женщина, ее существо не приняло ни его логики, ни взгляда на мир, а ее малыш? Он станет достойным учеником своего нового папаши.

А родители Марины… Сможет ли она сказать им, кто ее новый избранник? И откуда у него ТАКИЕ деньги.

Но дело даже не в этом! Тимофей был выходцем из другого мира. Для них и в самом деле изгоем, с которым они вряд ли испытают желание поддерживать контакт.

Таким образом, выбор, какой предстояло сделать Марине, виделся ей в виде огромных весов. На одной их чаше расположился новый чувственный мир, открывшийся ей с помощью Тимофея, который к тому же помог высвободиться ее второму «я». На другой чаше — весь остальной мир Марины, с его этикой, традициями, представлениями, но в нем она родилась и родила новое существо, принадлежащее таки этому миру. Сможет ли она принести сына в жертву своим новым страстям?

Она лежала в темноте ночи на плече Тимофея и при этом понимала, что не сможет.

И хорошо, что Марина не взяла с собой Юрку. Подумать только, накануне она об этом сокрушалась. Под влиянием энтузиазма Тимофея. Он сказал тогда:

— Поверь, я буду парнишке хорошим отцом. Вот увидишь!

В тот миг она ему поверила. Чуть было не предложила тут же поехать за сыном. Полтора часа туда, полтора обратно…

Эти мысли так растревожили Марину, что она попыталась осторожно высвободиться из объятий Тимофея, встать с кровати, но он и во сне держал ее так крепко, что при нужде пришлось бы его будить. А разбуженный, он опять захотел бы ее. И Марина предпочла дожидаться утра.

Заснуть ей так и не удалось. Несколько раз она проваливалась в дрему, но тут же с испугом просыпалась, словно крепкий сон мог быть для нее опасен — во сне Марина становилась слишком беззащитной, а после того, что она обо всем передумала, именно наступавшее утро ей хотелось встретить во всеоружии.

Именно этой ночью она приняла решение и теперь смотрела в темное окно, за которым никак не хотел наступать рассвет.

Вот только осуществить его, как Марина справедливо полагала, будет не очень легко. Тимофей ведь тоже принял в отношении Марины свое решение, и в нем ее согласие считалось само собой разумеющимся. Ей оставалось в таком случае дожидаться подходящего момента.

А ведь что-то похожее в его жизни, видимо, уже было. Марина отчего-то подумала, что в прошлый раз объектом его вожделения оказалась как раз молоденькая девушка. Но не из теперешнего криминального мира Тимофея, а из того же, обычного, из какого была сама Марина.

Видимо, девушка была из хорошей семьи — как раз из его прежней жизни среднего интеллигента. Может, и дочь каких-нибудь знакомых его родителей. Вопреки мнению Тимофея они скорее всего пытались оттащить его от нынешних дружков, вернуть к привычному окружению. Они не хотели верить, что уже поздно и что их сыночек слишком крепко увяз…

Оттого он сейчас и рассказывает небылицы не столько другим, сколько самому себе, что причина его падения именно в черствых и неблагодарных близких. Это они якобы вдруг перестали его понимать. Предали. А вовсе не он сам пошел по пути наименьшего сопротивления…

Наверное, и Тимофей не сразу разобрался, как себя вести с хорошей девушкой. Попытался сразить ее наповал романтикой зоны, а всего лишь напугал. Не пожелал смириться с ее отказом, нежеланием принять его такого крутого. Она стала его избегать, а он попытался ее преследовать. Девушка пожаловалась родителям, а то и сразу милиции…

Теперь Тимофей, значит, решил, что женщина в тридцать лет поймет его скорее, чем двадцатилетняя. Увы, опять его ждало разочарование.

Ох как разыгралось у Марины воображение! Кто сказал, что была в его жизни эта двадцатилетняя? И что она бросила его так же, как это собиралась сделать Марина.

А Тимофей будто и во сне почувствовал, что в их отношениях наступил переломный момент, и тоже проснулся. Но когда заглянул в глаза Марины, увидел в них лишь безмятежный огонь и желание. Она даже не ожидала, что сумеет так искусно притвориться.

— Сегодня мы пойдем с тобой в летний театр, — сообщил он Марине, когда они отдыхали после жаркой любовной схватки. — Приезжает московский ансамбль «Тетра-Шок». Помнишь, тот самый, где четверо мужиков одеваются женщинами и хохмят над всеми без разбора. Есть небольшое «но» — мне придется уехать. Не надолго, на часок-другой. Ты не успеешь и соскучиться. К тому же я оставлю тебе достаточно пухленькую пачку баксов, и ты сможешь поехать на катере в город, побродить по магазинам, купить себе что захочешь. Отдыхать так отдыхать!..

Позавтракали они здесь же, в санаторном ресторане на первом этаже.

Потом Тимофей чмокнул ее в щеку и заторопился:

— Я побежал. Ты тоже не слишком задерживайся. Вернусь, устроим показ купленных моделей с медленным одеванием. Оно возбуждает, говорят, не меньше, чем раздевание… Шучу! Кстати, в шкафу на полке плейер с наушниками. Возьми с собой.

Она смотрела через стеклянные стены, ограждающие вестибюль, как Тимофей садится в серебристый «мерседес», а когда он махнул ей на прощание рукой, махнула в ответ. И тут же поспешила к лифту.

Оставленные Тимофеем деньги Марина, конечно, брать не стала. Сложила их в коробку из-под плейера — мало ли… Станет горничная прибираться, да рука у нее и дрогнет. Ей не хотелось, чтобы Тимофей думал, будто она корыстолюбива.

Все-таки уехать без хоть какого-то объяснения она не смогла. Написала ему записку: «Мы должны расстаться. Прости. Не ищи». И в постскриптуме приписала: «Проверь плейер, барахлит!» Догадается, что не зря написала.

Правда, в том, что он не будет ее искать, она вдруг усомнилась. И вспомнила, что вынуждена была давать свой паспорт, когда ей выписывали визитку для беспрепятственного прохода в корпус. От этого она ощутила внутри некий холодок, но постаралась отмахнуться от глупых, как она себя успокоила, мыслей. Неужели он надумает ее искать? Курортный роман есть курортный роман. Он ни к чему не обязывает…

Этот день можно было считать удачным. Когда Марина, что называется, на всех парах примчалась на автостанцию, то узнала, что через пять минут уходит автобус до ближайшего населенного пункта. Правда, стоящий несколько в стороне от основной трассы, но, как сообщила ей диспетчер, до родного города Марины оттуда гораздо чаще ходили междугородные автобусы.

Главное для нее сейчас было — выехать из этого курортного поселка, а там… Там она сумеет затеряться. То ли пересаживаясь с автобуса на автобус, то ли найдя попутную машину, чтобы добраться до дома как можно быстрее. Только там ей виделось спасение от этой трясины, в которую ее начало засасывать…

В автобусе Марина заняла первое сиденье и напряженно смотрела на дорогу, по которой навстречу автобусу несся встречный транспорт. Поймала она себя на том, что невольно повторяет — водителю автобуса или самому автобусу? — быстрей! быстрей!

А когда увидела мчащуюся навстречу серебристую легковушку, не стала даже вглядываться, та машина или не та, а просто быстро опустилась вниз и сделала вид, будто ищет что-то на полу автобуса.

— Вы что-то уронили? — спохватился и ее сосед, мужчина лет пятидесяти.

— Клипсу! — брякнула Марина, незаметно снимая одну из них с уха.

Услужливый сосед попытался искать пропажу с ней вместе, но Марина остановила его:

— Здесь искать напрасно. Теперь я вспоминаю, что потеряла ее на пляже. Это точно. Слышала ведь, как она упала, но не обратила внимания.

Кто его просит лезть со своей услужливостью! Ага, уставился на ее коленки, обнажившиеся от всех ее усилий по мнимому поиску. Дедуля, тебе пора о Боге думать!

Едва только автобус выехал на основную трассу, Марина передумала ехать на нем и дальше — слишком невысокая скорость. Она попросила водителя остановить автобус, и уже через минуту рядом затормозил синий джип и красномордый улыбающийся водитель приветливо распахнул перед ней дверцу:

— Садись, красавица, много с тебя за проезд не возьму.

Его обращение Марине ничуть не польстило. Вот, оказывается, как она стала теперь себя ценить. Ну красавица, ну и что! Как говорит ее сестра Вика: «А если мужчины думают иначе, то они зажрались!»