Буратино. Правда и вымысел. Как закалялся дуб

Глава 11 Серьезное дело

Только что взошло солнце. Впрочем, его не было видно из-за необыкновенно сильного тумана, просто стало светло. Море было тихим, ни ряби, ни зыби, как молоко в чашке. Для контрабандистов погода — лучше не придумаешь. А Дино Кальяри был зол, он всегда был зол по утрам. Что его с утра злило, он и сам не знал. Знал Дино Кальяри только одно: чем раньше он встал, тем он злее.

Вот и сейчас Кальяри ни с того ни с сего влепил потрёпанному мужичишке, тащившему ящик рома, хорошую оплеуху.

— За что, хозяин? — не очень-то удивился мужичок.

— Шевелись, вонючка, а то ещё схлопочешь, — рыкнул Дино и добавил: — ишь, вонючка, ещё вопросы мне тут задаёт, козёл.

Мужичок чуть ли не бегом добежал до баркаса, поставил туда ящик с выпивкой и тут же кинулся в скрытую кустами пещеру за следующим. А Дино закурил очередную папиросу и, ежась от утренней сырости, огляделся вокруг. О, как он не любил это чертово море, эту чёртову работу, эту вечную сырость, эти пропахшие рыбой баркасы, проклятые ящики с дешёвым ромом, дурацкое сукно, кружева, табак, сахар, кофе, оружие и всё остальное, что ему приходилось возить, прятать, продавать и снова возить. О, как ему не хотелось делиться, кто бы знал. Таможенную стражу Дино ненавидел, пронырливых полицейских ненавидел, скупщиков контрабанды, жирных и хитрых торгашей, он ненавидел особенно, хотя те и не были в доле. Единственный, кого он не ненавидел из дольщиков, был Томазо Рыбак. Томазо он просто боялся. И этот страх и ненависть отравляли жизнь бедолаги Кальяри.

— Ну ты, жаба, шевелись, в конце концов, — крикнул он остановившемуся, чтобы вытереть пот, помощнику.

— Да, Дино, шевелюсь, — буркнул здоровенный, одноглазый контрабандист с наколкой на руке.

— Сколько ещё рома осталось? — спросил Камбала.

— Четыре ящика.

— Уроды, — злился Дино, — всё утро возятся вдвоём, двадцать ящиков погрузить не могут. Мы уже должны в море быть давно.

Одноглазый помощник хотел было что-то ответить, но в эту секунду в тумане он разглядел человеческий силуэт и, выхватив из-за голенища нож, произнёс:

— Хозяин, глянь-ка.

Дино посмотрел в сторону, куда указывал одноглазый, и тоже увидел человека. Да нет, не человека, а людей. Один за другим из тумана, сползавшего с гор, появлялись люди.

— Полиция? — спросил одноглазый.

— Нет, — коротко ответил Дино, он почувствовал острый приступ раздражения, этого не должно было случиться. И этого не случилось бы, если товар погрузили на баркас вовремя. — Таможенники, твари.

— Бежим? — спросил одноглазый.

— Стой, дура. Товар бросим, что лм? — резко бросил Кальяри. — Не мандражируй, они от меня за два месяца вперёд деньги приняли.

Контрабандисты подождали несколько секунд, дожидаясь, пока люди подойдут. А когда те подошли, Дино пожалел, что не согласился с предложением своего помощника, потому что он узнал того человека, которого не то чтобы боялся, но с которым меньше всего хотел встретиться в такой обстановке. Это был Пепе Альварес. Пепе остановился метрах в пяти от Дино, стал молча. Но во всей его фигуре, даже сквозь туман, угадывалась решимость. А рядом с ним появлялись, вырисовываясь из влажной дымки, совсем ещё молодые пацаны и здоровенные детины.

— Чего надо? — нагло и не теряя присутствия духа спросил Камбала.

— Да вот, — произнёс один из пацанов, носатый такой, — погутарить к вам пришли.

— Мне сейчас некогда, приходите вечером в трактир к Бьяндели, там и поболтаем. А сейчас я работаю, — отвечал Дино.

— Боюсь, что вечером нам будет некогда, синьор Кальяри, — мягко настоял пацан.

Дино узнал его, это был тот самый сопляк, за которого дурак-цыган заплатил бешенные деньги. Дино узнал его, но вида не подал.

— Э, сопля, — растопырив указательный палец и мизинец и помахивая ими, начал Дино, — свинти отсюда, не мешай людям работу делать, вечером побакланим.

— Слышь, ты, осёл, — неожиданно произнёс другой пацан, — ты бы своим языком поганым полегче трёкал, с людьми ведь разговариваешь.

Эта наглость взбесила Дино, и он сделал шаг к пацану:

— Мразь, ты кто есть? Ты на кого, падаль, пасть свою разеваешь? Ты что сюда, бычара, пришёл, рамсы плести? Вы кто, вообще, псы, есть?

Никто не ответил. Честно говоря, все, даже Пепе Альварес, растерялись, так как не ожидали от Дино такой выдержки и такого напора.

— Что молчите, педерасты вонючие? Я у вас спросил, кто вы такие есть? Я вас, тварей, если вы мне сейчас не ответите, бешеные собаки, буду убивать по одному. Вы понимаете меня? Вот ты, носатый…

— Ладно, хватит, — оборвал его носатый, — будем считать, что ты уже всё сказал.

— Что, мразь? Ты что сказал? — спросил Дино, двигаясь к мальчишке, его правая рука потянула из-за брючного ремня нож. — Повтори, педрила носатая, чтобы я слышал.

— Я повторю, — вызвался второй пацан. — Для тех, кто долбится в уши, повторяю: закрой свою пасть, ублюдок.

Одновременно с повтором в руках пацана появился обрез, и окурок обреза щёлкнул. Это в корне изменило соотношение моральных сил. Дино остановился, а затем принял единственно правильное решение.

— Одноглазый, — сказал он, — забери у пацана валыну, а то поранится ещё.

Одноглазый беспрекословно двинулся к мальчишке, намереваясь отобрать у него обрез. Он сделал шаг, потом ещё шаг и уже протянул руку за оружием, когда удивительно тихо, от тумана, наверное, хлопнул выстрел. Выстрел отбросил одноглазого на шаг назад и повалил его на спину. Всё это произошло как-то обыденно, буднично, так не бывает ни в книгах, ни в кинофильмах. Одноглазый просто упал на сырой песок и, оскалив зубы от боли, схватился за живот. Полежав так секунду или две, он оторвал от живота окровавленные руки, посмотрел на них, а затем, переведя взгляд на своего хозяина, сказал:

— Ранил он меня, вот кровь даже, больно. Кажись, до смерти ранил.

Дино Кальяри, не раз уже видевший смерть, вдруг оцепенел. Ведь все разы, до сих пор, умирать нужно было не ему. А теперь он смотрел на окровавленные руки, которые протягивал ему одноглазый, смотрел на него и не мог оторвать взгляд. Так же смотрели на кровь и все остальные, за исключением Рокко Чеснока, который судорожно, пытаясь унять дрожь в пальцах, перезаряжал обрез. Наконец горячая гильза была извлечена из ствола и спрятана в карман, а новый патрон занял своё место, курок снова щёлкнул.

— Вы чего натворили, пацаны? — вдруг разбуженный этим щелчком произнёс Дино. — Вы же кента моего единственного замочили.

— Не было у тебя кента, — холодно отвечал носатый пацан. — А это не кент, а шаха твоя. Так она тебе больше не понадобится.

— Грех это, пацаны. Большой грех, людей вот так, походя, ни за что ни про что, как котов лишайных, мочить нельзя, — продолжал Кальяри, приходя в себя и начиная понимать, что ему нужно бежать.

— Походя, значит, грех, — уточнил пацан с обрезом, — а за бабки, значит, работа такая?

— Ты о чём, братан, я тебя не понимаю, — отвечал Дино.

— О контрактике цыганском, — пояснил пацан.

— Я не понимаю, о чём ты говоришь, — врал Дино, высматривая, как лучше смотаться.

— Не понимаешь? — ухмыльнулся пацан. — Бог с ним, с контрактом. А кто нас педерастами обзывал, бычарами, падалью, а?

— Братан, ты, в натуре, молодой ещё, ещё не понимаешь, что люди иногда в запальчивости языком ляпнуть много могут. Так это не со зла.

— Знаю, что не со зла, а для пафоса бандитского, — опять ухмыльнулся парень с обрезом.

— Ладно, хватит, — вдруг вставил Пепе Альварес, — мы пришли за тобой, Дино, потому что ты — мразь и крыса, и таких, как ты, нужно душить. Молись, если веришь в Бога, а потом я тебя убью.

— Что же вы творите, твари беспредельные, — произнёс Дино и рванул бежать, на ходу опрокидывая Фернандо на песок.

Туман был настолько сильным, что через пятнадцать шагов его было бы уже не разглядеть.

— Серджо, Фернандо, ловите его! — крикнул Буратино.

Братцы кинулись вслед беглецу, но Пиноккио только поморщился, понимая, что они его не поймают. А Рокко молча поднял обрез. До сих пор пацаны над ним издевались, Буратино даже дал ему прозвище Вильгельм Телль, имея в виду его меткость. И действительно, Рокко стрелял неважно. И в этот раз Чеснок даже не целился. Он просто поднял обрез, направил его в сторону растворяющегося в тумане силуэта и выстрелил. Выстрел опять был тихий. Бежавшие следом за беглецом Серджо и Фернандо увидели, как после выстрела тот остановился, схватился рукой за поясницу и медленно опустился на песок лицом вниз. Серджо, подбежавший первым, остервенело пнул Кальяри:

— Ух, гад, сбежать хотел.

— Ага, — согласился с ним брат и тоже пнул лежащего в лицо. — Потащили его.

Они схватили Дино за ноги и поволокли обратно.

— Отстаньте от меня, мрази, — стонал Кальяри, цепляясь растопыренными пальцами за песок, — больно же мне, поясница болит.

Но братцы притащили его обратно и бросили корчиться на песке. Пепе Альварес опустился рядом с ним на колено и зашептал:

— Дино, куда делся мой баркас? Кто убил Альфонсо Парелли?

— Уйди, мне больно, у меня болит спина.

— Кто убил Альфонсо? — не отставал Пепе.

— Уйди от меня.

— Отвечай, — прорычал Альварес и достал наваху. — Ну?

— Отстань.

Страшная наваха слегка впилась в спину Камбалы, прямо в рану от картечи.

— Отвечай мне, гнида, или смерть твоя будет длинная.

— Да отойди же от меня, — Кальяри начал корчиться от боли, — оставь меня в покое, дай мне спокойно умереть.

— Кто убил Альфонсо? — наваха ещё глубже вошла в рану.

— Оставь меня! — заорал Камбала и даже попытался отвести руку врага, сжимающую нож, от раны. — Мне больно, чтоб ты так же подыхал, как я.

— Кто убил Альфонсо? Кто убил Альфонсо? Кто убил Альфонсо? — стервенел Альварес, начиная прокручивать нож в ране. — Кто убил Альфонсо?

— Я, — бешено заорал Дино от невыносимой боли. — Я убил его.

— Кто ещё, кто с тобой был? Отвечай, падла.

— Сальдино Кузнечик, а прибыль мы поделили с Томазо. Оставь меня в покое, дай мне спокойно умереть.

— Почему ты хотел убить этих пацанов? — не отставал Пепе, указывая на испуганных мальчишек. — Что они тебе плохого сделали?

— Я не хотел, — рыдал и корчился Дино, — я не хотел их убивать. Вытащи нож, я прошу тебя, Пепе. Мне больно, мне очень больно, вытащи нож.

— Зачем ты взял контракт на этих пацанов? Ответь, это последний вопрос.

— Томазо, всё Томазо, это он мне сказал, это он виноват во всём.

Пепе поглядел на мальчишек. Те стояли бледные от страшной картины пытки и чуть дышали. Альварес вытащил нож из тела раненого и сказал:

— Я прощаю тебя, Дино Кальяри. Надеюсь, Бог тебя тоже простит.

— Уйди от меня, гад, — отвечал Камбала.

— Если у тебя были дети, я бы позаботился о них. Слава Богу, что мне никого не придётся делать сиротой, — сказал Альварес и добавил: — умри с миром.

Наваха ударила раненого в спину, ниже левой лопатки. Дино моментально побелел, выгнулся, захрипел, его глаза вылезли из орбит, его лицо выражало крайнюю степень удивления, а руки стали загребать под себя песок.

Эта была ещё одна страшная картина, которую увидели пацаны сегодня. Слава Богу, что длилась она недолго, секунд через десять Дино Кальяри по кличке Камбала уже лежал тихо. Только вот глаза его всё ещё были выпучены и лицо его выражало удивление.

— Вот и всё, — сказал Пепе Альварес. — Я сдержал клятву.

Он пошёл к морю и стал мыть нож и руки в холодной морской воде. И только тут Буратино обратил внимание на ещё одного подручного Дино. Невысокий, небритый мужичок в стоптанных башмаках и рваной фуфайке стоял недалеко от трупа Одноглазого и боялся пошевелиться. Он удивлённо развёл заскорузлые от мозолей руки, как бы говоря: «Вот тебе и здрасьте». И стоял так не шевелясь, смотря на происходящее удивлёнными глазами. Поймав на себе взгляд Буратино, мужичок отрицательно покачал головой, отрицая непонятно что, и произнёс:

— Ребята, я это… я не с ними, я на опохмелку заработать хотел, меня попросили… похмелиться нужно было… я не с ними.

— Извини, братан, — отвечал Пиноккио, — так получилось, мы не виноваты.

— Ребята, как же так, — мужичок продолжал стоять в позе удивлённого недоумения, по-прежнему разводя мозолистые руки.

Буратино взглянул на Рокко, но тот даже не глядел в сторону мужика, не глядел он и на приятеля. Чеснок ногтем выковыривал соринку, забившуюся между стволом обреза и ложем, и делал вид, что всё происходящее его не касается. Тогда Буратино взглянул на Пепе. Но тот, уже отмыв нож от крови, уже убирал его в карман. Облокотясь на баркас, он курил, и происходящее его тоже не касалось.

— Серджо, — сказал Буратино и кивнул в сторону мужичка.

— Убить? — уточнил Серджо.

Буратино молча кивнул, немного разозлившись на этого болвана, надо всё разжёвывать.

— А как? — не отставал Серджо.

— Как хочешь, идиот, — рыкнул Буратино, — утопи.

— Ага, — сказал Серджо.

И без лишних слов они с братом подошли к мужику и, схватив его, поволокли к воде.

— Ребята, — продолжал бубнить тот, всё ещё не понимая, что всё уже решено, — ребята, я только опохмелиться хотел. Я здесь случайно… может, отпустите? У меня дома коза, её же кормить надо, она у меня белая, молочная… я ж только опохмелиться.

Когда братцы затащили его в воду, он начал было сопротивляться, но несильно. И через пару минут всё было сделано. Погребальным саваном всем троим послужил большой брезент из баркаса. В него запеленали трупы, в него же натаскали камней. Затем всё это обвязали верёвкой и с трудом погрузили на баркас.

— Здесь есть в море впадина, метров триста глубиной, — сказал Пепе, — там их нипочём не найдут. Я этот вопрос решу, а баркас с товаром продам.

— Лучше утопи, — произнёс Буратино.

— Не волнуйся, я продам его надёжному человеку за границей. Вместе с товаром будет стоить цехина три.

— Хорошо, — сказал Пиноккио.

Они пожали Пепе руку, и вскоре тот растворился в тумане моря.

— Ты чего хмурый такой? — спросил Буратино у Чеснока, когда они возвращались к себе.

— Тоскливо мне, — отвечал тот.

— Камбалу жалко, что ли?

— Камбалу не жалко, мужика жалко, — отвечал Чеснок, — он был ни при чём, погиб не за что.

— Не кори себя, ты не виноват в его смерти, судьба у него такая. Просто он оказался не в том месте и не в то время.

— Да знаю я все эти сучьи поговорки: «не мы такие — жизнь такая», «ничего личного» и все прочие, — произнёс Рокко. — Знаю я всю эту блевотину, а мужика всё равно жалко.

— А что, надо было его в живых оставить? — спросил Буратино. — Чтобы он нас всех потом Томазо сдал?

— Не знаю, — отвечал Чеснок, — не знаю я ничего, что ты ко мне привязался.

— Выпьем сегодня? — вдруг предложил Буратино. — А завтра за упокой его души молебен закажем.

— Как же, закажем, — отвечал Рокко, — мы же его замочили, даже имени не спросив. Теперь без имени даже и свечку не поставишь.

Буратино ничего больше говорить не стал, и банда двинулась в сарайчик на берегу моря. А там их ждал приятный сюрприз в виде Джеронимо.

— Буратино, — сказал он, — там на мысу один цыган ходит, вас ищет. Говорит, что он от Аграфены, говорит, что деньги принёс, которые она вам должна.

Пиноккио, услышав это, опустился на ящик и тяжело вздохнул.

— Ну вот, — произнёс он, — мы всех победили. Всех!

Лука крикнул:

— Ура!

Серджо и Фернандо стали хлопать друг друга в радостном возбуждении. Даже Джеронимо улыбался. Только Рокко Чеснок был хмур. Да и сам Пиноккио слегка кисл. Не сладка им что-то была победа.

А днём, когда Лука сходил и нашёл цыгана с деньгами, вся банда пошла в магазин покупать себе новую одежду. Правда, не в тот дорогой магазин, который нынче бы назвали бутиком, а в обыкновенный, но в котором всё было. Рокко взял себе сапоги хромовые и картуз с лакированным козырьком. Лука — пальто и новые ботинки. Пиноккио — костюм, стильные туфли, макинтош и шляпу. Даже братцы купили себе добротные парусиновые куртки. В общем, банда принарядилась. На выходе из магазина Буратино остановился около урны. Он держал свои грязные страшные штаны двумя пальцами.

— Ну что ж, — сказал наш герой, — с этими штанами меня связывает многое. И хорошее, и плохое. В них я получал первые свои пинки, но в них же я знакомился со своими друзьями, которые, кстати, презрели поговорку об одёжке и встретили меня как человека.

В общем, не буду сентиментальным, ведь сентиментальность — первый признак слабости ума и духа. Поэтому прощаюсь с вами, мои штаны, легко. Вы мне, конечно, послужили, но теперь вы — моё прошлое. А с прошлым прощаться надо быстро.

С этими словами наш герой разжал пальцы, и штаны полетели в урну.

— Ну что, пацаны, — продолжал Буратино, — устроим, что ли, пирушку?

Все радостно загалдели, что неплохо бы. Все, но не Рокко Чеснок, он сказал:

— Я не, пацаны, я домой, что ли, схожу, а то мамашу давно не видел да братков с сёстрами.

— Раз так, то я, пожалуй тоже, — сказал Буратино, — взгляну на папашу.

— А мы пойдём веселиться, — сказал Лука, — правда, Фернандо?

— Ага, — согласился тот, — пожрём что-нибудь.

— Тогда до завтра, — попрощался Буратино.

— До завтра, — сказали все остальные пацаны.

На этом я закончу первую часть повествования о нашем носатом герое и начинаю вторую. А это уже ваше право решать: любопытствовать далее или заняться более прибыльным делом.