Буратино. Правда и вымысел. Как закалялся дуб

Глава 7 Нюансы полицейских операций

Ближе к полудню переодетый и трезвый синьор Стакани подъехал к околотку. Он был серьёзен, а на лице у него красовалась ссадина. В довершение к ссадине он имел шишку на лбу и слегка опухшее ухо. Ухо опухло у него из-за непосредственного контакта с синьором журналистом. Шишка на голове появилась не без участия контейнерной двери, а ссадина на лице проистекала из неумелого обращения с женой. Если добавить ко всему этому беседу с капитаном Калабьери, можно себе представить душевное состояние синьора околоточного. В общем, он был серьёзен, сосредоточен и зол.

— Ну? — коротко спросил руководитель у своего подчинённого, не вылезая из брички.

— Всё готово, — отрапортовал Брассели, — адрес подозреваемого уточнён, можем идти и брать его, подлеца.

— В путь, — по-деловому сказал синьор Стакани, и бричка двинулась на дело.

А за бричкой, подтянутые и строгие, шли шестеро полицейских. Они прекрасно понимали всю серьёзность момента, а особенно хорошо они понимали, что начальнику поцарапала морду жена, и он сейчас злой, как собака. Следовательно, упаси Бог подчинённого допустить сейчас ошибку.

Серьёзная кавалькада двигалась по городу, прохожие пугались и замолкали при виде её. А когда полицейские удалялись на безопасное расстояние, люди шептались:

— Видать, на дело пошли.

— Ох, не поздоровится кому-то.

Так под перешёптывание мирных жителей процессия добралась до улицы Такелажников, где и проживал Джузеппе Фальконе.

— Эй, Марио, — звонко заголосил беззубый дедок, увидев представителей закона, — гляди, сколько этих бандитов-полицейских разгуливает по нашей улице.

— Молчи, дед, — зарычал на него околоточный. — Не дай Бог, ты мне операцию сорвёшь, пожалеешь.

Околоточный не знал нравов улицы Такелажников, не знал он о загадочных свойствах беззубого дедка. Иначе бы крепко подумал, прежде чем так на него рычать. В ответ на угрозу старичок залихватски взвизгнул и мастерски запустил камнем в лошадь околоточного и попал ей в морду в район глаза.

Обычно спокойная гнедая кобылка, никак не ожидавшая такого развития событий, взбесилась. Лошадка сильно испугалась, она громко захрапела, низко присела на задние ноги и с низкого старта рванула вперёд во всю свою лошадиную силу.

— Околоточного ловите! — заорал ефрейтор Брассели.

Один из пеших полицейских вцепился в задок брички, но, естественно, остановить её не смог и, упав в пыль, поехал за ней, оставляя за собой клубы пыли. И неизвестно, куда бы он за ней уехал не зацепись это средство передвижения краем задней оси за забор. От такой резкой остановки синьор околоточный вылетел из брички, как снаряд из баллисты. Рядом с ним летел полицейский, сидевший на козлах. Полицейский в воздухе махал руками и ногами, а околоточный летел очень достойно, почти по стойке смирно. Причём, пролетая над забором, он громко воскликнул:

— Вот так нюанс!

И упал на мягкую и сырую землю огорода, недавно удобренного навозом. Ему повезло, а вот полицейскому, сидевшему на козлах, нет. Он за забор не перелетел, так как сильно махал руками и ногами и одной из этих самых ног, штаниной, зацепился за штакетину, и сверху рухнул прямо на забор, сокрушив эту хлипкую конструкцию, а также пару костей самому себе.

— Ты что же, дед! — взревел ефрейтор Брассели, подбегая к дедушке, столь метко бросающему камни. — Старая ты сволочь, что же ты делаешь?

Дедулька, радостно наблюдавший летающих полицейских, взглянул на ефрейтора и ответил:

— А вот и тебе, — при этом он врезал сучковатой палкой полицейскому по колену.

— У-у, зараза! — поморщился от боли ефрейтор и скомандовал: — Взять его!

Тут же двое полицейских подлетели к деду, подняли его с насиженной скамеечки и привычными движениями стали крутить ему руки.

— Марио, глянь, сынок, что творится, эти бандиты мне руки крутят! — звонко закричал дед.

— Что же вы творите, мерзавцы, — тут же донеслось из окна на втором этаже и оттуда показалась лохматая голова. — Он же совсем старик.

Но для полиции, как и для любви, покорны все возрасты. И полицейские, не обращая внимания на кричащего из окна Марио, продолжали мучить дедка. И зря.

— Держитесь, папа! — крикнул Марио и вылил на полицейских целый чайник кипятка.

— А-а, — заорал полицейский, бросая хихикающего дедка, на которого не попала ни одна капля горячей воды, падая на землю и дымясь.

Второй полицейский тоже бросил дедка и стал оказывать помощь первому.

— Взять подлеца! — снова крикнул ефрейтор, и двое других полицейских бросились в подъезд брать Марио, а сам Брассели влепил деду оплеуху и произнёс: — Тебе и твоему Марио это с рук не сойдёт.

На что дедок из упрямства ещё раз врезал палкой ефрейтору по ноге и зашёлся мелким смехом. На всё это из-за палок забора с тоской в глазах смотрел синьор Стакани и хотелось ему плакать: «Неужели это полицейская операция? Нет, это не полицейская операция, это какая-то дрянь». Он бы ещё долго лежал и смотрел, не подними его с земли подчинённый.

— Синьор околоточный, с вами всё в порядке?

— Уйди, — оттолкнул подчинённого Стакани, — уйди от меня, сними лучше того болвана с забора и окажи ему помощь.

А народ, живший по соседству, весь, от мала до велика, выбежал посмотреть полицейскую операцию, так как одна прачка орала на всю улицу:

— Ой, люды, ратуйтэ, полицьейского вбыли! — кричала она голосисто, и люди бежали смотреть как «вбыли полицьейского».

Даже крепко спавший Фальконе проснулся и, несмотря на отвратное самочувствие после морских купаний, встал. Джузеппе сразу определил у себя несколько болезней. А именно, чахотку, из-за сильного кашля, туберкулёз почек, из-за боли в спине, менингит, из-за насморка. Но даже весь этот сонм болезней, не помешал ему выйти на улицу и посмотреть, что там происходит и кто убил полицейского. И ему открылась картина страшного сражения: здесь была и разбитая техника, в виде сломанной брички, и жертвы, в виде висящего на поломанном заборе полицейского и его обваренного коллеги, а также тут присутствовали и пленные, в виде скрученного младшего чиновника порта Марио Блонци и его злобного старика отца. Довершали картину два десятка зевак, бестолково суетившихся вокруг.

— Наконец-то, этого старого козла, Блонци, определят куда надо, — самому себе сказал Фальконе, глядя, как полицейские тащат куда-то дедка, — а то он только за эту неделю в меня камнем два раза попал.

Тут Джузеппе увидел околоточного, вылезающего из огорода его соседки. Околоточный был весь в грязи и в удобрениях и, видимо, страшно злой.

— Пойду-ка я отсюда, — продолжал диалог с самим собой Фальконе, нащупывая в кармане монетку. — Пусть синьор Буратино злится, но мне ужас как надо выпить, а не то я умру от своих болезней.

И побрёл он в ближайший кабак, ёжась от холодного ветра. А его благородие тем временем молча терпел, когда палочкой подчинённый соскабливал с него грязь и всё остальное. Он был действительно зол, и после того, как самую крупную грязь с него счистили, подозвал к себе ефрейтора:

— Проверь дом этого самого Фальконе. И быстро, чёрт тебя дери.

— Есть! — отдал честь полицейский и побежал к дому.

Не прошло и пяти минут, как он вернулся и отрапортовал:

— Подлеца нигде нет, а постель ещё тёплая.

— Уйди от меня, — ответил ему его благородие, поджав губы, и чуть не разрыдался.

— Может, устроим этому Фальконе засаду? — робко предложил ефрейтор.

— Вы только досаду можете устроить, а не засаду, — грустно отвечал околоточный. — Да и то, не Фальконе, а мне.

— А с этими что прикажете делать? — не уходил Брассели, указывая на семейку Блонци.

— А то ты, не знаешь? — отмахнулся Стакани. — В клетку обоих.

— А основание? Хулиганство?

— Хулиганство? — даже возмутился околоточный. — Ты на бричку погляди и посчитай, во сколько обойдётся ремонт да два покалеченных полицейских, а мой престиж, наконец. Это что, по-твоему, тянет только на хулиганство⁈

— Тянет на большее.

— Ну, вот и пиши им: умышленный срыв полицейской операции, озверелое сопротивление при задержании, а также нарушение общественного спокойствия.

— Есть, — отдал честь ефрейтор и побежал выполнять.

— Ради Бога, не пиши в рапорте слово «озверелое», я тебя умоляю, — устало крикнул ему вдогонку околоточный и уселся в сломанную бричку. — Боже мой, какие паскудные нюансы сопровождают меня весь день.

Буратино возвращался довольный. Он прикидывал, сколько денег они заработали на кофе и чуть не прыгал от радости от выходившей суммы. Но когда он дошёл до берлоги, радость моментально покинула его сердце. Пиноккио увидел тело человека, валявшееся на холодном песке. Издалека он не мог рассмотреть, кто это, сердце парня сильно забилось. И юркнув в кусты, что были справа от тропинки, Буратино достал из-под куртки обрез. Старое дерево, ложа и холод ствола успокоили парня и вселили в него некоторую уверенность. Подождав несколько минут, мальчик двинулся к сараю. «Неужели кто-то всё-таки взял контракт Николая, — думал он. — Кто там лежит? Неужто мой корешок Рокко? И где этот чёртов американец Барт?». Все эти вопросы, как пчёлы, роились в голове нашего героя. Буратино подкрался ближе и понял, что на песке лежит не Рокко, а Лука. Парень почувствовал некоторое облегчение. Конечно, жаль было терять дружка Луку, но Рокко было терять просто страшно. «А где же сам Рокко?» — думал Буратино, оглядываясь по сторонам и продолжая волноваться. И тут он услышал какое-то бормотание и глупый сдавленный смех. Пиноккио подошёл к сараю сзади и прислушался, теперь никто не бормотал и не смеялся, было тихо и страшно: ветер шелестел в кустах да бездыханное тело лежало на песке, одинокое, да волны, да крик одинокой чайки. И всё.

И вдруг прямо за спиной кто-то зашуршал песком. Наш герой резко обернулся и краем глаза, боковым зрением, заметил силуэт, даже не разглядев как следует, кто это. Буратино выстрелил. И растерялся, потому что не услышал грохота выстрела, его слух потревожил только сухой щелчок осечки, а потом ругань:

— Идиот, — выдохнул Барт Конти, закрутил головой и ослабил галстук. — Ты что, совсем ополоумел? Ты что в своих палишь?

— Где Рокко? — сухо спросил Буратино.

— Эй, Чеснок! — крикнул Конти. — Покажись, а то твой псих-приятель чуть меня не завалил.

Из-за угла, весело улыбаясь, появился Рокко:

— Брат Буратино, — Рокко раскинул руки и радостно обнял друга, как будто не видел его целый год.

— Что с Лукой? — спросил Буратино, освобождаясь от объятий, и тут же всё понял сам, узнал запах, который исходил от Чеснока. Этот запах наш герой знал с самого рождения. Так вонял его отец.

— С Лукой? — переспросил Чеснок, улыбаясь. — С Лукой всё в порядке, заблевал всё вокруг и свалился, слабак.

— А ты, значит, сильный парень? — зло спросил Пиноккио.

— Эй, Барт, я же тебе говорил, что он будет злиться, — сказал Чеснок.

— Не будет, — донеслось из-за угла сарая, и оттуда появился Конти с жестяной банкой в руке, которую он протянул Буратино.

— Что это? — спросил парень.

— Напиток настоящих мужчин, — улыбнулся Барт, — ямайский ром.

— Спасибо, — сухо отблагодарил Буратино, — но сегодня у нас много дел.

— Да брось, не ломайся, как девочка. Погляди на Рокко, настоящий мужик.

— Настоящий дурак, — ответил Буратино и, не взяв жестянки, пошёл к морю, на ходу перезарядив обрез.

— Да ладно тебе, Буратино. Не злись. Подумаешь, выпили чуть-чуть, чисто за знакомство, — плёлся сзади Рокко. — Ой, я, кажется, упал!

— Чуть-чуть? — спросил Буратино, оборачиваясь. Он глядел, как Чеснок поднимается с песка и даже не собирался ему помочь. — Посмотри на себя. На кого ты похож? А говоришь, чуть-чуть.

— Через полчаса я буду, как стекло, — пообещал Чеснок.

— А этот? — Буратино кивнул в сторону Луки.

— И этого в чувство приведу.

— Ну-ну, — недоверчиво произнёс Буратино и стал собирать ветки для костра.

— А я вижу, ты дисциплину держишь! — восхищённо произнёс Барт и тоже стал собирать хворост.

— Момент больно суровый, — объяснил дисциплину Буратино, не веря в восхищение Конти. — Сейчас не время расслабляться.

— Согласен, — нахмурился Барт, — моя вина. Не мог предположить, что ребята такие слабенькие. Выпили-то по капельке.

«Врёшь, гад, — не поверил Буратино, — всё врёшь. Обо всём ты подумал, не надо овечкой прикидываться невинной, я тебе не Рокко и не Лука».

А тем временем Рокко, пыхтя, тащил бездыханное тело приятеля к морю, приговаривая:

— Никогда не мог подумать, что ты, Лука, такой тяжёлый.

Буратино покосился на них, а потом спросил у Барта:

— А о чём вы тут разговаривали?

— Да ни о чём особенно, я ребятам об Америке рассказывал.

— А что они рассказывали вам? — не отставал Пиноккио.

— Рассказывали о ситуации в городе да о делах ваших.

— А о кофе говорили? — спросил Буратино прямо в лоб.

— Говорили что-то, — отвечал Бартоломео, — но я толком не разобрал, вон они какие, — он улыбнулся, — языками-то еле ворочают.

Пиноккио аж позеленел от злости. Он едва сдержался, чтобы не вскочить и не броситься на своих дружков с кулаками. «Ну, Рокко, ну, осёл, — про себя ругался Буратино, — а на второго идиота и вовсе смотреть не хочется. Хвастуны, дешёвки, выпендрялы. Из форсу перед этим фраером заморским про кофе рассказали, чтобы этому пижону американскому пыль в глаза пустить, показать, какие крутые, какими делами ворочают. Ослы бестолковые».

А тем временем бестолковые ослы добрались до моря. И один бестолковый осёл стал курнать другого бестолкового осла в ледяной воде, чтобы привести его в чувство. Причём второй осёл отчаянно сопротивлялся, отказываясь приходить в чувство, несмотря на холодную воду. А Буратино, глядя на них, психовал.

— Да ладно тебе, Буратино, не злись, — произнёс Барт. — Выпили ребятки, отмокнут через часик.

— Время идёт — дело стоит, — коротко бросил Буратино.

— А ты на них не смотри, иди по делам. А я за этими оболтусами пригляжу, — предложил Конти. — Или, хочешь, сам схожу куда надо.

— Нет, — произнёс Пиноккио, — мне показалось, что за мной какой-то тип следит в городе. Я лучше с тобой побуду. А по делам пошлём Луку, когда в себя придёт.

Буратино, конечно, врал. Никакой тип за ним в городе не следил, просто боялся парень упускать этого американца из виду и проклинал тот день, когда обратился к Томазо.

— А мне показалось, что ты не пугливый, — заметил Барт. — Да и с реакцией у тебя всё в порядке, на звук стреляешь. Хорошо, что осечка была.

— Хорошо, — кивнул Буратино.

— А ты ведь не боишься в человека стрелять, а, парень?

— Это вышло рефлекторно.

— Чего-чего? — не понял Конти.

— Машинально, говорю, получилось, случайно, — отвечал Буратино, — с испуга.

— А-а, ясно. А мне показалось, что ты при нужде человека в шесть секунд хлопнешь и ухом не поведёшь даже.

— Не хлопну, — ответил Пиноккио, — крови боюсь сильно, да и людям не люблю больно делать, — зачем-то врал Буратино, он не боялся крови ни своей, ни чужой, да и к боли был равнодушен, папаша его всё-таки чему-то научил.

А Рокко уже в это время привёл своего приятеля в чувство, но, тем не менее, вид у Луки был достаточно бледный, тошнило его.

— Ну, что? Оклемались, алканы? — зло спросил Пиноккио у дружков, когда те подобрались к костру поближе греться.

— Плохо мне, — простонал Крючок, присаживаясь к костру.

— Ты давай не садись, а лети к братцам. Нужны мне они, — жёстко сказал Буратино.

— Замёрз я, синьор Буратино, — захныкал Лука.

— На бегу согреешься.

— Плохо мне, тошнит меня, — продолжал ныть Крючок.

— Давай-давай, лети за братцами. Побыстрее только.

— Ох, как мне плохо, — стонал Лука, вставая.

— Зато, когда пил, наверное, хорошо было.

— Ладно, — простонал Крючок, — только злой ты, Буратино, человек.

— Зато Бартоломео Конти добрый. Как прибежишь, он тебя подлечит, опохмелит.

— Больше эту гадость в жизни в рот не возьму.

Барт только невольно улыбнулся.

Остаток дня прошёл без приключений. Буратино послал Рокко проверить кофе, не спёрли его, и отсыпать себе небольшой мешочек для хозяйственных нужд. А сам остался следить за Бартом и братцами, которых привёл Лука. А Конти сумел очаровать и их, показывая им карточные фокусы, от которых Серджо и Фернандо получали немалое удовольствие.

Так, не спеша, прошёл этот хмурый день. А вечером, когда стемнело, Буратино сказал:

— Хватит лимониться, ребята, пора браться за работу. Ночь будет тяжёлая.

— А что надо будет сделать? — спросил Крючок, который даже к вечеру ещё не отошёл от рома.

— Надо перетащить кофе на станцию, — ответил Буратино. — Это будет непросто, но, как говорится, своя ноша не тянет.

— За один раз? — простонал Лука.

— Да, весь сразу.

— Ох-ох, — вздохнул Крючок.

— Если за один раз не управимся, то придётся сделать две ходки, — сказал Пиноккио, и банда двинулась к тайнику.

Пошёл было с ними и Барт, но Буратино остановил его:

— Старина, вы лучше за домом нашим присмотрите. Мешки таскать вам негоже, не ваш уровень.

— Ладно, — неожиданно легко согласился Конти.

И Буратино тут же пожалел, что сделал американцу такое предложение: «Вот я осёл, надо было его с собой брать, тогда бы он на глазах был бы». Но, как говорится, слово — не воробей, и пришлось оставить Конти одного. И пять бандитов во главе со своим маленьким носатым предводителем ушли в темноту.

Крепкий мужчина скажет: «Да что там какой-то мешок в пятьдесят килограммов весом — ерунда». Но это когда вы сидите в уютном кресле в тёплой квартире, а когда вы в полной темноте тащите этот тяжеленный мешок по горному склону, заросшему кустарником, а потом прёте его ещё через весь город, этот мешок вам ерундой не покажется.

— Значит так, — распределял работу Буратино, — Фернандо и Серджо, вы — парни здоровые, вам каждому по мешку взять придётся.

— Возьмём, раз надо, — ответили братья.

— А мне, Рокко и Луке достанутся тоже два мешка. Будем нести, меняясь, двое несут — один отдыхает.

— А может, один возьмём? — предложил Рокко, кивнув в сторону Крючка, добавил: — А то вот этого гуся нести придётся похлеще мешка.

— Сам ты гусь, — вяло огрызнулся Лука.

— Нет, — ответил Буратино. — Нам к четырём надо весь кофе сложить в камере хранения на вокзале, таковы условия контракта. Так что времени в обрез, ребята, берёмся.

Никто больше возражать не стал, а Лука вздохнул тяжело. И поехал кофе на вокзал. И можете представить себе, что это было за путешествие. Каково пацанам с полцентерными мешками по горам прыгать после похмелья да по тёмным улицам бродить. Но, тем не менее, дотащили они эти четыре мешка на вокзал, а на пустынном вокзале их встретил взволнованный, суетящийся и боящийся каждого шороха ювелир:

— Боже мой, Боже мой, как вы долго, как вас много.

— Прекратите идиотничать, — сказал ему Буратино. — Неужто вы думали, что я один этот кофе приволоку?

— И я с вами один в ночи, как бандит. Прячусь от людей, а оно мне надо? — шептал Вайман, осматривая мешки. — А вот этот порван… и грязные они какие-то.

— Прекратите причитать, — отозвался Буратино, — а рваный возьмёте себе, как договаривались, за два цехина, в конце концов, это бизнес.

— Очень тяжёлый бизнес, — хныкал ювелир, — и очень опасный.

— Зато прибыльный. В общем, мы пошли за остальными. Ждите, через час принесём остальное.

— Ой, побыстрее. Ой, побыстрее, — хныкал ювелир.

Чуть ли не бегом бандиты вернулись к тайнику и… У Буратино чуть не остановилось сердце: в тайнике не было ни одного мешка. Кофе пропал.

— Чёрт, — выругался Рокко, — когда мы уходили, они были здесь.

— Были да сплыли, — устало ответил Пиноккио, садясь на землю.

— Не могу понять, куда они делись, — продолжал Чеснок.

— А ты пораскинь мозгами, — невесело усмехнулся Буратино, — может, какая мыслишка и мелькнёт.

— Это ты о чём?

— Да о том. Нетрудно догадаться, кто взял кофе. Только вот трудно будет доказать, а ещё труднее — вернуть его обратно.

— Ты на что намекаешь?

— Я намекаю на то, что мы с тобой, Рокко, бараны пустоголовые, — произнёс Буратино. — Вот ты подумай, кто знал об этом кофе?

— Я, ты, Лука, братцы и Фальконе, — пересчитал людей Чеснок.

— Фальконе не знал, мы его раньше отправили.

— Значит, я, ты, Лука и братцы.

— Я, ты, Лука и братцы спереть его не могли, мы все только что ходили вместе, — продолжал Буратино. — Значит, кто-то ещё знал.

— Барт знал, — сказал Лука, тоже садясь на землю, как и Пиноккио.

— Барт, — выдохнул Чеснок, — неужто он?

— Нет, не Барт, — опять криво усмехнулся Буратино.

— А кто же?

— Тот, кто Барта к нам приставил, а Барт ему только помогал.

— Может, Барт ему только и помогал, но замочу я Барта, — сказал Рокко.

— Лука, — произнёс Буратино, — беги на станцию, предупреди ювелира, что кофе больше не будет. Скажи, кончился кофе и извинись за меня.

— Ладно, — ответил Крючок и удалился.

— Серджо и Фернандо, домой идите. Приходите завтра, — продолжал Пиноккио.

— А Барта мочить? Мы бы подсобили, — предложил Фернандо.

— Да не будем мы его мочить, — сказал Буратино. — Во всяком случае сегодня.

— Это хорошо, — обрадовался Серджо, — а то он мне фокус показал, очень интересный.

— Это точно, — согласился Пиноккио, — на фокусы он мастак.

— Ну да ничего, — зло сказал Рокко, — мы ему тоже фокус покажем, закачается. Только вот когда?

— Когда время придёт, — ответил Буратино.

Братцы ушли, а Буратино и Рокко пошли к берлоге, где и нашли Барта. Тот, как ни в чём не бывало, сидел у костерка, завернувшись в одеяло, курил.

— Глянь, и не боится, гад, — произнёс Рокко.

— Уверенный в себе человек, — отметил Буратино. — Ну да ничего, мы сейчас с ним погутарим.

— А потом… фить? — Рокко присвистнул и провёл ладонью по горлу. — Да?

— Нет, нам сначала с цыганами разобраться надо.

— Ладно, с цыганами разберёмся и за этих гусей возьмёмся.

— Опять не угадал, — сказал Буратино — Как с цыганами разберёмся, серьёзную работу начнём, бизнес будем делать, на ноги вставать. А вот как на ноги встанем…

— Тогда фить?

— Тогда да. Только не мы начнём это, они сами за нас возьмутся. Вот ту-то нам зевать будет нельзя.

— А вдруг не возьмутся? — усомнился Чеснок. — Вдруг им на нас будет наплевать? Спёрли наш кофе и забыли про нас, как будто нас и не было.

— А ты ещё маленький, Рокко, — вдруг засмеялся Буратино. — Неужто ты думаешь, что эти ребята захотят отпустить нас за здорово живёшь? Нет, старина, раз вцепились, будут из нас кровь сосать, да деньги наши считать, да долю свою требовать. Эти твари хуже бульдогов, пока им бошки не порасшибаешь, они свои челюсти не разожмут, не те ребята. Так что, Рокко, наберись терпения.

— Ладно, подожду, — пообещал Чеснок. — А что с ним сейчас делать будем?

— Вежливо поговорим, может, что и выясним. Хотя вряд ли. А потом вежливо попрощаемся с синьором американцем.

— Ладно, — произнёс Рокко сурово.

— Рокко, я сказал, вежливо, ты понял?

— Тогда я буду молчать.

— Вот и хорошо, а на прощанье пожмёшь ему руку, договорились?

— Руку? — скривился Рокко.

— Да, руку.

— Ну, если надо, ладно.

Они подошли к костру и сели рядом с американцем.

— Ну, как сходили? — поинтересовался тот.

— Нормально, — произнёс Буратино. — А вы никого не видели здесь?

— Нет, всё тихо, — отвечал Конти.

— А вы никуда не отлучались? — спросил Пиноккио, пристально глядя в лицо американца.

В тусклом свете угасающего костра он увидел лёгкое недоумение в глазах Конти, удивление и непонимание.

— Я? — спросил Барт. — Я всё время был здесь, никуда не уходил.

Больше спрашивать было нечего, и Буратино только вздохнул:

— Ну что ж, — произнёс он после паузы, — должен с прискорбием вам сообщить, что мы расторгаем договор с вами, то есть с Томазо.

— А что случилось? — опять удивился Конти, и на этот раз в его голосе слышалось недовольство.

— У нас нет денег, чтобы выполнять свои обязательства перед Томазо Рыбаком, — объяснил Буратино. — Мы очень сожалеем.

— Вот как? Но ведь у вас есть кофе. Мне ребята днём сказали, что вы сделали неплохое дельце в порту, — не сдавался американец.

— Его у нас украли, мы не знаем, кто. Так что, денег нет, — продолжал Буратино.

— Неужели весь кофе украли? — Конти усмехнулся, и после этой усмешки у Пиноккио не осталось никаких сомнений по поводу личности воров.

— Нет, не весь, кое-что осталось. Но то, что осталось, идёт на погашение долгов. И никак не хватит на осуществление нашего с вами договора, — твёрдо сказал Буратино, — поэтому мы не считаем нужным обременять вас и синьора Томазо.

— А помнишь ли ты, парень, что ты обещал синьору Томазо, кроме условий, от которых ты сейчас отказываешься? — в голосе Конти не осталось ни капли того благодушия и дружелюбия, которое он демонстрировал до сих пор.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду те самые десять процентов, которые ты обещал отчислять от своих доходов.

— Прекрасно помню, особенно тот момент, в котором я упоминал о помощи со стороны Томазо. Эти десять процентов я увязывал с его помощью мне, а так как он мне не смог помочь, не вижу необходимости продолжать наш контракт. И наше сотрудничество полагаю нецелесообразным.

— Но до сего момента ты обязан учитывать интересы людей чести, — холодно произнёс Конти, делая особое ударение на слове «обязан». — Надеюсь, ты это понимаешь?

— Да, — кивнул Буратино, — но только до сего момента. Синьор Томазо получит свою долю с реализованного кофе. Вы это имели в виду?

— Да, — американец встал, — это я имел в виду.

— Ну что ж, приятно было сотрудничать, — тоже встал Буратино, а Рокко остался сидеть.

— Пока, пацаны, — Барт сплюнул и криво усмехнулся, — и не сидите на сыром песке, берегите здоровье. Ваше здоровье, судя по всему, вам скоро понадобится. Николай — серьёзный человек.

— До свидания, синьор Барт, — не выдержал Рокко. — До свидания и не ходите так поздно один. Это ещё вреднее для здоровья, чем сидеть на холодном песке.

— Что-что? — прищурился Бартоломео. — Что ты сказал?

— Он сказал «До свидания, синьор Барт», — за дружка ответил Буратино, — и он очень переживает за ваше самочувствие.

— Ладно, — сказал американец и улыбнулся, — даст Бог, свидимся, ребятки.

Сказав это, он ушёл в темноту, а Буратино стало страшно от этого «даст Бог, свидимся», потому что парень знал, что с такими людьми лучше не встречаться.

— Убить его надо было — и в море. А потом пусть Томазо ищет, — произнёс Рокко.

— Может, это был и выход, да только Томазо долго бы искать его не стал. Поискал бы чуть-чуть, а потом начал бы нас искать. А если нас будут искать Томазо и Николай вместе, нам лучше быть от этого города подальше, — размышлял вслух Буратино.

— А ты думаешь, на нас Рыбак сейчас нож точить не будет? — спросил Чеснок. — Видал, как мы его человека проводили не по-христиански, чуть ли не пинками.

— Пока мы ему долю не дадим, он нас не тронет.

— Да, — задумчиво произнёс Рокко, — зря мы с ним связались, моя ошибка.

— Наша, Рокко. Наша. Не надо самобичеваний, мы ещё им всем зубы пообломаем: и Николаю, и Томазо, и всем остальным.

— А как? — без энтузиазма спросил Чеснок.

— Мы начнём с Николая.

— Убьём?

— Нет. Если мы убьём Николая, останутся его сыновья.

— Убьём сыновей.

— Останутся его племянники или другие родственники. И этих родственников целый оседлый табор.

— Ну что ж, — сказал Рокко, полный решимости, — убьём весь табор.

— Да? — с усмешкой спросил Пиноккио. — Молодец, мне нравится твоя решимость и масштабы твоей натуры. Кстати, как ты собираешься перебить весь табор? Перестрелять всех из обреза или применить боевые отравляющие вещества в их районе?

— Эх, были бы они, эти вещества, — мечтательно произнёс Чеснок, и тут он оживился. — Запалим весь их район к чертям собачьим! Во как! Классно придумал?

— Это мысль, — задумчиво произнёс Пиноккио, обдумывая слова приятеля. — Да, Рокко, это мысль. И мысль неплохая. Молодец, Рокко. Молодец! Тем не менее истреблять всех цыган мы не будем, пусть это сделают другие. Мы вообще попытаемся обойтись без крови.

— А как же ты собираешься это сделать? — не очень-то верил в бескровный исход дела Чеснок.

— Есть у меня на уме одна мыслишка. Если получится, вопрос с Николаем, считай, решили, — загадочно улыбнулся Буратино.

— А чего же ты раньше не решал? — недоумевал Рокко.

— Всё упиралось в деньги.

— Да, без денег дела делать тяжело.

— Ничего, теперь всё решим, старина, не волнуйся. И Николай своё получит, и Томазо, — Буратино снова улыбнулся.

— Мне нравится, когда ты так улыбаешься, — сказал Чеснок. — Улыбка у тебя страшная.

Потом пацаны зашли в сарай, заперлись изнутри и заснули. И спали спокойно и крепко, проснувшись за всю ночь всего один раз, когда вернулся Лука.

А на следующее утро Буратино быстренько сбегал к ювелиру и, поругавшись с ним всего полчаса, забрал у него одиннадцать ярких, как солнышко, цехинов. Вернувшись в берлогу, он выдал всем членам банды, к тому времени собравшимся там, зарплату, чем немало порадовал своих ребят. Все были довольны, не доволен был один Фальконе, да и то потому, что валялся в это время рядом с портовым кабаком, пьяный вдрызг и без ботинка. И никаких денег, естественно, он не получил. Что ни говори, а двадцать сольдо давать ему было нельзя, он и на два мог напиться.

А Пиноккио тем временем отправил Луку к поэту и подрядчику Перуцио, чтобы отдать его долю. При этом он ещё прикидывал в уме: «Да поесть купить надо, да на чёрный день, да на Николая, да долю Томазо. Так вскоре и денег не останется, когда все доли раздадим». Но Буратино кривил душой. Даже после раздачи всех долей у него оставалось целых шесть цехинов. И даже если часть из них потратить на вопрос с Николаем, денег всё равно оставалось много. По тем временам на оставшиеся деньги можно было купить маленький домик в пригороде.

— Знаешь, Рокко, — вдруг неожиданно начал Буратино, — а почему бы нам не купить себе новую одежду?

— Одёжу — не плохо, а мне лучше револьвер, — согласился Чеснок с товарищем.

— И револьвер тоже, — кивнул Буратино.

— Давно пора, а то хожу, как оборванец какой-то, со старым обрезом. А сколько денег потратим на одёжу?

— Цехин, — смело сказал Буратино, и даже зажмурился от такой суммы.

— Ух, ты! — тоже зажмурился Чеснок. — А на револьвер хватит?

— Должно хватить, — ответил Буратино.

И, оставив остальных ребят, они побежали в город одеваться.

— Послушай, Буратино, — начал Рокко на бегу, — неудобно получается. Мы бежим с тобой одеваться на общаковые деньги.

— Так надо, Рокко. Мы — лицо компании, мы должны быть респектабельными. А мне этими моими штанами каждый болван в нос тычет. Говорят, что с пугала их снял, и несерьёзно ко мне относятся.

— А я тоже лицо компании?

— Тоже.

Пацаны мелочиться не стали и выбрали самый дорогой в городе магазин. Назывался магазин «Гручи». Ребята зашли в него и аж рты разинули, так как оказались в мире роскоши, граничащей с развратом: на полу ковёр, гранитные бабы, голые, подсвечники держат, граммофон играет, кругом стекло. Чем не разврат?

Чеснок несколько секунд прислушивался и спросил шёпотом:

— Скулит, что ли, кто-то?

— Молчи лучше, серость. Это граммофон, а поёт лучший тенор, — так же шёпотом отвечал Буратино.

— Про кого поёт, не разберу что-то. Шепелявый он какой-то.

— Он поёт: «В притонах Сан-Франциско лиловый негр вам подавал манто. Вы, кажется, потом любили португальца, а может быть, с китайцем вы ушли».

— Хреново поёт, — заявил Рокко. — Я бы его выгнал на месте хозяина. Разве это песня, это шипение какое-то. Лучше бы сюда взяли барабанщика из цирка, парень бравый, или, к примеру, папашу твоего, тоже жалостливо играет.

Буратино хотел ответить, он успел только набрать в лёгкие воздуха и укоризненно посмотреть на приятеля, как тут появился приказчик. Это был высокий бледноватый тип с холодными бледно-серыми глазами, в пенсне. К тому же он имел необыкновенно длинные пальцы. Откуда тот появился, мальчишки понять не могли, а только слегка перепугались, когда он вдруг произнёс:

— Что угодно синьорам?

Вопрос был, конечно, вежливый, но взгляд продавца, без сомнения, можно было перевести так: «Вам надавать пинков или сами уберётесь отсюда?»

— Это и есть синьор Граммофон? — спросил Рокко у Буратино тихо и добавил: — Я так его и представлял.

— Молчи ты ради Бога, не позорься, — так же тихо ответил Буратино, а потом уже громко приказчику: — Мы зашли кое-что себе присмотреть.

— А что угодно присмотреть синьорам? — лениво спрашивал продавец. Читай: «Да, без пинков эти оболтусы отсюда не уберутся».

— Одёжу угодно присмотреть синьорам, — ответил Чеснок, удивляясь непонятливости приказчика, — и обувку, не за колбасой же мы сюда пришли.

— Колбасой мы не торгуем, — игнорируя сарказм Чеснока, хладнокровно заявил синьор в пенсне. — У нас только эксклюзивные модели для стильных господ.

— Буратино, он меня злит, — предупредил Чеснок.

— Рокко, я тебя умоляю, веди себя прилично, — зашипел сквозь зубы на приятеля Пиноккио. — Запомни, мы больше не босяки. Понял?

— Понял, — буркнул Рокко и пошёл вдоль стендов с обувью, внимательно изучая образцы. Изучив несколько, он остановился и спросил у продавца: — А сапоги хромовые у вас есть?

— Не имеем, — отвечал продавец.

— А яловые?

— Не бывает.

— Вы что, кирзой торгуете? — насмешливо спросил Чеснок. — Яловых у вас нету, хромовых нету.

— Таких фасонов не держим, — хладнокровно произнёс приказчик.

— Не держим, — передразнил его Чеснок, — зима на носу, а они таких фасонов не держат. Сюртуки-то у вас хоть есть или малахаи хотя бы?

— Сюртуки вышли из моды пятнадцать лет назад, — продолжал говорить продавец с необыкновенным спокойствием. — А насчёт малахаев, как вы изволите выразиться, я слышу первый раз.

— Ну а картузы? И картузов, что ли, нету?

— Могу рекомендовать вам английское кепи. Последняя модель, очень популярна в столице.

— Сам ты английское кепи, — разочарованно произнёс Чеснок, понимая, что в этом он не найдёт ничего, что соответствовало бы его представлению о современной моде. — Граммофон ты, одно слово — Граммофон. А ещё разливается тут: «У нас модели для стильных господ». А у вас ни хрена нету, так — фуфло одно.

— Нам очень жаль, — с едва заметной усмешкой отвечал синьор в пенсне, что вам ничего не пришлось по вкусу. У нас через месяц будет новый завоз, самые последние новинки из Парижа. Мы будем рады вас видеть.

— Из Парижу у них новинки, видите ли, — пробурчал Рокко и пошёл к Пиноккио смотреть, что выбрал тот.

А Буратино любовался великолепными штиблетами. Он вертел их в руках, пробовал кожу, изучал колодку и даже постучал костяшками пальцев в подошву. И только после этого произнёс, обращаясь к продавцу:

— Любезный, уделите мне секунду.

Продавец, не теряя спокойствия и самообладания, подошёл к Буратино. Его лицо выражало скуку, если не сказать тоску, и выразительно вопрошало: «Ну, что тебе ещё, оборванец? Зачем ты держишь эту обувь в руках?» И он спросил, глядя на Пиноккио поверх пенсне:

— Чего изволите, синьор?

— Сколько стоят эти туфли? — поинтересовался Пиноккио.

— Шестьдесят один сольдо, — отвечал приказчик, надеясь, что после обнародования цены эти босяки, наконец, покинут магазин.

— Сколько-сколько? — переспросил Чеснок.

— Шестьдесят один сольдо, — отвечал приказчик, видя удивление мальчишек.

— Буратино, я что-то не понял, сколько он сказал? — не поверил в такую сумму Рокко.

— Ты что, глухой? — отвечал ему Буратино, разочарованно ставя туфли на полку. — Они стоят шестьдесят один сольдо.

— А они что, из золота? — абсолютно серьёзно поинтересовался Чеснок и поглядел на синьора в пенсне.

— Зачем же из золота, — отвечал тот, уже не пытаясь скрыть улыбки, — они из чистой португальской кожи, а сшиты в Лондоне.

— А может, у них нитки из золота? — отказывался верить в обыкновенность этой обуви Рокко.

— Нитки, как вы изволили выразиться, то есть дратва, обыкновенная, но очень высокого качества.

— Ага, — сказал Рокко, — понятно, — и, уже обращаясь к Пиноккио, спросил: — Послушай, Буратино, может мне его убить? — при этом он кивнул головой в сторону приказчика и не недвусмысленно задрал куртку, из-под которой убедительно торчал обрез.

— Да не надо, — ответил Буратино, озабоченно морща лоб. — Он же не виноват в том, что ботинки столько стоят.

— А, по-моему, виноват, больно морда у него хитрая, — настаивал Рокко.

Приказчик, слушая эти разговоры, сдвинул брови, но не от суровости он это сделал, а от душевного беспокойства. В данную минуту его беспокоил один вопрос: будут ли грабить только кассу или ограбят ещё и его? А ещё он волновался: не пальнёт ли в него чернявый сопляк-оборванец из этой штуки, что торчит у него из-за пояса. А чернявый, здраво предполагал приказчик, отморозок ещё тот, он ведь пальнёт, у него не застоится. И свидетелей, как назло, никого.

А Рокко, увидев сдвинутые брови приказчика, продолжал:

— Не-а, — он покачал головой, — обязательно надо убивать. Вишь, как насупился, злобный он какой-то.

— Да нет, он не злобный, — отвечал Буратино, изучая другую модель обуви, — он просто задумчивый.

— Я не злобный, — поддержал носатого хулигана приказчик, — просто работа у меня тяжёлая, а ботинки можете себе бесплатно взять, раз они вам так понравились. Всё равно сезон уже кончился.

— Ага, бесплатно, — недоверчиво произнёс Чеснок, — знаем мы это бесплатно, все говорят, берите бесплатно, а потом в полицию бегут.

— Это точно, — кивнул Буратино, — так обычно и бывает.

— Нет-нет, никакой полиции, — уверял приказчик, его длинные пальцы хаотично шевелились и подрагивали. — Считайте это подарком фирмы.

— Ладно, пошли отсюда, Рокко, — сказал Буратино и направился к двери, так и не взяв ботинок.

— Смотри у меня, — пригрозил Чеснок приказчику напоследок. — Я тебя запомнил, буду за тобой следить.

Когда они покинули магазин, синьор в пенсне устало опустился на стул и машинально ослабил воротник белоснежной сорочки.

— Какой нервный пошёл клиент, — произнёс он.