Глава 2 Игра, или как бомбить лохов

После школы мальчишки собрались на рынке, а Буратино ещё успел позвать братьев Серджо с Фернандо и Джузеппе Фальконе. Банда собралась за павильоном для продажи муки, где они и дожидались Луку.

— Хорошая бригада, — восхитился тот, рассматривая здоровяков-братьев, — только вот этих двоих надо держать на подстраховке, а то, если они будут играть, к нам ни один лох не подойдёт.

— Как скажешь, — согласился Пиноккио, — будут на подстраховке, но сначала ты всем должен тщательно объяснить их обязанности: что, когда, как и кто должен делать. И чего не должен. Вот с братьев и начни.

— Запомните, пацаны, — начал Лука, — лох пошёл нынче нервный, как только бабки засадит, сразу начинает расстраиваться, плакать, нервничать, а иногда и драться. Вот тут вы и должны его утихомирить.

— Непонятно, — ответил Фернандо, — а как мы распознаем этого самого лоха, который засадил бабки?

— Я тебе всё объясню, — пообещал Буратино.

— Уж, объясните, а то мы утихомирим кого-нибудь не того, кого надо.

— Игра заключается в следующем, — продолжал Крючок, садясь на корточки, кладя перед собой дощечку и выставляя на неё три напёрстка, — это называется станок. А вот это шарик. Я его гоню по доске и накрываю напёрстком, а лох должен угадать, где он есть, — Лука сделал несколько быстрых движений, — ну, где шарик?

— Можно, я скажу, — полез к напёрстку Серджо.

— Куда лапы тянешь, — треснул его по руке Крючок, — руками не тронь, напёрсток — огонь, глазами смотри — языком говори.

— Вот под этим напёрстком, — заявил Серджо, на этот раз ограничившись указательным пальцем.

— А вот и нет, — засмеялся Лука и повалил напёрсток на бок, там действительно не было шарика.

— Вот ты дурень-то, — обругал Фернандо брата, — ума нет — так и пальцами не тыкай, шарик-то вон там, — он, в свою очередь, указал на другой напёрсток.

— Опять не угадали, — снова засмеялся Лука и опрокинул второй напёрсток, там тоже не было шарика, — ну, и где по-вашему, шарик?

— Конечно, в этом, — сказал Рокко и указал на третий напёрсток.

— А если подумать? — усмехнулся Лука.

— Чего там думать, — произнёс Рокко и поднял последний напёрсток, но шарика не было и там.

— Чудо! — выдохнул Фернандо.

— Какое там чудо? Надувательство, — обиделся Рокко.

— Это не надувательство, — важно сказал Крючок, а гарантия, что лох никогда не выиграет, — положил шарик, который сжимал в ладони, снова на доску.

— Жулик, — сказал Фернандо, — вот как сейчас дам тебе по башке.

— Спокойно, Фернандо, — урезонил его Буратино, — мы все — одна команда. И то, что Лука немного жульничает, принесёт нам много денег.

— Чего-то я не пойму, — недоумевал Джузеппе, — а как же ты его мог взять в руку, мы же на тебя глядели? Мы же думали, что он под напёрстком.

— В том-то и весь фокус, лох думает точно так же.

После этого все сели в кружок, и Крючок стал объяснять все тонкости этого дела. А тонкостей было немало. Самое главное в этом процессе, как ни странно, было внимание. Все стоящие должны были смотреть и главное слушать, что говорит нижний. А тот, в свою очередь, разными поговорками даёт понять, где шарик, а еще нужно ли у него выигрывать или денег у него уже нет, и нужно чтобы кто-нибудь ему срочно проиграл. А у стоящего, грамотного, конечно, тоже есть своя основная задача. Ему желательно иметь хоть какой-то актёрский дар, ведь стоящему необходимо убедить лоха, что этот «пень», сидящий внизу с напёрстками, — полный болван, у которого можно выиграть пару монет и который играть-то не умеет, а только проигрывает деньги. А для этого стоящему нужно уметь радоваться при «выигрыше» и уметь соблазнить сомневающегося лоха начать игру. А если клиент тугой и всё равно боится, нужно втянуть его в долевое участие в игре предложением типа: «Братан, я только что видел, как этого дурня с напёрстками обыграл какой-то фраер, я бы сам его обыграл, да у меня денег только на полставки. Давай скинемся».

В общем, обдуривание людей — дело не такое уж простое, как может показаться на первый взгляд. Тут нужна сноровка, артистизм, доля наглости и, конечно, опыт. Но коллектив, изголодавшийся по деньгам, внимал всю информацию моментально, да и учитель был, безусловно, грамотный. Уже через полчаса было ясно, что братьев лучше в дело не тянуть, а держать рядом на случай кикоза или шухера. А вот Джузеппе Фальконе оказался прирождённым игроком, он даже был отмечен мастером:

— Молодец, — сказал ему Крючок, — на лету схватываешь.

А Буратино мастером отмечен не был, но и в хвосте не плёлся, зато с Рокко пришлось Крючку поработать. Он долго разглядывал его, а потом сказал:

— Ох, и рожа у тебя, Чеснок.

— А ты свою-то видел, — парировал Рокко.

— Моя нормальная.

— И моя нормальная, — заявил Чеснок.

— Больно она у тебя чумазая, а лох нынче пошёл нынче нежный. И твоя чумазая морда будет вызывать подозрение.

— Ну, может, и чумазая мальца, — нехотя согласился Чеснок, — сегодня-то четверг, а я в баню по субботам хожу. Да и что я барышня какая-то чтобы мыло тратить каждый день?

— Синьоры, — произнёс Пиноккио, — работать нам придётся с людьми, и поэтому наша внешность для нас становится важной. От этого зависит наш бизнес. А тебе, Фальконе, и побриться было бы неплохо.

— Не извольте беспокоиться, синьор Буратино, побреюсь. И для такого дела даже рубаху новую сопру, присмотрел уже, — обещал Джузеппе.

— А мне, чтобы не выглядеть жуликом, может повязку на глаз повязать? — предложил Рокко, который не на шутку переживал плутоватость своей физиономии и боялся не попасть в коллектив.

— Ага, — съязвил Крючок, — а ещё пару пистолетов за пояс и саблю абордажную. Тогда от нас не только лохи, но и полицейские шарахаться будут.

— А что же делать? — не успокаивался Чеснок.

— Для начала умойся.

— А нам что делать? — спросил Фернандо. — Тоже умываться?

— Вам-то уж особо не надо, — задумчиво произнёс Лука.

— Ну и слава Богу, — обрадовался Серджо.

— Впрочем, умойтесь тоже, — продолжал Крючок, — а то мы будем похожи на людей, а вы нет.

— А им это не сильно поможет, хоть в море их полоскай, — хихикнул Джузеппе.

— Вот сейчас как дам по башке, — не очень зло пообещал Серджо, оценив шутку по достоинству.

Так за занятиями и шутками коллектив провёл остаток дня, в конце которого мастер Крючок блеснул ещё одним своим талантом. Прямо из-под носов гостей с юга Лука спёр четыре дыни. Поужинав таким нечестным путём, приятели разошлись и решили встретиться завтра после уроков в порту.

Так началась новая работа Буратино. И началась она с двух подпитых морячков, которые неспешно прогуливались по пирсу, когда увидели кучку народа, собравшуюся недалеко от таверны. Это были наши ребятки и ещё пара болванов-зевак, которые всегда найдутся. Болваны с интересом наблюдали за Крючком, который услаждал их слух разными прибаутками.

— Синьоры и синьорины, обратите внимание: бразильское лото — поставишь шляпу, выиграешь пальто. Моя ловкость рук против вашей зоркости глаз. Отгадавший, где шарик, получает гонорарик. Ну, синьор, сыграем? — Лука ткнул пальцем в одного из зевак без особой надежды на успех.

— Нету денег, — сокрушённо произнёс тот.

— Нету денег — привяжите к попе веник, — пошутил Крючок, и все засмеялись.

— А вы, синьор моряк, или вас в море укачало и солнышком напекло?

— Вон там, — сказал моряк, — в правом.

— Покажите пальчиком, — попросил Лука.

Моряк не поленился, нагнулся и тугим мозолистым пальцем перевернул напёрсток.

— Правильно, — заорал Лука, как будто это он выиграл, — морской глаз не обманешь — он зоркий.

С этими словами он протянул моряку пятисольдовую монету. Тот хотел было её взять, но пацан отдёрнул руку со словами:

— Я-то денежки ставил, а ты на них варежку раззявил. А тогда руку протянешь, когда денежки поставишь.

— И поставлю, — разгорячился моряк.

— Вот и поставь, — настаивал Лука.

— Да ну его, пойдём лучше что-нибудь поесть купим, — пытался оттащить своего друга второй моряк.

И тот было уже согласился, но в это мгновение появился Джузеппе, он был великолепно выбрит и в белой, как вершина гор, рубахе.

— Мальчик, это вы здесь на деньги играете, — вежливо осведомился Фальконе.

— А вы что, тоже хотите сыграть, синьор интеллигент?

— А почему бы и нет, — заявил Фальконе, — какие у вас ставки?

— Пять сольдо, — гордо произнёс Крючок, — и не полсольдо меньше.

— Пять сольдо? — на лице Джузеппе появилась насмешливая улыбка. — А они у вас есть?

— У меня-то есть, — Лука показал монету, — а у вас, синьор интеллигент?

— Вот, — Фальконе достал пятак.

— Тогда играем, — Крючок взял монету у Фальконе, положил её на доску рядом с напёрстками и начал гонять шарик, приговаривая, — вот он шарик есть, а вот его нет. Кручу, верчу, обмануть хочу. Кто не обманется, тому денег достанется. Ну, что, синьор, где шарик?

Фальконе, не торопясь, нагнулся с улыбкой победителя поднял напёрсток и не угадал.

— Не угадал, — охнули зеваки, — плакали его пять сольдо.

— Что, синьор интеллигент, ошибочка вышла? — злорадствовал Лука.

— Вот и мы бы так, — снова потянул за рукав один матрос другого, — пойдём отсюда.

— Чепуха, — браво заявил Фальконе, доставая из кармана монету номиналом в десять сольдо, — вот мои десять сольдо против твоих десяти, но я угадываю из двух напёрстков.

— А вы азартный, синьор интеллигент, — произнёс Лука, даже прищуриваясь от уважения к оппоненту, — угадывайте.

И тут Джузеппе поднимает напёрсток, и все присутствующие видят шарик.

— Молодец, — восхитился Буратино, — какой отчаянный синьор, смелым всегда везёт.

Победно забирая двадцать сольдо у раздосадованного Луки, Джузеппе улыбается и смотрит на всех снисходительно, особенно он смотрит на моряков и произносит при этом:

— Смелость здесь не при чём, везёт умным, а если дурак, то нечего и браться. Впрочем, пойду, выпью.

С этими словами он подкидывает пятак на ладони и, насвистывая весёлую мелодию, медленно удаляется.

— Я тоже сыграю, — заявляет моряк, он явно не хочет быть хуже этого пижона в белой рубахе, да и денег ему охота халявных, — давай крути, парень, вот мои пять сольдо.

— Хорошо, — не очень весело говорит Лука, забирая у моряка монетки, — играем. Кручу, верчу, выиграть у моряка хочу, а моряк — не очкарик, он видит, где шарик. Ну, синьор моряк, где же шарик?

Поддатой матрос натруженным пальцем опрокидывает напёрсток и слышит слова своего товарища:

— Ну, что, доигрался, дуралей. Пойдём, пока всё не проиграли.

— Ну, уж нет, — злится матрос, особенно его злит то, что над ним потешаются зеваки, — я ещё сыграю.

— Ваши деньги — ваше право, — соглашается Лука, снова берясь за напёрстки. — Любимая игра Раисы Горбачевой и Аллы Пугачевой. Угадывайте.

— Не торопись, я тебя умоляю, последние деньги проиграешь, — гундосит второй матрос.

— Ой, да не скули ты под руку, что за человек. Вот возьму правый.

— Ты что совсем ополоумел, шарик в левом, — продолжает лезть второй матрос.

— Как же в левом? Это не я ополоумел, это ты ослеп.

— А по-моему он в среднем, — заявляет Чеснок.

— Уйди, шкет, а то башку оторву, — пообещал матрос и поднял левый напёрсток, там ничего не было.

Лицо матроса медленно багровеет, а глаза начинают буравить приятеля немым укором.

— А шарик-то был в правом, — добавляет масла в огонь Лука и демонстрирует всем шарик.

— Зачем ты мне сказал, что шарик в левом? — сурово спрашивает друга матрос.

— Да кто же знал, — оправдывается тот.

— А раз не знал, зачем же лез под руку.

— В глаз ему, дяденька, дайте, — рекомендует Чеснок.

— А у тебя, что своей башки нет? — отвечает второй.

— А ведь я тебя просил не гундосить под руку.

— А у тебя, что своей башки нет? — продолжает настаивать второй матрос.

— А ты гундосил. А зачем? Чтобы деньги проиграть?

— А зачем ты играл?

— Да в глаз ему, дядь, — не отставал Рокко, — а то, ишь, лезет под руку.

Но моряки, видимо, были друзьями, и вместо того, чтобы драться друг с другом, игравший повернулся к Луке и произнёс:

— Знаешь, парень, отдай нам пять сольдо, а остальные оставь себе.

— Нашёл дурака, — хмыкнул Крючок и уже зная, чем всё это закончится, отложил дощечку в сторону, а напёрстки с шариком спрятал в карман.

— По-хорошему прошу, — продолжал моряк, — а то всё отниму и ещё уши оторву.

— Нечестно это, дядя, — вмешался Пиноккио, — он с вами честно играл, вот вы разве отдали бы деньги, если бы он вам проиграл? Думаю, что нет.

— А ты молчи, а то нос сломаю, — пообещал моряк.

— Это вы что же, — начал Буратино, прищуриваясь, и в его прищуре таилась явная угроза, — сами денежки засадили, а теперь мне грозитесь нос сломать. Я что ли вас на игру подбивал? Совесть поимейте.

— Уйди, я сказал, — произнес моряк и поднёс здоровенный кулак к носу мальчишки, — вот, видел. Одним ударом убью.

— Видел, — зло сказал Пиноккио, и в его глазах, мелькнула искра, он обеими руками схватил руку моряка и, прежде чем впиться в неё зубами, крикнул: — Наших бьют!

Тут всё и началось. Серджо и Фернандо кинулись на обидчика Пиноккио. Чеснок вытащил из кармана свинчатку и тоже кинулся на него. Крючок схватился со вторым, с тем, что помельче, и ему на помощь, правда, не очень торопясь, поспешил Фальконе. Неожиданная помощь пришла со стороны зевак, которые встали на сторону банды, а не на сторону обыгранных моряков.

— Нос, говоришь, оторвёшь? — шипел сквозь зубы Буратино, нанося удары руками и ногами.

А впрочем, драка была так себе, не очень кровавая. Из-за сумбура и неслаженности превосходящие силы вели себя достаточно бестолково. Чеснок дал хорошего пинка в скулу братцу Фернандо, когда тот, повалив моряка, упал на него сверху. А Фальконе так и не смог лягнуть второго моряка, несмотря на неоднократные попытки. И Крючку пришлось бы несладко, не приди к нему на помощь Серджо. В общем, моряки отделались достаточно легко: парой синяков да порванной одеждой. И в итоге драки их общими усилиями дотащили до края пирса и сбросили в грязную воду. В пылу борьбы туда же, по ошибке, был сброшен один из зевак, принимавший участие в сражении, где он плавал среди мусора и злых моряков, пока не получил в морду. Моряки и дальше его бы били, не пригрози им Рокко, что будет кидать в них камнями. Только после этого мореплаватели оставили в покое разбитую морду зеваки и уплыли на зюйд от пирсов.

А пострадавший зевака был благополучно вытащен на сушу, после чего Буратино посоветовал ему идти домой, так как пребывание в такой водичке не улучшает здоровья. Так всё и закончилось, но это были только первые деньги коллектива, а не последние. И, по сложившейся многовековой традиции, все рассказали историю сражения со своей точки зрения. Как оно им виделось с их стороны, но забыв при этом упомянуть свои подвиги и придать им нужную окраску. А после этих самовосхвалений Буратино сказал:

— Ладно, ребята, надо дело делать.

И они стали делать дело. Вскоре появился какой-то тип, который проиграл им еще два сольдо. А затем появились и портовые пацаны. Буратино сразу заметил, как засуетился Лука. Одного из этих портовых мы уже знаем, именно он был судьёй на кошачьем процессе.

— Здорово, пацаны, — сказал Буратино, подходя к ребятам и протягивая руку судье.

— Здорово, — поздоровались те.

— Денёк сегодня жаркий, — продолжал Пиноккио.

— В сентябре всегда так, — ответил один из незнакомых.

— А вот к октябрю дожди зарядят и шторма, — сказал другой.

— Это точно, — согласился судья и, посчитав, что церемониал завершён, перешёл к делу, — Буратино, а этот гад Лука с тобой или как?

— Да, — ответил Пиноккио нейтрально, — играем вместе, а что?

— Да так, косяк есть за ним один.

— Иди ты? — искренне удивился Пиноккио. — А с виду не подумаешь, нормальный, вроде, пацан.

— Это с виду, — вставил один из незнакомых, — а на самом деле крыса.

— А ты, братан, поаккуратней с такими обвинениями, — предостерёг его Буратино, — может, промеж вас просто непонятка вышла. А ты сразу его крысой метишь.

— Крыса, — произнёс судья, — какие там непонятки. Натуральная крыса. Мы его как человека к себе в землянку привели, он ел с нами, курил, вино пил. А через два дня пришёл, когда никого не было, и спёр пять метров лески, два крючка, полную бутылку керосина и шесть копчённых сардин.

— А точно, что он? — не сдавался Буратино.

— Он, собака. Его Рональдо Бычок видел. С тех пор, гад, в порту не появляется.

— Да, — задумчиво произнес Пиноккио, — и что же нам теперь делать?

— Если он в твоей бригаде работает, то мы, конечно, не можем ему ничего сделать. Может, ты ни о чем об этом и не знал. Но теперь мы тебя в известность поставили. И тебе решать, отмазывать эту крысу или нам отдать?

Дело было сложное, и Буратино понимал это. Отдавать Луку на растерзание не хотелось, но и идти на прямой конфликт с портовой шпаной тоже. И если бы просто конфликт — это понятно, а тут вещь серьезная. Отмазывать крысу — потерять свой авторитет. И Пиноккио решил.

— Пацаны, — начал он, — дело паршивое. Но раз вопрос поднят — надо его решать. Может, Лука и крыса, но давайте вспомним, что сказала Иисус по этому поводу — Интересно, — заинтересовались пацаны, — а что же такого сказал Иисус по поводу крыс?

— Иисус сказал: «Кто сам без греха, тот пусть первый бросит в меня камень». Или, может, среди вас, пацаны, есть какой безгрешный? Или святой? Или великомученик, на худой конец?

— Может, и нету среди нас святых, — насупился судья, — но крыс тоже нет.

— Согласен, — сказал Буратино, — но как говорится, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Сегодня ты, к примеру, судья и судишь Луку, а завтра, может быть, всё будет наоборот.

— Ну, может.

— Так не суди и не судим будешь. А человек, может быть, ошибся и теперь сам раскаивается, а вы ему сразу за это почки опускать.

— Так он же крыса, — вставил один из незнакомых, — а мы через него пострадали.

— Вот! — Буратино поднял указательный палец. — Теперь мы перешли к главному вопросу. Он виноват, а вы пострадали. Это и есть суть проблемы. А я, как человек, ратующий за справедливость, не хочу, чтобы по вине парня, работающего со мной, кто-то страдал, тем более такие честные и порядочные ребята. Поэтому, — Буратино достал две монеты по одному сольдо, — я предлагаю вас сатисфакцию.

Пацаны как-то нерешительно посмотрели на деньги. Конечно, им хотелось их взять, но они размышляли над тем, как это будет выглядеть в глазах других пацанов. А выглядеть это могло по-разному, смотря как повернуть. Ведь всегда мог найтись такой, который потом сказал бы: «Да они подняли весь вопрос из-за денег, они же шкуры»

— Парни, не надо думать, что я от вас откупаюсь, — продолжал Пиноккио, держа деньги на ладони, — но мне было бы неприятно работать с человеком, который закосарезил и косяк которого мне не удалось бы исправить.

— Всё равно мы деньги не возьмём, — неуверенно произнёс судья. — Что же мы, барыги какие-нибудь, со своих пацанов деньги брать?

— Так не берите, — радостно согласился Пиноккио, — я вам денег и не предлагаю, а это, — он подкинул на ладони монеты, — это маленький корефанский подгон от нашей бригады вашему портовому коллективу, чтобы впредь между нами не было косых взглядов. Идёт?

— Ну, если это корефанский подгон, — нехотя согласились пацаны, — тогда ладно.

— Конечно, пусть пацаны, потерявшие своё имущество, побухают и отдохнут как следуют, — продолжал Буратино, — а в следующий раз вы нас чем-нибудь подогреете.

— Ладно, — согласились портовые пацаны, — без базара. Вот у рыбаков понаворуем рыбы из сетей, вас позовём жарить.

— Мы придём, — пообещал Пиноккио, — только у нас в бригаде два паренька, так они вдвоём целую корзину рыбы съедят.

— Этого добра у нас хватает, — заверил судья, — пусть хоть каждый по корзине ест.

— А мы хлеба купим, винца, папирос, — улыбался Буратино, чувствуя, что вопрос решён, — только вы уж, парни, не обижайтесь на Луку. Не со зла он, а по дурости.

— Да чёрт с ним, — не обиделись парни и ушли.

А Крючок, не находивший себе места во время всего разговора, с надеждой в голосе спросил:

— Ну, что они сказали?

— Сказали, что, если будешь плохо шарик катать, они тебе ноги поломают, — смеялся Буратино.

— Да ну тебя, я же серьёзно.

— Всё нормально, не бойся. Они пригласили нас на ужин. Я пообещал, что придём.

— Я не пойду, — сказал Лука, — неудобно как-то.

— И слава Богу, — вставил Чеснок.

— Давайте лучше играйте, пацаны, а об остальном я позабочусь, — сказал Буратино.

В этот день они выиграли ещё четыре сольдо у одной страшно жадной, известной всему городу торговки. На этом им пришлось закончить, так как женщина, огорчённая проигрышем, развизжалась на весь порт:

— Ой, люди добрые! Что же это творится? Что же это происходит? Посреди белого дня жулик обыграл бедную вдову. Да ещё деньги обратно не отдаёт. Где полиция, где власти?

— Молчи ты, дура, — пытался урезонить её Чеснок, — как сама тухлой рыбой торговать, так тебе ни власть, ни полиция не нужна, а тут распричиталась.

— Ой, уйди, — сухо произнесла торговка и, переведя дух, заголосила с новой силой, — и нет закона в этом государстве, и каждый бедную вдову хочет разуть, раздеть.

— Нужна ты была, тебя раздевать, — прокомментировал Фальконе, — у тебя под одеждой жалость одна, да рыба тухлая.

— Это морда у тебя тухлая, — парировала обиженная вдова, — а меня даже полицейские щипают. Я ужас какая горячая.

— Послушайте, горячая синьора, идите отсюда подобру-поздорову, — посоветовал ей Пиноккио, — а то как бы чего не вышло.

— А то и вправду разденем, — пригрозил Чеснок.

— Ой, да я и сама разденусь, только деньги отдайте. Что же я без них делать буду, чем питаться?

Тем временем крики вдовы стали собирать любопытных, а сама торговка рвала на себе одежду, рыдала и требовала у Крючка денег.

— Ладно, пацаны, — тихо произнёс Буратино, — рассыпались, встречаемся на рынке.

Крючку дважды повторять было не надо. И видя, что общественное мнение не на его стороне, а на стороне ограбленной им вдовы, он дал стрекача. Один из зевак попытался было его догнать, но случайно споткнулся об ногу Рокко Чеснока, а в создавшейся суматохе Фернандо наступил на него. На этом погоня и прервалась. Остальные члены бригады, не торопясь, последовали за Крючком.

— Ой, глядите, да их тут целая банда, ограбили вдову и уходят! А ещё грозились раздеть меня и снасиловать. Держите их, люди добрые, полицию зовите!

Но видя, как тяжело поднимается с земли тот человек, который пытался догнать Крючка, никто вслед пацанам не побежал, а только смотрели осуждающе.

— Ну, что ж, — подсчитав деньги в конце дня, произнёс Буратино, он был удовлетворён сегодняшней работой, — немного, конечно, но лиха беда начало.

— А сколько? — поинтересовался Серджо.

— А как делить будем? — поинтересовался Фальконе.

— Денег мы выиграли шестнадцать сольдо, но два сольдо мы отдали портовым пацанам.

— Лучше мы бы им морду разбили, чем деньги отдавать, — заявил Фернандо.

— Когда я решу, — твёрдо заявил Пиноккио, — тогда и будем морды бить.

— Хорошо, синьор Буратино, — согласился Фернандо.

— Так вот, денег осталось четырнадцать сольдо. А делить мы их будем так. Каждый получит по полтора сольдо. Итого девять сольдо. Пять остаются.

— А эти пять сольдо вам, синьор Буратино? — поинтересовался Джузеппе.

— Нет. Они пойдут в общак.

— Какой ещё общак? — Джузеппе явно не был доволен каким-то там общаком.

— Это будут наши общие деньги, которые мы будем использовать на нужные для нас акции. Например, на подкуп полицейских.

— А, понятно, — невесело произнёс Фальконе, — а можно будет брать эти общие деньги на личные нужды?

— Нет, — твёрдо сказал Буратино, — для этого ты получаешь долю. Возьмёшь свои полтора сольдо — и делай с ними что хочешь, только не пропей, а то…

— Да, понятно, понятно, — вздохнул Фальконе, — это мне на новый костюм придётся долго копить.

— Копи, не торопись.

— А кто же будет хранить общак? — спросил Лука.

— Вопрос по существу, — сказал Буратино, — предлагаю хранителем общака назначить Чеснока. Надеюсь, возражений против этой кандидатуры не будет?

— Конечно, не будет, — заявил Фальконе, — но почему не я?

— Потому что, в отличие от тебя, Рокко не пропьёт общак, — отрезал Пиноккио, — итак, давайте голосовать: кто за кандидатуру Рокко, поднимите руки.

— Я, конечно, «за», — сказал Фальконе, поднимая руку, — только больно он молодой, чтобы ему такие деньги доверять.

Но на него никто не обратил внимания, и Рокко был утвержден единогласно, если, конечно, не считать его самого, так как он сам воздержался из скромности. Безусловно, парню было приятно, так как он был избран вторым человеком в банде.

— Вот тебе, общаковые пять сольдо, — сказал ему Буратино, вручая деньги, — а остальные дели по равным долям. Теперь мы все деньги будем отдавать Рокко. Вопросы есть?

— Есть, — вопрос был у Фальконе, — мы вообще все деньги будем отдавать ему?

— Нет, только те, что заработали вместе, а те, что ты заработаешь сам, твои. Понятно?

— Теперь понятно, — облегченно вздохнул Фальконе.

После этого состоялась первая выдача зарплаты, причём Чесноку пришлось даже сбегать в лавку для размена монет. Получив деньги, бандиты разошлись по домам, довольные, предварительно договорившись встретиться на следующий день после школы. А Чеснок домой не пошёл, он догнал Крючка, который пошёл воровать арбузы, и заговорил с ним:

— Ты знаешь, Лука, хороший ты, конечно, парень, но есть в тебе какая-то невнимательность.

— Это ты о чём? — насторожился Лука.

— Это я о том, как ты разговариваешь с Буратино.

— А как я с ним разговариваю?

— Невежливо. Ты слышал, что к нему все обращаются не иначе как «синьор Буратино»?

— Слышал, — сказал Крючок, — только не все, да не все. Ты-то его просто зовёшь по имени.

— Так я его друг. Вот когда он назовёт тебя своим другом, тогда и ты его по имени звать будешь. Понятно?

— Понятно, — нехотя согласился Лука.

На том они и расстались.

Следующий день, хотя и обошёлся без потасовки, но таким удачным, как предыдущий, уже не был. Бригада, конечно, выиграла, выражаясь языком специалистов, — подняла всего семь сольдо.

— Итого: всем по одному сольдо, — подсчитал Чеснок, — и один сольдо в общак.

— Разве ж это деньги, — расстроился Фальконе, — стараешься, стараешься, из сил, можно сказать, выбиваешься, а всего один сольдо.

— Да, — согласился с ним Лука, и задумался, — порт — не лучшее место. Вот если б выходные на рынке поиграть?

Буратино промолчал, он видел, как все выжидательно глядят на него и ждут его слова. Ему было приятно ощущать ту уверенность, которая была в глазах его дружков. «Наш синьор Буратино решит этот вопрос, ему это раз плюнуть», — читал он в их взглядах. Но если быть честным до конца, он сам этой уверенности не испытывал.

— Ладно, — после долгого раздумья произнёс он, — под лежачий камень — вода не течёт. Завтра — суббота, завтра и попробуем.

Если рассматривать Пиноккио объективно, надо признаться, что парень был, безусловно, талантлив, он сочетал в себе желание работать и желание учиться. Также ему были присущи такие качества, как целеустремленность, смелость и гибкость ума. Он не пасовал перед трудностями, а всегда пытался их преодолеть. Работать и учиться было непросто, ведь он возвращался домой, когда темнело. Тем не менее, уроки он делал весьма прилежно и подходил к этому вопросу ответственно.

Мне, как исследователю, непонятно, почему оба автора не акцентировали внимание читателя на этих качествах его характера. Мало того, Буратино выглядит в их работах недалёким шалопаем, который продаёт свою азбуку, чтобы купить билет в театр. Я заявляю: никогда! Никогда бы он так не поступил. Это становится ясным, как только вы возьмёте в руки архивные документы из гимназии. Вот, к примеру, журнал успеваемости. И что же мы видим напротив графы Джеппетто? Одни пятёрки. Есть, конечно, четвёрки, но их мало, и за весь журнал всего одна тройка. Тройка по греческому языку, смысл преподавания которого мне не очень-то понятен. Если латынь ещё и встречается где-то, то древнегреческий — давно уже мёртвый язык. И непонятно, зачем учить детей языку, на котором уже тысячи лет никто не разговаривает.

Впрочем, это неважно. А заинтересовала меня больше всего докладная записка классного руководителя на имя директора гимназии. Не любил нашего героя классный руководитель. Вот не любил и всё. И записочки мерзкие строчил, сигнализировал, так сказать, чтобы потом не в чем было его упрекнуть. Подстраховывался «педагог»: случись что, а у него записочка докладная за номером таким-то, и фразочка приготовлена: 'А я же вам говорил, что этот Пиноккио Джеппетто — законченный мерзавец! Я вам сигнализировал, что же вы меня не слушали, синьор директор? А смысл записочки стандартный, ничего нового:

«Довожу до вашего сведения, что обучающийся в моём классе Пиноккио Джеппетто отличается примерной успеваемостью. Пользуется безграничным уважением среди подростков и обладает среди них непререкаемым авторитетом. Но авторитет и уважение он поддерживает при помощи запугиваний и грубой силы. Чем принуждает учеников к низкопоклонству. Считаю, что сей ученик является типом социально опасным. К тому же на уроке древнегреческого языка, не согласившись с выставленной ему оценкой, он подстрекал учащихся класса к бунту, чем вызвал срыв урока, после чего учителя этого языка, синьора Базамболи, ученики постоянно преследуют, кидая ему в спину комья земли и делая в его кабинете надписи непристойного содержания типа: 'древнегреческий баран», «античная сволочь» и так далее.

Также довожу до вашего сведения, что благодаря виртуозной игре в карты, пристенок и чу Пиноккио Джеппетто постоянно имеет наличные деньги в недопустимых для его возраста количествах. И ещё он постоянно носит с собой самодельный нож и каретные рессоры.

Сегодня в приватной беседе в туалете гимназии Пиноккио Джеппетто заявил сверстникам, что работают одни дураки, а нормальные люди красиво живут. Считаю, что подобные речи развращают неокрепшие умы учеников, сея в них социалистические идеи и нежелание становиться полезными членами общества. Полагаю, что подобные речи противоречат нормам человеческой и церковной морали и являются антигосударственными.

Прошу сделать выводы из всего вышесказанного, во избежание потери контроля над ситуацией.

Колибри'.

Вот такой учитель был у нашего героя. Впрочем, учителей, как и родителей, не выбирают. К счастью, на эту докладную записку директор наложил резолюцию: «Принято к сведению». И на этом её хождение прекратилось, а Буратино не попал на карандаш и тайную полицию. Пока что. Впоследствии он не только будет считаться «политическим», он станет одним из самых разыскиваемых людей королевства.

Но об этом, даст Бог, я расскажу в следующих книгах, а в этой мы продолжим свой рассказ о детстве и отрочестве нашего героя.

* * *

— Калабриа, — начал учитель, — ты хочешь получить хоть одну оценку больше единицы?

— Это в каком смысле? — насторожился Рокко, чуя, что дело пахнет неприятностями.

— Хотите ответить урок?

— У меня живот вчера болел. А какой вопрос? — спросил парень, надеясь, что знает тему.

— Ты когда-нибудь слышал о Гётезберге? — без особой надежды спросил учитель.

— Как же, слыхал, то скупщик старья из Слободы, известный мошенник, — сказал Рокко.

— Болван, — кричит ему кто-то из ребят, — того разбойника зовут Гинзбург.

— Всё ясно, — констатировал преподаватель, — опять кол.

— За что? — возмутился Чеснок. — Спросите что-нибудь ещё. Откуда же мне знать, кто такой был Гётезберг.

— Хорошо, подготовьтесь к вопросу: предпосылки гражданской войны Севера и Юга, а про Гётезберг нам ответит ваш друг Пиноккио Джеппетто. Надеюсь, что вы-то готовы?

— Я готов, — встал Буратино и вышел к доске.

— Ну, так расскажите нам, что случилось при Гётезберге.

— Там случилось крупное сражение, происходившее на территории Соединенных штатов. После ряда побед южан под руководством легендарного генерала Ли конфедераты вышвырнули захватчиков-северян с юга и перенесли военные действия на территорию противника. Прямо, можно сказать, к столице севера, к Вашингтону. Генерал Ли настолько уверовал в свою звезду и непобедимость, что искал встречи с главными силами севера.

— И что же?

— И нашёл их у городка Гётезберга, где и развернулось трехдневное сражение. Несмотря на крайне невыгодную позицию, Ли решил атаковать превосходящие силы противника. И проиграл.

— А почему он решил атаковать? — спросил синьор Колибри.

— Не знаю наверняка, но могу предположить.

— Попробуйте.

— Думаю, что секрет прост. В городе Гётезберге был огромный склад обуви.

— Обувь, — сказал учитель, — это, конечно, исторический факт, но при чём здесь ботинки и атака генерала Ли?

— Как это при чём. А кому, по-вашему, неохота получить ботинок на халяву? А генералу, надо думать, не одна пара досталась бы. И не две, — рассуждал Пиноккио.

— Интересно у вас получается, Джеппетто, — произнёс учитель, — вы хотите сказать, что величайшее американское сражение произошло из-за ботинок, что ли?

— Из-за большого количества ботинок, — уточнил Пиноккио.

— Любопытная теория, но достаточно спорная. Впрочем, если вы назовёте мне дату сражения, я поставлю вам пятёрку.

Буратино без запинки назвал дату.

— Пять, — сухо сказал педагог и, занеся оценку в журнал, посмотрел на Рокко, — ну те-с, сударь, вы знаете тему?

— А когда это я не знал, — нагло заявил Рокко.

В классе все засмеялись. Учитель стукнул по столу указкой, призывая учеников к тишине, и сказал:

— Спокойно, синьоры. Я понимаю, конечно, что подобное заявление синьора Калабрио приводит вас в состояние бурного веселья. Но всё-таки давайте его выслушаем. Прошу вас к доске, синьор Калабрио.

Рокко вышел к доске, где обычно чувствовал себя неуверенно, но на сей раз он был настроен на решительную борьбу за высокую оценку.

— Значит так, — начал парень, откашлявшись, — бедные и несчастные, замученные непосильной рабской работой на плантациях хлопка негры изнывали от непосильной работы на хлопковой плантации.

— Очень трогательно, — произнёс учитель, — мы все тронуты до глубины души и прониклись состраданием к бедным неграм. Поэтому больше можете не упоминать о хлопковых плантациях и непосильной работе. Только уточните, где изнывали эти бедные негры?

— Известно где, в Америке.

— Уточните, в какой Америке, Америк, знаете ли, много.

Это заявление учителя поставило ученика в тупик. Для Чеснока и одной Америки было много. А оказалось, что их несколько.

— В Северной, — шепнул мальчишка с первой парты.

Учитель заметил это и пообещал ему:

— Оторву уши.

— В Северной, — нашёлся Рокко.

— Хорошо, продолжайте.

— В общем, изнывали они, изнывали на хлопковых плантациях, изнывали, изнывали…

— И что? Изныли? — спросил учитель.

— А эти на них деньги зарабатывали.

— Кто эти? — уточнил учитель.

— Рабовладельцы деньги зарабатывали, а негры изнывали.

— Понятно, негры изнывали. И так всё время? — спросил синьор Колибри.

— Ну, не всё время. Когда у них были выходные, они в Новом Орлеане блюз придумывали или степ какой-нибудь.

— Какие талантливые. И что же произошло дальше?

— А на Севере жили всякие люди-северяне, янки называются. И больно этих янков коробило, что плантаторы на неграх столько денег зарабатывают, а они нет, поскольку эти самые негры на их фабриках не работали. И было от этого янкам очень обидно. А ещё эти янки очень злились, что эти южане-плантаторы больно уж культурные были. Только их частенько ветром уносило.

— Каким ещё ветром? — не понял учитель.

— А я почём знаю, каким, может, северным, а может, восточным? В учебнике про то не сказано. В учебнике сказано про культуру Юга и про унесённых ветром. А кого, куда, каким ветром уносило, ни слова не написано.

— Продолжайте. А то ещё выяснится, что уносило их в терновник, где они благополучно пели, — сказал учитель.

— Песни или псалмы? — уточнил Рокко.

— Продолжайте, — настоял педагог.

— Вот значит, и началась у них война. И янки пожгли культурным южанам всякие города. И бились они неизвестно сколько.

— Почему же это неизвестно? — не поверил учитель. — И некоторым очень, даже очень хорошо известно, сколько лет они бились.

— Ну, может, кому и известно, — согласился Чеснок. — Бог им судья. В общем, бились они, бились и победили в конце северяне. И присоединили к себе Юг — не дураки авось. А негров освободили.

— Какая романтическая история. И что же стало с бедными неграми?

— Известно что, негры с Нового Орлеана в Нью-Йорк переехали.

— Зачем?

— Как зачем, чтобы на фабриках работать. И чтобы северяне-фабриканты начали на них денежки зарабатывать.

— Ну и как? Получилось?

— Куда там, — усмехнулся Чеснок, — негры, они, конечно же, негры, но не совсем уж и дураки. Они все стали безработными, кому охота на фабрике горбатить. Стали получать пособие. Наркотиками приторговывать. Забросили свои дурацкие блюзы со степами и изобрели себе брэк-данс, хип-хоп и рэп. В общем, стали счастливы.

— Какая удивительная трактовка учебника, — сказал учитель и потёр очки, — вот хоть месяц я буду учебник читать, никогда к таким выводам не пришёл бы.

— А что же здесь такого удивительного? — насторожился Чеснок.

— Да нет там, в учебнике, ни про наркотики, ни про рэп, ни про блюз. Где вы всё это вычитали, любопытно узнать?

— В газетах, — ответил Рокко.

— А где вы такие газеты берёте?

— Да в порту. Там разные баре перед посадкой на пароход старые газеты выкидывают, а новые покупают. Вот я старые газеты беру и читаю.

— Ну, что ж, — подвёл итог учитель, — сегодня у нас был урок исторического мышления. И если я вашему дружку поставил пять, то вам мне совесть не позволяет поставить оценку ниже тройки.

— Тройки? — возмутился Рокко. — Что такое, какой ещё тройки?

В классе прошелестел ропот недовольства.

— Ладно-ладно, — улыбнулся учитель, — под давлением общественности и учитывая вашу сострадательность к несчастным неграм, поставлю вам четыре.

— Другое дело, — удовлетворённо улыбнулся Чеснок и сел на своё место.

После уроков вся банда собралась на рынке. У всех аж дух перехватило от скопления шумного, подпитого и денежного лоха.

— Ох-ох, сколько денег пьяных ходит кругом, — сказал Чеснок, — Буратино, если мы здесь не сядем играть, то всю жизнь потом будем жалеть.

— Знаю, — коротко бросил Пиноккио и пошёл среди толпы, выискивая полицейских.

Он нашёл двух сотрудников правоохранительных органов у лотков с мясом. Буратино знал одного из них. Это был тот самый толстый полицейский, который за один сольдо освободил Пиноккио от преследований Паджеро и его дружков. На сей раз полицейский не ел слив, так как потреблял груши. Груши были большие, сочные. И чтобы не капать на мундир, толстяк стоял в полупоклоне, но всё равно грушевый сок попадал на форму, что очень сильно расстраивало полицейского. Он на время останавливался, вытирал пятна на мундире рукавом и приступал к поеданию плодов снова. Второй полицейский не ел груш, он сидел на прилавке, слегка покачивая ногами, и пытался убить хоть одну муху дубинкой. Но делал он это довольно лениво, и по сему мухи кружили вокруг мяса весьма даже невредимые.

Некоторое время Буратино стоял невдалеке, наблюдая за полицейскими, собирался с духом. И после третьей груши, съеденной на его глазах, решился:

— Здравствуйте, синьоры полицейские, — вежливо поздоровался он, подходя к ним.

Оба полицейских оторвались от своих дел и неодобрительно посмотрели на мальчика. Посмотрели, но ничего не произнесли в ответ.

— Здравствуйте, синьоры полицейские, — уже громче сказал Пиноккио, подумав, что эти двое его не расслышали.

— Чего тебе? — спросил толстяк.

— Дубинкой по башке хочет, — ответил за Буратино неудачливый мухобой.

— Нет, синьоры, дубинкой я не хочу.

— Тогда что тебе нужно?

— Да так, ничего особенного, просто пришёл поздороваться.

— Поздороваться? — переспросил толстый полицейский. — А чего тебе с нами здороваться, мы что, знакомы что ли?

— Мы, наверное, даже друзья? — засмеялся мухоненавистник, — просто мы с тобой Пьетро, забыли, что у нас есть такой носатый дружок.

— А вот вы меня как-то из беды выручали, — обратился Буратино к пожирателю груш, — не помните?

— Выручать людей из беды — это наша святая обязанность, — важно сказал толстый, — для этого мы тут и поставлены.

«А я-то думал, вас тут поставили груши жрать да мух давить» — про себя усмехнулся Буратино, но сказал совсем другое:

— А знаете, синьоры полицейские, мы с ребятами в порту в напёрстки играли и случайно нашли два сольдо.

— Так, — сказал толстый, отбросив огрызок груши и вытирая руки об мундир, — где нашли?

Мухобой тоже насторожился.

— Вот и я думаю, — продолжал Пиноккио, — а не вы ли, синьоры полицейские, потеряли эти два сольдо? Дай, думаю, пойду, спрошу.

— Точно, — сказал мухоненавистник, — а я всё утро маюсь, куда я подевал один сольдо?

— И у меня один пропал, — сказал толстяк, — где наши денежки?

— Вот они, — Буратино протянул им две монеты.

Толстый липкими пальцами воровато взял деньги и спрятал их в карман.

— Синьоры, — продолжал Буратино, — мне почему-то кажется, что вы потеряли не два сольдо.

— Какой умный мальчик, — сказал толстяк, — а сколько же мы потеряли?

— Как минимум четыре. Причём остальные два сольдо вы потеряли именно здесь, на рынке. Может, мы поищем с ребятами, если найдём, клянусь честью, принесём их вам.

— Что ж, — сказал мухобой, — ищите, это законом не возбраняется, только в процессе поиска не заденьте кого-нибудь, чтобы жалоб на вас не было.

— А как же не задеть? — удивился Пиноккио. — Тут, в такой толчее, и не захочешь — всё равно кого-нибудь заденешь. А люди последнее время злобные пошли. Тут же жаловаться побегут.

— Это верно, — согласился толстый, — народ пошёл дрянь, но вы поаккуратней ищите, а мы на обед сходим, уж вы за час расстарайтесь-найдите.

— Постараемся, — оживился Буратино, — уже не сомневайтесь.

— Вот и договорились, — сказал мухобой, и они с напарником стали медленно удаляться с рынка, по дороге треская какого-нибудь бомжа или пьяного дубинками.

А Буратино побежал к своим товарищам и сказал им:

— Садимся, пацаны, быстро, времени у нас в обрез.

И игра началась. Народу вокруг игроков собралась куча, всем было любопытно узнать, что же там происходит.

— Цэ шо забава такая?

— Что это там тот малец колдует?

— Ох, и ловко играют!

— Да не пихайтесь вы меня в бок. Он же вам не чугунный.

— А что же вы столбом стоите, как осёл, мне же тоже посмотреть охота.

В общем, люди лезли смотреть, потом отваживались играть по мелочи, а потом и по-крупному. Банду охватило возбуждение от лёгких денег. И бабки поплыли к ним рекой. Не прошло и полчаса, как у Рокко в кармане позвякивали восемнадцать сольдо. И тут произошёл казус. Лука сплошал. Не успел он взять в руку шарик, когда краснолицый фермер умудрился всё-таки поднять победный напёрсток.

— Я выиграл, — заявил он, — гоните денежки, синьор игрок.

Фермер ставил на кон пять сольдо и теперь рассчитывал получить законные десять. Но очень пацанам не хотелось отдавать деньги лоху, и Чеснок заявил:

— Дядя, игра Московская была.

— Какая ещё Московская? Что это значит? — возмутился фермер.

— Московская игра значит: кто угадал, тот проиграл.

— Да вы тут жулики, — заорал селянин и тут же получил хороший удар по голове от Фернандо.

И такой хороший, что шапка налезла ему на глаза, а в этих самых глазах поплыли пятна. А пока у фермера в глазах плыли пятна, Серджо вытащил его из толпы за кушак и усадил ошарашенного на ящик. Параллельно с этим Фальконе сделал ставку и выиграл. И зеваки тут же забыли об облапошенном фермере.

«Коллектив, кажется, сработался», — удовлетворённо отметил слаженность работы бригады Буратино, а сам подошёл к фермеру, хнычущему на ящике, и предложил ему воды из консервной банки.

— Я же выиграл, — стонал тот, попивая дармовую воду, — вот скажи, пацан, я выиграл или нет?

— Не знаю, синьор, — дипломатично уклонился Пиноккио, — вон синьор в рваной шляпе выиграл, денежки ему отдали.

— А я чем хуже? Деньги не отдали, да ещё по башке двинули, аж земля шатается. Что за жизнь такая, деньги не отдали и жена у меня дура и ещё страшная, как чёрт.

— Выпить вам надо, — посоветовал Буратино.

— Только что и осталось, — сокрушённо сказал облапошенный мужик и пошёл, пошатываясь, в трактир.

И игра тем временем продолжалась. И денежки текли в бригадную кассу. Всё складывалось неплохо, пока мимо Буратино бодрым шагом не прошёл взволнованный господинчик, прилично одетый и с разбитым носом.

— Негодяи, — ругался он, придерживая нос окровавленным платком, — я вам покажу, вы ещё узнаете, с кем связались.

Что он покажет и с кем они связались, Буратино не расслышал, так как его внимание привлёк крик: на этот раз орал Лука, орал как резанный. Пиноккио растолкал толпу и увидел, как сурова жизнь бродяжья. Фермерша, весом пудов семь-восемь, схватила Крючка за волосы и трясла его, словно тряпку, приговаривая:

— Ты что же, поскудник, деток моих без хлеба хочешь оставить?

В толпе хихикали, но Крючку было не до смеха.

А зачем же ты, дура, играла, — шипел он, пытаясь вырваться.

— Так выиграть хотела, — объясняла фермерша, продолжая драть ему волосы, да так, что у пацана ноги от земли отрывались.

К Крючку на помощь поспешили братцы, но даже этим сильным ребятам не сразу удалось освободить компаньона. Да и освободили они его без клока волос, который так и остался в руке фермерши.

— У-я! — заорал Лука, хватаясь за голову.

Чеснок, видя такое дело, очень разозлился и что было сил дал пинка этой здоровенной бабе, приговаривая:

— Что же ты, скотина фермерская, с малолетства парня причёски лишаешь⁈

Но этот пинок фермерши был не более вреден, чем комариный укус, зря только Рокко ногу отбил и ботинок попортил, подошва до самого каблука отлетела. Тётка побагровела от злости, безмолвно грозила Крючку его прядью волос, которую сжимала в кулаке. Она была готова снова броситься в бой.

Зеваки потешались от души. Ой, как им было весело, разве такое бесплатно часто увидишь? И тут Буратино заметил полицейских, а они не спеша приближались к куче людей, а вокруг них, приплясывая и повизгивая от злости, крутился тот самый прилично одетый синьор с разбитым носом.

— Линяем, — сказал Пиноккио Чесноку тихо, а тот так же передал команду всем остальным.

Крючок буквально испарился, за ним медленно удалились братцы, Джузеппе и Рокко. Когда полицейские подошли к месту игры, там оставалась одна раскрасневшаяся фермерша, как флаг врага сжимавшая клок волос ретировавшегося Луки.

— Вот, — суетился синьор с разбитой мордой, — вот здесь они играли.

— Где? — спросил толстый полицейский.

— Вот здесь! Вот здесь, — приличный синьор даже подпрыгивал от злости, — какая наглость, это возмутительно, я ставлю деньги, а этот подлец их у меня выигрывает. Вы понимаете, какой негодяй? Это хамство чистой воды. Сопляк, а туда же, у меня деньги выигрывать! Мерзавец! Скотина!

— Ну, и где же он, этот скотина? — спросил мухобой.

— Не знаю, не знаю. Я что ли должен их ловить? Это ваша работа ловить негодяев, вот и ловите. А я — гражданин… Я не позволю…

— Может, вам эту бабу поймать? — спросил толстый, указывая дубинкой на фермершу, — Подозрительная она какая-то.

— Зачем мне эта дура-баба? — завизжал синьорчик. — Стоит какая-то корова коровой, мне абсолютно ненужная. Вы жуликов ловите. Мальчик, эй ты, с носом, — синьор обратился к Буратино, который наблюдал эту сцену, — ты не видел, куда делся жулик?

— Какой жулик? — искренне удивился Пиноккио.

— Как какой, что значит какой? Вот тут сидел, — синьор подбежал к месту, где сидел Лука, и стал там приплясывать, — вот! Вот здесь он сидел, ты что не видел что ли? Как ты мог не видеть? Он сидел и крутил, как дурак, свои напёрстки. Вот так вот сидел и крутил, — синьор, обладавший, безусловно, артистическим даром, очень натурально показал, как всё было, — я потом за полицией побежал, а он куда-то делся.

— Не видел, — сказал Буратино.

— А что вы от нас хотите? — спросил мухоненавистник.

— А вы что, не знаете? — возмутился синьор. — Хочу, чтобы вы жулика поймали, деньги у него отобрали мои и в тюрьму посадили. А ещё я хочу, чтобы вы ему сломали какую-нибудь кость.

— И всего-то, — усмехнулся мухобой.

— Знаете что, милостивый государь, — начал толстый, — если вы уж настаиваете, мы эту бабу можем забрать для допроса, а больше здесь забирать некого.

— Это свинство, — заверещал синьор, — не нужна мне эта баба. Почему вы такие тупые? При чём здесь баба, у меня жена есть, на арфе играет. Я от неё не знаю куда деться, а вы ко мне со своей глупой бабой лезете. У неё морда страшная, как у каменщика. Вы мне лучше жулика поймайте, идиоты.

Но вместо того, чтобы ловить жулика, полицейский-мухобой обратился к Пиноккио:

— Эй, малец, а ты случайно не слышал, как этот нервический синьор оскорбил представителя закона при исполнении служебных обязанностей?

— Как же не слышать, он орёт на весь рынок. Конечно, слышал. Он называл вас свинством и идиотами. А ещё козлами, скотами и дубинами.

— Как ты смеешь? — аж завизжал от злости синьор. — Маленькое носатое ничтожество. Как ты только осмелился?

— В случае чего могу быть свидетелем, — спокойно заявил Пиноккио.

— Какое нахальство, — приличный синьор даже затрясся, — я не называл козлами и скотинами. Это какая-то комедия. Я — писатель. Как вы смеете? Вы жуликов должны ловить, а не над интеллигенцией издеваться.

— Вот мы и ловим, — сказал толстый, беря писателя за шиворот, — тебя, подлеца, уже поймали. Наш околоточный тебе покажет, поддонку, как обзывать скотинами блюстителей закона. Это тебе, брат, не шутки.

— Но я не обзывал, — чувствуя на своём воротнике длань закона, захныкал синьор, от его боевитости не осталось и следа.

— А вот там и разберёмся, — пообещал толстый, тыча литератора в живот дубинкой, — обзывал или не обзывал. Как заплатишь штраф двадцать сольдо да ещё десять суток на нарах клопов кормить будешь.

— Я не хотел, — захныкал синьор, — это я в состоянии аффекта, я — писатель. Тем более, что скотами и дубинами я вас не обзывал.

— А свинством? А идиотами? — вставил Буратино.

— Я нечаянно.

— А если я тебя нечаянно гвоздону дубинкой по боку, тебе понравится? — спросил мухобой.

— Простите, — зарыдал синьор, — я больше не буду. Отпустите меня, пожалуйста.

— Идите, — отпустил его толстый полицейский и даже костюмчик на нём поправил, — но если ещё раз попадётесь — не обижайтесь.

— Спасибо, синьоры, я никогда… Никогда… Да уж поверьте… — всхлипывал литератор, уходя.

— И не играйте больше в азартные игры, а то видите, как всё это для вас кончается, — крикнул ему в след Буратино.

— Никогда… Никогда, сволочи поганые… Ещё угрожают, подлецы… — литератор скрылся в толпе, а Пиноккио подошёл к полицейским.

— Ну, что? — спросил его толстый. — Нашли что-нибудь?

— А как же, — ответил Буратино и протянул ему два сольдо, — может, мы и завтра поищем.

— Завтра день воскресный, — сказал мухобой, — завтра столько народу не будет.

— А мы всё-таки не поленимся, — настоял Пиноккио.

— Дело ваше, у нас обед с часу до двух, — заявил толстяк, — ищите, если хотите.

На том они и распрощались. И Буратино побежал к пацанам. А пацаны сияли, как солнышки, даже пострадавший Лука улыбался.

— А знаешь сколько денег подняли? — радостно спросил дружка Чеснок?

— Не знаю. Сколько?

— Двадцать семь сольдо.

— Двадцать семь? — обрадовался Буратино.

— Двадцать семь, — подтвердил Рокко.

— Минус четыре сольдо полицейским, — произнёс Пиноккио.

— Четыре сольдо этим сволочам, возмутился Фальконе, — чтоб они подавились нашими деньгами.

— Сможешь договориться дешевле? — спросил Пиноккио.

— Нет, — буркнул Джузеппе, — но всё равно. Четыре сольдо дюже жирно.

— Итого двадцать три сольдо чистой прибыли, — подсчитал Рокко, — по три сольдо на брата, а остальное в общак.

— Предлагаю добавить один сольдо Луке, — предложил Пиноккио, — он пострадал, у него волосы выдрали.

— Ерунда какая, — не согласился Фальконе, — хотел бы я, чтобы мне за пару выдранных волос по сольдо платили.

— Я вот сейчас скажу Серджо и Фернандо, так они тебе бесплатно все волосы подёргают, — пригрозил Буратино.

— Поотрываем, — подтвердили братцы.

— Да ладно вам, что вы в самом деле, — тут же спасовал Джузеппе.

— Тогда помалкивай, — сказал ему Рокко и подвёл последний итог, — всем по три сольдо, Луке — четыре, в общак — четыре. Итого у нас в общаке девять сольдо. Давайте, может, попируем?

— На общаковые? — с надеждой спросил Джузеппе.

— Нет, по сольдо скинемся, купим еды и пойдём к морю.

— Я не могу скидываться, — заявил Джузеппе, — я на костюм коплю, я с вами так пойду.

— Тогда жрать не будешь, — предупредил его Рокко.

— Ладно, — горестно вздохнул тот.

На том и пореили, а вечером весёлый и довольный Пиноккио пришёл домой.

— Ну, как ваши дела? — спросил его Говорящий Сверчок. — Надеюсь, лучше, судя по твоему сияющему виду.

— Лучше? Лучше — это не то слово, — похвалился мальчишка, — наши дела идут блестяще.

— Много выиграли?

— Много, но это не главное. Главное заключается в том, что мы установили контакт с полицией. Хороший рабочий контакт.

— Это действительно неплохо, — согласился Говорящий Сверчок, — а ещё меня радует то, что ты научился выделять главное. Вот взять какого-нибудь болвана и поставить его на твоё место. Что бы он мне сказал? А сказал бы он мне следующее: «Всё отлично, мы выиграли много денег». А ты нет, ты не такой. Ты уже понимаешь, что деньги выиграть или заработать можно всегда, а наладить контакт с правоохранительными органами — отнюдь!

— Я молодец? — обрадовался Пиноккио.

— Ты давай не очень-то расслабляйся. Умные люди уже давно написали статейку, которая называется «Головокружение от успехов». Там про таких расслабленных пишут. Они, как правило, плохо кончали. Так что давай, думай о будущем.

— А я думаю.

— И что же придумал?

— Считаю, что нам надо пробиваться на ярмарку, там деньги бешеные.

— Да уж, — разочарованно произнёс Говорящий Сверчок, — и этот идиот спрашивает, молодец ли он.

— А что такое? — искренне удивился Пиноккио. — Неужели так плохо играть на ярмарке.

— Для уличной шпаны это отлично, это можно сказать, венец карьеры. Но шпана, они же пацаны, они же бродяги по жизни, люди не очень-то дальновидные. Их дом — тюрьма. Не для всех, конечно. Некоторые с годами умнеют, и начинают понимать, что жульничество, даже такое грамотное, как игра в напёрстки, не имеет перспектив. В конце концов, вы нагреете всех лохов в городе и округе, а дальше что?

— Поедем в другой, — неуверенно произнёс Буратино.

— А в сорок лет ты так и будешь разъезжать по городам?

— Не знаю. А что же делать? Бросить напёрстки? — слегка пригорюнился Пиноккио.

— Ты законченный осёл, хоть и мнишь себя умником. Ну, разве я мог иметь в виду такую глупость. Разве я посоветую тебе бросить бизнес, который приносит доход? Но, видя всю бесперспективность этого направления в будущем, я настоятельно тебе рекомендую подумать о серьёзном деле.

— А о каком? — спросил Пиноккио.

— Неужели у тебя на примете нет ни одного хорошего дела, в котором бы ты смог себя проявить?

— Не знаю, кажется, нету.

— Лопух, — резюмировал Говорящий Сверчок, — а я так в тебя верил.

— Не злитесь, синьор Говорящий Сверчок, но я действительно ещё не знаю серьёзного бизнеса, где я мог бы себя проявить, — грустно произнёс Буратино, — я, наверное, ещё маленький.

— Маленький? — переспросил Говорящий Сверчок. — Ты не маленький, ты просто инфантильный балбес, который, дай ему волю, всю жизнь будет гонять шарик между напёрстков.

— Синьор Говорящий Сверчок, — жалобно взмолился Пиноккио, — расскажите мне про серьёзный бизнес.

— Эх, злишь ты меня, старика, конечно, но почему-то я не могу тебе отказать. Запоминай: весь бизнес в мире делится на три главные части, есть, конечно, и ещё виды человеческой деятельности, но сегодня мы поговорим о главном. Первый вид — это торговля, главный закон торговли гласит: дешевле купить, дороже продать. Самым доходным видом торговли является торговля товарами первой необходимости. Кстати, какие ты знаешь продукты первой необходимости?

— Картошка, хлеб, молоко, — сразу догадался Пиноккио.

— Болван, запомни, товарами первой необходимости являются: выпивка, табак, наркотики, девки, правда, последние попадают у нас в разряд сферы услуг и о них мы поговорим в конце.

— Неужели люди не могут без выпивки? — усомнился Пиноккио.

— А это ты у своего папаши спроси. Даже можешь провести опыт: поставь на стол бутылку молока с картошкой и хлебом, а рядом поставь бутылку самогона. И пронаблюдай, что схватит первым. Полагаю, что самогон.

— Это точно, — грустно согласился Буратино.

— Тогда продолжим: с выпивкой мы решили, с табаком тоже всё ясно, заядлого курильщика легче убить, чем отучить от табака. А с наркотиками… Ну, про них и говорить нечего. Поклонники и ценители этого товара за одну порцию убить смогут родную мамашу.

— Неужели?

— А ты думал? Знал я одного поэта-кокаиниста, так он стишки писал. Аж плакали все от жалости, читая его стишки про безутешную старушку-мать, которая ходила в старомодном ветхом шушуне на дорогу и ела неизвестно что. А поэт этот, бывало, получит гонорар и сидит в меланхолии, решает: денег мамаше послать или купить кокаина и с шалавами в кабак завалиться? Сидит, значит, мучается, а потом хлопнет, значит рукой по столу: «Что за глупость, — говорит, — на дворе весна, тепло уже, да и щавель поспел, а через неделю редиска пойдёт. Авось мамаша копыта с голоду не откинет, она у меня привычная, женщина сельская». Скажет так и, купив себе кокаина, уедет себе к шалавам с иностранными именами. Вот такая вот грустная история.

— А стишки хоть хорошие пишет? — спросил Буратино.

— Не пишет он больше стихов, почил во бозе.

— Это как?

— Да так, холеричный был человек. Поссорился с очередной своей девкой, напился вина, нанюхался кокаина, взял подтяжки и… В общем, не пишет больше стихов поэт. Зато как теперь вся интеллигенция убивается. «Не усмотрели, — кричат, — не уберегли. А какие стихи писал лирические, как маму любил и яблонь белый дым. Осиротели мы, осиротели».

— Жалко поэта.

— Да уж, талантливый был парень. А всё водка с кокаином, да бабы. Это и тебе наука, парень. Не делай, как он.

— То есть не писать стихов? — уточнил Пиноккио.

— Свят-свят! О чём ты вообще говоришь? Если человек начал писать стихи — пиши пропало, ничего путного из него не выйдет.

— А что же с ним может приключиться?

— Он может стать поэтом и покатиться по наклонной. Конец известен — или умер, иди драматург!

— Неужто поэты и драматурги такие пропащие?

— Эх, ты, — пожалел Пиноккио Говорящий Сверчок, — совсем ты ещё маленький, ничего ты не понимаешь. Так вот знай, что в лучшем случае, поэты всякие и драматурги ещё в молодости на себя руки накладывают.

— Ох, — охнул Буратино, — а что же бывает в худшем случае?

— В худшем — психушка, если их успеют изловить психиатры, если врачам после этого удаётся их подлечить, то они становятся интеллигентами.

— А если не удаётся?

— То диссидентами.

— Ой, — Буратино даже от ужаса рот ладонью прикрыл, — какое слово страшное.

— И ругательное к тому же.

— А что же эти интеллигенты-диссиденты делают потом?

— Да ничего не делают, они становятся совестью нации. Если быть до конца честным, то отмечу, что вреда от них, в общем-то, никакого, хотя и пользы тоже. Пишут они себе всякие обличительные статейки и друг другу читают их, а потом ходят туда, сюда и возмущаются над несправедливостью жизни. Иногда они свои статейки печатают в газетах.

— И кто же их читает?

— А кто их галиматью читать будет, кроме них самих, рабочие что ли или крестьяне? Так им их статейки и даром не нужны. Крестьяне всё больше про курс доллара читают и прогноз погоды. А рабочие только про футбол, да кто кому в Думе морду набил. Единственно, кто читает их белиберду, — это тайная полиция, да и то из чувства долга. Читают и зевают от скуки.

— А почему же так плохо быть интеллигентом, раз они такие безобидные?

— Да не любит их никто, не знаю почему. Просто не любят, как, к примеру, тараканов, хотя они тоже безобидные.

— Я не люблю тараканов. Потому что они шуршат по ночам, а мне страшно, — заявил Буратино.

— Хе-хе, — засмеялся Говорящий Сверчок, — наверное, интеллигентов не любят потому, что они тоже шуршат и от их шуршания людям тоже страшно. Это, конечно, шутка. А вот власти не любят интеллигентов потому, что интеллигенты думают о себе, что они умные. Так что все вместе, народ и власть, их не любят. Я не знаю ни одного полицейского, который упустит возможность врезать интеллигенту-очкарику, если ему за это ничего не будет. А рабочий всегда толкнёт этого умника в сторону лужи или конской кучи. В общем, народ и власть в этом вопросе всегда солидарны. Редкое единодушие, так сказать.

— Грустная у них жизнь, — подвёл итог Пиноккио.

— И поделом, чтобы не корчили из себя совесть нации. И скажу я тебе по секрету, парень, что в интеллигенты идут одни неудачники. Если человек не может ничего добиться в жизни, он начинает эту жизнь критиковать. Знавал я одного писателя, отчаянный был диссидент, такой отчаянный, что режим вышвырнул его из страны. А когда сам режим накрылся медным тазом, этот литератор туда вернулся и стал кричать, какой режим был хороший, и даже партию основал в поддержку прошлого режима. А книжечки писал дрянь, хотя и очки носил.

— А раз в очках — значит интеллигент?

— Запомни, парень, даже многолетнее учение в разных учебных заведениях, наличие очков, знание нескольких языков и умение извлекать корни не сделает из стоящего человека интеллигента.

— Синьор Говорящий Сверчок, а что же в них такого плохого, в интеллигентах?

— Да ничего в них особо плохого нет, ну, трусливы они, ну, болтливы, а кто без греха? Лицемерны они, конечно, это факт. Но ведь и стоящие люди лицемерны. Вот ханжество в них развито непомерно, да не способны они ни на что. Но самый главный их недостаток — это слезливость и сердобольность, проистекающие из трусости. Из этой самой слезливости они сделали культ, а посему, из скромности, величают себя совестью нации. Ни больше, ни меньше, хотя нация их почему-то своей совестью не считает, а считает соплями.

— Наглые какие они, интеллигенты, прямо уж так и совесть нации, — возмутился Буратино.

— Да не наглые они, просто глупые. Самомнение у них, бедолаг, гипертрофированное, а с мозгами плохо. Образованность у них одна гуманитарная, а не мозги. Кстати, а чего мы о них разговорились? С чего начали?

— С поэта-кокаиниста, — напомнил Пиноккио.

— Точно, вот чёрт, вечно меня куда-то заносит. Вернёмся к нашей главной теме, к бизнесу. Итак, основным видом зарабатывания серьёзных денег является торговля. Так повелось за тысячелетия до Рождества Христова. Торговлей занимались греки, финикийцы, египтяне, и даже воинственные шумеры не гнушались небольшой торговлей в свободное от нескончаемых войн время. А войны, скажу я тебе, для них являлись национальным видом спорта. А до совершенства довели торговлю эллины. На месте передовых торговых постов по всему бассейну Средиземного моря они строили города, которые, благодаря торговле, и процветали. Впрочем, всё это уже история, так что перейдём к делу. На сегодняшний день в условиях нашего портового города наилучшим способом торговли является контрабанда.

— Неужели вы контрабандистов приравниваете к торговцам? — удивился Буратино. — Наверное, им это не понравилось бы? Они считают себя крутыми.

— Спеси, у них, конечно, много, но сути дела это не меняет — они коммерсанты, нравится им это или нет. Они привозят сюда товар из-за границы и продают его. Там купили, здесь продали. Кто они после этого?

— Коммерсанты, — засмеялся Буратино, — а мнят себя блатными.

— И не зря. Несмотря на то, что они торговцы, люди они, безусловно, авторитетные, так как из-за бешеной конкуренции в этом бизнесе выживают либо самые хитрые, либо самые отмороженные. Да и деньги в этом бизнесе обращаются немалые, и власти в нём участвуют. Так что этот бизнес не для тебя пока.

— Почему?

— Потому что шею тебе там сломают очень скоро. Хоть ты и смеёшься над контрабандистами, они люди очень серьёзные, кстати, не советую тебе смеяться над ними в открытую. Другой вид очень прибыльной торговли — это скупка краденого, но дело это неуважаемое, так как барыг никто не уважает.

— Почему? Они же ворам помогают? — спросил Пиноккио.

— Ворам всегда кажется, что барыги на них сильно зарабатывают, ничем не рискуя. А барыги всегда считают, что они слишком мало зарабатывают, занимаясь столь рискованным делом. Отсюда весь конфликт. А так как воры люди лихие, иногда они грабят барыг. А барыги, в свою очередь, при первом шухере палят воров.

— В каком смысле, неужто сжигают? — удивился Буратино.

— Балбес, не сжигают, а сдают властям. Но друг без друга они всё равно существовать не могут и живут, как в поговорке: «Милые бранятся — только тешатся». Третий вид очень прибыльной торговли — это наркотики.

— Неужто это так прибыльно?

— Конечно. В южных странах мак считается сорняком, а из него, кстати, героин производят. Вот прикинь, за сколько его можно купить там и за сколько продать здесь? Хотя, конечно, от мака до героина далеко, эту штуку производить надо. Впрочем, стоимость производства в двадцать раз ниже стоимости конечного продукта.

— В двадцать⁈ — ахнул Пиноккио.

— В двадцать, так что прибыли бешеные.

— И что же, синьор Говорящий Сверчок, вы советуете мне заняться наркотиками? — спросил Буратино.

— Нет, не советую, — отвечал Говорящий Сверчок, — дело в том, что уважаемые люди очень консервативны на этот счёт. И всех торговцев наркотиками считают бешеными собаками, не знаю почему. Наверное, потому, что завидуют их прибыли. Поэтому авторитетные предпочитают заниматься рэкетом и прочими благородными делами.

— А кто же тогда занимается наркотиками и скупкой краденого?

— Выражаясь языком криминалитета, черти. Черти проистекают из нацменьшинств и беспринципных местных, которым деньги важнее всяких дурацких условностей.

— А кто такие нацменьшинства?

— Цыгане.

— Цыгане? — удивился парень. — Вот уж никогда не подумал бы, я всегда считал, что цыгане — это такие весёлые люди, которые ходят с медведями и песни поют про степь и про свободу. И ещё таборами по Бессарабии кочуют. И будущее предсказывают.

— Так ведут себя только ортодоксальные цыгане. Кочуют по Бессарабии, песни поют и будущее предсказывают только последние романтики. А современные, деловые цыгане давно построили себе на героиновые деньги дворцов, завели по десятку элитных лошадей и живут в своё удовольствие. В общем, ассимилировались и всяких кочующих по Бессарабии родственников считают дураками. И обзывают их при этом босяками и голодранцами. Я не удивлюсь, если скоро дети оседлых начнут учиться в школах и других учебных заведениях.

— Ты глянь, какие цивилизованные стали, — восхитился Пиноккио.

— Вот, в общем, и всё, что я хотел сказать о торговле, — закончил Говорящий Сверчок.

— Жаль, — сказал Буратино, — что-то я не вижу пока для себя места в мире торговли.

— Не отчаивайся. Есть другие виды человеческой деятельности, если и менее доходные, то уж не менее важные. Одна из этих сфер — это сфера услуг.

— А какие это услуги? — подозрительно спросил Буратино, — Наверное, сомнительные какие-нибудь?

— Что за вздор ты мелешь? Неужели ты думаешь, что я посоветую тебе открыть массажный салон, хотя это очень неплохая мысль, — Говорящий Сверчок даже хмыкнул, — я бы там себе комнатку оборудовал…

— Это зачем? — спросил Пиноккио.

— Неважно. В общем, сфера услуг включает в себя две важные составные: первая составная — оказание самих услуг. Вторая — обеспечение безопасности, в простонародии именуемое рэкетом. Хотя рэкет тоже можно рассматривать как услугу.

— Ой, как хорошо бы заняться рэкетом. Рэкет — это по мне, — обрадовался Пиноккио.

— Зато ты пока не по рэкету, — отрезвило его насекомое.

— Почему это? — обиделся Буратино.

— Потому что бизнес этот очень и очень жёсткий. Он требует хладнокровия, выдержки, знания, человеческой психики, зачастую и анатомии.

— А я почему-то думал, что этот бизнес требует физической силы.

— Болван ты, раз так думаешь. Силы требует погрузочно-разгрузочный бизнес, а те болваны, которые думали, как ты, давно сидят за решёткой. Рэкет — это ежедневная и кропотливая работа с клиентом, требующая от рэкетира серьёзной внутренней организации, а также знание темы и направления, в котором работает клиент. А какой нынче пошёл клиент?

— Какой же?

— Дрянь, а не клиент. Меркантильный, мелочный, жадный и нервный. В общем, паскудство, а не клиент. Только понимание между рэкетирами и правоохранительными органами не даёт этому бизнесу засохнуть окончательно.

— Ну, дело-то хоть прибыльное? — спросил Пиноккио.

— Если организовано правильно, то, безусловно, прибыльное. Но это не должно тебя волновать, пока это не твой бизнес.

— А какой же мой? — грустно спросил Буратино, ощущая полную свою никчёмность в этом мире взрослых людей, в котором ему ещё нет места.

— А твой бизнес — это производство, — заявило насекомое, — и не надо смотреть на меня такими дикими глазами. Я повторяю, твой бизнес — это производство.

— Мамочки, а что же я буду производить, я же ничего не умею, — произнёс Буратино, уже пугаясь поставленной перед ним задачи.

— Деревянная твоя башка, да что ты переполошился раньше времени. Я прекрасно знаю, что ты ничего не умеешь. Разве бы ты играл в напёрстки, если бы умел строить корабли?

— Не играл бы, — произнёс Пиноккио и на секунду представил себя инженером-кораблесттроителем. От мысли о больших и красивых лайнерах, пахнущих свежей краской и морским ветром, у него аж дух перехватило, — ой, как мне хочется строить корабли.

— Чтобы строить корабли, нужно выучить термех, сопромат, динамику машин, высшую математику, гидродинамику и ещё кучу всяких занудностей. А в данный момент ты даже алгебру толком не знаешь. Поэтому спустись-ка, брат, на землю и забудь про корабли, мосты, паровозы и авто хотя бы на время. Ты будешь производить нечто иное.

— И что же тогда я буду производить? — спросил Пиноккио. — Табуретки что ли?

— Ну, насчёт табуреток, мы вряд ли сможем составить конкуренцию нашему соседу мастеру Антонио. Ни в качестве не сможем с ним конкурировать, ни в скорости изготовления, ни в цене. Да и имя он уже себе сделал на стульях, столах и табуретках. Мы найдём другой продукт производства.

— Какой же?

— Спиртное, — сказал Говорящий Сверчок, — спиртное — это, тебе, брат, не табуретки. Это горючее для вечных двигателей душ мятежных.

— Спиртное? — кисло переспросил Буратино. — Я-то думал, что-нибудь интересное.

— Ну, знаешь ли, дорогой мой, повторяю, будь поскромнее, а то у тебя амбиции, как у того Каталины, о котором писал Тит Ливий. А амбиций у него было много, зато ума и силёнок мало. И знаешь, как в итоге он закончил?

— Не знаю, — признался Буратино.

— И не знай, я тебе говорю — твой путь к процветанию и большой карьере начнётся с самогона.

— Как-то уж очень прозаично, — произнёс Буратино.

— Прозаично? Может быть, но ведь и Наполеон начинал не с Аустерлица, а с прозаичного расстрела парижан из пушек. Согласен, конечно, в самогоне нет благоухания роз, а даже напротив, он — штука вонючая. Но ты знаешь, что сказал император Веспассиан своему сыну по поводу платных туалетов?

— Не знаю.

— Он сказал своему дураку-сыну, что деньги не пахнут. Запомни эту мудрость, которой почти две тысячи лет. Может, в последствии ты станешь великим инженером или даже учёным, это покажет время. Но иметь приличный доход уже сегодня, а не каком-то там последствии, тебе точно не помешает. А что может принести доход больше, чем нелицензированное безакцизное производство спиртного?

— Что?

— Ничего, если не считать наркотики и оружие. Себестоимость продукта — гроши, а стоимость весьма достойная. Так что перестань упираться и берись за дело.

— Ладно, — вздохнул Буратино, — согласен. Только кое-что меня всё-таки беспокоит в этом деле.

— Что именно? — спросило насекомое.

— У нас в городе уже существует предприятие подобного типа.

— Кто же это? — удивился Говорящий Сверчок.

— Это тётка Джульетта.

— Подумаешь, тётка Джульетта, — хмыкнуло насекомое, — мы её раздавим в два счёта. Она работает по старинке, а мы, вооружившись новыми технологиями и искусством маркетинга, порвём её в клочья. Она нам не конкурентка.

— А ведь я не умею делать самогон, — напомнил Буратино.

— В общем, я тоже, — признался Говорящий Сверчок, — я знаю процесс только теоретически. Слушай, — вдруг оживился он, — а что если обратить конкурента в союзника?

— А это как? — спросил Пиноккио.

— Не знаю, я, вообще, у тебя только советник. Я определяю только стратегические направления, а тактические вопросы ты уж сам решай.

— Легко вам, синьор Говорящий Сверчок, определять стратегические направления, сидючи под комодом, а мне потом корячься.

— А разве тебе было бы легче корячиться без стратегических направлений?

— Нет, конечно, — согласился Буратино, — но всё равно, мне трудно.

— Согласен, трудновато. Но ты уже с детства приобретаешь опыт, а это важно. Когда ты вырастешь, подобные вопросы будут для тебя не вопросы вообще.

— Хорошо бы, — тяжело вздохнул Пиноккио.

— Ладно, поздно уже, — зевнул Говорящий Сверчок, — ложись спать, а я к утру набросаю план действий.

День субботний клонился к своему логическому завершению, и поэтому Пиноккио лёг спать с приятным предвкушением длинной ночи и благостного воскресного сна. Он быстро уснул, в этом возрасте всегда засыпают быстро. Но сон его был недолог, сильная отцовская рука подняла мальчишку за правую ногу с половичка, на котором он спал. И ещё не пробудившись окончательно, парень услышал весьма лаконичный, но полный угрозы вопрос:

— Ну?

— Здравствуйте, папа, — ответил вежливо мальчик, вися вниз головой.

— Ты мне зубы своим «здравствуйте» не заговаривай, — прозвучал ответ, и сильный дух сивушных масел ударил мальчику в нос.

— А что вы от меня хотите, папа? — спросил Пиноккио, которому очень не нравилось висеть вниз головой, но, к сожалению, выбирать ему не приходилось.

— Умничаешь, — констатировал отец, — ну, да ладно, ты у меня доумничаешься.

— В самом деле, папа я ничего не понимаю, что я такого сделал?

Карло, продолжая сжимать ногу сына в одной руке, другой рукой умудрился зажечь свечу. Сел на кровать и, вытянув деревяшку-ногу, казалось, расслабился. Пиноккио понял, что разговор только начинается.

— Что, говоришь, ты сделал? — начал отец, приподнимая сына, чтобы их родственные глаза были на одном уровне. — Ты лучше скажи, чего ты не сделал?

— А чего я не сделал? — спросил Буратино, чувствуя, что дело плохо.

— Убью, сволочь, — пообещал папаша ласково, — ты, гадский ублюдок, сын осла и обезьяны, оказывается, на рынке напёрстки крутишь, в карты играешь. В общем, в деньгах купаешься. Вон даже свечки покупаешь, барин хренов. А родной папочка, инвалид несчастный, почти с голоду помирает.

— Папа, я не знал, что вы умираете с голоду. А свечки мне нужны для того, чтобы учиться. И если вы хотите есть, вон там на столе лежит колбаса, кусок хлеба и помидор. Да и инвалидом, папа, я вас не считаю, вы у меня такой бодрый, такой задорный, — рассуждал Пиноккио, вися вниз головой.

— А я говорю, инвалид, — зло сказал отец и дал сыну в глаз кулаком, — инвалид, — и ещё раз дал, — и не смей перечить своему немощному отцу. Это кто тебя так научил? И объедки мне свои не подсовывай. Колбаса, видите ли, у него есть. Тоже мне граф, колбасу жрёт. А у отца в это время даже полсольдо нету. А ну давай сюда денежки, сволочь, а то убью.

— Папа, зачем же драться, зачем делать из меня боксёрскую грушу, — всхлипывал Пиноккио, — я бы и так вам денежек дал.

— Давай деньги, — прорычал Карло, — нечего здесь хныкать.

— А сколько вам нужно? — спросил Буратино и тут же понял, что вопрос был сформулирован неверно, можно сказать, вопрос был вовсе неуместен.

— Что? — взревел Карло. — Ах, ты, подонок! От родного папы хочешь отделаться жалкой подачкой. Всё давай, подлец! Всё!

С этими словами отец встал во весь рост, взял Пиноккио за обе ноги и начал его трясти, вытрясая всё, что было у мальчишки в карманах вместе с деньгами.

Открытый рот и выпученные глаза были спутниками того удивления, которое поразило старого шарманщика при виде такого количества медных монет, тускло поблёскивающих на полу в свете пляшущего пламени свечи. Карло некоторое время созерцал эти копи царя Соломона, даже отказываясь верить своим глазам. Потом он всё-таки взял себя в руки и произнёс восхищенно:

— Убью, сволочь, сколько денег!

Буратино нечего было ответить, он продолжал висеть вниз головой, проклиная себя за то, что поленился отнести деньги на чердак. Наконец шарманщик, небрежно отбросив сына, взял свечу и стал ползать по полу, собирая медяки и считая их одновременно:

— Один сольдо, полтора сольдо, два сольдо. Надо же вырастить такую гниду на старости лет. Три сольдо. О! Пять сольдо! И три, уже восемь. Надо же — денег словно в банке, а папке родному — хрен. Ни выпить папке, ни закусить, ни с девушкой познакомиться. Одиннадцать сольдо.

Буратино сухими, без единой слезинки, глазами смотрел на широкую, как стол, спину отца. И любой человек, увидевший его в эту минуту, никогда бы не подумал, что это добрый мальчик.

— А я его выпиливал, старался, — продолжал Карло, — одиннадцать сольдо! Думал, родная кровинушка вырастет на старости, скотина, помощником будет. Опора отца, тринадцать сольдо. А он! Негодяй неблагодарный, убить тебя бы, сволочь. А я так сделаю когда-нибудь, четырнадцать сольдо.

«Мои денежки, — про себя шептал Буратино, — мои денежки, давшиеся мне страхами, болью, тюрьмами и драками. Разольются в грязных лапах папаши дешёвым ромом и скользкими ласками жирных кабацких девок. Жалко! Ой, как мне жалко! Ну, да чёрт с ними, с деньгами, а вот ты, одноногий сатир, родитель ласковый, за всё ответишь».

— Вот сварю на тебе суп, — продолжал Карло и от этой радостной мысли повеселел. Он на секунду даже оторвался от собирания монет, чтобы посмотреть на сына, — слышишь, гад? Суп на тебе сварю завтра.

Папаша весело загыгыкал своей шутке, но холодный и пристальный взгляд сына глаза в глаза веселья ему поубавил.

— Ты, сволочонок, волком на меня не смотри, — пригрозил отец, — а то рыло тебе раскурочу. Ты меня своими волчьими взглядами не испугаешь. Я уже пуганый.

Сказав это, он собрал все денежки с пола, встал и подошёл к мальчишке.

— Что, мразёныш, денежки жалко? — ухмылялся папаша.

Буратино не ответил, он молча продолжал смотреть на отца.

— Молчишь? — Карло грязным ботинком несильно пнул сына в лицо. — Силу духа, гадёныш, демонстрируешь? Демонстрируй, только знай, я тебя, ублюдка, всегда бил и всегда бить буду. Ты у меня вот здесь, — отец сжал кулак и поднёс его к носу сына, — захочу — убью, захочу — помилую, так и знай.

С этими словами он ещё разок пнул Пиноккио в лицо и, стуча деревяшкой, вышел из дома. Вышел и скрылся в ночи, позванивая деньгами сына. А бедный Буратино остался сидеть дома у стола, глядя на догорающий огарок свечи. Потом он встал, поднял с пола уцелевшие сокровища и спрятал их в карман. Только заточку мальчик не стал прятать в карман, он сжал её в руке, да так, что ногти побелели. Затем подошёл к стене и стал карябать на ней надпись: «Папа Карло — козёл». Но не успел дописать эту фразу, свеча догорела, и в каморке стало темно и тоскливо.

— Убью его, гада, — без тени эмоций произнёс Буратино.

— Дело, конечно, нужное, — донеслось из-под комода, — но очень серьёзное, ведь он твой отец.

— Гад он, а не отец. Бешеная крыса, — сказал Буратино.

— Родителей, браток, не выбирают, — сказал Говорящий Сверчок, на том они и успокоились.

Буратино лёг спать, но теперь уже сон не шёл. Обида и злость душили мальчишку, и в его голове возникали картины мести, одна кровавее другой. Надо признаться, ни одна из картин не носила летального характера, везде папа Карло был наказан, но не до смерти. И, насладившись виртуальной местью, мальчик всё-таки заснул.

Загрузка...