Буратино. Правда и вымысел. Как закалялся дуб

Глава 5 Аустерлиц

На следующий день перед последним уроком, когда перемена должна была вот-вот закончиться, на школьный двор влетел мальчишка с широко вытаращенными глазами и закричал:

— Эй, пацаны, где Буратино или Рокко? Дело срочное.

И Рокко, и сам Буратино были тут. И, увидев их, пацан подлетел к ним и, не переводя дух, затараторил:

— Синьор Буратино, Рокко! Цыганки!..

— Где цыганки? — спросил Чеснок.

— В порту, их там штук тридцать… Наглые такие, руки в боки, по пирсам ходят и говорят, что плевали они на Рокко Чеснока, говорят, что он чурмалак.

— Вот вороны, — разозлился Чеснок, — опять хотят в море искупаться.

— Говоришь, наглеют? — задумчиво спросил Буратино.

— Наглые, ужас какие. А Аграфена наглеет больше всех.

— Аграфена? Ты хорошо её рассмотрел, может быть, это не она?

— Да что же я эту крысу жирную не узнаю, что ли? Она это.

— Мочим барыг? — улыбаясь, потирал руки Чеснок.

— Мочим, — поддержали почти все присутствующие пацаны. — Ура!

Только Буратино не кричал и не радовался, не нравилась ему такая открытая демонстрация пренебрежения к портовым пацанам. Крылся в этом какой-то подвох, а вот какой, Буратино мог только догадываться.

— Ну, что, Буратино? — толкнул Чеснок друга. — Командуй. Сбросим ворон в море. Скоро нам придётся брать с этих немытых деньги за купание.

— Да, — Пиноккио продолжал о чём-то думать, — придётся идти в порт, хотя я хотел сходить на историю. Но дело есть дело. Рокко, пошли кого-нибудь из пацанов, которые не учатся в гимназии.

— Считай сделано, — ответил дружок.

— А вы, пацаны, — Пиноккио обратился к учащимся, — кто хочет отвлечься?

— Мы.

— Мы.

— Я.

— Кто же не хочет, — доносилось отовсюду.

— Мы с тобою, синьор Буратино.

— Уж проучим этих барыг не хуже, чем в первый раз.

Пиноккио обвёл взглядом ребят и остался доволен боевым духом, царившем среди пацанов. Все были готовы повеселиться, все просто рвались в бой.

— Ладно, ребята, пошли в порт.

Очень многие пацаны покинули стены гимназии, чтобы идти мочить барыг. Учителя из окон с удивлением наблюдали, как, не слыша звонка, а скорее даже презрев его, ученики целыми классами уходили из гимназии. С весельем и гиканьем почти сто человек сорванцов пришли в порт, где их поджидали ещё пара десятков.

— Видал сколько! — восхищённо произнёс Рокко. — Уважают тебя, Буратино.

— Нас, Рокко. Нас уважают. А ты послал кого-нибудь посмотреть, где цыганки?

— Послал, разведчики скоро вернутся.

И те вправду скоро вернулись и доложили:

— На пирсах они, — сказали пацаны. — Не знаем, что они там делают, наркотой там не поторгуешь, там ведь только докеры.

— А много их? — спросил Рокко.

— Штук тридцать, — отвечали ребята.

— Что-то мне всё это не нравится, — задумчиво прищуривался Буратино, как бы пытаясь увидеть будущее.

— Да брось ты. Чего там. Сейчас поскидываем их в море — да и все дела. Повеселимся похлеще, чем в прошлый раз, — сказал Рокко.

— Ладно, только торопиться не будем, подойдём потихоньку.

И пацаны выступили. Шли они, шумно хвалясь и смеясь, по пирсам, пока вдалеке не показались цыганки. Цыганки стояли кучками, о чём-то болтали между собой и, казалось, даже внимания не обращали на толпу пацанов, приближавшихся к ним. Справа от цыганок было море, слева сплошная стена складов. Между морем и складами только узкоколейка для маневрового паровоза да цыганки на ней. А кругом больше никого, даже докеров не видно.

— Пусто как-то, — продолжал жаловаться Буратино. — Что-то здесь не так.

— Да брось ты, Буратино, сейчас мы их искупаем — и дело с концом, — успокаивал его дружок.

— Нет, — твёрдо сказал Пиноккио и, подняв руку, громко крикнул. — Стой, пацаны.

Мальчишки послушно остановились, ожидая новых приказаний. Они вопросительно глядели на своего командира, а тот, в свою очередь, глядел на цыганок. Хулиганов и женщин разделяло двести метров. И после того, что было на базаре, не могли женщины не бояться пацанов, а они не боялись.

— Ну, что, двинулись дальше, — торопил Чеснок, — а то боевой дух падает.

И тут из-за склада неожиданно появилась цыганская лошадь. На ней сидел мужчина, потом ещё один всадник и ещё. Они выезжали из-за склада не спеша и становились в ряд, отделяя женщин от портовых пацанов сплошной линией лошадиных голов. Мальчишки опешили, только Рокко Чеснок сохранял присутствие духа.

— Ишь ты, глянь на них, кавалерия да и только. Ну, да ничего, колбасы конской поедим.

— Этого я и боялся, — произнёс Пиноккио, сосчитав противника. — Двадцать семь человек — нам не чета, все парни взрослые.

— Ерунда, будем биться — осилим, — сказал Рокко.

— Если не побежим, — заметил Буратино.

А мальчишки поутихли, не слышалось больше ни бахвальства, ни бахвальских песен, они смотрели на цыган, а цыгане смотрели на них. И не просто смотрели, а скалились, вертелись в сёдлах да поигрывали кто плетью, а кто цепью, а кто просто дубиной. И все нарядные, как на праздник.

— Не боись, пацаны, — орал Рокко, прохаживаясь среди мальчишек. — Их и есть-то всего ничего. Мы их вместе с их лошадями и бабами в море потопим. Камней и окатышей всем хватает?

И в это мгновенье один из цыган звонко гикнул, пришпорил коня и сначала медленно, а потом всё быстрее поехал в сторону мальчишек. Остальные двинулись за ним, набирая скорость. Не прошло и трёх секунд, как сплошная стена из лошадей и людей бешено неслась на противника с визгом и гиканьем.

— Не боись, пацаны! — орал Рокко, выходя в первый ряд и готовя рогатку.

«А он и вправду не боится», — подумал Буратино. И это была его последняя чёткая мысль, мелькнувшая в голове, до самого конца боя. Дальше был только сумбур, стыд и страх в душе нашего героя.

Неизвестно, как вообще сложилось бы это сражение и кто бы вышел победителем, не заори среди пацанов кто-то: «Потопчут, ой, потопчут!» И не подхвати эти слова звонкий и пронизанный страхом голос другого мальчишки: «До смерти затопчут!». А стена лошадей неслась во весь опор, и уже были видны яростные оскалы седоков.

— Тикаем, пацаны, — закричал кто-то.

— Куда тикаем, гады! — заорал Рокко. — Кто побежит, сам убью. Мочи барыг!

С этими словами он выстрелил из рогатки. Выстрел оказался удачным, тяжёлый окатыш рассёк верхнюю губу надвое ближайшему кавалеристу, раскрошил пару зубов и опрокинул его с лошади. Он брякнулся в пыль. Ещё кто-то стрелял из рогатки, ещё кто-то кидал камни и ещё один цыган полетел с лошади. Буратино тоже кинул оба своих камня, но в цель не попал.

Может быть, всё сложилось бы по-другому, но когда первый враг, сражённый окатышем Рокко, летел на землю, половина армии Буратино уже разбегалась. Потом всё смешалось. Широкая лошадиная грудь опрокинула мальчишку, что стоял правее Пиноккио, задние ноги лошади задели его и откинули назад, как тяжёлую от воды тряпку. А над нашим героем взвизгнула нагайка, несильно шлёпнула по штанам, и всё скрыла, летевшая по пятам лошадей, пыль. Кто-то кричал, кто-то визжал от боли и страха, а Буратино не мог разобраться, что происходит вокруг. В облаках непроглядной пыли он метался из стороны в сторону, налетая на своих сторонников либо на лошадей. Один раз из пыли на него вылетел огромный, как скала, и тёмный, как демон, всадник. Как у Буратино хватило проворства увернуться, парень и сам не понимал. А всадник исчез в пыли точно так же, как и появился.

Пиноккио, продолжая метаться в клубах пыли, споткнулся об своего сподвижника, лежащего безмолвно лицом вниз. Но тут же вскочил, чтобы получить хлёсткий удар нагайкой по спине. В конец нагайки был вплетён свинец, который легко рассёк рубаху и кожу. Боль была такая, что кричать даже было невмоготу. Пиноккио оглянулся и каким-то чудом увернулся от второго удара. Но этот всадник не исчез, как первый, а напротив, не удовлетворившись промахом, он припустил за мальчишкой, в третий раз занося плётку. Цыган бешено орал что-то непонятное, и от этого крика страх у Пиноккио перерос в ужас. Буратино бросился бежать, и вдруг земля перед ним кончилась и он едва затормозил, чтобы не сорваться в грязную портовую воду. Но лошадь, летевшая сзади, так быстро затормозить не могла, хотя цыган и предпринимал все усилия для этого. Буратино остановился на самом краю, замахал руками, удерживая равновесие и, удержавшись, повернулся лицом к врагу. Лошадь замахать руками при всём своём желании не могла и поэтому по инерции она врезалась в мальчишку, столкнув его с пирса, и сама же полетела следом вместе с седоком.

Пиноккио ощутил мерзкий вкус грязной воды во рту, а когда всплыл, то увидел голову лошади над водой, которая бешено ржала от страха. Рядом плавал всадник, который пытался её успокоить и одновременно вытащить ногу из стремени. Злость почти ослепила нашего героя. За грязную воду во рту, за боль в спине, за позор поражения кто-то должен был ответить. Как-то сама собой нащупалась заточка, как-то сама собой рука сжала её и… За позор поражения ответила ни в чём неповинная лошадь. Бедное животное заржало ещё сильнее и испуганнее. Она стала биться в воде и делать конвульсивные движения с такой интенсивностью, что цыган оставил свои попытки успокоить животное и отплыл от него подальше. Но Буратино всего этого не видел, он поплыл вдоль пирса, уплывая от места позора и горечи.

Если бы вода была бы чистой, то нетрудно было бы заметить, что она потемнела вокруг лошади, а цыган, всё ещё плававший вокруг, и не подозревал, что из круглого лошадиного бока торчит рукоять заточки.

…Блестящий Красс повёл легионы в Парфию, он хотел расширить границы великого Рима и вернуться туда триумфатором. Ему это было необходимо для усиления своего политического влияния, а было ли это необходимо его легионерам — не знаю. А вот что точно было нужно его легионерам, так это умереть в Парфии, а ведь они умерли там под ударом тяжёлой парфянской конницы. Лучшие легионы Рима не выдержали фронтальной атаки тяжеловооружённых парфянских всадников. Красс погиб в бою, а любезные парфяне послали его голову в Рим, чтобы в следующий раз амбициозные римляне не пытались усилить своё политическое влияние за парфянский счёт.

— К чему эта аналогия? — спрашиваете вы. — Причём здесь Красс?

— Да ни при чём, — отвечаю я. — Глупо было бы сравнивать друга Помпея, соратника Цезаря, врага Гракхов, и победителя Спартака Красса с нашим деревянным мальчишкой. Да больно уж случаи похожи.

После Гросегерсдорфа король Пруссии Фридрих Великий был сильно расстроен, поражение было весьма ощутимым. Мало того, он так устал, что лёг на землю прямо там, где стоял. А стоял он рядом с лужей. Проходивший мимо него старый гренадёр заметил королю:

— Эй, Фриц, ты валяешься прямо в луже.

— Тут мне и место, — отвечал великий полководец.

Буратино после сражения на пирсе чувствовал себя не намного лучше, чем Фридрих. Пиноккио лежал на ящиках. На спине он лежать не мог, удар нагайкой был настолько сильный, что рассёк кожу до кости, и она ещё кровоточила. Буратино и несколько его соратников прятались за складами, а вид соратников говорил о том, что они тоже были в сражении. У кого голова обвязана, у кого кровь на рукаве, а кто и не пострадал, но всё равно выглядит неважно. Только один Рокко был по-прежнему блестящ, как всегда, нагл и готов драться снова.

— А вы, пацаны, скажу я вам, бегаете неслабо, — ухмылялся он. — Некоторых из вас цыгане даже на лошадях догнать не могли.

— Так все побежали, — объясняли пацаны.

— Найти бы того, кто крикнул: «Потопчут!». Убил бы гада, — почёсывая больной бок, произнёс парень по имени Джеронимо.

— Ничего, найдём, — пообещал Рокко.

— Сколько народу в больницу попало? — спросил Пиноккио.

— Восемь, — ответил Чеснок. — Тебе бы тоже не мешало бы обратиться к врачу.

— Нет, у меня дел слишком много, просто ужас как много дел, — отвечал Пиноккио тоном, что многие мальчишки напряглись. — Мне теперь с этими барыгами рассчитаться надо.

Пацаны с опаской покосились на своего предводителя, опасаясь не повредился ли он в уме. А Рокко Чеснок обрадовался:

— Значит, биться будем?

— Биться не будем, — сказал Пиноккио, — будем убивать. Ты, Рокко, пошли кого-нибудь в больницу узнать, не умер ли кто из ребят.

— Уже послал, — ответил Чеснок.

— А цыгане всё ещё по пирсу разъезжают, — произнёс Джеронимо, — ещё ловят пацанов.

— Ничего, — отвечал Пиноккио, — они нам за всё ответят. Мы им этого не простим.

— Ни в жисть, — поклялся Рокко. — Зуб даю, они ответят!

Все присутствующие поддержали его, но спросили:

— Нас мало, всего десять человек, как же мы будем мстить?

— Изменим тактику, — отвечал Буратино. — Если мы не можем победить в открытом бою при свете дня, будем побеждать ночью.

— А это как? — интересовались пацаны.

— Узнаете, всему своё время.

Тут среди ребят появился ни кто иной, как Лука Крючок. Он был возбуждён, его глаза горели, а речь была сбивчива:

— Ой, братцы, ой, что творится в городе.

— Ну и что там творится? — спросил Рокко.

— Полицейские арестовали четверых цыган.

— Это хорошо, — заметил Чеснок.

— И пацанов ваших портовых тоже.

— Это плохо.

— А цыган арестовали вместе с лошадьми.

— Это хорошо.

— А матери ваших раненых в больнице в истерике убиваются.

— Это плохо.

— А ещё матери раненых говорят, что полиция ничего не делала, когда цыгане их кровинушек убивали.

— А вот это очень хорошо, — сказал Рокко. Это нам большой плюс.

— Плохо это, — сказал Буратино, вставая с ящиков, — очень плохо, полиция нам без надобности.

— Точно, — подтвердил Лука, — кто-то сказал, что синьор Буратино и Рокко зачинщики всего этого. И вас теперь ищет полиция.

— Начинается, — угрюмо произнёс Пиноккио.

— Да уж, — посуровел и Рокко.

— А в городе переполох, даже торговцы с рынка разбежались. Думают, что их опять громить будут, — продолжал Крючок.

— Я всё понял, — перебил его Буратино, — надо ложиться на дно.

— А где заляжем? — спросил Рокко.

Буратино не ответил, он только сделал знак другу: «Не волнуйся, я знаю где». А вслух добавил:

— Лука, не в службу, а в дружбу, слетай на рынок и купи нам еды.

— Ну, да, откуда же еда на рынке, когда её никто не продаёт, — заметил Крючок, — я лучше в лавку сбегаю.

— Вот тебе пять сольдо, — сказал Буратино и, уже обращаясь к соратникам, добавил: — А вы, ребята, давайте по домам и ведите себя тихо, но слушайте и смотрите, что и где происходит.

Это были последние распоряжения, отданные командиром на этом этапе войны.