Бустан

Суть обрети в сей жизни быстротечной! —

Покров истлеет, суть пребудет вечно.

Кто высшим знанием не овладел,

Тот в оболочке сути не, имел.

Когда добро и мир несем мы людям,

То и в земле спокойно спать мы будем.

Ты здесь о жизни будущей своей

Заботься, не надейся на друзей;

Дабы не испытать страданий многих,

Не забывай о страждущих, убогих.

Сокровища сегодня раздавай,

А завтра все, смотри, не потеряй!..

Возьми в далекий путь запас дорожный,

Знай — состраданье близких ненадежно.

Кто долю здесь для будущего взял,

Тот счастья мяч перед собой погнал.

Ничья молитва душу не утешит,

И всяк своей рукою спину чешет.

Все, что имеешь — миру открывай,

И в землю, словно клад, не зарывай.

Блажен, кто в стужу бедняка укроет,

Грехи того творца рука прикроет.

От двери прочь скитальца не гони,

Чтоб не скитаться в будущие дни.

Мудрец, благодеяний грех чуждаться!

Твори добро, чтоб после не нуждаться.

Иди, давай бальзам больным сердцам,

Кто знает — вдруг больным ты будешь сам.

Иди, врачуй горенье ран душевных,

Не забывай о днях своих плачевных.

Давай просящим у твоих дверей,

Ведь ты не нищий у чужих дверей.

Ты сироту ребенка приюти,

Как сына, щедрой тенью защити,

Занозу вынь ему, омой от пыли,

Росток погибнет, что корней лишили.

Коль сироту увидишь пред собой,

С опущенною низко головой,

Ты не ласкай пред ним своих детей.

Кто сироту утешит средь людей?

Он плачет! Кто ему осушит слезы?

Он зол, кто стерпит сироты угрозы?

Страшись! Когда рыдает сирота,

Колеблется над миром высота.

Склонись к нему, о мудрый, милосердный,

Утешь его, ходи за ним усердно.

Он сень утратил — отчую семью;

Взлелей его, прими под сень свою.

Я был превыше венценосцев мира

В объятиях отца, на лоне мира.

Не смела муха моего лица

Коснуться перед взорами отца.

Теперь один я. Если враг нагрянет,

Моим уделом плен и рабство станет.

Утратив сень родную с детских лет,

Изведал долю я сиротских бед.

В пути у плачущего сироты

Колючку некто вынул из пяты,

И Пиру он Худжантскому[82] приснился,

Что вечный сад за то пред ним открылся.

Кто милосердия путем идет,

Тот вечных удостоится щедрот.

Не сделав дела доброго, не чванься, —

Я — первый, мол, а ты за мной останься!

Когда судьба стрелой своей разит,

Она — как знать — и меч свой обнажит.

Ты — царь, ты видишь тысяч поклоненье,

Так возноси творцу благодаренье,

Что одаряя тысячи людей,

Ты сам не ищешь помощи ничьей.

А щедрость — шахское, по слухам, свойство;

Нет! Лгу я, — то высоких духом свойство!

Слыхал я: у Халила[83] две недели

Покои дома без гостей пустели.

А благородный муж не ест, не пьет,

Ждет: странник бедный, может быть, придет.

Он дом покинул, за оазис вышел,

И вот — шаги в степной тиши услышал.

И видит: странник по степи пустой

Идет один — согбенный и седой.

Халил ему навстречу устремился

И с ласковою речью обратился:

«О друг, мне милость оказать изволь!

Войди в мой дом, вкуси мой хлеб и соль!»

«Добро!» — сказал старик, и в двери дома

Высокого вошел он, как знакомый.

Прислужники Халиловы пришли,

В чертог с почетом странника ввели.

Велел Халил — и скатерть расстелили.

И сели все, и гостя посадили.

И общий глас молитвы прозвучал:

«Хвала аллаху!..» Только гость молчал.

«Почтенный гость, — сказал пророк великий, —

Скажи: неверный ты иль безъязыкий?

Закон наш — перед тем, как сесть вкушать,

С молитвой к богу вечному взывать!»

А гость: «Я чужд обычаю такому,

Я одному молюсь — огню живому!»

И понял тут Халил, что этот гость —

Огнепоклонник. Опершись на трость,

Он встал и гнать велел его с позором,

На скверну не глядеть пречистым взором.

Но вдруг раздался шум незримых крыл,

Суруш влетел и молвил: «О Халил!

Века прошли и был ему, как тень я...[84]

А ты его отверг в одно мгновенье.

Пусть молится огню он! Почему ж

Вдруг милости лишать его, о муж?»

Эй, всадник, не глумись над тем, кто пеший!

На дверь щедрот, о царь, замка не вешай!

И ты, ученый муж, духовно слеп,

Коль хочешь мудрость продавать за хлеб.

И шариат и разум нам толкуют,

Что верою лишь низкие торгуют...

А ты — бери! Ведь — благо — люди тут,

Что продается дешево — берут».

Раз плут к ученому, что жил в соседстве,

Придя, сказал: «Увяз я в глине бедствий!

Меня терзает жадный ростовщик,

Тюрьмой грозит, хоть долг мой невелик.

Но срок прошел, и вымогатель старый

Взамен дирхемов требует динары.

Я по ночам не сплю! И каждый день

Он по пятам идет за мной, как тень.

Угрозами мне душу истомил он,

Дверь моего жилища сокрушил он.

Ведь он богат, но хищный, словно волк,

Содрать с меня он хочет этот долг.

Он в книге веры ничего не смыслит,

Он честь и разум лишь на счетах числит.

Чуть из-за гор возникнет солнца лик,

Стучится в дом мой этот ростовщик.

Как мне уйти от происков бесчестных,

Где взять мне два червонца полновесных?»

Ученый муж добросердечен был,

И два червонца плуту он вручил.

Как золото, от радости сияя,

Ушел он, золото в горсти сжимая.

Хозяину сказали: «О мудрец!

Ведь это — попрошайка и хитрец.

Обманом даже льва он оседлает,

И сам свои проделки прославляет!»

«О человек, ты лучше бы молчал! —

Ему хозяин в гневе отвечал, —

Ведь если впрямь попал он в сеть к невзгодам,

То честь его я спас перед народом.

А если он провел меня, ну что ж —

Я не жалею, ты и сам поймешь, —

Я дал червонец, честь свою спасая,

От этого дрянного негодяя».

Зло отстраняй, мудрец, добро твори, —

И злым и добрым серебро дари.

Блажен, кто в круге мудрых и счастливых,

Воспринимает нрав благочестивых.

Когда ты мудр, то мудро и суди,

С благоговеньем внемли Саади.

Не о кудрях и родинках поет он,

О добрых нравах речь свою ведет он.

Скончался раз богач скупой один,

Наследником богатств остался сын.

Он не дрожал над золотом, как скряга,

Открыл он руки для добра и блага.

Любой дервиш во двор его входил

И там, как гость, радушно принят был.

Не стал держать он золото в оковах,

Презрел обычай он скупцов суровых.

Но некто начал сына порицать:

«Нельзя казну на ветер расточать!

В году один лишь урожай бывает,

Безумен тот, кто вмиг его сжигает.

Не в меру тратя, попадешь в беду!

Позволь тебе я притчу приведу:

Какой-то старец, сына провожая,

Сказал: «О ты, душа моя живая!

Поезди, страны дальние познай,

Будь щедрым, смело деньги расточай!»

Сын дальновидный, мудрый и смиренный,

Сказал отцу: «О муж благословенный!

Богат ты, но держи расчет и власть,

Дабы внезапно в бедствие не впасть».

Учила дочку женщина простая:

«На черный день оставь от урожая!

Держи кувшины полными. Вода

Течет в арыке нашем не всегда!»

Живя по вере, рай купить мы можем,

А золотом льва укротить мы можем.

Ты, тратя золото, расчетлив будь,

О кознях вражеских не позабудь.

Радушный, чье богатство расточится,

К друзьям вчерашним тщетно в дверь стучится.

Богат ты — и тебе твой предан друг...

А разоришься — он исчезнет вдруг.

Тот, кто богат — владеет всем на свете,

Он джинна Сахра[85] завлекает в сети.

Красавицами ты любим теперь,

А обеднеешь — не стучи к ним в дверь.

Диви-сафеда[86] златом одолеешь,

Но ты — ничто, коль денег не имеешь.

Всех нищих ты не сможешь накормить,

А сам ты — исхудаешь, словно нить!»

Так высказал отца его приятель

Те наставленья, как доброжелатель

Речам разумным благородный внял

Достойно, хоть от гнева он дрожал.

И молвил: «Замолчи во имя чести,

Почтенный муж, чье сердце не на месте!

Богатство, что отец мне подарил,

В наследство он от деда получил.

Всю жизнь они дрожали над казною,

И ни гроша не унесли с собою.

Они с глубокой горечью ушли,

Что взять с собой богатство не могли.

Народу раздаю я эту малость,

Что мне от деда и отца досталась.

Пусть лучше странник ест со мной и пьет,

Чем завтра деньги вновь скупец запрет!»

Итак — ешь, пей и пышно одевайся,

И бедным людям радость дать старайся.

Берет себе и раздает мудрец.

С тоской оставя все, умрет скупец.

Ты жив, так черпай благо ежечасно,

Лишь здесь твое добро тебе подвластно.

Благотворя, ты купишь благодать,

Спеши, чтобы потом не голодать.

Так юноша тот щедрый жил безбедно,

Покамест все не расточил бесследно.

И кто-то молвил: «О как много сил

Ты на пути служенья[87] положил!»

И тот в ответ такое молвил слово:

«Нет ничего не делал я такого!..

Да будет то, что небом решено,

А за добро награды ждать грешно!»

Вот — тарикат! Идите неизменно

По нем, склоняя голову смиренно.

Шейх, что всю ночь в молитвах простоял,

Дервишам утром скатерть расстилал.

Не Саади, Сухраверди[88] ученье,

Что доблесть мужа — на пути служенья.

Шихаб[89], муршид[90] мой мудрый мне сказал,

Когда я с ним за море уплывал:

«О людях плохо никогда не думай,

Противен себялюбец лишь угрюмый!»

Он мне в слезах читал на корабле

О муках ада, о кромешной мгле.

Всю ночь тогда я пролежал бессонно,

Виденьем адской бездны потрясенный.

И молвил шейх: «Что ж, пусть я в ад сойду,

Чтобы другой не мучился в аду!»

Тот, кто о благоденствии народном

Заботился — и богу стал угодным.

Жена сказала мужу: «Ты ступай,

Но хлеба здесь у нас не покупай.

Наш хлебопек — обманщик. Он бессменно

Хлеб не пшеничный продает — ячменный.

Его лепешек подгорелый дух

Не привлекает даже племя мух».

И тут с улыбкой муж благочестивый

Сказал жене: «О светоч мой счастливый!

Пекарню здесь завел он лишь для нас.

В убытке он — и ждет меня сейчас.

А если покупателя лишится,

Бедняга этот вовсе разорится!»

Упавшему спасительную длань

Протягивай — добросердечным стань!

Встань! Милосердия неси напиток

Открывшим лавку здесь, себе в убыток!

Будь Джаванмардом[91] — скатерть расстели,

Твори добро, как царь мужей — Али!

Слыхал я — старец раз, идя в Хиджаз[92],

Два шага сделав, совершал намаз.

Колючками изранен, он — в исподнем —

Шел, распаляясь на пути господнем.

И под конец, что он — и впрямь святой,

Возмнилось голове его пустой.

По наущенью дьявола, в пустыне,

Упал он в кладезь бедственной гордыни.

Хоть благодати он не заслужил.

Гордыни глаз его с дороги сбил.

Но некий ангел молвил милосердно

Ему: «О муж — в служении усердный!

Не мни, что богу прибыль ты даешь,

Коль через два шага поклоны бьешь.

Утешь сердца несчастных, изнуренных,

Не расточай души в пустых поклонах!»

Сказала полководцу раз жена:

«Восстань, о муж мой, пища нам нужна!

Возьми в поварне царской нашу долю,

Пусть наши дети наедятся вволю!»

Военачальник молвил: «О жена,

Султан постится, кухня холодна!»

А сердце женщины нужда томила,

Она главу печально опустила:

«Увы, зачем постится наш султан?

Ведь праздник нам, когда он сыт и пьян!»

Дающий, сидя за вином и брагой,

Не выше ли чем богомольный скряга?

Поститься с чистым сердцем может тот,

Кто щедро хлеб голодному дает.

Запас себе на пир не сберегая,

Постись, других к посту не принуждая.

Был некто очень щедр, но не богат,

Дарить хотел он — как цари дарят.

Не дай богатство низкому, — о боже!

Казну великодушному умножи!

Великодушные бедны. За что ж

Ты, боже, редко счастье им даешь?

Итак — тот щедрый муж, но не богатый,

Желанием творить добро объятый,

Как горный ниспадающий поток,

Все раздавал, а приобресть не мог.

Понятно — вовсе обеднел он вскоре

И получил письмо в своем он горе.

«О муж добросердечный, помоги,

В темницу я посажен за долги!»

А щедрый муж? — Хоть денег не имел он,

Но все ж спасти беднягу захотел он.

И уваженьем общим облачен,

Ручательство дал заимодавцам он.

Сказал: «Беднягу вы освободите!

А убежит он — долг с меня взыщите».

Потом пошел в тюрьму, сказал: «Вставай,

Пока ты жив. И быстро убегай!»

И тот, как воробей, из заключенья

Порхнул и не промедлил ни мгновенья.

Как будто вешним ветром унесен,

Пыль поднимая, вдаль умчался он.

Сказали мужу: «Ты его верни нам,

Иль серебром весь долг его плати нам!»

Но нечем было заплатить ему,

И он за долг чужой пошел в тюрьму.

За долг чужой надолго в плен попал он,

Но жалоб не писал и не стонал он,

Хоть мучился, хоть ночи он не спал.

И некто, навестив его, сказал:

«Как ты попал сюда — скажи на милость?

Ведь ты не вор! — Так что же приключилось?»

Тот отвечал ему: «О добрый друг,

К чужим деньгам не простирал я рук.

Но здесь бедняк томился в заключенье,

И сел сюда я — для его спасенья.

Свободным быть вменил себе я в стыд,

Увидев, что бедняк в цепях сидит».

И умер он в тюрьме, но с доброй славой

О жизнь прекрасная! О величавый,

Вовек неувядающий венец!

О чистый светоч истинных сердец!

Он мертв. Но выше сердцем и делами

Людей, живущих с мертвыми сердцами.

Все рушится, все сгинет и пройдет,

Но лишь живое сердце не умрет.

В пустыне странник увидал усталый

Собаку, что от жажды издыхала.

Он в колпаке своем воды принес,

Но даже встать не мог несчастный пес.

Но он простер собаке длань служенья,

Приподнял, напоил, принес спасенье.

Избранник[93] видел все, что делал он,

И был тот муж во всех грехах прощен.

Ты, злой тиран, возмездья опасайся!

Стань щедрым, искупить свой грех старайся!

Собаку спасший был прощен. Итак

Благотвори! Ведь выше пса — бедняк.

Будь щедрым, милосердным, сколько можешь,

Тем выше ты, чем больше щедрость множишь.

Пусть богачи кинтарами дарят,

Ты беден, но дороже твой кират[94].

Судья предвечный лишнего не спросит,

Пусть каждый в меру сил своих приносит.

Слона степной кузнечик тяжелей,

Коль им придавлен жалкий муравей.

Будь к людям мягок, мудрый муж, всегда,

Дабы найти защиту в день суда.

Тот, кто от века стал щитом несчастных,

Тебя не бросит на путях опасных.

Не обижай и жалкого раба,

Вдруг сделает царем его судьба.

Не угнетай униженных и слабых,

Будь им защитой, поддержи хотя б их.

Круговращенья лет изменчив круг,

Не ждешь — и ферзью пешка станет вдруг.

И тот, кто судьбы взглядом прозирает,

В сердца посева злобы не бросает.

Чтоб сохранить свой щедрый урожай,

Идущих вслед жнецам не обижай.

Не бойся к бедным щедрым быть, как море,

Чтоб самого себя не ввергнуть в горе, —

Смотри: вчерашний царь в беде, а там —

Владыкою вчерашний стал гулям.

Не причиняй обид сердцам подвластным,

Страшись, чтобы не стал ты сам подвластным.

Бедняк поведал богачу рыдая,

Что нищета его терзает злая.

Но жалостью не тронулась душа

Богатого. Он не дал ни гроша.

Затопал он ногами, рассердился,

И встал бедняк и небесам взмолился:

«Зачем, ему подобные, живут?

Как видно не страшит их божий суд!»

Богач услышал это. И вскипел он,

С позором бедняка прогнать велел он.

Имел он много, не дал ничего.

И счастье отвернулось от него.

И бедняка зачлась ему обида,

Беда пришла по воле Утарида[95].

Стал бедным он и голым, как чеснок,

Без помощи друзей он изнемог.

Он в сети лютой нищеты попался,

Как фокусник с пустым мешком остался.

И униженья, оскорбленья, зло

Изведал... Время некое прошло.

Слуга его, от найма став свободным,

На службу взят был мужем благородным.

Тот муж был щедр, несметно был богат,

Дервишу каждому, как гостю, рад.

Раз постучал к нему бедняк убогий

И хлеба попросил во имя бога.

Слуге сказал хозяин: «Встань! Прими

Несчастного! Досыта накорми!»

Слуга исполнить поспешил веленье,

Но, дверь открыв, он закричал в смятенье!

В слезах, с разбитым сердцем, потрясен,

К хозяину бегом вернулся он.

Спросил его хозяин: «Что с тобою?

С какой там повстречался ты бедою?»

Слуга сказал: «Весь дух потрясся мой,

Как бедный тот старик убит судьбой.

Свидетелем его величья был я,

Он был богат, и у него служил я.

Он разорился, и теперь — о стыд! —

Как нищий, там он за дверьми стоит».

Хозяин молвил: «Это не обидно. —

Таков закон возмездья, очевидно».

«Да, это злобный тот скупой богач,

Которого людской не трогал плач.

Я — тот бедняк, которого когда-то,

Гнать вон велел слуге скупец богатый.

Я погибал. Но милостью творца,

Отерты слезы моего лица!»

На смертных вечный промысел взирает,

Он, дверь закрыв, другую отпирает.

Пройдут года. Времен круговорот

Потопит гордых, тонущих спасет.

Коль благороден ты в душе своей,

Внимай о жизни доблестных людей.

Да будет награжден твой подвиг каждый!

Шибли[96] мешок зерна купил однажды;

Раскрыл мешок он в хижине своей,

Увидел: в груде зерен — муравей

Растерянно метался, изнемог он...

Жалея муравья, заснуть не мог он.

Встал утром, муравья того он взял,

Отнес его обратно и сказал:

«Лишиться мест родных для нас ужасно,

Пусть дома будет муравей несчастный!»

И ты смятенных души успокой,

И сам утешен будешь ты судьбой.

Как Фирдоуси[97] промолвил несравненный,

Мудрец великий, муж благословенный:

«Ты муравья, влачащего зерно,

Не тронь! Ему дыхание дано!»

Жесток и милосердия не знает

Тот, чьей виною муравей страдает.

Могучей дланью слабого не бей,

Вдруг станешь сам пред ним, как муравей.

Утешь смятенных, в бедствии живущих.

Несчастий устрашись своих грядущих.

Не сжалилась над мотыльком свеча,

Сама сгорела вся потом свеча.

Ты думаешь, что все тебя слабее?

Но некто есть, и он тебя сильнее!

Будь щедр, будь милосерден без конца,

Добром лишь можно уловить сердца.

Как знать: губя врага, себя ты сгубишь,

Аркан же ласки сталью не разрубишь.

Прощай! Великодушие являй!

Напрасной кровью рук не обагряй!

Ведь добрый плод от семени дурного

Не возрастет. Не делай дела злого.

Исполненный гордыней лишь своей,

Ты лучших можешь потерять друзей.

Коль доброта твоя сердца притянет,

И прежний враг твой даже другом станет.

Юнца я в поле встретил одного,

Бежал козленок по следу его.

Сказал я: «Друг, не упусти козленка!

Сорвется он с твоей веревки тонкой!»

Веревку юноша с козленка снял,

Сам резво, как козленок, побежал.

Козленок — вскачь за ним. Не отставал он.

Из рук юнца пучки травы хватал он.

И сделав круг с козленком, прибежал

Тот юноша ко мне и так сказал:

«Ты видишь? — Ласка лучше, чем веревка!

Его кормлю я. В этом — вся уловка».

Вот так погонщика не топчет слон, —

Ведь со слоном свирепым ласков он.

О мудрый! Будь ты добрым и со злыми!

Ведь ласков с псами злыми ты своими.

И пардус на тебя не нападет,

Коль ел он пять-семь дней твой сыр и мед.

Дервиш, однажды проходя в лесу,

Без лап увидел жалкую лису.

Сказал: «О боже! Кто ж ей помогает?

Как зверь безногий пищу добывает?»

И вдруг раздался треск и шум в кустах,

Явился лев с добычею в зубах.

Сожрал добычу лев и напоследки

Уснул. Лиса же съела все объедки.

Дервиш, придя назавтра, увидал,

Что снова лев лисицу напитал.

Открылась мудрость промысла живая

Пред старцем. И пошел он уповая:

«Забьюсь, как муравей, я в тишину!

Не взять ведь силой пищу и слону...»

И, от мирских себя отторгнув дел, он

Забился в щель горы. И там сидел он.

Он верил — пищу бог ему пошлет...

Но ждет-пождет, никто к нему нейдет.

Вот отощал и страшно исхудал он,

От голода рассудок потерял он.

И голос тайный вдруг раздался в нем:

«Вставай, о лицемер! Стань хищным львом!

Ты здесь лисой безногой не валяйся,

Сам ешь и пищу дать другим старайся!

Кто падает, как жалкая лиса,

Хоть он могуч, как лев, — презренней пса.

Лови добычу, ешь, делись с другими!

Пренебрегай объедками чужими!

Ты рук своих трудом себя питай,

Трудись, как муж, и ближних утешай.

Лишь мужеложец гнусный, как блудница,

Чужим трудом питаясь, не стыдится.

В беде увидев старца — встань, беги,

Упавшему подняться помоги!

Господь того лишь счастьем одаряет,

Кто мужествен, кто гибнущих спасает,

Великодушный счастьем озарен,

Злодей бездушный радости лишен.

Добро созданьям божиим творящий

Счастлив и в жизни сей и в предстоящей.

Слыхал о славном я одном ученом,

Что жил в пределе Рума отдаленном.

Осиротев в родном своем дому,

С толпой дервишей я пошел к нему.

Нас принял, обнял и расцеловал он,

Потом, с почетом, всех за стол позвал он.

Полна была хозяйская казна,

Да, горе нам, — еда была скудна.

Хоть видом был хозяин благороден,

Но сердцем, словно сук сухой, бесплоден.

Приветлив с нами он, радушен был...

Но — нас, голодных, он не накормил.

Хозяин наш всю ночь не спал, молился,

И я не спал. Я голодом томился.

Заря блеснула. Пали стены тьмы.

Хозяин наш спросил, как спали мы.

Был среди нас один сердитый малый,

Видавший виды, человек бывалый.

«Меня, — сказал, — ты б мог не обнимать!

Ты б лучше есть мне догадался дать!

Ты лаской лживой не гневил бы небо,

Ты дал бы лучше мяса нам и хлеба!»

Не бденье с мертвым сердцем в тьме ночей,

А щедрость — признак доблестных мужей.

Твори добро — вот к правде путь прямой!

Молитва — это барабан пустой.

В день пробуждения, в предел счастливый

С добром войдешь, а не с молитвой лживой.

Без действий притязания — ничто,

Молитвы без деяния — ничто.

Речь о Хатаме[98] древнем я слыхал,

Конем Хатам чудесным обладал.

Тот конь, глаза пленяя красотою,

С огнем небесным спорил быстротою.

Когда, бывало, вихрем он летит,

То искры сыплются из-под копыт.

В горах он, как поток ревущий в пене,

В полях он, словно ветерок весенний.

Когда легко в пустыне он скакал,

То от него и ветер отставал.

Молвой Хатам был восхвален без лести.

Румийский царь о нем услышал вести,

Что нет людей, чем тот Хатам, щедрей,

Что нет коней, коня его быстрей.

Что на коне Хатам, летя в просторе,

Пересекает степи, словно море.

Ответил вестнику румийский шах:

«Слова без доказательств — это прах.

Коль щедр Хатам, то пусть он Щедрость явит

И своего коня мне в дар отправит.

Тогда увижу: он велик душой,

А если нет, то слово — звук пустой».

И к роду Тай, где был Хатам вождем,

Гонец румийским послан был царем.

Там степи знойны и мертвы лежали,

Лишь по весне дожди их орошали.

Гонец шатров Хатамовых достиг,

От жажды пересох его язык.

Но отдохнул на ложе он отрадном,

В тени, в тиши, над родником прохладным.

Хатам, отцов и дедов чтя завет,

Коня гостям зарезал на обед.

Жарким и сладостями угостил их,

И золотом по-царски одарил их.

Спать уложил. Наутро встал посол,

Сказал хозяину, зачем пришел.

Хатам, как пьяный поводя глазами,

В отчаянье заскрежетал зубами

И возопил: «Ты сразу почему ж,

Об этом не сказал мне, славный муж!

Ведь скакуна того, что вам так нужен,

Вчера я сам зарезал вам на ужин!

Прошли дожди, и силь[99] в горах велик,

Я табуна никак бы не достиг.

И не было мне выхода другого,

Как скакуна зарезать дорогого!

Коня, решил я, лучше потерять,

Чем добрый гость голодным ляжет спать.

Мне жаль коня, но знай — мне гость дороже!

Есть в табунах еще трехлетки тоже!..»

И почести гостям он оказал,

И кровных им коней в подарок дал.

Султан румийский, лишь о том дознался,

Хатамом беспредельно восхищался.

Вот повесть о Хатаме. Но сейчас,

О друг мой! Лучше выслушай рассказ.

Дервиш, придя в суфийскую обитель,

Поведал: «Жил в Йемене повелитель.

Он счастья мяч перед собою гнал,

Он равных в щедрости себе не знал.

Весенней тучей над землей вставал он,

На бедных дождь дирхемов изливал он.

Но он к Хатаму неприязнен был,

С насмешкой о Хатаме говорил:

«Кто он такой? Мне он докучней тени!..

Нет у него ни царства, ни владений!»

Вот царь Йемена небывалый пир, —

Как говорят, — на весь устроил мир.

Вдруг раздалось Хатаму славословье,

Все гости стали пить его здоровье.

И зависть омрачила дух царя,

Раба он кликнул, злобою горя:

«Иди, найди и обезглавь Хатама!

Со мною в славе спорит он упрямо».

В степь, где Хатам в ту пору кочевал,

Подосланный убийца поскакал.

И некий муж, как бы посланник бога,

Раба-посланца повстречал дорогой.

Сладкоречив тот муж, приветлив был,

Гонца к себе в шатер он пригласил.

Его в степи безводной обласкал он,

Вниманием его очаровал он.

А утром молвил: «Добрый гость, прости,

Но все ж у нас останься, погости!»

А тот в ответ: «Промедлить ни мгновенья

Нельзя!.. Дано мне шахом порученье!»

Сказал хозяин: «Тайну мне открой,

Я помогу тебе, пойду с тобой!»

«О благородный муж! — гонец ответил. —

Ты доблестен, и тверд, и духом светел,

Ты тайну нашу сохранишь. Так знай,

Хатама я ищу в становье Тай.

Хоть муж Хатам прославлен во вселенной,

Убить его велел мне шах Йемена.

О добрый друг! Мне милость окажи,

Дорогу мне к Хатаму укажи!»

Хозяин рассмеялся: «Меч свой смело

Бери, руби мне голову от тела.

Ведь я — Хатам. Пусть я хозяин твой,

Я поступлюсь для гостя головой!»

Когда Хатам склонился добровольно

Под меч, посланец издал крик невольно.

Не в силах от стыда поднять зениц,

Перед Хатамом он простерся ниц.

И руки на груди сложив покорно,

Сказал: «Когда бы умысел позорный

Исполнил я и вред тебе нанес,

Не человек я был бы, гнусный пес!»

И встал он и, поцеловав Хатама,

Через пески в Йемен пустился прямо.

Султан Йемена меж бровей его

Прочел, что он не сделал ничего.

«Где голова? — спросил. — Какие вести

Ты мне привез? — Скажи во имя чести!

Быть может, в поединок ты вступил

И у тебя в бою не стало сил?»

Посланец пал на землю пред владыкой

И так ответил: «О султан великий!

Хатама видел я. Среди людей

Он всех великодушней и мудрей.

В нем доблесть, мужество и благородство.

Ему дано над всеми превосходство.

Груз милостей его меня сломил.

Великодушьем он меня сразил!»

Все рассказал гонец. Ему внимая,

Йеменский царь восславил племя Тая.

И щедро наградил султан посла...

Хатаму щедрость свойственна была,

Как солнцу — свет, цветам — благоуханье,

Хатаму славу принесли деянья.

Слыхал я: племя Тая как-то раз

Отвергло веры истинной указ.

Халил — разгневан их деяньем черным —

Послал войска, на горе непокорным.

Все племя казни осудил пророк,

Чтоб землю верных не сквернил порок.

Средь пленных женщина одна упрямо

Взывала: «Стойте, вы! Я — дочь Хатама!

Великодушьем он сражал сердца,

Судите и меня судом отца!»

Почтил Хатама судия суровый,

Снять приказал он с женщины оковы

И на свободу с миром отпустить,

А остальных без жалости казнить.

Вновь дочь Хатама, плача, закричала:

«Пусть мне отрубят голову сначала!

Где ж милость — отпустить меня одну,

Когда друзья на плахе и в плену?»

Так над несчастиями рода Тая

Она вопила, громко причитая.

И всех избранник разрешил от пут,

С тех пор вершил он милостивый суд.

Один старик Хатама попросил,

Чтоб сахара он горсть ему ссудил.

Хатам ему, рассказывали люди,

Вьюк сахара отправил на верблюде.

Тут подняла жена Хатама крик:

«Зачем так много? Горсть просил старик!»

И вот, жену с улыбкой утешая,

Сказал Хатам: «О, светоч рода Тая,

Просил он мало, но в делах добра

Семья Хатама быть должна щедра!»

От первых дней вращения вселенной

Один Хатам был щедрый, несравненный.

Один лишь Абу-Бакр, сын Са'да, с ним

Великодушьем в наши дни сравним.

Ты подданным спасительные сени

Простер, и край цветет, как крин весенний.

«Благословенным» твой Шираз прослыл,

Юнан[100] и Рум величием затмил.

Когда бы не Хатамова святая

Звезда, никто б не помнил рода Тая.

Хатаму в книгах — вечная хвала.

Тебя прославят добрые дела.

Хатам снискал земные восхваленья,

Ты ищешь божьего благоволенья.

Правдолюбив, в речах не льстит дервиш

Ты, мудрый, поучение услышь:

Твори благодеянья неизменно!

Все истребится, лишь добро нетленно!

У путника осел однажды в глине

Завяз. Остался пеший тот в кручине.

Пустыня, стужа, дождь, потоки вод,

Покрылся мраком ночи небосвод.

Бедой застигнут, путник истомился,

Он проклинал, и плакал, и бранился.

Великое хуление творя,

Ругал словами скверными царя.

Царь мимо ехал утром, брань услышал

К ругателю он из носилок вышел

И внял проклятьям, множеству обид...

И охватил царя великий стыд.

И обернулся царь в смущенье к свите:

«За что он так бранит меня, скажите?»

А те: «Достоин казни сей злодей,

Бранящий ваших жен и дочерей!»

Тогда на путника взглянул владыка:

Осел увяз, бедняк в пустыне дикой

Остался пеший со своим вьюком...

И сжалился султан над бедняком.

Он шубу дал ему, коня и злата.

Добром на зло была его расплата.

И кто-то молвил: «Жалкий сумасброд,

Ты спасся чудом!» — И ответил тот:

«Молчи! Я погибал под гнетом горя,

Но спас меня он, сердцем щедр, как море!

Вы все за зло платить привыкли злом,

Великодушный лишь воздаст добром».

Жил муж — надменен, спесью опьянен.

Раз перед нищим дверь захлопнул он.

Ушел бедняк в отчаянье, в печали,

Из сердца стоны горя излетали.

Один слепец услышал стон его,

Спросил: «Эй, друг, ты плачешь? Отчего?»

Сказал бедняк, что душу истомил он

В скитаньях, что богатым прогнан был он.

«Утешься, о бедняк! — сказал слепой.

Поужинаешь нынче ты со мной!»

И нищего слепец схватил за ворот,

Привел к себе в потемках через город.

Дервиш, утешась, молвил: «Пусть творец

Тебе воротит зренье, о слепец!»

Слепой насмешкой гостя не обидел,

Но утром, пробудясь, он свет увидел.

И дивный слух весь город облетел,

Что ночью, мол, вчера слепой прозрел.

Услышал эту весть, ушам не веря,

Богач, что бедняка прогнал от двери.

Прозревшего спросил он: «Удружи,

Как это все случилось, расскажи?

Как вновь зажглись угаснувшие свечи?»

Тот молвил: «Что с тобой вести мне речи!

Ты слеп душой, ты от добра ушел.

Сову ты Хумаюну предпочел.

Вернул мне свет дервиш, убогий нищий,

Кому ты отказал в тепле и пище.

Но знай: забрезжит свет в твоих глазах,

Коль верных ты облобызаешь прах.

Увы, мы — слепы сердцем и глазами —

Не знаем о целительном бальзаме!»

Богач надменный духом приуныл

И голову в раскаянье склонил:

«Ко мне летело счастье, а досталось

Слепому! В сеть к нему оно попалось!»

Коль точишь зубы алчности, как мышь,

Вдогонку соколу не полетишь.

О, ждущий блага от дервишей божьих,

Служи им сам, жди их на придорожьях!

Кто птицам всем дает зерно, лишь тот

Наверно Хумаюна обретет.

Пускай благодеянья стрелы всюду!

Добыча будет. Верь добру и чуду.

Средь ста жемчужниц перл в одной найдешь,

Сто стрел пустив, одною щит пробьешь.

Отец в дороге сына потерял,

Он всю стоянку ночью обыскал.

У всех шатров расспрашивал — и где-то

Нашел, как в темноте источник света.

И людям каравана своего

Сказал: «Ведь как я отыскал его?

Из встречных никого не пропустил я...

«Он это!» — тень завидя говорил я».

Так люди истины в толпу идут,

Надеясь, что достойного найдут.

Лишений горьких груз несут тяжелый

И терпят множества шипов уколы,

Чтобы живое сердце обрести

И розы цвет средь терниев найти.

В Манахе сын султана редкий лал

Раз на прогулке ночью потерял.

Сказал отец: «В потемках невозможно

Рубин от гальки отличить дорожной.

Ты утром, может быть, свой лал найдешь,

Когда все камешки перевернешь!»

Мир, где средь злых затерян сердцем чистый,

Подобен той дороге каменистой.

И если праведники средь людей

Рассеяны, как лалы меж камней,

Сноси ты грубость каждого невежды

И встретить друга не теряй надежды.

Тот ношею вражды не отягчен,

Кто чистою любовью опьянен.

И тот, чье сердце кровью обольется,

Тот, как гранат под осень, засмеется[101].

Вьюк всех забот на плечи возложи

И ради друга сотням услужи.

И пусть невежды, словно прах подножный,

В глазах твоих презренны и ничтожны, —

Ты будь слугою низких, темных, злых

Для друга, что затерян среди них.

Но не гляди глазами одобренья

На этот сброд, пусть бог им даст прощенье! —

И не суди людей своим судом,

Чтоб горько не раскаяться потом.

Открыты тем познания врата,

Для коих дверь чертогов заперта.

О, сколько бедных, мучимых скорбями,

В эдем[102] вступают с чистыми полами.

В несчастье силы духа не теряй,

Царя в беде его не покидай.

Ведь в дни, когда расторгнет он осаду,

Он верным даст высокую награду.

Не жги зимою голые кусты,

Ведь будут вновь весной на них цветы.

Жил человек; он был весьма богат,

Но, скупостью чудовищной объят,

Он голодом и нищетой томился,

Воров и разорения страшился.

Держа в оковах сундуки добра,

Он сох в оковах злата и сребра.

Узнал однажды сын его, бедняга,

Где прячет золото родитель-скряга.

Взял деньги он и на ветер пустил,

А вместо денег камни положил.

Как только юноше казна досталась,

Она в его руках не задержалась.

Проделкой той отец был разорен,

Плащ заложил и шапку продал он.

Он плакал, бога клял и убивался,

А сын с пирушки утром возвращался.

Старик в слезах все ночи проводил,

А сын ему с улыбкой говорил:

«Ведь для того, отец, дано нам злато,

Чтоб тратить, жить привольно и богато.

Когда под спудом спрятано оно,

То золото иль камень — все равно.

Зачем из камня злато добывали? —

Чтоб веселились мы и пировали!»

А если скряга золото хранит,

То вновь оно заточено в гранит!

Эй, скряга! Пусть тебя не обижает,

Что смерти вся семья тебе желает!

Твои родные вдосталь поедят

В тот день, когда ты смертью будешь взят.

Скупец, сребром и золотом богатый,

Ведь он — дракон, что клад хранит заклятый.

Но будет день: придет дракон другой,

Скупцу расплющит голову пятой.

И деньги, что хранил он так ревниво,

В другие руки устремятся живо.

Все, что собрал ты, словно муравей,

Истрать при жизни, щедро ешь и пей,

Пока не станешь сам ты пищей тленья...

Внемли живому слову наставленья, —

Будь мудр! И счастье в мире обретешь.

И жаль, коль мудростью пренебрежешь!

Юнец, над нищим сжалясь стариком,

Пожертвовал последним медяком.

Потом проступок некий совершил он,

И осужден на казнь султаном был он.

Заволновались люди — стар и мал;

Глядеть на казнь весь город прибежал.

А тот старик, на перекрестке сидя

И юношу средь палачей увидя,

Душой скорбя, его спасти решил;

На весь майдан[103] он громко завопил:

«Эй! Люди! Царь наш умер! Мир остался,

Как был, а справедливый царь скончался!»

Услышав эти вести, палачи

Остановились, опустив мечи.

Старик вопил, стенанья испуская.

А стража вся, друг друга обгоняя,

В смятении бежит в чертог царев

И видит: шах на троне — жив, здоров.

Преступник скрылся той порой. Схватили

Дервиша и к султану притащили.

Султан ему: «Ты что смущал людей?

Иль впрямь ты смерти захотел моей?

Я добр к народу, правлю справедливо,

Так что ж колдуешь ты, отродье дива?»

Дервиш не оробел перед царем,

Сказал: «Да будет мир тебе во всем! —

Я лгал, но ложь, как видишь, не опасна,

Ты жив, и спасся там один несчастный!»

Царь изумлен был. Старца он простил,

И одарил, и с миром отпустил.

Меж тем по закоулкам, задыхаясь,

Бежал несчастный, от людей скрываясь.

Спросил его знакомый: «Не таись,

Скажи: как удалось тебе спастись?»

«О друг! — тот молвил, полн еще боязни. —

Я откупился медяком от казни!»

Бросает в землю пахарь семена,

Чтоб житница зерном была полна.

Горсть ячменя предотвращает голод,

Дракон был странника жезлом заколот.

Избранника я притчу приведу:

«Благодеянье истребит беду!»

И здесь бояться вам врагов не надо,

Пока на троне Абу-Бакр сын Са'да.

О государь, улыбкою лица

Мир озаряй и покоряй сердца!

Закон твой правый — слабому защита.

Кошница милосердия открыта.

Кошница — ты, что нам послал аллах,

О муж, благословенный в двух мирах.

Пускай не всякий мыслит так! Наверно,

В ночь кадр[104] молиться не встает неверный.

Увидел некто судный день во сне:

Земля была раскалена, в огне.

Ужасны были грешников стенанья,

Мозг их вскипал на той тропе страданья.

Но лишь один средь них в тени сидел,

И был тюрбан его прохладно бел.

«О славный муж, — спросил счастливца спящий, —

Кем ты спасен в юдоли сей горящей?»

Ответил тот: «Я садом обладал.

В тени его однажды странник спал.

И за меня теперь он заступился,

Когда весь мир на грозный суд явился.

«Его помилуй, боже! — он сказал, —

Он в тень меня пустил и не прогнал!»

В сокрытом смысле этого рассказа

Есть вещий знак для нашего Шираза,

Простерта здесь великодушья сень,

Довольство людям здесь, и мир, и тень.

Плодообильным древом щедрый зрится,

А злой скупец лишь на дрова годится.

Пусть дерево плодовое живет,

Сухое ж выкорчует садовод!

Будь долговечно, дерево живое! —

Ты и плоды даешь и тень от зноя.

Здесь речи о благих делах вели мы,

Но не ко всем те речи применимы.

Ты добр, но щит тирана сокруши!

Ты крыльев птицу хищную лиши!

Изменник лишь стрелу и лук вручает

Тому, кто на святыню посягает.

В саду колючки с корнем вырывай,

Дерев плодовых корни поливай.

Возвысь того, кто правды не нарушит,

Кто бедный люд не топчет и не душит.

Кто на престол тирана возведет,

Тот сам над миром утверждает гнет.

Туши свечу, что миру угрожает,

Покамест все огнем не запылает.

Кто милостив к разбойнику, тот сам

Разбойникам подобен и ворам.

Мечом главу тирана отсекай!

Насилие насильникам являй!

На потолке хозяин разглядел

Осиное гнездо и снять хотел.

«Не тронь их, муж! — жена сказала слово, —

Не оставляй их, бедненьких, без крова».

Муж неразумный глупой речи внял.

Но как-то вдруг осиный рой напал

На женщину. Она металась, выла,

А муж ей: «Прежде нужно думать было!

Жена! Не стыдно ль выть и голосить?

Ты их сама просила пощадить!»

Тот, кто злодеям низким помогает,

Тот сам их злодеянья умножает.

Злодей — виновник бедствий и обид,

Как хищник, истребленью подлежит.

Ведь скатерть для собак не расстилают —

Обглоданные кости им бросают.

Лягающихся мулов не жалей

Навьючивать в дорогу тяжелей.

Коль дремлет ночью сторож недостойный,

Едва ль хозяин будет спать спокойно.

Не всем твоим рабам одна цена, —

Одним — награда, плеть — другим нужна.

Кто выкормил лисенка, пусть он знает,

Что голубей лиса перетаскает.

Не возводи на зыбкой почве дом,

А коль возвел — не поселяйся в нем.

Конем однажды сброшен норовистым,

Сказал Бахрам-охотник[105] в поле чистом:

«Другого должен выбрать я коня,

Такого, чтобы слушался меня!»

Плотину ставь, чтоб не был труд бесплоден,

Покамест Тигр могучий мелководен.

Бей насмерть волка, что в капкан попал,

Чтоб он опять овец твоих не рвал.

Как от иблиса богопочитанья,

От злых людей не жди благодеянья,

Лишай злодеев сил, пока ты жив;

Пусть будет враг в тюрьме, в бутыли — див.

Увидевши змею — бежать не время

За палкой. Камнем размозжи ей темя.

Коль вор и лихоимец — твой писец,

Мечом хищенью положи конец.

Советник твой, простых людей гнетущий,

Не друг, а демон — в ад тебя ведущий,

Не говори, что мудр его совет,

Когда виновник он народных бед!

Кто поученьям Саади внимает,

Тот зданье царства мудро созидает.