Царь нигилистов 5

Глава 10

Двери распахнулись и на пороге появился государь.

Саша аккуратно ссадил с колен Машу, чтобы встать к нему навстречу. Киссинджер спрыгнул на пол, выгнул спину и зашипел.

За спиной у царя стоял человек, Саша сразу подумал, что американец, ибо в нём было что-то от Марка Твена. Те же пышные усы и волнистые волосы, только у незнакомца они стояли дыбом, словно наэлектризованные, а глаза горели лихорадочном огнём. Он был высок, худощав и щегольски одет. И при этом мертвенно бледен.

Анна Фёдоровна, которая тоже встала, оглянулась на Сашу и шёпотом представила:

— Это и есть знаменитый Дэниел Юм.

— Дэниел сказал, что духи хотят, чтобы его представили сыну русского царя, — объяснил папа́. — Я спросил какому. Тогда духи ответили: «ясновидящему».

Здесь надо заметить, что папа́ по этикету не мог никого представлять. Это ему могли кого-то представить. Царь окинул взором присутствующих.

Взгляд пал на Анну Фёдоровну, и она представила Саше Юма ещё раз, но уже громко.

Саша сдержанно поклонился. Честно говоря, он не понимал, как держать себя с человеком, которого только что назвал мошенником.

— Дэниел сам тебя нашёл, — добавил царь. — Я не показывал ему дорогу.

Саша мысленно похвалил Юма за хорошую подготовку номера. С другой стороны, если Юм может достать план комнат Царскосельского дворца, значит, и любая собака сможет достать. Ну, например, террористы, когда появятся.

— Ясновидящий — это некоторые преувеличение, — скромно заметил Саша. — Я не промышляю материализацией чувственных образов, не умею летать по воздуху, читать книги сквозь непрозрачную обёртку, отыскивать клады с лозой в руках и заставлять музыкальные инструменты играть, не касаясь клавиш.

— Что об этом говорят духи? — небрежно спросил царь.

— Духи говорят, — загробным голосом протянул Юм, — что мало кто владеет всеми четырьмя дарами: прямого голоса, трансовой речи, ясновидения и физического медиумизма. Чаще человек владеет чем-то одним, но так, что поражает всех, кто его знает.

— Объясните, — попросил Саша, — что за «прямой голос» и «трансовая речь»? Я не только ими не владею, но даже не знаю, что это.

— Прямой голос — это способность позволять духам говорить собственными голосами, — сказал Юм. — Трансовая речь — это, когда дух говорит моим голосом.

— А «физический медиумизм»? — спросил Саша.

— Левитация и способность перемещать предметы.

— Дэниел владеет всеми четырьмя способностями, — сказал царь. — А в последней не знает себе равных.

— А я даже не прорицатель, — сказал Саша. — Если кто-то спросит меня о своём будущем, я скорее всего ему не отвечу.

— Я тоже знал только дату смерти матери, — поведал Юм, — и моя мать знала дату своей смерти, она предсказала её за несколько лет. В тот вечер я болел и лежал в постели, но стал вдруг кричать и звать на помощь. Моя тётя прибежала ко мне и застала в слезах. Я сказал ей, что мама умерла и только что сказала мне об этом: «Дэн, в 12 часов».

— Я не знаю дату смерти мама́, — признался Саша. — Отцу я сказал, но думаю, что это государственная тайна. Однако я здесь, чтобы сломать судьбу там, где она становится роком.

— Невозможно изменить то, что предначертано, — проговорил Юм.

— А я попробую, — возразил Саша.

Юм усмехнулся.

— Я не вижу всего, — продолжил Саша, — отдельные события, отдельные вещи, изобретения будущего, которые я не всегда могу повторить. Судьбу некоторых стран: объединение Италии, Объединение Германии и ближайшие полтора века России, которые, мне кажется, тоже государственная тайна.

Саша подумал, стоит ли выдавать ему подробности? Ещё припишет гад чужие пророчества себе! Хотя это же публично, присутствует больше 10 человек, а значит смогут оспорить.

Мама́ подняла глаза на мужа, взмахнув ресницами, строго посмотрела на него и спросила:

— Саша, это правда про твою смерть?

— Да, — кивнул царь.

— Когда?

— Ещё не скоро, успокойся. Я скажу тебе. Потом…

25 июня в день рождения Николая Первого ему открывали памятник на площади перед Мариинским дворцом. Никса приехал на открытие, и Саша стоял рядом с братом.

Утром была панихида в крепости. Потом папа́ с дядей Костей объезжали войска. В Исакии, на южной площадке, был молебен и вечная память деду.

Присутствовал дипломатический корпус. Лицо одного из дипломатов с черными пышными усами и обширной лысиной показалось Саше смутно знакомым.

— Кто это? — спросил он Гогеля.

— Отто фон Бисмарк, — ответил Григорий Фёдорович, — прусский посол. Интересная личность. Говорят, учит русский язык и любит охотиться на медведя. А Горчаков прочит ему великое будущее.

Саша бесцеремонно разглядывал грядущего «железного канцлера», стараясь получше его запомнить.

Войска взяли на караул, грянуло «ура» и загрохотал салют всей артиллерии и канонерских винтовых лодок.

Памятник Николаю Павловичу Саша видел ещё в 21-м веке, но плохо помнил, что к чему.

Ни Маша, ни Тютчева на празднике не присутствовали, так что основным экскурсоводом работала Жуковская, а Гогель подсказывал по военным вопросам.

Дедушка восседал на вставшем на дыбы коне, и Саша предположил, что последний символизирует Россию.

— Государь в парадном мундире Лейб-гвардии Конного полка, шефом которого он являлся, — просветил Григорий Фёдорович. — А конь — его любимый жеребец — Амалатбек.

— Вокруг пьедестала четыре аллегорические фигуры: «Сила», «Мудрость», «Правосудие» и «Вера», — продолжила Жуковская.

Это было прямо смешно. Сила? Поражение в Крымской войне. Мудрость? Власть бюрократии и повальная коррупция. Правосудие? Декабристы и Петрашевцы. Вера? Ну, может быть. Под черепную коробку не заглянешь. А гонения на старообрядцев можно по-разному трактовать. Может и от веры.

— Головы фигур — это скульптурные портреты вдовствующей императрицы и великих княгинь — Марии Николаевны, Александры Николаевны и Ольги Николаевны, — добавила Жуковская.

— Бабиньки, Тёти Мэри, Адини и тёти Олли, — перевёл Никса.

«Сила» действительно смахивала на Александру Фёдоровну в молодости.

— На постаменте четыре барельефа, — подключился Григорий Фёдорович. — «14 декабря 1825» (победа над мятежниками), «усмирение холерного бунта в Петербурге на Сенной площади», «составление свода законов Сперанским» и «открытие Николаевской железной дороги».

С важностью трех последних событий поспорить было трудно, а первое Саша бы воздержался помещать на постамент.

— Обычно такие памятники до первой революции, — шепнул Саша Никсе.

— Значит его снесут? — спросил брат.

— Нет, этот не снесут. Посмотри, как стоит конь: он опирается только на задние ноги, у него две точки опоры — это уникальное инженерное решение, оно и спасет.

— Да, — кивнул Никса, — мне говорили, что это техническое чудо.

— Знаешь, я бы не хотел, чтобы памятники мне ставило государство, только по народному сбору. И никак иначе.

— А если не соберут? — усмехнулся Никса.

— Значит, обойдусь.

Потом, как на большом царском выходе, обошли монумент, и войска прошагали церемониальным маршем. Дядя Костя проходил во главе Финляндского полка с саблей в руках, и при этом был в морском генерал-адъютантском мундире и в шляпе.

Саша подумал, что заклёпочники бы его съели.

В тот же вечер царская семья переехала в Петергоф.

И там Гогель передал Саше приказ явиться в хорошо ему знакомый синий кабинет.

«Ну, конечно, — думал Саша, — бабинька уехала, а Юм свалил в свою Шотландию». Знаменитый столовращатель оказался шотландцем, хотя действительно долго жил в Североамериканских штатах. Более того, Юм утверждал, что он сын бастарда какого-то шотландского графа. Тот факт, что в Шотландии были графы, явился для Саши некоторой неожиданностью.

Шотландия ассоциировалась у него с кильтами, клетчатыми пледами, брутальными горцами и Дунканом Маклаудом.

По матери же Юм происходил из потомственных экстрасенсов: ясновидящей была его мать, дядя матери и отец дяди. Но ничего хорошего в этом не было, поскольку в Шотландии дар «второго зрения» считался фамильным проклятием, и только прогрессивный девятнадцатый век внес некоторые коррективы, так что при посредничестве императора Александра Николаевича Юм смог жениться на русской дворянке Александре Кроль. После чего бесплатность его сеансов была уже не столь важна.

«Интересно, есть ли в Петергофе гауптвахта, — размышлял Саша. — Впрочем, и до Царского недалеко».

Царь при встрече обнял и усадил рядом, так что Саша несколько успокоился.

И папа́ выложил на стол документ из нескольких листов, прошитых и прошнурованных толстой зеленой нитью с сургучной печатью на узле. Документ был снабжен изящной рамочкой с виньетками по углам и размашистыми министерскими подписями. И гласил:

'По указу ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА САМОДЕРЖЦА ВСЕРОССИЙСКОГО

и прочая, и прочая, и прочая

ПРИВИЛЕГИЯ

Великому князю Александру Александровичу и академику Борису Семеновичу Якоби на аппарат по передаче голоса на расстояние по телеграфным проводам'.

— Вау! — воскликнул Саша.

Царь поморщился и закурил.

— А комнаты для телефонной станции Сухопутная таможня уступит? — спросил Саша.

— Да, — кивнул царь.

— Супер! — сказал Саша. — Десять месяцев, правда. С патентным бюро было бы гораздо быстрее!

— Уймись, — сказал царь. — Я хочу, чтобы ты запомнил. Ещё одно нарушение моего приказа, и это будет последняя привилегия в твоей жизни, что бы ты там ни придумал. Надеюсь, не повторится?

— Хорошо, — вздохнул Саша.

Привилегия была выдана на десять лет и пошлина оплачена, очевидно, папа́.

Хотя Саша уже мог и сам оплатить.

Стоил ли научно-технический прогресс подчинения не всегда разумным приказам? Видимо, да. «Вот так и становятся сислибами», — подумал Саша.

В тот же день Саша написал Мамонтову по поводу привилегии и помещения в Сухопутной таможне. На прошлое письмо бывший откупщик ещё не ответил. Саша опасался, как бы он не свалил на свой строящийся завод в Баку.

Туда письма шли примерно месяц в одну сторону. По оптимистическим оценкам. Ладно, всё равно лето — время совершенно мёртвое.

26 июня Никса уезжал обратно в Гапсаль. От пристани в Стрельне отходил пароход. Вместе с Никсой туда же уплывала и Маша с Тютчевой.

Саша с Володей и родителями проводили Никсу до Кронштадта.

Дул сильный ветер, поднимая тучи пыли с немощёной площади и наполовину вымощенной улицы. Город состоял из заборов, собора, казарм и толпы матросов.

По воде сновали по всем направлениям лодки, баркасы и шлюпки, а дальше всё заслонял лес из мачт.

Пахло смолой и морем. Было слышно, как сыплется уголь, что-то падает в воду, визжат блоки, заливаются свистки боцманов, и матросы тянут снасти и поют «Дубинушку».

«Гремящий» стоял у причала. Саше было интересно, что за зверь такой «пароходо-фрегат». Корабль достигал в длину метров шестидесяти и имел и паруса, и паровую машину. В середине палубы имелась труба, сбоку — гребное колесо.

Судно строилось как парадное для царской семьи, так что было отделано щитами из красного дерева с декором из бронзы и латуни.

Зато пушек было мало, Саша насчитал всего четыре, ибо служба «Гремящего» имела характер в основном дипломатический и туристический и заключалась в доставке царской семьи к европейским родственникам и на богомолье.

Саша обнял брата на прощанье, Маша ужасно разрыдалась, расставаясь с мама́. Императрица держалась, но тоже заплакала, спускаясь на пристань. А Саша в очередной раз почувствовал себя холодным сухарем.

«Гремящий» снялся с якоря, ветер наполнил паруса, и мама́ на расстоянии крестила Машу и Никсу.

На следующий день был семейный обед в той же столовой, где почти год назад Саша впервые увидел дядю Костю, тётю Санни и Николу. Всё было по-прежнему: светло-голубые стены, итальянские пейзажи, большой стол, рояль. И высокие двери на террасу.

Состав присутствующих был примерно таким же, только без Никсы.

Дядя Костя несмело пытался перевести разговор в деловое русло, а папа́ тяжело смотрел на него: хоть в кругу семьи дайте покоя!

И Саша пришёл к выводу, что деловое русло загрязнено и несудоходно, то бишь дела швах.

Когда дядя Костя вышел покурить, Саша увязался на террасу за ним, героически приготовившись терпеть табачное зловоние. При этом царь остался за столом с дамами, видимо стараясь избежать делового разговора.

Так что они с Константином Николаевичем оперлись о балюстраду, дядя Костя закурил папиросу, а Саша в лоб спросил:

— Что случилось?

— Банковый кризис, — также без обиняков сказал дядя Костя.

— Это не сегодня, — заметил Саша. — Я уже слышал от московских купцов. И от тебя о катастрофическом состоянии российской казны.

— Сегодня я получил от министра финансов Высочайшее повеление о рассмотрении работы Особой комиссии в Комитете финансов. Наше положение ужасно.

— Деньги снимают со счетов?

— Да, сотни миллионов.

— Крымская война? — предположил Саша.

— Я сегодня долго толковал об этом с Рейтерном.

Саша слышал это имя, но не вполне понимал, кто это.

— Статс-секретарь, — объяснил Константин Николаевич, — долгое время заведовал финансами у нас в морском министерстве, но уже год управляет Комитетом железных дорог. Восточная война — конечно, но ещё в 49-м огромная сумма была потрачена на подавление Венгерского мятежа.

Саша усмехнулся.

— То, что нам даже поддержки Австрии в Крымской войне не принесло?

— Император Франц-Иосиф, которого папа́ называл своим пятым сыном, оказался предателем, — припечатал дядя Костя.

— И стоило помогать?

— Мы не можем поддерживать национальные движения, пока владеем Польшей, — объяснил Константин Николаевич.

— Можно соблюдать нейтралитет, как сейчас в случае с Италией, — заметил Саша. — Ни к чему же хорошему не привело подавление венгров!

— Рейтерн говорит, что Россия потратила на усмирение бунта часть средств от целевого облигационного займа для строительства железной дороги Санкт-Петербург — Москва, — сказал Константин Николаевич.

— Ах, вот почему у нас всего одна железная дорога! — усмехнулся Саша. — Зато Венгрия в составе Австрийской империи. Какой альтруизм!

— Мы бы выкарабкались, но потом была Турецкая война.

— Крымская? — уточнил Саша.

— Восточная, — сказал дядя Костя. — И что ты её всё время Крымской называешь!

— Угу! Православные Молдавию и Валахию надо было освобождать! — сказал Саша. — И правильно поделить с нечестивой Францией церковь Рождества Христова в Вифлееме. Не просто альтруизм, а достойный восхищения альтруизм!

— Память у тебя хорошая, — признал дядя Костя, — но это не смешно!

— Да уж, не до смеха! Я слышал, что дедушкин министр финансов Канкрин привел бюджет в порядок и ввел обмен бумажных рублей на серебро. Всё пустили под откос с началом войны?

Константин Николаевич зло бросил на дорожку возле террасы недокуренную сигарету и закурил новую.

— Да, Сашка! Ты совершенно прав! С началом войны обмен денег на серебро практически прекратился, а бюджетный дефицит к концу вырос более, чем вдвое.

— И деньги наверняка хранили за границей, — предположил Саша. — Во вражеских банках. Во Франции? В Англии? Я угадал?

— В Банке Англии, — кивнул дядя Костя. — Но мы их спасли. Через три дня после начала боевых действий, до вступления Англии в войну, наш посланник в Лондоне Бруннов подал заявление о выводе всех средств.

— И вернули? — спросил Саша.

— Да, — кивнул дядя Костя, — в полном составе.

— Салют Бруннову! Или дедушка сам догадался?

— Догадался, естественно. Надо быть полным кретином, чтобы не догадаться!

— Но почему с заключением мира ситуация не улучшилась? — спросил Саша. — Даже стало хуже ведь, да?

Дядя Костя кивнул и затянулся.

— Рейтерн объясняет это так. Ещё до войны Россия стала крупным поставщиком хлеба в Европу. При этом по Балтийскому морю везли рожь, а по Черному — пшеницу. С началом войны экспорт пшеницы практически прекратился. И Европа переориентировалась на поставки из Североамериканских штатов. В результате в Америке случился экономический бум и небывалый рос инвестиций в строительство железных дорог. И возник финансовый пузырь на рынке железнодорожных ценных бумаг.

— Теперь понятно, кто погрел руки на Крымской войне.

— До поры до времени, — возразил дядя Костя. — После заключения мира наша пшеница вновь хлынула в Европу, и цены упали.

А Саша подумал, что пшеница — это нефть 19-го века.

— Экспорт американской пшеницы снизился, — продолжил Константин Николаевич, — и у них обанкротилась старейшая зерновая компания Wolfe and Company, и вслед за ней прекратил платежи один из банков штата Огайо. В довершение всего во время урагана затонул корабль «Центральная Америка» с грузом в 20 тысяч фунтов золота.

Саша прикинул в уме, что это где-то 13–14 тонн.

— В результате американцы начали забирать вклады из банков, — сказал дядя Костя. — И банки посыпались один за другим. Казалось бы, причем тут Россия?

— Ну, как причем? — усмехнулся Саша. — Всё же взаимосвязано. Народная примета. Финансовый кризис в США — жди кризиса в России.

— Примерно. Но сначала он перекинулся на Европу. Вкладчики снимали деньги и переводили их в золото. Банки Англии и Франции стали повышать ставки, чтобы сохранить золотой запас. Приостановил платежи Западный Банк Шотландии. В Глазго начались паника и в город ввели войска.

В апреле позапрошлого года мы попытались восстановить обмен рублей на золото, но продержались недолго, ибо и у нас началось тоже самое. Скоро обмен денег на золото был прекращен, выдавалась только серебро. Золото продавали заграницу, чтобы стабилизировать курс безналичного рубля.

— Та-ак, — протянул Саша.

— К началу этого года в обороте практически исчезли не только золотые, но и серебряные монеты. И тогда, чтобы уменьшить долги помещиков за заложенные имения банковские проценты были снижены.

— Ну, да! — усмехнулся Саша. — У России свой путь. Когда все повышают, мы снижаем, ибо безбожная Европа нам не указ. И вот тогда стали забирать вклады, да?

— Да, — вздохнул дядя Костя. — Так что наша банковская система практически лежит в руинах. А ты про налоговую. Мы её годы будем реформировать. Надо срочно что-то делать! У тебя ведь наверняка есть идеи?