Царь нигилистов 5

Глава 6

Поняв, что гауптвахта пока откладывается, Саша написал бизнес-партнёру Шварцу и похвастался московскими контрактами. Самым удачным он считал договор с мыльным королём Крестовниковым. Производство шампуня выходило на промышленный уровень.

Саша просил Илью Андреевича написать подробную рецептуру и описать по шагам метод производства.

С письмом он прислал бизнес-партнёру и когтеточку для Киссинджера. Объяснил, зачем она нужна, и пообещал фото Генриха для рекламы.

А на следующий день кузина Женя обещала показать завод своего отца герцога Максимилиана Лейхтенбергского.

Они приехали туда до полудня. Остановились возле оштукатуренного каменного забора

с двумя вывесками: «Главное общество российских железных дорог» и «Сухопутная таможня».

И никакого упоминания гальванопластики, которой занимался покойный дядя Максимилиан.

— Мы продали завод два года назад, — объяснила Женя.

Экскурсоводом пригласили академика Якоби, который когда-то помогал герцогу открыть завод и хорошо знал предприятие.

Женю сопровождала гувернантка. Саша видел её раньше, когда Женьку искали в Таврическом саду и зря не обратил внимания. Ибо это была графиня Елизавета Андреевна Толстая, двоюродная тётка Льва Николаевича: полная женщина лет пятидесяти, с крупными чертами лица, волосами, расчесанными на прямой пробор, в тёмном платье с кринолином, и в старомодном капоре.

За забором стояли двух и трехэтажные заводские корпуса из темно-красного кирпича. С арочными окнами на нижних этажах и квадратными — на верхних. Над двухскатной крышей главного корпуса развевалась «имперка».

— Завод назывался «Гальванопластическое, литейное и художественной бронзы механическое заведение», — рассказывал Борис Семёнович. — И занимались мы не только гальванопластикой. Был цех бронзового литья и мельхиоровый цех. Даже строили паровозы. Там и сейчас мастерские Варшавской железной дороги.

Они подошли к длинному двухэтажному корпусу.

— Вот здесь был гальванический цех, — сказал академик.

— А сейчас? — спросил Саша.

— В основном, склады таможенного ведомства.

— Понятно, — вздохнул Саша.

— Предприятие распродали по частям, — рассказывал Якоби, пока они шли по коридору. — Бронзовое отделение и гальванический цех продали французскому художнику Морану и его партнерам — Эмилю Генке и Константину Плеске, мельхиоровое — Санкт-Петербургскому металлическому заводу, остальное — Главному обществу железных дорог и Сухопутной таможне, а железопрокатное отделение сдали в аренду.

Дверь была не заперта, что и не удивительно. Запирать здесь было нечего.

От гальванического цеха ни осталось ничего, кроме конструкции, напоминавшей полый деревянный ящик с треснувшим корпусом. В ящике были проделаны круглые отверстия диаметром сантиметров в десять. Пять из шести отверстий были пусты, и только в одном торчал стеклянный цилиндр с остатками отработанного цинкового электрода и следами соли от то ли высохшего, то ли слитого электролита.

Второй медный электрод отсутствовал, или Саша не смог его разглядеть через мутный кожух.

— Это всё? — спросил Саша.

— Земля под заводом отошла в собственность «Обществу железных дорог», — объяснил Якоби, — и Моран с партнёрами с партнерами вывез оборудование на своё предприятие на Обводном канале. В том числе три гальванические ванны и большую часть батарей. У нас было несколько гальванических элементов, сделанных по английской технологии Альфреда Сми, с серебряными, покрытыми платиной электродами, вместо медных. Это остатки одной из них. Увы, только непригодный для выработки электричества, полу-растворенный цинк и треснувшая подставка под гальванические элементы.

— Имели право, если купили, — заметил Саша.

И сел на ящик от батареи.

Сквозь заросшие пылью окна с трудом пробивалось летнее солнце, одно стекло было разбито, и сквозь него виднелся лоскут голубого неба и доносились запахи реки и навоза.

Саша думал о том, как быстро гибнет дело со смертью своего создатели. От него-то что останется? Несмотря на кипучую деятельность и гору проектов.

Даже Якоби завода не спас.

— Признаться я надеялся реанимировать дядюшкины гальванические элементы, — сказал Саша. — Но воскрешать здесь нечего, и это, наверное, знак свыше. Вольтов столб — это прошлый век. И его усовершенствования, увы, тоже. Надо ставить паровую машину и электрогенератор. Вы ведь автор одного из проектов? Может быть ваш и поставим?

— Сейчас есть более совершенные. Французы делают генераторы «Альянс», но они тяжёлые, дорогие и дают маленькую мощность.

— А что там такое тяжелое? — спросил Саша.

— Магниты.

— Постоянные?

— Да-а, — кивнул Якоби, — конечно.

— А почему электромагниты не поставить, катушки же легче? — удивился Саша.

— Но их тоже надо питать электричеством, Ваше Императорское Высочество.

— А из той же цепи?

— Откуда возьмется электричество без магнитов? — спросил Якоби.

— Остаточная намагниченность, её должно хватить. А первый раз можно и от батареи запустить.

Якоби посмотрел недоверчиво, ибо гениальный ученик явно порол какую-то лажу, но, с другой стороны, изобрел же телефон, радио и печатную машинку.

И пообещал:

— Попробую.

— И вращать будем магниты, в них ток меньше, легче подавать напряжение, — добавил Саша, ибо помнил этот принцип ещё со 179-й школы. — С неподвижного якоря его легче снимать.

— У меня было наоборот, — признался Якоби. — Тяжёлые постоянные магниты лучше не вращать.

— Постоянные, — заметил Саша.

— Да! — воскликнул Якоби. — Как же всё просто!

Но задумался на минуту и помрачнел.

— Есть только одно «но», Ваше Высочество: при такой конструкции сложнее сделать коммутатор, чтобы генератор давал постоянный ток.

— А чем плох переменный ток? — поинтересовался Саша.

— Тем, что он нигде не используется, — вздохнул Якоби, — и никому не нужен.

Честно говоря, Саша не помнил, может ли телефон работать от переменного тока, и надо ли его для телефона выпрямлять.

— Думаю, что будущее за переменным током, — сказал он. — Попробуем. В крайнем случае, выпрямим.

— Это не так-то просто, — улыбнулся Якоби.

Саша никогда отдельно не интересовался выпрямителями, но смутно припоминал сложные схемы с до фига диодов. И подумал, что Борис Семёнович, пожалуй, прав.

И вспомнил свою давешнюю идею насчёт тёплого лампового компа на пару залов Зимнего.

— А электронные лампы? — спросил он.

— Электронные лампы? — повторил Якоби. — А что это?

— Такая стеклянная колба, из которой откачан воздух, — начал описывать Саша. — В ней два электрода. С катода испаряются электроны и летят в вакууме к аноду. Поэтому, если на катод подать плюс, ток не пойдёт, потому что электроны будут возвращаться обратно, притягиваясь к плюсу. Электронная лампа проводит в одном направлении. И можно сделать выпрямитель.

— Ваше Высочество, а что такое электрон? — поинтересовался Якоби.

— Носитель отрицательного заряда, — отчеканил Саша.

И смутно припомнил, что до открытия электрона ещё лет сорок.

— Ну, можно и так назвать, — задумчиво проговорил Якоби. — Почему бы и нет… Это ваш термин?

— По-моему, где-то видел.

— Франклин высказывал предположения о существовании атомов электричества, — вспомнил Якоби. — У него были последователи. Но это только одна из теорий.

— Это верная теория, — сказал Саша. — Пользуйтесь, Борис Семёнович, не пожалеете.

— Мне бы вашу уверенность! — усмехнулся Якоби. — А почему с анода не будут испаряться, как вы говорите, электроны, если поменять полярность.

— Потому что, чтобы они эффективно испарялись катод надо нагревать, — объяснил Саша, — а анод мы греть не будем.

— А чем нагревать?

— Думаю, током от изолированной цепи.

— Гм… — проговорил Якоби. — А почему вы вообще думаете, что они будут испаряться?

— Термоэлектронная эмиссия, — объяснил Саша.

— Что? — спросил Борис Семёнович. — Мне неизвестны такие эксперименты.

Саша в упор не помнил, когда была открыта термоэлектронная эмиссия.

— Дело в том, что с ростом температуры энергия электронов растет, — начал объяснять он, — и поэтому им легче преодолеть притяжение атомов кристаллической решётки и вырваться из металла.

— То есть они ведут себя как молекулы газа в вашем выводе уравнения для температуры?

— Да, очень похоже.

— Это тоже только теория, — заметил Якоби.

— Конечно, — кивнул Саша. — Я и не призываю верить мне на слово.

Академик посмотрел на мутное окно, задумался.

— Ваше Высочество, а вы не лампы Гейслера имели в виду?

— А что это?

— То, что вы описали. Только там не вакуум, а пары ртути.

— О! — воскликнул Саша. — А они светятся?

— Да, но довольно слабо.

— Надо люминофором покрыть изнутри, — предложил Саша.

— Фосфором? — спросил Якоби.

— Может быть.

Он не был уверен, что для люминесцентных ламп подойдет фосфор.

— Вряд ли, — сказал Якоби, — для свечения фосфора нужен воздух.

— Значит надо экспериментировать с чем-то ещё, — сделал вывод Саша. — Но сначала генератор. А то мы так далеко уйдём в сторону.

И поймал на себе восторженный взгляд Женьки.

Он подозревал, что таковым взгляд был на протяжении всего разговора, но под конец восхищение зашкалило настолько, что кумир, наконец, заметил.

Женя перевела глаза на гувернантку и заявила.

— Елезавета Андреевна, я тоже хочу изучать физику.

Если бы Толстая не была графиней, она бы, наверное, всплеснула руками.

— Ваше Высочество! — воскликнула она. — Вы хотите стать эманципе? Над вами будут все смеяться!

— Мама́ учили физике, — возразила Женя.

А Саша подумал, что со способностями батюшки и бешеным характером матушки из Женки, может, и выйдет толк. А потом ее можно загнать на физмат универа, а принцесса Богарне на физмате — это отличный пиар идеи женского образования.

— Смеяться не будут, — сказал Саша. — Я не позволю.

И перевел взгляд на Бориса Семеновича.

— Возьмете ученицу?

Академик вздохнул.

— Если вы настаиваете…

— Будет двоечницей — прогоните.

— Обязательно, — усмехнулся Якоби.

— У тебя был замечательный папа́, Жень, — сказал Саша. — Как жаль, что я его не застал. Мы бы горы свернули!

— Немного застал, — возразила Женя. — Тебе было семь лет, когда он умер.

— Совсем его не помню. И был слишком глуп, чтобы оценить.

В тот же вечер Саша списался с Мамонтовым.

'Сегодня смотрел завод моего дяди герцога Лейхтенбергского. Честно говоря, возлагал на него надежды как на возможное место для телефонной станции. Но он распродан по частям, и гальванические батареи отошли новым владельцам. Остался никому не нужный лом.

Помещение занято складами сухопутной таможни. Ведомство казённое, и я попробую выпросить комнатку у отца, но не уверен, что вообще стоит связываться с казённым имуществом.

Зато у меня возникла идея перейти с дорогой энергии батарей на энергию генераторов и построить электростанцию для питания и телефонов, и, возможно, освещения города.

Борис Семенович Якоби рассказал мне о трубках Гейслера, которые светятся при пропускании через них тока. Думаю, их можно усовершенствовать, чтобы они давали больше света. Будем экспериментировать'.

После отъезда Гримма Яков Карлович Грот воспрянул духом и начал возрождать свои порядки.

Выразилось это в возвращении ежедневного русского чтения, которое Гримм полностью заменил чтением на иностранных языках.

Начали с «Одиссеи» в переводе Жуковского, и это было тяжёлым испытанием. Гекзаметр убаюкивал так, что Саша начал клевать носом.

— Александр Александрович! — окликнул Грот.

И Саша проснулся.

— Извините Яков Карлович, — сказал он. — Но для меня это очень медленно. Можно, я сам прочитаю, а потом сдам какой-нибудь зачет.

— Хорошо, — согласился Грот с интонацией, не сулившей ничего хорошего.

На следующее утро Саша честно взялся читать сам, и понял, насколько опрометчиво поступил. Печатный текст усыплял ничуть не меньше. Тот факт, что Саша в общих чертах знал содержание, спасал мало, ибо в именах второстепенных персонажей и их родственных связях было совершенно нереально разобраться.

Например, Саша положительно не помнил, кто такие Эгист и Атрей. Википедию мне, Википедию!

За неимением последней, он стал выписывать незнакомые имена, чтобы потом предъявить Гроту в качестве доказательства прочтения и заодно спросить, кто это.

Метод сработал, и персонально для Саши скучное чтение было заменено периодическими экскурсами в древнегреческую мифологию.

Что было явно полезнее для расширения эрудиции.

Саша вообще недолюбливал аудиокниги. Слушать и больше ничего не делать всегда казалось ему недопустимой потерей времени. А прослушивание за рулем грозило утратой контакта с дорогой и представлялось безответственным.

«Одиссеей» дело не ограничилось. За ней в плане стояли «Записки охотника», от которых Саша отбоярился, сказал, что недавно перечитывал.

Но после Тургенева его с Володькой ждало нечто худшее. А именно Яков Карлович притащил свежеизданный перевод с малороссийского «Украинских народных рассказов» некоего Марко Вовчока. Перевод был Тургенева, но это не спасало текст, посвященный тяжелой доле украинских крестьян, а более крестьянок.

Герои, а пуще героини, много занимались альтруизмом и тяжелой работой, а в пролитых ими слезах можно было утонуть.

Бедный Володька, слушая, тоже зашмыгал носом.

Сашу не трогало совсем.

Больше вечера он не выдержал и тоже выпросил себе право на самостоятельное чтение. Надо заметить, что прочитал он их несколько быстрее «Одиссеи». Его умиляло бережное отношение переводчика к оригиналу. Народные поговорки Иван Сергеевич дублировал в скобочках на украинском: «нехай над обома земля пером», «нехай ему легко лежати, землю держати» или « Люде́й не було́ там, — сами пани́».

«Пишущий эти строки поставил себе задачей — соблюсти в своем переводе чистоту и правильность родного языка и в то же время сохранить, по возможности, ту особую, наивную прелесть и поэтическую грацию, которою исполнены „Народные рассказы“», — признавался сам Тургенев в предисловии переводчика.

Проэкзаменовав, Грот спросил мнение ученика о прочитанном.

— Местами мило, но для меня слишком сентиментально, — признался Саша.

— Александр Александрович, вас совсем не трогает? — удивленно спросил Грот.

— Почти, — сказал Саша. — По крайней мере, не до слёз.

Вообще, человеку двадцать первого века много надо, чтобы его разжалобить. Если поэзия после Холокоста ещё возможна, сентиментализм точно невозможен. И Марко Вовчок невозможен после дневника Анны Франк.

Саша подумал, что, наверное, кажется бесчувственным сухарём местному населению.

— Ну, почему! — воскликнул Грот. — Вы же вовсе не так холодны. Мне рассказывали, как вы спасали котёнка в Твери.

— Киссинджер живой и сам хотел спастись. Если бы он не стащил рыбин на кухне, мы бы его и не нашли.

Грот слушал с интересом.

— Есть притча про Будду, — продолжил Саша. — Шел он по полю со своими учениками и увидел крестьянина, у которого вол упал в яму. Крестьянин спустился в яму и всеми силами пытался вытащить вола, но ничего у него не получалось. Будда велел ученикам помочь крестьянину. Они спрыгнули в яму и помогли крестьянину вытащить животное. Пошли они дальше. И видят: сидит на краю ямы человек и горько плачет. А в яме его вол. Будда посмотрел на него и, не говоря ни слова, прошел мимо. «Почему же ты в этот раз не приказал помочь?» — спросили ученики. «Чему помочь? — удивился Будда. — Плакать?» Понимаете, Яков Карлович, я не вижу смысла помогать плакать.

— Где вы это вычитали? — спросил Грот.

— Не помню, — пожал плечами Саша. — Может быть, видел во сне.

Он на минуту задумался.

— Всё-таки надо признать, что один рассказ меня зацепил, — сказал Саша. — Там, где героиня со странным именем поит своего ребёнка настоем маковых головок на молоке. И её дочка умирает.

— Горпина? — оживился Грот.

— Да.

— Это украинская и польская форма имени Агриппина, — просветил Яков Карлович. — Да, очень трагическая история.

Саша смутно припомнил что-то такое у Генрика Сенкевича. Кажется, какую-то ведьму так звали.

— Дело не в этом, — сказал он. — А в том, что опасность опиума известна даже в украинских деревнях, и тем не менее лауданум всё равно в каждой аптеке. Антикрепостнический пафос рассказа понятен, но это же самоочевидно, что один человек не может владеть другим. И неважно добр пан или зол и гонит на работу мать больного ребёнка. Дело не в конкретном пане, а в системе отношений, которая делает возможным смотреть на человека, как на расходный материал. Отмена крепостного права много проблем решит, но не проблемы работающих матерей, у которых болеют дети, которым надо дать снотворное, чтобы не кричали ночью. Думаю, и в городах таких случаев не меньше, среди наёмных работников, которые вроде бы свободны. Тем более, что спиртовая настойка опиума опаснее молочной. Хотя от дозы зависит, наверное.

— И что эту проблему решит?

— Нормальная государственная система здравоохранения, — сказал Саша. — Но нам до этого, как до неба. И соцпакет.

— Что? — переспросил Грот.

— Социальный пакет, — объяснил Саша. — Это, например, когда работодатель оплачивает работнику дни болезни, или болезни ребёнка. Но нам до этого, как до звёзд.

12 июня в Петербург вернулся дядя Костя. Тут же заехал к старшему брату, они проговорили где-то час, но Саша при этом не присутствовал и содержания разговора не знал.

А на следующий день пришли вести из Италии. Австрийцы потерпели очередное поражение недалеко от Мантуи, у деревни Сольферино.

В сражении участвовало до четверти миллиона солдат, число погибших насчитывало десятки тысяч. Отступая после битвы австрийские войска покинули Ломбардию.

В тот же день Константин Николаевич навещал бабиньку в Александрии. И только в воскресенье 14 июня состоялся обед с его участием.

Всё утро шёл дождь, но к шести вечера погода разгулялась, и стол накрыли в начале Камероновой галереи, рядом с висячим садом. Пахло розами и благоухала земляника на столе.

Вечернее солнце зажигало капли воды на траве в саду, деревьях и кованой ограде и отбрасывало на пол длинные тени колонн.

С дядей Костей приехала тётя Санни и Никола. Константин Николаевич собирался рассказывать о своём путешествии. Так что для Саши, Володи и даже девятилетнего Алёши сие было сочтено полезным, и все присутствовали.

Путешествие началось с немецкого города Киль, откуда по железной дороге доехали до Гамбурга. Потом до Ганновера, где встретил король Георг Пятый.

Для Саши было некоторой неожиданностью, что Ганновер — королевство.

— Вечером давали оперу «Тангейзер», какого-то Вагнера, — рассказывал дядя Костя. — По-моему, кроме двух-трех штук, ужасная дичь и шум, так что не могу назвать музыкой.

— Рихарда Вагнера? — не поверил Саша.

— Да, кажется, — небрежно подтвердил дядя Костя.

И посмотрел на Сашу с некоторым удивлением.

— Где ты уже успел его послушать? Его только в Неметчине ставят.