Чада, домочадцы и исчадия

Глава 9

О том, что это был не столько сон, сколько обморок я догадалась почти сразу. Потому что пробуждение было больше похоже на прихождение в себя, чем на пробуждение. Слегка мутило, и внутри было какое-то странно сосущее чувство похожее на голод, но не голод.

Ильи, за которого я так отчаянно цеплялась перед тем как отрубиться, рядом не было. Гостемил Искрыч тоже не торопился показываться на глаза бедовой хозяйке, от которой вместо прибыли сплошные убытки.

Я лежала на своих сундуках и смотрела в потолок.

Ладно. Все. На этом с истериками завязываем. Если гора не идет к Магомеду, значит Магомед идет к горе. Премудрая старуха, конечно, подложила мне свинью в виде собаки, но ничего. Человека из этой собаки я, кажется, уже сделала, а там дело за малым — закрепить его в этой ипостаси и тогда можно домой с чистой совестью. А что касается преемницы — обойдутся. Не верю я, что тут иных желающих на место не найдется, с учетом того, какой почет и всеобщее уважение с ним прилагаются, не говоря уже о запертых в сундуках таинственных магических сокровищах.

Без меня разберутся.

Надо бы вставать, да посмотреть, что я там натворила в запале, но слабость пока не проходила. Да и…

Все же стыдно было.

Капельку.

А с улицы сквозь окно слабо доносились голоса…

Я навострила уши, но разобрать не могла.

Встать да посмотреть…

А, собственно, меня же тут в почетные ведьмы записали? Записали! Мне для того, чтобы посмотреть, вовсе таки не обязательно вставать!

И я потянулась мыслью к черепам.

Наверное, местные сказали бы, что силой, но мне все еще было сложно признавать ее у себя наличие, поэтому — мыслью.

Они откликнулись легко, как будто только этого и ждали. И вот я уже со всех сторон разом могу наблюдать за происходящим во дворе.

А во дворе царил разгром.

И стало понятно, почему, собственно никто не торопится к очнувшейся мне — домовой и богатырь напару были заняты уборкой. Они-то и переговаривались между собой, периодически поглядывая на окошко светлицы. Я окончательно устыдилась и вознамерилась уже встать и присоединиться к субботнику, как раздался стук в ворота. Я “переключилась” на главный череп, чтобы увидеть перед воротами компанию мужиков во главе со старостой из Елей.

Мысленно застонала — ну не в форме я сейчас для просителей. Можно как-нибудь прикинуться чайником и сделать вид, что меня здесь нет?

А Илья уже шел к воротам — неужели впустит?

— Кто там? — рявкнул он своим богатырским голосом.

— А ты сам кто будешь? — не растерялись из-за забора мужики.

— Илья я. Страж при Премудрой. Отдыхает она, чего надобно?

— Да мы узнать, чего приключилось, али прогневали чем матушку? Так мы не с пустыми руками пришли.

— Прогневали, да не вы, — продолжал вести переговоры Илья. Золото, а не мужик, ей богу! Уже за то, что мне не надо было сейчас вылезать и с кем-то разговаривать, хотелось его расцеловать. — Осерчала она на прошлую. Вот и… так что дары ваши до надобности приберегите.

Мужики переглянулись, обменялись ободренными взглядами, а Илья вдруг продолжил:

— Но вы попозже все равно приходите, а то у нас тут банька раскатилась случайно. А Премудрая чистоту дюже уважает, как поймет, что попариться негде…

Окончание фразы богатырь подвесил, но всем сразу стало ясно, что слабой девушке от этого будет грустно и печально, а печаль девичья — дело такое…

От нее деревья гнутся.

— Придем, как же не прийти, конечно придем, — наперебой заверили мужики, — пока матушка отдыхает, сыновей вот на подмогу и позовем, в миг баньку соберем, лучше прежней.

На том и раскланялись.

Староста с компанией потопали за рабочей силой, а Илья повел плечами, потер шею, будто до сих пор еще к человеческому телу примерялся и никак примериться до конца не мог. А я разглядывала его со странным любопытством, во многом потому, что могла это делать тайком и никто не узнает.

Да так увлеклась, что чуть не пропустила следующего визитера.

С этим Илья через ворота перекрикиваться не стал, толкнул калитку и вышел. И надо было видеть в этот момент лицо гонца из княжеской дружины…

Тот вмиг слетел с коня да и бросился к Илюше обниматься.

Мужики от души похрустели костями, а потом приезжий богатырь отстранился с лицом грозным и воинственным.

— Таки обвела нас ведьма окаянная! Знали, чуяли, где тебя искать! — он хлопнул сослуживца по плечу и пообещал: — Не кручинься, брат, я мигом, до воеводы долечу птицей, дружину в седло поднимем, и…

Илья поморщился.

— Не надо никуда лететь, брат. Нет ее вины в том, что со мной приключилось. Сам попался старой карге, самому и выбираться, Елена тут не при чем.

“Елена”.

Внутри что-то приятно и одновременно болезненно дернулось. По имени назвал. Даже не помню, слышала ли я тут от кого-то свое имя хоть раз.

— Так ведь… — попытался возразить приезжий.

— Ты чего примчался-то? Чай, забыл на радостях?

По лицу гонца стало ясно, что и впрямь забыл, и момент забытья этот был прекрасным, и выныривать из него ему не понравилось.

— То-то же, — кивнул Илья. — Силу ее нынче все видели. С ратью придете, вся рать тут и ляжет. И в своем праве она будет, княжьи люди ее обидели, напраслину возвели.

Так погодите! Это что значит — все видели?

Я же осторожненько постаралась. Частным порядком, скажем так…

Ну баньку, да. Ну переборщила слегка. Но… но…!

— Так что езжай-ка ты, брат, да Ивану доложи, что все со мной хорошо. Отслужу срок, ведьмой назначенный, и вернусь.

Крепкие мужские объятия, дубль два. И гонец взбирается на свое копытоногое средство передвижения, и тоже исчезает в лесу.

Илья постоял еще немного перед воротами, глядя куда-то туда, вглубь, а потом вдруг повернулся и задрал голову, как будто уставившись прямо мне в глаза, хоть никак, ну никак он не мог знать, что я за ним сейчас наблюдаю! А потом вздохнул, снова повел плечами (и рубашкой моей мечты на них), вернулся во двор и продолжил работу.

А когда я наконец собралась с духом и сама вышла на улицу, то поняла, что может и мог: свет в черепных глазницах сменился с красного на зеленый.

Баньку мужики собрали обратно. Заодно подновили сарай, поправили крыльцо и еще какие-то мелочи, на которые Илья без стеснения их подбил. Я не могла правда понять, это в нем хозяйственность играет, или просто со мной один на один (хотя какое тут один, в компании домового и Булата) ему оставаться не хотелось.

Меня от хозяйственных хлопот ненавязчиво оттеснили. “Что ты, матушка, как можно, мы сами управимся”. А потому мне не оставалось ничего другого, как… заняться самообразованием.

Меня ждали так и не покорившиеся сундуки, которые теперь были делом принципа, и книга.

Я долго не решалась ее открыть. Положила на колени и разглядывала обложку. Зачем-то гладила, ощущая шероховатость кожи и узоров. И только через некоторое время, собравшись с духом — открыла.

Может быть, это и странно, но местную речь я понимала легко. Люди говорили, может, иногда и устаревшими (с моей точки зрения) оборотами, но чисто, внятно. А вот с письменностью все оказалось сложнее. Буквы были знакомыми, но слова писались странно, в некоторых отсутствовали буквы, в других их заменяли какие-то значки… приходилось не читать, а в прямом смысле расшифровывать написанное, и то я не могла быть на сто процентов уверена, что расшифровала верно, а некоторые словечки шифровке и вовсе не поддавались. И я подозревала, что вряд ли окружение отнесется с пониманием, если я попрошу мне колдовскую книгу зачитать вслух. Более того, интуитивно ощущалось, что даже сама книга с пониманием к этому не отнесется. Как бы бредово это ни звучало.

Это печалило.

Если смириться и принять тот факт, что я — здесь, по крайней мере — ведьма, которой нужно учиться, то мне совершенно не импонировало на практике проверять правильность прочитанного. Перепутаю слово, и привет! Уши отвалятся, нос отсохнет, волосы повыпадают… Не говоря уже о рецептах зелий, которые в книге тоже имелись.

Но вода камень точит, а у меня есть пять лет высшего образования, и это вам не хухры-мухры.

Если я не могу показать книгу, это не значит что я не могу показать отдельные слова, а потому, вооружившись местными письменными принадлежностями, а именно — берестой и кусочком угля (полцарства за шариковую ручку!) — я принялась осваивать старославянскую грамоту. А именно — переписывать отдельные совсем непонятные слова, чтобы потом уточнить их значение и произношение.

В конце концов, самый первый заговор в книге был “на здоровье”. Этот мне точно пригодится.

Сгустились сумерки, Гостемил Искрыч накрыл на стол, и мы сели втроем. Богатырь занимал много места (что не удивительно) и с ним как-то даже совсем пропало ощущение одиночества посреди темного-страшного леса.

— Спасибо, Илья. За работу.

Мне хотелось расспросить его. Но так о многом, что я терялась и не знала с чего начать. Еще бы — такой идеальный источник информации (и местный, и богатырь, и до кучи еще и ведьмин сын!), и при этом весь мой! В смысле — не убежит никуда.

Может как раз про мать и спросить? Или про дружину? Точно ли мне не ждать эту самую “рать”, а то вера в мои силы конечно льстит. Но я бы на серьезную огневую мощь не рассчитывала хотя бы потому, что стоит помнить, что мы, люди из далекого параллельного будущего, существа изнеженные и ко всяким битвам не привыкшие. Таракана-то прихлопнуть надо смелости набраться, а у богатырей с тараканами общего разве что усы, и то не у всех.

Илья кивнул — на здоровье, мол, и совершенно неожиданно сам вдруг заговорил.

— Ты, ма… — под моим уже далеко не первым мрачным взглядом он вдруг что-то наконец осознал, осекся, с усилием затолкал в себя ненавистное обращение и поправился: — Премудрая, к соседкам никак ездила?

— Угу, — буркнула я, загрустив от напоминания, и уныло ковырнула еду ложкой.

— А чего злая воротилась? Полаялись?

— Если бы! — в сердцах воскликнула я, вскидывая на него глаза. — Я бы хоть тогда причину знала, чего они меня невзлюбили! Стоило показаться только, а Прекрасная уже смотрит на меня как… как… как на жабу болотную! А я в душе не чаю, что я ей сделала? Или и тут моя предшественница потопталась?

Илья смотрел на меня, молчал. Взгляд не отводил, будто размышлял над чем-то. А потом он все же заговорил, осторожно подбирая слова.

— Ты, если позволишь, Премудрая… знамо там, откуда ты, другие порядки, свои устои, но я расскажу, как у нас заведено, и уж прости, коль нос не в свое дело сую. Да только ты ведь помнится, к ним поехала, как сейчас есть? Ни наряда не поменяла, ни подарка не захватила поклониться добрым соседям. Не принято у нас так. Знакомиться без подарка, да и в ответ не отдариться. Матушка тебя, думается, тоже без радости встретила.

Раздражение и обида, возбухнувшие во мне при напоминании о поездке, мгновенно сдулись. Первая возмущенная мысль: “да откуда бы мне это все знать?!” — тоже промелькнула и канула. Знать, может, и неоткуда, а незнание законов не освобождает от ответственности. Вряд ли бы я сильно обрадовалась кому-то, кто зашел бы в мой дом, открыв двери с ноги, прошлепал грязными сапогами по коврам и пнул кошку (которой у меня нет, но мыслеобраз почему-то дорисовал!). А, судя по словам Ильи, примерно так моя поездка и выглядела.

Мое вытянувшееся лицо Илья оценил правильно.

— Ты не расстраивайся, Премудрая. Ошибку тебе простят. Ошибки все совершают.

— Илья! — взмолилась я, решившись. — Илюшенька! Ты мне поможешь? Со всеми этими вашими правилами да обычиями, пока я тут? Это недолго. Я вот разберусь, как тебя расколдовать, и сразу обратно, честно-пречестно.

— Да какой из меня советник при тебе, Премудрая? — богатырь неожиданно смутился.

— Какой есть, другого не дали, — отрезала я, и мужчина явно загрустил, познав на своей шкуре неизвестное ему выражение “инициатива наказуема”.

Гостемил Искрыч рядом довольно улыбался, оглаживая бороду. Как я подозревала, ему лезть к хозяйке с назойливыми советами не позволяла его магическая натура, и он был крайне рад, что я эту должность кому-то делегировала.

Какой советник, какой советник… а с кем мне еще советоваться, с конем что ли?!

Хотя этот будет рад, ой, рад…

После ужина спать еще не хотелось. Я приткнулась в углу, на лавках, вооружившись снова книгой и записями. Домовой хлопотал по дому. Илья посидел немного, покрутил головой, а потом не выдержал, поднялся, и тоже за работу принялся — перила починил, сундука крышку…

Я смотрела как возится-мастерится сын Искусницы, и пришла в мою темную голову светлая мысль.

— Илья! А давай ты мне кровать сделаешь?

— Чего тебе сделать, Премудрая? — удивился богатырь.

— Кровать! Это такая особая лавка, чтобы спать, но не у стены. Я тебе нарисую.

А то я с вашими сундуками за время пребывания здесь радикулит с остеохандрозом заработаю… да и узко. Как на детской кроватке лежишь и свалиться боишься. И, в конце концов, должна я, как любая уважающая себя попаданка внести вклад в развитие местной жизни. Что поделать, если у меня ни медицинского образования, ни инженерного?! Что могу, то несу!

Я задумчиво потеребила завязки на рукавах рубашки. Пуговицы вот еще до них донести надо… но будем решать прогрессорские проблемы постепенно!

И я отложила магический талмуд и принялась вдохновенно рисовать кровать моей мечты, с сожалением отвергнув балдахин (всегда хотелось!) но зато щедро украсив изголовье резьбой (вот чует мое сердце — умеет он! вот и пусть).

Илья на схему кровати посмотрел задумчиво, почесал затылок. Я сделала вид, что меня совершенно не интересует, как при этом ткань рубахи обтянула могучую грудь. Плохая, плохая была идея отправлять его дрова рубить!..

— Ну можно, конечно. Только дерево нужно.

— У нас дерева — целый лес, — услужливо подсказала я.

— И снасть моя рабочая…

— А где она?

— Так в дружине осталась, Премудрая.

— Ну и славно, — обрадовалась я. — Вот завтра за снастью своей и съездишь, заодно убедишься, что на меня там никто ратью идти точно не собирается, а то мне знаешь ли недосуг сейчас богатырей в статуи превращать, чувствуй потом себя перед матерями без вины виноватой… — и тут меня посетила очередная гениальная идея: — А на обратном пути к матушке своей заедешь, поклон от меня передашь и гостинец! Чтобы убедилась, что я тут ее кровинушку живьем не ем!

Ай да Лена, ай да молодец, как же славно все придумала!

Если бы еще кто-то мой энтузиазм разделял! Где благодарности и бурные аплодисменты?!

Богатырь смотрел на меня с радостью и сомнением.

— Как же я тебя одну здесь оставлю?

— Кто обидит ведьму в ее доме? Не ты ли своему товарищу рассказывал какая я сильная, да могучая, да прекрасная?

Ну, допустим, прекрасную я добавила от себя, но мог бы между прочим и сказать, ему ничего не стоит, а девушке приятно!

— …и ехать мне не на чем. Там одним днем-то никак не управишься. Пока до заставы дойду, пока лошадь возьму, и до матушки трое суток ехать…

— Булата возьмешь! — непререкаемо отрезала я.

В избе воцарилась тишина. Под двумя удивленными взглядами — богатырским и домовым — я поняла, что снова сказала что-то не то, и на этот раз даже не стала пытаться угадать:

— Ну, что теперь не так?

— Так… — выручил притомившегося с советничьих обязанностей Илюшу Гостемил Искрыч: — …не дастся никому конь богатырский, окромя хозяйки!

— Чего это? — в свою очередь удивилась я. — Если бы он простой лошадью был, я еще поняла бы, а он разумный, с ним наверняка договориться можно. К тому же ему скучно, я на нем много кататься все равно не могу. Так что завтра с утра бери да езжай.

По тому, какими взглядами обменялись мужчины в моем доме, я поняла, что что-то все же не поняла…

А на утро, выйдя на крылечко, я наблюдала прекрасную картину: Булат с Ильей в седле выгарцовывал и выскакивал по двору, как горный кОзел, а Илья, стиснув зубы и натянув поводья, пытался угомонить расшалившегося беса, доставляя тем самым бесу нескончаемое удовольствие.

Но попрыгушки — это все что равняло Булата с козликом, все остальное равняло его с расшалившимся бизоном. Я готова была поклясться, что доски под моими ногами подрагивали, а на кухне меленько бренчали пережившее мое расстройство горшки.

От этого тарарама я собственно и проснулась, и выкатилась на улицу в чем была, решив, что рать явилась, не дожидаясь Илюшиных заверений в моей безобидности.

Увидев, что шеренгой витязей тут и не пахнет, а пахнет всего лишь коником, который решил, что он котик и ему жизненно нужен тыгыдык, я отмерла и вобрав в себя холодный утренний воздух от души рявкнула:

— Булат!!!!!

В небе громыхнуло.

Конь мгновенно замер каменным изваянием, богатырь на нем только неведомым чудом удержался в седле, а не отправился в полет, чтобы пропахать носом дворовую землю. Скосив на меня обрамленный густыми ресницами глаз, Булат шумно выдохнул, опустил голову и принялся как ни в чем ни бывало пощипывать редкую травку.

Я скрестила руки на груди (холодно!), поджала под себя одну босую ногу (очень холодно!) и стараясь компенсировать нелепость позы, крайне грозным тоном и насупленными бровями, объявила:

— Отвезешь Илью сначала в дружину, потом к Искуснице? Ясно?

— Конечно, хозяйка, — безмятежно отозвалась прыгучая скотина, — чего ж тут не ясного?

Я насупилась еще сильнее и добавила:

— И не дурить!

Судя по тому, что конь окончательно принял вид забитой сиротинушки — прямого приказа не ослушается.

Тут и Гостемил Искрыч подскочил с шалью и сапожками, и пока я обувалась-одевалась, Илья спешился и подошел ко мне. Выражение лица у него было сложносочиненное: через довольную рожу и молодецкую удаль нет-нет, да и лезли озабоченность и беспокойство.

— Ты, Премудрая, без меня со двора ни ногой.

Я покивала, кутаясь в шаль.

— И не пускай никого.

— Запирайте, дети, дверь и никому не открывайте, даже если представятся газовщиками, — пробормотала я себе под нос, а потом бодро заверила: — Езжай Илья, хорошей дороги. Ничего тут со мной не случится.

Однако, когда створки ворот со стуком сошлись за лошадиной задницей (которая сегодня символизировала всю лошадь целиком), я все же испытала странное чувство пустоты и незащищенности. И поторопилась вернуться в избу.

Ничего, у меня свои дела имеются.

На этот раз стука в ворота не прозвучало.

Но я все равно вскинулась ни с того ни с сего, оторвалась от книги. Покрутила головой, пытаясь понять, что меня насторожило.

И не поняла.

Ничего. Тишина, изба, даже Гостемила Искрыча не видно.

Я попыталась вернуться к прерванному занятию — и не смогла.

Внутри что-то скреблось и разбухало. И чуялось будто чье-то присутствие. Но не здесь, а…

К черепам я уже потянулась так же буднично, как раньше тянулась за мобильником.

Женщина стояла напротив ворот, не торопясь к ним приближаться и, запрокинув голову, разглядывала мои заборные украшения в упор.

Высокая, стройная, сарафан вышит жемчугом, а волосы… огонь, а не волосы. Такой ярко-красной рыжины мне еще не доводилось встречать. Коса сверкала и переливалась, как драгоценная.

Выражение лица у незнакомки было доброжелательное, и оглядывалась она вокруг с приятным любопытством. Ни к витязям княжеской дружины, ни к сельским жителям, ни — прости господи — к Кащею она явно не относилась. С соседками я тоже успела познакомиться. Так кого же ко мне тут попутным ветром принесло?

…ветром-ветром, лошади при ней не было, но я готова была поспорить, что и по лесной земле край сарафана точно не волочился.

Подумалось, что так же наверное смотрела на меня Искусница из своей избушки, но повторить ее трюк с гарканьем через черепа, я не рискнула. Как-то вдруг вспомнилось, что я обещалась быть хорошей деточкой, дверь незнакомым газовщикам не открывать, только знакомым и вообще…

— Здравствуй, Премудрая! — вдруг заговорила неведомая гостья, улыбнувшись. — Долгих лет тебе! Дозволишь ли войти, познакомиться?

Вот еще! Может, меня дома нет!

А с другой стороны, что за глупости? Чего мне бояться?

Отсутствия Ильи? Так, если подумать, не приходилось ему еще до сих пор всерьез меня оберегать, богатырей я сама построила, чуды-юды тоже не испугалась… и не то, чтобы я была совсем наивной девушкой, но незнакомка все же не выглядит угрозой…

…да и от ведьмы в любом случае не Илья меня защищать будет, а я — Илью. Пора уже и правда принимать на себя обязанности Премудрой.

И, собравшись с духом, я мысленно распорядилась открыть ворота.

Незнакомка шла, как плыла: прямая спина, легкая улыбка, движения текучие, в руках — букетик.

А она точно из этого мира?

Что-то подобное я видела у себя дома, по телевизору: на церемонии вручения кинопремии “Оскар” голливудские звезды точно также по ковровой дорожке идут!

Эта разве что попозировать папарацци не останавливалась, а так — один-в-один.

Я смотрела с крыльца за представлением с интересом: хороша! Чего скрывать, дивной красоты барышня, по стандартам хоть моего мира, хоть этого. Я грешным делом даже порадовалась, что Илюшу отослала: не уверена, что такую концентрацию сдержанной женской сексуальности здоровая мужская психика способна перенести без последствий, а мне тут травмированных любовью не нужно!

Гостья подошла к крыльцу, поклонилась низко (прям правда поклонилась, в землю).

— Здрава будь, матушка Премудрая!

А по всему выходило, что вот эта краса несравненная годков на десяток постарше меня будет. Но — “матушка”, да. Этикет — такой этикет!

Впрочем, не я его установила — не мне и менять, а я Илью отучила, и хватит с меня демократических революций в сословном обществе.

— Я ведьма, травницей при князе Госмомысле Всеславиче состою. Меня там Василисой кличут. Прими, матушка этих земель, в подарок и в знак дружбы от меня расковник-траву.

Стоило ей протянуть ко мне свой неказистый вроде бы букетик — и я ощутила дремлющую в нем силу. Своенравная и нетерпеливая, она притихла сейчас, надежно усыпленная рукой, вовремя и умело собравшей ее. Но пробудить эту силу труда не составило бы — это даже я, неумеха, чувствовала. Я-то в первый момент еще недоумение испытала: кланяться травой хозяйке лесного урочища? У меня что, по ее мнению, этого добра своего мало? А сейчас отчетливо поняла: что-то этой Василисе от меня нужно. Очень уж дорогой подарок принесла.

Приняв ее неказистый букетик в руки, я поклонилась в ответ, показывая, что оценила проявленное уважение:

— Благодарствую на добром слове. Проходи, Василиса, будь гостьей в моем доме…

…все равно же и слепому понятно, что так просто не уйдешь.

Застольный разговор тек неспешно.

Наученная собственным опытом и Ильей, я его не торопила: кажется, в этом мире поспешность приравнивается к грубости. Да и вообще… Сама явилась — сама пусть и говорит, для чего.

Она же все не переходила к сути, знай себе кусала пирог, прихлебывала душистый сбитень из нарядной кружки, пересказывала столичные сплетни: про близящую летнюю ярмарку, про чудесную жар-птицу, которой князю Гостомыслу поклонились заморские купцы…

Я слушала, пытаясь вычленить хоть что-то, что может оказаться для меня важным, значимым — но ничего не находила.

— А вскорости в стольном граде и вовсе грядет радость великая, — тек медом голос рыжей Василисы. — Старший сын княжеский из детской поры выходит: двенадцатый год ему сравняется. Весь Войков ждет большого праздника, всем известно, что князь-батюшка наследника любит, не нарадуется на него… Да тебе, матушка, верно то не интересно? Тяжко тебе у нас, худо? Чуждо всё и ничего не радует?

Я подняла на нее взгляд.

Надеюсь, выглядела я слегка удивленной, а не обалделой чуть менее, чем полностью:

— Это кто тебе такое сказал?

— А о чем тут говорить, матушка?

Гостья посмотрела на меня прямо и открыто, и я невольно признала, что располагать к себе она умеет. Ну да странно было бы не уметь ведьме, держащейся при власть имущих.

— Что лес четыре дня во все стороны шатало — то дело житейское. Что сила твоя аж до стольного града Войкова долетела давеча — это тоже не беда. Да вот только держишься ты за свой мир, наш принимать не желаешь. А раз так — верно, плохо тебе в мире нашем.

— Василиса. — Я отставила в сторону кружку. — Чего ты хочешь?

Ну не моё это, долгие разговоры с хождениями вокруг да около! Мой стиль ведения переговоров: изложила запрос, обозначила цену, если нужно, дала время на раздумья. А вот эти все словесные кружева… Они и раньше раздражали, а здесь я, кажется, и вовсе нетерпимой стала.

Она тоже отложила в сторону недоеденный кусок:

— Хочешь, избавлю тебя от бремени? Освобожу от урочища — и ты сможешь вернуться домой.

У меня даже сердце дернулось. Только вот ведь странное дело: не радостно, а тревожно.

Вспомнилось отчего-то, что Илья требовал никого в дом без него не впускать…

Вся надежда на то, что навык невозмутимости не подвел меня и на этот раз:

— Это каким же образом?

Нет, предположение у меня было. Но пусть скажет сама и вслух — чтобы потом меж нами недопониманий не было.

— Займу твоё место, — глядя открыто и честно, твердо произнесла она.

Не буду говорить, что это прям сюрприз-сюрприз, именно этого я и ожидала.

— Что скажешь, Премудрая?

Маска благожелательной открытости чуть съехала, когда она самую малость подалась вперед, впилась в меня взглядом, не удержав нетерпения.

— Скажу… скажу, что слышала, будто урочище нельзя оставить необученной ведьме. Мирослава со мной очень сильно против правил пошла — и дорого за это поплатилась…

— Так вот что тебя тревожит! — рассмеялась Василиса, и коса её вспыхнула в случайном солнечном луче, словно пламя. — Если это единственная причина, то и думать о ней забудь: это я-то не обученная?! Я при ведьме сызмальства росла, а та не абы какая умелица была — худую ведьму князь в свой терем служить не позовет! Замуж вышла рано, но и муж у меня был колдун из наипервейший, и учил, не таясь… Позже, как одна осталась, в Войков вернулась, а там и наставница от дел отойти надумала, мне свое место и передала, а это, сама понимаешь, о многом говорит…

Глаз ее, как мне показалось, блеснул насмешливо: тебе ли, Премудрая, в моих знаниях сомневаться?

Хотя, может, и впрямь показалось.

Я покивала:

— Ну да, ну да — худую ведьму князь в свой терем служить не позовет… Скажи, Василиса, а коль ты и впрямь такая умелая — отчего ж к Мирославе в преемницы сразу и не напросилась?

— А мужика мы с ней не поделили, — зло ощерилась она в ответ. — Муж ей мой покоя не давал, спала и видела, как его увести!

А вот это, прямо скажем, внезапность.

То есть, та старуха из моих снов делила-делила, и не поделила мужика с этой сочной девахой?

Да так не поделила, что рыжая до сих пор как вспоминает — так злится?

Я осторожно придержала за краешки треснувший шаблон.

— Так что, Премудрая, согласна? — снова наклонилась ко мне Василиса. — Сама подумай: выдернули тебя из родного дому не спросив, заперли в Урочище против воли, одну-одинешеньку… И одно дело, коли тебе, как мне, такая судьба желанна, а другое — когда вот так, против воли… Ты-то, верно, к иному привыкла? Матушка с батюшкой, подруженьки, воля вольная… А тут — света белого не видишь, вроде, и мир новый, а из-за стен его и не видать…

— Соглашайся! — уговаривала она. — Я верну тебя домой. Слово даю ведьмовское! А хочешь, так и не сразу, хочешь, сперва можешь на мир поглядеть, себя показать.. Уж поверь здесь найдется, на что поглядеть, ежели не сидеть привязанной, ровно на цепи!

Меня от ее предложения, от напора, бросало то в жар, то в холод. Щемило в груди надеждой — и скреблось на душе тревогой. И вроде бы, чего тут думать — прыгать надо, как в том анекдоте, хвататься за представившийся шанс, а я колебалась.

Но окончательно отрезвили меня ее последние слова.

…вот именно. “На цепи”.

Илья.

Сроки его службы были оговорены старухой расплывчато, но сейчас я к исполнению поставленного ею условия не подошла и близко.

Что будет с Ильей, если я покину этот пост и этот мир, так и не “войдя в полную силу”?

— Соглашайся, Премудрая, — настаивала Василиса. — Давай решим всё сразу, сейчас — и обедать за стол сядешь уже дома!

Но я уже пришла в себя, и за первым трезвым вопросом потянулись другие.

Почему она так торопится? И не слишком ли я прониклась доверием к магическим договорам? Про который моя гостья, кстати, ни словом не обмолвилась. Возможно ли, что согласившись на её предложение, я и в наш мир не вернусь, и в этом без места (а значит, и без средств к существованию) останусь?

Уж слишком она напирает. Словно… Словно ее цель — не дать мне опомниться.

— Чтож. Предложение твое, Василиса, весьма привлекательно. Но мне нужно подумать. А подарок твой… Благодарю на добром слове, но не могу я его принять. Уж больно дорог.

В противовес разгорячившейся Василисе, я старалась говорить размеренно и спокойно. Не подавая виду, что вся эта ситуация мне очень на нравится.

Взглядом, которым меня пронзили, еще чуть, и можно было бы убивать.

— Отказываешься?

— Не отказываюсь. Беру время подумать.

— А хочешь, я тебе отступного заплачу? Чем тебя одарить? Мехами, каменьями самоцветными? Воротишься домой еще и с прибытком!

Я отрицательно покачала головой.

— Мне нужно время подумать.

Траву свою она попыталась оставить. Невместно, мол, подарки забирать!

Но я еще по российскому законодательству помнила, что слишком дорогие подарки чиновникам принимать запрещено. Этот подарок, чем бы он ни был, относился именно к таким.

Я нахмурилась, под сердцем царапнуло колючим присутствием — едва-едва, но Василиса отступила. Молча подхватила цветочек, поклонилась и отбыла.

Я не отказала себе в познавательном зрелище — через черепа посмотрела, как она перекинулась в ярко-рыжую, хищного вида птицу, которую я, безнадежная горожанка, назвала бы соколом, если бы в принципе была способна отличить его от прочих птиц.

Предположительно сокол взвился в воздух и стремительно ввинтился в небо, быстро скрывшись из виду.

А я осталась сидеть в избе за столом и гадать — успели бы мы с моим черепастым зеленоглазым ПВО сбить птичку раньше, чем она вышла из зоны поражения или нет?

Ничем не обоснованная, но приятная уверенность, что — да, успели бы, грела душу.

И все же, почему она разозлилась?

В конце концов, пост Премудрой — это ответственность. Хотя бы — за людей, которые живут на этой земле. И хочу я того или нет, но сейчас эта ответственность на мне. С чего она решила, что я могу передать ее человеку, о котором не знаю вообще ничего?

Видимо, ее навел на эту мысль поступок предшественницы!

И, плюнув ядом в ту, благодаря кому я теперь имела всё окружающее меня счастье, я вспомнила кое-что из снов.

Ту часть, где у предшественницы в руках появлялась книга.

И кое-что из яви тоже вспомнила — как она, забытая мною в седельной сумке, самостоятельно перебралась в местечко поуютнее, на стол в горнице.

Хм.

Хм-хм.

— Гостемил Искрыч! — позвала я домового. — А будь добр, прибери-ка со стола…

Домовой возник рядом и споро засуетился, с любопытством поглядывая на меня.

Что интересно: никакого порицания, по поводу того, что я нарушила инструкции “телохранителя”, он не демонстрировал. Хотя уж что-что, а демонстрировать он у меня умеет!

И в этой ситуации вроде бы должен быть на стороне богатыря — мир-то патриархальный…

— Гостемил Искрыч?

— Да, матушка?

— А чего ж ты мне не попеняешь мне за то, что я ведьму дом пригласила, Илью ослушалась?

Домовой от вопроса только руками всплеснул — аж полотенце обронил:

— Да кто он таков, этот Илья?! Ты, матушка, тут Премудрая, этим землям мать и хозяйка на три дня окрест! А он кто? Проситель, в заложные слуги угодивший! Не его ума дела, кого Премудрой за стол звать — а кого со двора гнать! Твоя тут воля!

Я бы от такой речи села, если бы уже не сидела: надо же, мир патриархальный — а домовой у меня прогрессивный.

Ну или я — отсталая: опять забыла сделать поправку на магический договор, скрепляющий мои отношения со всеми здешними домочадцами. Ну, кроме, пожалуй, кота!

Я покачала головой, а когда домовой удалился к себе, ворча под нос, решила все же попробовать.

Вспомнила, как это делала в моем сне старуха.

Вытянула вперед руки, сосредоточилась мысленно на образе книги, постаралась вызвать в памяти ее вид, и тяжесть в руках, ощущение щершавости переплета, ухватила этот образ — и потянула на себя. Странное описание странного действа — и еще более странным оказалось то, что это сработало, и руки оттянуло весом колдовской книги.

Открыв глаза, я смотрела на нее, и не могла поверить: пришла.

Колдовская книга Премудрых пришла на мой зов.

У меня получилось.

Бережно опустив ее на чистый стол, я листала страницы, в надежде отыскать слово “расковник”. Именно так назвала дышащий силой цветок Василиса.

“А разрыв-трава, тако же расковником именуемая, власть дает над любым железом, так же и над златом, серебром, и иным, что из руды вышло. Отмыкает замки, отворяет запоры, а буде конь подкованный на траву ту наступит — то подкова из копыта и выйдет. Если же сотворить самому себе рану на руке, да в ней траву и спрятать, так в любой драке победа за тобою выйдет. Если же желаешь люду честному по нраву быть да любезным казаться, то рану отворять след на груди — и тогда, как уйдет разрыв-трава в рану, то по твоему и выйдет. Если же в глиняный горшок опустить горсть травы, да залить ключевой водицей, да поставить в погасшую, но не остывшую печь, и оставить там на ночь, то к утру настоится вода и целебной станет, и настой тот от всякой болезни будет в силе.”.

С большим трудом продравшись сквозь затейливую вязь и перескакивая местами через незнакомые слова, я пришла к выводу, что верно поступила, вернув Василисе ее подношение.

Разрушение замков — штука, конечно, хорошая. Есть у меня на примете один замок, который я бы с удовольствием разрушила! Сундук-то с колдовским наследством мне так и не покорился.

Но… Спасибо, не надо.

К тому же, в книге ни слова не сказано про то, как ведет себя разрыв-трава с зачарованными замками. А ну как выйдет конфликт — и этим конфликтом мое наследство размажет по всей горнице?

Для драк у меня есть Илья, а для вживления в грудь не стерильной травы — здравый смысл.

Обойдемся.

И не успела я прийти к этому глубочайшему умозаключению, как раздался отчаянный стук в ворота.

— Премудрая! Спаси, матушка!

Я моргнула — зрение само переключилось на систему видеонаблюдения.

Этот гость явился безо всяких колдовских штучек — рядом с мужиком, заполошно колотившим в ворота, запаленно поводила боками рыжая лошадка.

— Спаси, матушка!

Я нервно облизнула губы…

— Кто такой? Что случилось?

И вдруг оказалось, что говорить через черепа — так же просто, как и смотреть.

Гость завертел очумело головой, потом спохватился — вспомнил, к кому явился.

Поклонился — за неимением ведьмы, ее воротам. Зачастил тревожно:

— Матушка, детки мои слегли! Все, все разом, все пятеро! Жена с ними осталась, а я уж к тебе… Спаси, матушка! Все, что хочешь отдам! Сам в услужение пойду! Не оставь деток малых, спаси, не дай пропасть!

Страх окатил волной по спине.

Соберись, Лена! Возьми себя в руки немедленно.

Без Булата и Ильи я все равно никуда не поеду — значит, есть отсрочка на подумать. Это и не радует, и радует одновременно, но что имеем с тем и работаем.

А пока…

— Прекратить причитания! — рявкнула я через череп.

И калитка, повинуясь мысленному приказу, повернулась на петлях. Визитер опасливо втек во двор и низко поклонился мне, вышедшей на крыльцо.

— Кто таков? Откуда явился?

— Ерема Печник я, матушка, из Черемшей мы.

— Что ж, Ерема. Ну-ка, обскажи толком, что с твоими детьми? Какие симптомы у их болезни? Когда появились первые признаки? Что твои дети делали перед тем как заболели?

— Си… что? Не серчай, матушка Премудрая, не ведаю, о чем ты!

Перепуганный мужик бухнулся на колени, а мне вот только этого счастья и не хватало — самой страшно так, что хоть в подпол убегай!

Потому миндальничать я с Еремой не стала.

— Встать! — и приказ в моем голосе вздернул просителя на ноги.

Так. Первая попытка собрать предварительный анамнез сорвалась. Попробуем еще раз.

— Как дети сейчас выглядят?

— Ой, плохо, матушка!

Я скрипнула зубами.

Кажется, мне будет чем заняться вплоть до самого возвращения Ильи.

— Когда заметил, что твои дети заболели? Какие признаки тому были?

Но управилась все же быстрее — не так уж много мог мужик рассказать. А вернее, я не знала, что спрашивать.

Смирившись с тем, что опытный врач внутри меня по щучьему веленью, по моему хотенью не проклюнулся, я приказала:

— Ты вот что. Езжай сейчас домой.

— Матушка! Мне бы зельица какого, матушка! Пропадут же детишки, смилуйся, заступница!

Он бросился мне в ноги, а я… Никогда в жизни я не испытывала такой смеси из стыда, страха и злости.

— Прекратить! — зашипела змеей. — Не сметь перебивать Премудрую!

Ерема как от змеи же и отшатнулся.

— Езжай сейчас домой! — С нажимом повторила я. — Зелья я тебе никакого не дам, сама приеду. Подготовиться мне надо!

Он подчинился.

Оставшись одна на крыльце, я потерла виски.

Н-да, поторопилась Василиса хлопнуть крыльями: сейчас могла бы брать меня тепленькой. Как миленькая передала бы ей всю эту головную боль!

Илья! Ну где же ты, когда ты так нужен, а?

В горнице царил бедлам. Призвав на помощь Гостемила Искрыча, я шерстила запасы, оставленные мне предшественницей.

Шерстила больше от отчаяния: чтобы и впрямь найти лекарство, нужно для начала, как минимум, идентифицировать болезнь — а с этим у меня не очень.

И потому я безнадежно перебирала мешочки с травяными сборами и горшки с мазями: от кашля, от почешуя, от запора, от родильной горячки, от бледной немочи…

Решив, что “от бледной немочи” — лучше, чем ничего, я развернула свиток, бережно привязанный к горловине мешка.

“Щепоть сих трав истолочь медным пестом в медной ступе до тонкого праха, заправить половинной мерой сока черноягодника, разведенным колодезной водой один к пяти, томить в печи, пока не упарится вполовину. Как упарится — вынуть, и, думая о болящем, мешать посолонь дубовой ложкой, вливая силу на каждый оборот ложки, пока зелье брать будет и читать заговор на здравие. Опосля сцедить, остудить, напоить больного из дубовой чарки”.

Что ж. Черноягодник, медная ступа с пестом и дубовая чарка у нас точно есть — я при инвентаризации видела. Заговор на здравие я как раз разобрала, пока книгу переписывала.

Остальное, боюсь, выяснять придется по ходу дела.

“Тук, тук, тук” — пест разбивает стебли, семена и мелкие сморщенные ягодки в “тонкий прах”.

— Сок черноягодника, матушка, не хранится, силу теряет быстро — а вот сама ягода, она ничего, лежкая, — делится Гостемил Искрыч знаниями, подавая мне ягоду, миску, снова пест, но уже дубовый, и кусок чистого полотна. — Ты уж извини, отжать не могу, твоя рука должна быть.

Вид у домового виноватый, будто он сам всё это придумал, но я чую странным, незнакомым мне ранее чутьем, что всё верно, домовому, с его силой, здесь не место, и максимум, что он может, это подсыпать мне в миску ягоды, пока я буду отжимать требуемое количество сока.

Две с половиной меры — нам нужно пять порций лекарства.

Сок у черноягодника грязно-серого цвета, а разбавленный водой, внезапно отдает в легкую, чистую синеву, домовой радуется, истово что-то бормочет, но я и без него знаю: все правильно.

Илья, влетевший в дом на середине процесса, взъерошенный и встревоженный, окидывает эту картину взглядом — и без слов отступает в угол, и там замирает, и это тоже правильно: нельзя сейчас лезть мне под руку, нельзя отвлекать.

И лишь когда залитая разведенным соком трава отправляется в печь, меня отпускает. И только тогда подает голос Илья:

— Ты звала ли, Премудрая? Приключилось что?

А выслушав мой рассказ, кивает:

— Коня я не расседлывал. И, знаешь, Премудрая, думаю, будет лучше, если я псом с тобой в деревню пойду — мало ли, что учую?