Чада, домочадцы и исчадия

Финал

Бух! — уже привычно стукнул копытами Булат-экспресс, без остановок, пересадок и таможенного досмотра доставивший меня из мира в мир.

Ничего так доставил, комфортненько. А отсутствие обедов и улыбчивых бортпроводников вполне компенсируется скоростью и экологичностью: этот вид транспорта работает на овсе, магии и собственной придури, не становитесь на пути — зашибет.

В голове щебетали птички, по-видимому, от радости. У меня еще и в глазах потемнело от нее же, и слабость навалилась такая, что я сама навалилась на конскую шею, и вообще, непонятно, каким чудом не сверзилась на землю.

Я замерла в седле, пережидая приступ слабости. Нет, ну вот что за беда? Когда меня от силы отрезало, у меня таких проблем не было! А вот когда она обратно хлынула, развезло так, что появись здесь сейчас какая-нибудь условная Василиса — могла бы брать Премудрую тепленькой.

Булат стоял, как вкопанный, тревожно фыркая, я цеплялась за него клещем и таращила глаза, пытаясь что-то рассмотреть сквозь застившую их пелену, а от ворот Премудрого урочища к нам уже бежали.

С конской спины меня сняли осторожно, бережно. И снявшего я узнала мгновенно — по прикосновению, по запаху, по ритму дыхания. По надежности и чувству защищенности, что испытываю только рядом с ним. А потом меня прижали к себе и стиснули в объятиях, уже вовсе не так деликатно:

— Здравствуй, Еленушка.

И тепло его голоса затопило меня, помогло проясниться мыслям и справиться с собственной силой.

— Здравствуй, Илья.

Я прижалась щекой к его груди, и счастливо зажмурилась.

И замерла.

Я могла бы стоять так вечно!

Ну, или пока слабость с дурнотой не пройдут.

Во двор меня внесли, как невесту, на руках. А во дворе… А во дворе я увидела такое, что с меня мигом слетели и слабость, и дурнота, и томное настроение, и я ошпаренной кошкой слетела с богатырских рук.

— Иван! ИВАН! — я рявкнула так, что на частоколе задребезжали черепа. — Что здесь делает это?!

“Это” продолжало сидеть на крыльце, как ни в чем не бывало.

— Стоило мне на пару седьмиц уехать, как ты уже погани всякой в дом натащил!

Иван, выскочивший на мой голос, нервно облизнул губы:

— Так ведь… так ведь его муж твой пустил, Премудрая!

— Илья?.. Ах, ну, если Илья — то тогда гости, гости, Алешенька! Брату моего мужа я всегда рада!

Я ласково улыбнулась дорогому гостю, для закрепления эффекта, и, довольная тем, как его перекосило, прошла в дом. На всякий случай, прихватив Илью за руку. Нет, ну, а вдруг, потеряется? Что я тогда делать буду?

Вошла — и от всей души, искренне и без всякого притворства поклонилась избе и ее хранителю.

— Поздорову тебе, Гостемил Искрыч!

— Явилась? Ты, матушка, к нам надолго, али так, погостевать чуток?

А?.. А… А! А вот и ответ, почему домовой не вышел меня встречать вместе с Ильей и Иваном.

— Насовсем я, Гостемил Искрыч. Я вернулась.

— Насовсем, значит, — кивнул он. — Ну, стал быть, с возвращеньицем.

И исчез с сердитым хлопком.

Крепко же он обиделся.

Черный кот, крутившийся неподалеку весь наш разговор с домовым, ко мне так и не подошел: сверкнул на меня зелеными глазами, презрительно сощурился, вспрыгнул к распахнутому оконцу — и был таков.

М-да. Не такой встречи я ожидала, но, если уж на то пошло, то будем честны: я бы на их месте тоже обиделась.

Ничего, помиримся!

Во дворе раздалось громкое ржание Булата. Не то чтобы злое, но ехидное — донельзя. Крепко выругался Иван, хохотнул Алеша — и сразу затем тоже разразился бранью.

Илья у меня за спиной вздохнул:

— Пойду я, Еленушка. Булата обиходить надо: утомился, поди. Богатырскому коню, небось, такие прыжки нелегко даются. Да и, слышишь — озорничает. Ждать устал.

Муж легонько поцеловал меня лоб (как ребенка, честное слово!), и вышел.

А я, поднимаясь по лестнице наверх, незаметно гладила гладила пальцами перила, и чувствовала, как душу затапливает тихая радость: вернулась!

Наверху меня ждал сюрприз… Ну, то есть, не то чтобы сюрприз: здраво рассуждая, мне бы следовало ожидать, что здесь поселится Иван. Но здравость — здравостью, а мужских сапог посреди горницы я всё равно не ожидала!

Гостемил Искрыч, кажется, смутился. По крайней мере, забыл, что жутко обижен, проявился, и принялся спешно наводить порядок.

Потом замер. Обернулся ко мне, сжимая в руках Ивановы порты, рубаху и злосчастные сапоги:

— Матушка… Коли ты насовсем воротилась, так Ванюшку, выходит, вон?..

И столько предвкушения было в этом вопросе, что я поняла: соглашусь — и немедленно одежда моего и.о. окажется не то что за порогом, а сразу же за воротами.

— Погоди, Гостемил Искрыч. Дай мне сначала с ним словом перекинуться. Вещи его пока оставь, а ко мне самого Ивана позови.

Я ждала, что он всё комом бросит, но нет. Видно, домовому хватило позора, что хозяйка увидела, как он ее наказ служить новому Премудрому исполнял. Так что он сперва сложил на лавку порты, рубаху, сверху аккуратно пристроил сапоги, и исчез только после этого.

Я закусила губу, не зная, плакать или смеяться: мне очень, очень повезло, что саму меня хранитель с первых минут принял и взялся опекать. Окажи он мне такое же гостеприимство, как и Ивану — я не знаю, как я в Темнолесье выжила бы!

Иван поднялся ко мне быстро. Взглянул на меня пытливо:

— Ты, Премудрая, правда ли насовсем воротилась?

— Насовсем, — согласилась я.

Как же Ивановы глаза вспыхнули! Плечи расправились, осанка изменилась, даже кудри словно ярче зазолотились. Красавец же, взгляда не отвести! Вот заматереет чуток — и почти до Ильи статью и красотой дотянется.

— Выходит, служба моя кончилась! По нашему уговору, мне твое место след блюсти, пока ему хозяйка подходящая не сыщется. А коли ты воротилась, то нашлась Урочищу — Премудрая!

— А ты будто бы и рад, — озадаченно хмыкнула я. — Помнится, мое предложение ты доброй волей и с большой охотой принял…

Я приглашающе похлопала по лавке, и Иван послушно опустился рядом. Откинулся на бревенчатую стену, и с неожиданным облегчением признал:

— Дурак был, Премудрая. На силу польстился. Шутка ли — первый колдун, сумевший в Урочище осесть! Как есть — дурак… Место это таково, что только то меня и спасло, что осел я здесь по твоему слову, а не поперек его. Не будь надо мной твоей воли, перетерло бы оно меня, что зерно в жерновах… Каждый день всё тут ждет, чтобы я хоть в чем уговор нарушил, хоть в малости от него отошел. Думал уж, прости, Премудрая, за прямоту, что не простила ты мне сговора с Василисой, казнить меня так порешила…

Я вида постаралась не подать, но слегка смутилась: честное слово, оставляя Ивана за себя, я считала это отличным выходом, и казни ему уж точно не желала!

— Что ж, уговор есть уговор: раз есть теперь в урочище Премудром хозяйка — ты свободен! — торжественно огласила я.

Иван посветлел лицом: видимо, тоже почувствовал, как внутри развязался и истаял узел магического договора. Подскочил, ответил, открыто глядя в глаза (читай, мол, если хочешь, мысли потаенные):

— Благодарю тебя, матушка Премудрая, за доверие. Благодарю и за науку! Спасибо, что не погубила, вовремя ношу не по силам сняла.

Поклонился низко, в пол.

А выпрямившись, внезапно замялся:

— Только… дозволишь ли, Премудрая, задержаться еще чуток, погостить у тебя недолго?

— Гости, конечно, — разрешила я. — Хотя, не скрою, удивлена: думала, что коль уж ты так свободе радовался, то стоит мне тебя отпустить — тебя и след простынет…

Он смутился, пробормотал что-то невнятно, чем вогнал меня в еще большее удивление: это Иван? Тот самый, что сутки просидев в плену связанным, ожидая пыток и скорой расправы,не потерял собственного достоинства? Тот, который прямо смотрел в глаза хозяйке Премудрого урочища, прекрасно зная, какой у нее на него зуб? Вот это точно он сейчас юлит и смущается, точно подросток?..

— Что ж… — поняв, что больше мне объяснять ничего не собираются, я мысленно пожала плечами. — Коль уж ты урочище покидать не торопишься, то отчет о делах я у тебя ввечеру приму… Иди пока. У меня еще дела есть.

Иван, кажется, даже обрадовался:

— Всё, как есть обскажу! Ты не волнуйся, матушка Премудрая, я тебя не стесню, могу и в бане на ночлег устроиться!

— Да зачем же — в бане, Гостемилу Искрычу велю, он внизу тебя устроит… — растерянно пробормотала я, но уже неизвестно кому.

Похоже, двери, хлопнувшей Ивану вослед.

Стоило двери за Иваном окончательно затвориться, как Гостемил Искрыч возник рядом со мной. И, злорадно глядя колдуну вслед, доложил с явным удовольствием:

— Они тут с этим, который хозяйский брат, уж который день вокруг урочища Прекрасных хороводятся. А хозяйка тамошняя перед обоими хвостом крутит: не привечает, но и не гонит!

Я нервно кашлянула: Властимира? Серьезно? Если да, то снимаю перед Настасьей кокошник в знак почтения: сильна Искусница, если по всем урочищам свою кровь пристроить сумеет!

Подумала, и сообщила Гостемилу Искрычу, который опять забыл, что обижается, и своевременно не схлопнулся:

— Я буду болеть за Алешку: если он эту змеищу окрутит, я смогу звать ее сестрицей — то-то она побесится! — и добавила, не без намека и умысла, — Ну и вообще, Иван мне почти что родной, Ивана жалко.

Домовой подтекст уловил, фыркнул:

— Ладно, так уж и быть, устрою его внизу! — и исчез.

Всё-таки, оттаивает он быстро. Перспективы для примирения у меня неплохие!

Улыбаясь сама себе, я зарылась в сундук: ага, все на месте, Иван, пока меня не было, по-видимому, здесь особо не хозяйничал. Отличненько. Итак, где же оно?.. Ага! Вот!

Вынырнула я из сундука уже с заветным зеркалом.

Села, погляделась в колдовское стекло: вроде, все в порядке, волосы прибраны, лицо чистое, по глазам не видно, что отчаянно трушу.

Собралась и позвала мысленно: “Настасья!”

Зеркало словно инеем затянуло. А в следующий миг он протаял, и в окошке, расширяющемся от центра к краям, стала видна Настасья Искусница.

Взглянула на меня, и вдруг улыбнулась, понимающе и тепло:

— Здравствуй, доченька. Отпустило тебя?

Я смущенно пожала плечами. То ли отпустило, то ли прихватило, тут уж как посмотреть!

— Мои без меня тут дел не наворотили? — откуда то я знала что если и да, то Искусница сдаст всех с потрохами, потому что они олухи, а я молодец (хоть и тоже немножко олух).

— По-крупному — нет. А по мелочи и сама разберешься, — рассмеялась свекровь. — С возвращением, Премудрая! Заезжай в гости.

— Обязательно! Я тебе подарков с гостинцами из нашего мира привезла.

Тема подарков зашла отлично, потому что тема подарков — это всегда балгодатная тема.

В общем, хорошо поговорили.

Прекрасную я звала уже гораздо спокойнее. Все-таки, Властимира — это не матушка Ильи, она мне просто посторонняя ведьма.

Она меня почуяла сразу, и на зов ответила, не кобенясь, хотя я от нее ожидала всякого. Но нет, Иней в окошке волшебного зеркальца истаял почти сразу, и в нем отразилась хозяйка Прекрасного урочища, еще красивее, чем я ее запомнила. Я застала ее как раз в тот момент, когда она прихорашивалась, примеряя серьги с ярко-красными камнями, в тон ожерелью на шее.

— Здрава будь, Прекрасная.

— И тебе поздорову, Премудрая.

Она бросила на меня взгляд, спросила небрежно-снисходительно:

— Нагулялась?

— Угу. А ты?

— А я — нет, — томной кошкой вздохнула Прекрасная.

— То есть, мне этих петухов не разгонять пока? — деловито уточнила я.

— Погоди пока, сделай милость. В долгу не останусь!

Единственной, кто не спросил меня, насовсем ли я вернулась и нагулялась ли я, осталась коза. Да и то, полагаю, единственно по причине отсутствия дара речи. А так она просто попыталась поддеть меня рогами, промеж них же и огребла — на том и успокоилась.

Я гуляла по двору, обходя свои владения, проверяя, не случилось ли чего, пока меня не было. Черепа на заборе изображали приличный средневековый дизайн: на кольях не вертелись, глазницами не полыхали.Булат в конюшне переминался с ноги на ногу, чем-то звякал и тягостно вздыхал, всячески намекая, что бедную лошадку надо бы отпустить погулять. Вслух, впрочем, об этом не заговаривал: понимал, мерзавец, что чревато.

Будка с цепью от крыльца куда-то исчезла — господи, от души надеюсь, что ее разрубили на куски и сожгли!

Баня стояла на месте, и уже протапливалась: обида — обидой, а встречать хозяйку из дальних странствий Гостемил Искрыч собирался как положено. Возле бани хмуро махал топором Алеша: бритый затылок, в ухе серьга, лихой чуб мокрый от пота, на худой спине перекатываются жилы.

Заметил меня — торопливо отложил колун, ухватил рубаху.

Я испытала легкое моральное удовлетворение: молодец, обучаемый.

“Обучаемый” вынырнул из ворота, зыркнул на меня разбойным глазом:

— Чего Ваньку со двора не погнала?

Я тоже размениваться на всякие глупости вроде приветствия не стала, пообещала ласково:

— Будешь мне указывать, кого гнать, кого привечать — первым со двора и покатишься.

Он смутился:

— Да я… Он просто… — зыркнул еще раз, скривился, будто пол-лимона разом откусил: — Понятно. Ты уже знаешь!

— Про Прекрасную? Знаю, — не стала отпираться я. — И на твоей стороне: как по мне, чем скорее ты обзаведешься женой, тем меньше на моем подворье будешь отираться.

Он хмыкнул:

— Даже так?

И вдруг как-то разом перестал ершиться, будто выдохнул и успокоился.

— Слушай, я понимаю, тебе не по нраву, что я тут — но потерпи уж чуток, а? От матушки до Прекрасного урочища еще дольше путь, чем от тебя. А этот и так в выигрыше — он-то с крыльями, раз-два махнул, и у порога! Ну, не могу я ее без боя уступить! Она такая…

Он зажмурился, и вид у него сделался — как у кота на сметану.

Меня разобрал смех. С трудом удерживая его внутри, я торопливо отказалась:

— Не-не-не, про это мне не рассказывай! А с крыльями… А с крыльями я тебе помогу, не велик труд!

Я шкодливо улыбнулась, Алешка дернулся отскочить, увернуться, да поздно — я уже зачерпнула той силы, которой теперь с избытком было во мне, и скороговоркой выпалила:

— Чтобы не пугал больше девок страхами, быть тебе по кувырку шустрой птахою!

Хлопнула в ладоши, притопнула ногой — и словно пружина внутри распрямилась. Алешу подхватило, куврыкнуло… Ну, надо же!

Может, оттого, что я точно знала, чьи крылья хотела бы дать Ильюшиному братцу, а может оттого, что я и впрямь не простила ему ни своей обиды, ни своего испуга, проклятье сработало как следует: передо мной завис в воздухе, бешено маша крыльями и яростно чирикая, взъерошенный злющий воробей.

Я покрутила перед ним пальцем — он не понял, что я ему подсказываю, только клюнуть попытался.

Вот и помогай таким! Неблагодарный!

— Перекувыркнись, балбес! — я снова покрутила пальцем перед птицей, показывая, как именно это надо сделать.

Миг, и передо мной снова стоит Алеша — такой же взъерошенный, как воробей, и такой же злобный-презлобный. И, судя по взгляду, готовый меня задушить.

Я хохотала, уже не скрываясь.

Заметив, как у него сжимаются кулаки, я замахала рукой сквозь смех:

— Ну-ну, не злись! Хочешь, сниму проклятье?

Алеша перекатил желваки по челюсти:

— Нет уж! Оставь пока!

— Матушка Премудрая! — прервал дальнейшее увлекательное общение домовой. — Пора бы и потрапезничать У меня уж всё готово.

За столом, когда все собрались, произошла заминка: я уступила место во главе стола, как здесь и положено, Илье — а он сделал вид, что не заметил, сел по правую руку от меня. Я смутилась, а он, поняв это, еще и ухмыльнулся.

Я сидела красная и сердитая.

Иван и Алеша мели в себя все, до чего дотягивались с каменными рожами, отчетливо понимая — кто сейчас вякнет, в того вся моя неловкость и прилетит.

Илья знай себе, веселился.

Один Гостемил Искрыч искренне ничего не замечал, и метался от печи к столу, расставляя угощения, и приговаривая что-то “Вот сейчас подкрепишься, матушка, а там и банька подоспеет”.

С банькой, правда, не задалось — потому что раньше нее к Премудрому урочищу подоспели местные.

С туесками, корзинками, и коробами. С просьбами, просьбочками и просьбищами.

Братья ушли, чтобы не мешать, Иван порывался вскочить вслед за ними, но я взглядом велела ему остаться. Дождалась, пока Гостемил искрыч приберет снедь со стола и наведет порядок, и открыла двери первому просителю.

Это, к слову, оказался тот самый молодой мужик с беременной женой и сварливой матушкой.

Выпроводив его, я нахмурилась.

Ну, положим, к ближайшему селищу, Малым Елям, тут два часа пути, я дома, считай, уже полдня — если мое триумфальное возвращение кто-то видел, то новость могли уже разнести.

Но… их же с десяток человек заявилось!

— Иван, ты что, вообще ничего не делал?

— Так ведь не приходили! — вскинулся уязвленный колдун.

Хм… Нет, ну мужика с беременной женой я еще могу понять — с трудом, но могу! Но вряд ли тут все по вопросу защиты материнства и детства явились.

Так какого, извиняюсь, лешего?!

Этот вопрос, пусть и в других выражениях, я следующему желающему колдовских услуг и задала.

Он помялся, косясь на нахохленного Ивана, взглянул на меня, и, видно, решил, что мой гнев навлечь страшнее, и признался:

— Так ведь... Девки в каждом дворе почитай, матушка. Как колдуна звать? Попортит ведь.

— Сглазит?.. — уточнила я, тупя и силясь сообразить, что за беда девкам от колдунов.

Мужик тяжело вздохнул:

— Да если бы!

В сумерках я вышла из бани. В дом не хотелось: после банного духа хотелось подышать вечерней прохладой. Я уселась на крыльцо.

Хорошо…

Черепа еще не зажглись, но в глазницах уже теплились едва различимые искры. Где-то поодаль звенел комариный рой, не смея проникнуть к ведьме на подворье. Над лесом гулял ветер. Где-то поблизости тренькал, примеряясь к своему времени, соловей…

Хорошо!

Вдохнув полной грудью местный воздух — такой же вкусный, как и местная вода! — я сделала то, чего не делала никогда раньше. Открылась этому миру. Полностью разобрала те блоки и плотины, что возводила с самого первого дня здесь. И, кажется, впервые по-настоящему услышала, как звучит этот мир. Может, не весь мир, но та его часть, что зовется Темнолесьем, звучала беззвучной музыкой, пела, и эта песня отзывалась во мне, рассказывая, что всё в мире — единая система, что Темолесье, что мир людей. И Урочища — граница между ними, тонкое место, где встречаются силы обеих половин. Встречаются, сплетаются, звучат. И хозяйки урочищ — составные части единого камертона, на который настраивается эта сила. И им не обязательно нужно быть подругами — но им нужно быть. Обязательно.

Всем трем частям. И потому моя затея с Иваном была глупой: Иван просто не мог зазвучать в унисон. Не та сила. Не тот характер. И даже суть его не та, а мужская.

Идея была глупой. Но при этом — правильной. Она помогла мне понять, чье это место.

Также, как и возвращение домой, помогло понять, какое место — мое.

Я улыбнулась сама себе, поняв, что пока была там, дом для меня в мыслях был здесь, а когда вернулась сюда — домом зову тот мир. Вот же… лебедь перелетная!

И отчетливо поняла: да — перелетная. И мне не нужен Булат, чтобы добраться из мира в мир, я лебедью долечу. И еще, что теперь могу отпустить Булата. Теперь — он сможет уйти. Можно.

И поняла еще, что он не уйдет, а дождется, пока на службу его позовет не ведьма, но богатырь…

Музыка этого мира текла сквозь меня и всё-всё-всё становилось кристально ясным. Понятным. Очевидным. К завтрашнему дню эта обретенная мудрость, наверняка, рассеется, но что-то останется и со мной.

— Еленушка, ты не уснула ли? — шепотом спросил Илья, склоняясь надо мной из темноты. — Может, тебя в горницу отнести?

— А отнеси, Ильюша,- я обвила руками его шею, и прошептала прямо в поцелуй: — Отнеси…

Ну, теперь я точно попрошу его сделать для нас нормальную кровать!