Чада, домочадцы и исчадия

Глава 1

Можно, я пореву? Вот сейчас сяду на… нет, не сяду, мало ли что тут на полу, лучше стоя!

Задрожала нижней губой, заморгала часто-часто… не ревелось.

Посмотрела налево. Посмотрела направо.

Странный дом вокруг не исчез. Всё на месте осталось: потемневшие от времени деревянные полы и стены, бревна потолочных балок над головой — а с них свисают пучки трав, лавки вдоль стен, прялка в углу, крохотные окошки под потолком…

И ни-ко-го. Ни единой живой души.

Весомый, добротный повод зареветь.

Это не могло случиться со мной. Это же чушь! Полная!

Мимоходом отметив, что вокруг царит идеальный, прямо-таки противоестественный порядок (люди в таком не живут), развернулась к выходу. Осторожно, плавненько. Стараясь не расплескать.

Чушь.

Через сени вышла на крыльцо и, чувствуя что ноги меня не держат, все же села на по… на порог.

Потому что с крыльца виднелся частокол забора, двор, колодец, прилепившаяся к избе собачья конура…

Современного города-миллионника с этого странного крыльца было не видать.

Что-то мне нехорошо.

Привалившись виском к дверному косяку я внимательно разглядывала все, что открывалось глазу: забор в два, а то и полтора моих роста, сложенный из бревен толщиной в обхват с заточенными верхушками и кое-где украшенный черепами. Моих познаний в анатомии хватало лишь чтобы понять — не человеческие. Но и на том спасибо! Заложенные изнутри на засов тесовые ворота — тяжеленные даже на вид. Небо над всем этим — пасмурное и все темнеющее, быстро зарастающее недобрыми, клубящимися тучами.

Никогда не видела, чтобы так быстро собиралась гроза.

Никогда не видела таких странных домов и заборов, украшенных черепами.

Никогда не видела, чтобы шумный, родной, цивилизованный город исчез в один миг, сменившись… вот этим.

Может, у меня черепно-мозговая?..

Вот еще пятнадцать минут назад всё было знакомо и привычно: центр, стоящий в пробке, ясный, солнечный день, оживленный бульвар… А потом у меня потемнело в глазах, закружилась голова — и когда резко накатившая беспричинная слабость так же неожиданно отступила, вокруг было… Вот это.

Гроза разрядилась ветвистой яростной молнией — и почти сразу же жахнула громовым раскатом. Зашуршала дождем, помечая мокрыми пятнами ступеньки, порог и меня, всё чаще и чаще.

Холодные, реалистичные капли.

Какое у меня живое, однако, воображение!

Какой убедительный бред!

Место, конечно, странное — будто целиком спертое из музея деревянного зодчества неясно какого века. Но явно жилое: вон, из собачьей конуры псина не разбери какой масти недобрым взглядом следит. Значит, хозяева скоро вернутся!

— Хозяйка, — басовито окликнули меня из-за спины. — Ты бы в избу-то вошла. Не ровён час — застудишься!

А-а-а-а-а-а-а!

Удержать громогласное “а-а-а-а-а!”, а также еще кудрявый пучок цветистых фраз внутри себя, а не снаружи, удалось с трудом.

Я медленно, неспешно встала (не хватало еще подскочить, показывая, что я испугалась, не хватало еще встречать опасность сидя, не хватало еще… больше всего мне сейчас не хватало шокера и газового баллончика). Повернулась.

Говоривший оказался не так внушителен, как его бас. Могла бы не вставать — все равно оказалась бы выше странно одетого мужичка ростом мне до колена.

— Какая я тебе “хозяйка”? — спросила я, и сама удивилась, до чего холодно прозвучал мой голос.

А мужичок и вовсе испуганно икнул:

— Так эта… наследная!

Да? Ну и кто же мне так наследил?

— Ты кто такой? — получилось еще холоднее, чем в прошлый раз, но…

Но иначе мне тоже хотелось икнуть: мама, что это? Кто это? Где я?!

Очень хотелось все же сесть на пол и заорать. В идеале — еще и закрыв глаза ладонями!

— Домовой я, матушка! — степенно огладив бороду, приосанился мужичок. — Гостемил Искрыч!

— Чей? — в детективных сериалах этот прием используют суровые опытные следователи. Задают преступнику разными словами одни и те же вопросы, и ждут, не вылезет ли наружу правда?

Но мой “преступник” оказался покрепче сериальных лжецов. Он своей версии держался крепко:

— Так твой, матушка ведьма! Ты тут всему хозяйка — а я, стало быть, твой домовой!

Я обвела окрестное хозяйство взглядом потомственной горожанки: сени, заставленные горшками, русскую печь, прялку в углу...

Да.

Да-а-а...

Не повезло тебе, Гостемил Искрыч!

Промолчала. Сжала губы и с усилием промолчала. Старая привычка: еще подружка Лялька, блестя на меня цыганским черным глазом, приговаривала:

— А тебе, Ленка, сестренка, в сердцах надо молчать!

Да я и без нее знала, что характер у меня такой… Если сгоряча рубить начну — полетят клочки по закоулочкам.

Так что промолчала. Не потому, что боялась пожалеть. Просто… Не время.

Домовой, тем временем, посмотрел, куда и я: на сени, на печь, на прялку…

— Не гневайся, матушка-ведьма! Запустил я хозяйство, ой, запустил! Виноват! Исправлюсь! Сама знаешь: тяжко домовому без хозяев в доме, руки опускаются, жить не для чего становится! Вот как старая хозяйка сгинула, так я и…

Я слушала его с каменной физиономией. Я умею удерживать каменную физиономию в любых ситуациях: когда меня ругают, когда мне исповедуются, когда боюсь, когда изумляюсь, когда не понимаю, что происходит, когда всё сразу.

Меня за это считают очень умной и крутым специалистом.

Каменная физиономия — залог моей хорошей репутации.

— Ты пожалуй к столу, отобедай честь по чести! — суетился Гостемил Искрыч. — Всё исправлю, увидишь!

Мне было что сказать на тему, где я видела и исправления, и эту отдающую сказками реальность, но вместо этого я вздернула голову повыше, выпрямила спину посильнее и пошла, куда ведут. К лавке с мягкой подушечкой. К столу.

Скатерть плеснула краями, как птица крыльями, и застелила стол гладенько, без единой складочки. Домовой старался, заставлял стол разносолами, горестно сетуя, что, дескать, не ждал, не готов и нет ему прощения, а в моей голове скреблась назойливая мыслишка.

А что, если это не черепно-мозговая травма?

Вода здесь мокрая, а щипок — я тут же проверила и зашипела, потирая пострадавшее место — болючий.

Почему в моем бреду я не возглавляю гигантскую корпорацию или не вернулась в прошлое, и не отбила Витьку из 11-го “Б” у гадины-Олеськи и не разбила ему либо сердце, либо нос?

Я же никогда не мечтала о сказочных мирах — так с чего бы моему бреду принимать столь причудливую форму?

И это заставляло относиться к происходящему не только с изумлением, но и с осторожностью.

Что там в сказках говорилось про еду? Напоят, накормят, спать уложат, а потом - на лопату и в печь? Ну нет уж, от печи лучше отбиваться на бодрый голодный желудок! У меня с голоду и прыткость повышенная и злость тоже.

Под носом сразу же одуряюще запахли грибы в миске, пряно и кисленько. Насыпанный с горкой творог показался вдруг нестерпимо привлекательным, и ложка из него торчала как-то особенно соблазнительно. Из деревянного кубка потянуло медом и ягодами…

Пальцы так и тянулись к этому гастрономическому богатству и я решительно опустила руки на колени: нет уж.

Мало ли. На всякий случай.

Домовой совсем поник, и перед ним стало даже стыдно: видно же, что мой отказ обижает сказочное создание, но…

В печь все равно не хотелось.

— Не бери близко к сердцу, Гостемил Искрыч. Не голодна я.

Он лишь головой покачал горестно.

— Не утешай, матушка. Сам знаю за собой вину!

Матушка!

Матушка!!!

Меня! Девицу двадцати трех лет от роду в самом расцвете сил этот мужичок с ноготок “матушкой” зовет. Внутри мговенно зазудело чисто женское “дайте мне немедленно зеркало!” — убедиться, что годков не прибавилось, нос не отрос, и еще чего не.

Нос я на всякий случай пощупала, ничего подозрительного на нем не обнаружила, и снова огляделась по сторонам, однако с зеркалами в избе была явная напряженка.

— Я, Гостемил Искрыч, прогуляюсь пойду, подышу значит, свежим воздухом, аппетит авось нагуляю…

Выскользнула из-за стола и бочком-бочком вдоль стеночки на улицу, совершенно забыв, что там бушует гроза.

Гроза бушевать тоже забыла.

Я несколько мгновений глазела на яснейшее, прозрачнейшее небо пронзительной синевы, поморгала и, тряхнув головой, двинулась на осмотр владений.

Хотя какие владения?

Не владения то мне!

Никакая я не “хозяйка”! Я домой хочу!

Отчаянно крутя головой я сделала несколько шагов по утоптанному двору. Огромный лохматый пес продолжал недвижимо, молча и очень недобро наблюдать за мной из своей будки. Его я на всякий случай обошла по широкой дуге. Во-первых, нормальные собаки так себя не ведут. Им на чужачку полагается рычать, гавкать и совершать прочие устрашающие действия. Во-вторых, больно цепь, на которую пес был посажен, была толста.

Дойдя до ворот и калитки, откинула деревянную щеколду и высунула любопытный нос за ограждение.

За ограждением от ворот вилась поросшая травой дорога и густой темный лес, который так и хотелось назвать не пойми откуда напрашивающимя словом — дремучий.

По позвоночнику пробежала нервная дрожь, я захлопнула калитку и накинула щеколду обратно, на всякий случай еще и постучала по ней сверху, убеждаясь, что она плотно вошла в паз.

Со внешним миром пока знакомиться погодим!

Обернулась и прежде, чем отправиться дальше гулять по двору, окинула взглядом избу, надеясь, что не обнаружу вдруг курьих ножек.

Не обнаружила.

Изба как изба. Правда тоже украшена черепами.

Стоило мне встретиться взглядом с провалами черных глазниц, как те вдруг вспыхнули ослепительно красным.

Я вздрогнула и потеряла сознание.

Я спала и видела сон.

Вокруг снова был мой мир — привычный, родной, любимый мир. Только почему-то сейчас он казался мне серым. Тоскливо-безрадостным.

А я словно разделилась надвое: одна я, та, что смотрела на него сейчас силой своего колдовства, так и считала.

А другая я, та, что была мне привычна, знала, что это не так, что бульвар, залитый солнцем, утопает в яркой зелени, лавки, стоящие в тени, окрашены в приятный терракотовый тон, а на девушке идущей со стороны набережной, синие джинсы и голубая рубашка.

Мои джинсы.

Моя рубашка.

Я смотрела на себя, идущую мне навстречу.

...со стороны я оказалась непривычной — в зеркале я привыкла видеть себя красивее. Даже не красивее — милее. А так — черты лица резковаты, взгляд вроде бы рассеянный, спокойный, но жесткий…

Темные, густые волосы цвета мореного дуба собраны в косу. “Коротковата!” — каркнуло что-то внутри.

Голубая рубашка облегает вполне приятные округлости, любимые джинсы удачно сидят на стройных бедрах…

“Тощевата!”

Я разозлилась — и я прошла мимо. Я проводила себя взглядом — и я подобралась. И словно что-то внутри себя отпустила. И тут же ощутила, какое оно огромное, могучее и необоримое(?). Чары, что выплетались мной с болью, с любовью, с душевной мукой, с отчаянной надеждой, равзорачивались медленно, но неостановимо.

Всё. С выбранного пути уж не свернуть…

Меня вышибло из этого мира, только крылья успела расправить, чтобы смягчить рывок…

Крылья? Рывок?..

Но сон уже катился дальше — как убежавший от бабушки Колобок.

Колобок-Колобок, что ж тебе дома не сиделось?

А потому что есть время сидеть в родительской избе на окошке — а есть время взрослеть, своей дорогой идти.

Так у Колобка не очень хорошо вышло!

Так он поспешил — а ты засиделась!

Я не хотела, мне не нравилось, чем закончилась сказка для Колобка — только зрело, зрело в душе странное чувство, что моего желания никто не спросит. И что назад мне уж не воротиться...

Теперь я была в избе — в той самой, в которой не так давно познакомилась с Гостемилом Искрычем — и сверху-из угла смотрела, как поднимается по лесенке седая старуха со строгим лицом, как выкатывается из-за печи ей навстречу домовой, но она останавливает его одним жестом. И только кот, чернющий, щурил желтые глаза с лавки.

Меня потянуло за ней наверх, как воздушный шарик на веревочке.

Старуха двигалась по комнатке (в памяти назойливо вертелось слово “горница”) как-то рывками. Перебирала вещи в сундуках — серьезных, окованных металлом, с замочными скважинами и даже на вид неподъемных. Перекладывала вещи, явно одежду, только незнакомого вида, что-то убирала поглубже, другое поднимала повыше — а кое-что и вовсе бросала себе за плечо — и это, брошенное, исчезало, словно пересекало какую-то невидимую черту. В другом сундуке обнаружились мешочки, да сверточки, да скляночки, да… да чего там только не было. Вот только я не понимала что это всё такое.

Сундуков было много, они выстроились вдоль стен, оставив место лавке только у окошка. А в центре комнаты царил стол. И на нем лежала книга. Когда старуха взяла ее в руки… выражение лица у нее сделалось такое, с каким глядит на родного ребенка любящая мать.

Она погладила толстый переплет и сделала шаг — а меня рывком выдернуло вслед за ней на улицу. И я все еще пыталась понять, как же так, как могла я оказаться возле собачьей конуры, если только что еще была в избе под крышей — а наружу, гремя цепью, уже выбирался песочной масти пес.

Ох, и здоровенная же оказалась зверюга!

Хорошо, что при мне он не пытался покинуть своей будки — иначе обморок со мной приключился бы куда раньше!

Старуха же раскрыла перед его мордой книгу (она что, думает. что собака умеет читать?), и приказала:

— Служи! Верой и правдой служи, храни вперед себя самого, защищай, не щадя живот своего! А как войдет новая Премудрая в силу — твоей службе срок и выйдет. Если же не убережешь… Тут-то тебе и живу не быть!

Голос у старухи оказался хриплый, каркающий, шипящий, и коса ее, что стелилась по земле, показалась вдруг похожей на змею.

Она договорила, и захлопнула книгу, и та исчезла, будто не было. Но я почему-то знала точно, что она там, где и должно ей быть — в горнице, на столе. И что она будет верная моя советчиц и подсказчица, а как минет время,придет срок — и тогда уже я сама стану делиться с ней знаниями, бережно, тщательно записывая их для тех, что будут после меня…

Старуха же тем временем обошла двор вокруг, останавливаясь возле каждого черепа, заглядывая каждому в глаза. Дольше всего глядела на те, что украшали конек ее странной избы.

А затем… затем она вышла в середину двора, крутнулась вокруг себя, всплеснула руками, и… и рассыпалась прахом.

* * *

Гостемил Искрыч, домовой солидный и в изрядных годах, был собой премного недоволен.

Не бывало за все эти годы с ним такого позору, как нынче приключился.

Сперва избу неприбранную хозяйке явил, а после и вовсе... Стыд-то какой! Ни кусочка, ни крошки! Ни глотка не отведала!

Корить не стала, пожалела: с пониманием, знает, что коль у дома хозяина нет, так приличный домовой и пальцем к хозяйскому припасу притронуться не могу. Да только Гостемил Искрыч не из таковских, кто сам не поймёт...

Строга новая хозяйка. Строга. Как бы и не из бояр: пусть и не здешнего воспитания, а выучка видна. Взглянула только - а Гостемилу сразу стало ясно, что у такой не забалуешь.

А силой-то, силой как давит! Ажно в избе стены дрожат, до того сильна!

А ежели не из бояр, то уж верно, из воинского сословия вышла: одета уж больно не по-бабски — Гостемилу Искрычу поперву и смотреть было соромно, а ей ничего, будто бы и привычно.

Да и то верно. Небось, скажи кто Марье Моревне, что не след бабе в мужское рядиться — тут бы ему смертушка лютая и пришла...

Всё-таки, сильна была старая Премудрая. И преемницу по себе отыскала, недаром аж из чужих краев призвала!