Чада, домочадцы и исчадия

Глава 6

За два дня, проведенные в этом мире, мне довелось повидать местных в разных видах. Я с достоинством перенесла знакомство с лесной нечистью, с недружелюбно настроенными богатырями, да даже с чудой-юдой, свалившейся мне в сарае почти на голову.

Но с достоинством перенести встречу с достоинством я не смогла.

В общем, я зажала глаза ладонями и завизжала.

И визжала, когда рядом с хлопком возник Гостемил Искрыч; визжала, когда он схлопнулся; и даже когда появился снова — тоже визжала.

И только когда кто-то (кто бы это мог быть!) низким голосом рыкнул “А ну, цыц!”, визг мне отрезало.

Тогда осторожно убрала одну ладонь и приоткрыла глаз — тоже один.

Одет.

Можно открывать и второй глаз.

— Ты кто такой? — спросила я, в полном обалдении разглядывая его с ног до головы, и ощутимо чувствуя, как не хватает мне рядом уже привычной молчаливой и весомой собачьей поддержки.

А всё потому что привычная, весомая и поддерживающая собаченька — вот она! Светло-русые волосы взъерошены, смотрит настороженно и хмуро.

— Илья я. Князя Войковского, Госмомысла Всеславича, богатырь.

“Надо же, какая неловкая ситуация!”, — подумала я, уложив эту мысль в одно емкое слово и растерянно разглядывая побратима Ивана-воеводы.

Рубаха трещит по швам на могучей груди, и, того гляди, треснет не то что от первого же движения, а просто — от глубокого вдоха, штаны, которые так и тянет назвать портами, сапоги…

Хорошо, что эти выдающегося размера сапоги не обнаружила богатырская шатия-братия во время досмотра. Плохо, что их не обнаружила при инвентаризации я (портки, чуть поднапрягшись, я все же вспомнила: еще же удивлялась, до чего странное подношение для ведьмы!).

Странно, что на нем нет пояса: не подпоясанных в этом мире я пока не встречала. Теплились в голове какие-то смутные, невесть где подхваченные воспоминания, что для наших предков это было важно…

А еще, исходя из того, что штаны с сапогами ему по размеру, а рубаха — явно тесна, можно сделать сразу два вывода.

Первый: это не его рубашка. Второй: Гостемила Искрыча можно смело брать с собой, если соберусь идти на дело: домовой в Премудром урочище полностью лоялен.

Вплоть до того, чтобы не отдать большому и страшному мужику его собственную рубашку, только потому, что она понравилась хозяйке.

Я бы, например, не рискнула.

Богатырь покрутил головой, потер шею.

Я невольно стрельнула взглядом туда, где на коньке будки так и висел на цепи собачий ошейник. Илья отследил мой взгляд — и еще больше нахмурился.

— Там, в Малых Елях…

— Стоп. К Малым Елям вернемся потом. Сперва, добрый молодец, объясни-ка мне, что происходит. Почему и как ты здесь оказался, с какой стати в таком виде и отчего, скажи на милость, сразу не представился?

На часть этих вопросов, положим, я и сама знала ответы. По крайней мере, догадывалась. Но пусть лучше он сам и внятно их подтвердит или опровергнет.

У богатыря желваки по скулам перекатились — хотя, как по мне, не с чего.

И я имею право знать, кто он и с какой целью втирался ко мне в доверие.

— С Премудрой поссорился. Сговорился об услуге взамен на службу малую, а задания ее выполнить не смог. Вот она и взяла плату по своему выбору, ведьма ста… старая.

Илья осекся, спохватившись, что говорит сейчас с ведьмой молодой, но все ж договорил, упрямо зыркая на меня из-под бровей. А я только усмехнулась: сама я и не так бы ее сейчас назвала, за такую подставу. Да и к Гостемилу Искрычу, к слову сказать, вопросы возникли...

Но это всё потом. Пока же…

— Почему сразу не представился, как положено? — нахмурилась я. — Неужто нравится, когда тебя вровень с собакой держат?!

Он потянул в себя воздух, и я испуганно прижалась пятой точкой к ступеньке: сейчас рванет!

Но богатырь себя в руках удержал.

— Такая уж моя при тебе служба, матушка! Мне против слова твоего шагу не ступить — и без слова твоего тоже не шагу не ступить.

И меня до костей пробрало — столько едкой горечи, задавленной злости и неприязни было в его голосе и в этих словах.

Как будто это я живого человека на цепи держала!

Как будто это я виновата, что он влез в долги, с которыми расплатиться не смог!

Спокойно, Лена. Он больше двух месяцев прожил на цепи, вполне естественно, что он злится. Никто же не сказал, что он злится именно на тебя?

Если честно, у меня пока что в голове не укладывалась открывшаяся правда: у меня на цепи сидел человек.

Как животное.

То есть, здешняя ведьма превратила человека в собаку, посадила в будку и так держала два месяца.

Ничего удивительного, что репутация у Премудрых такая, что лесная нечисть мне кланяется, а местные в мою сторону чихнуть боятся.

Некоторое время помучавшись, как спросить “а по какому принципу ты оборачиваешься” но так, чтобы быть понятой, я наконец-то подобрала слова:

— Как работает твое превращение?

— А как тебе надо — так и работает!

Спокойно, спокойно. Сидел мужик на цепи, одичал, вот и рычит.

Бояться мне нечего: я прекрасно помню, какие условия наложила на него старуха.

Взгляд на богатыря в упор.

Молчаливое ожидание ответа.

Илья не впечатлительный домовой, который от такого превентивно начинал каяться во всех грехах и на всякий случай соглашался со мной в чем угодно, Илья только щекой дернул.

— Я превращаюсь в человека, когда тебе, Премудрая, это надобно.

— Как часто?

— Что — как часто? Превращался? Дважды. Послушай, Премудрая, сегодня в Малых Елях…

— Подожди… — попросила я, нахмурившись. — За всю службу ты превращался в человека дважды?

Это же очень мало! Это же жестоко…

— За те два дня, что ты здесь, — поправил меня богатырь. — И за всю службу, выходит.

Так, стоп.

— И как это я дважды умудрилась не заметить?

— Так ты сомлела в первый раз, — ухмыльнулся Илья. — А во второй — спала.

До меня постепенно доходило, что в кроватку меня укладывал не Гостемил Искрыч с помощью домовой магии, а вот этот тип и вручную.

Ленка, он не то что ничего тебе не сделал, он ничего и не видел! И навредить он тебе по умолчанию не может! А что на руках таскал— ну так и что, ерунда какая, и чего я так распсиховалась, ну в самом деле, ну правда!

— А в Малых Елях...

— Да подожди ты со своими Малыми Елями! — сорвалась я, и голос от таких открытий осекся до позорного писка.

— А ты думай, какие приказы отдаешь! — сорвался в ответ Илья, и от его рыка, кажется, содрогнулись даже бревна частокола. — Коль уж я у Премудрых вместо пса, так уважения и не жду, но и псу понимать нужно, за что его ошейником душат!

А я вдруг успокоилась.

Совсем успокоилась.

Так успокоилась, что самой жутко стало.

— Что за приказ? — вопрос вышел властным, но я больше не собиралась разговаривать с ним вежливо-дружелюбно, а удачного тона не подобрала, так что ну и пес с ним.

— В Малых Елях ты мне приказала “Дома расскажешь”, — торопливо и вроде бы даже с облегчением заговорил Илья.

Видно, отданный и неисполненный приказ и впрямь его давил.

— Ты, Премудрая, тогда чащобника спросила, отчего на материн зов не вышел. Рассказываю: не мог. Он в склад забрался, да под мешками с пшеницей от людей и спрятался. А после пшеницу солью поверх заложили. Соль же над всякой нечистью силу имеет, а нечисть силы лишает. Вот он и не мог выбраться, пока я в складе его по запаху искать не стал, да один из мешков с солью не сдвинул. Тогда уж он в проем и ринулся.

Я кивнула. Уточнила на всякий случай:

— Это всё? Или тебе еще что сказать нужно?

Илья от вопроса снова желваки перекатил, но склонил почтительно голову:

— Всё, Премудрая. Больше мне ничего тебе сказать не нужно!

— Ну, тогда послушай. Мне есть, что сказать.

Я набрала в грудь воздуха, и заговорила:

— Вот что, Илья-богатырь. Добровольной службы я от тебя не дождусь, а подневольной мне не надобно — ну так свободен! Не нужны мне с тебя ни долги, ни защита. Гостемил Искрыч!

Домовой явился на зов мгновенно.

— Да, матушка!

— Отдай богатырю всё его имущество.

— А…

— Всё, я сказала! — и в моем голосе отчетливо послышалось лязганье железа.

Гостемил Искрыч с исчез хлопком, не успела я еще договорить

А когда явился, на вытянутых руках он почтительно протянул Илье оружейный пояс и меч в ножнах.

Рубаха раздора шлепнулась богатырю под ноги сама и с куда меньшим почтением.

— Выход там, — напомнила я, когда Илья принял оружие и подобрал одежду.

Он попытался было что-то сказать, но мое спокойствие и так уже пошло опасными трещинами.

— Вон со двора!

Мне не хотелось терять лицо при богатыре. Не хватало еще, чтобы он стал рассказывать своим побратимам, какая нынешняя Премудрая на самом деле хлипкая истеричка — в сравнении с прошлой-то, которая была ух!

И не хотелось проверять, что я могу сотворить, если спокойствие с меня вдруг слетит.

Ворота открылись перед богатырем с противным скрипом, а закрылись за его спиной с грохотом.

Странно, все же: когда утром я в них выезжала — даже не пискнули. Еще вспомнилось почему-то, что Булат и уезжая, и возвращаясь, забор перепрыгнуть даже не пытался, прошел через ворота как миленький — и это при его-то хулиганском характере… Надо будет потом об этом подумать.

А сейчас же…

— Гостемил Искрыч.

— Я здесь, матушка.

— Почему не сказал?

— Так ведь ты не спрашивала, матушка!

Домовой даже не пытался притворяться, будто не понял, о чем я спрашиваю, но отчаянно юлил.

— Гостемил Искрыч.

От моего голоса повеяло хрупким, колким осенним льдом.

— Невместно мне, матушка! — покаянно вздохнул он. — Не могу я тайны хозяйские никому выдавать — пусть даже той хозяйки и нет боле, а у меня уже хозяйка иная! Вот ежели б ты вопрос прямой задала, да так, чтобы понял я, что ты уже и без меня ответ с большего ведаешь — тогда б допустил зарок и остальное тебе рассказать!

Хм. Мне показалось, или мне сейчас изо всех сил подсказывают? На будущее?

Хотя задача, конечно, не тривиальная — задать прямой вопрос о том, чего я не знаю так, будто я об этом знаю, но в моих условиях это лучше, чем ничего.

В небе над Урочищем заваривались в недоброе густое варево тучи. Пусть и не так эффектно и жутко как вчера, в самый первый раз, но все равно аномально быстро.

— Гостемил Искрыч.

— Да, матушка? — поднял голову домовой, и вид у него был расстроенный и виноватый.

— Погода портится. Пойдем домой.

В избе — кто бы сомневался! — домовой первым делом метнулся к печи, зазвякал посудой, и вскоре на столе стало тесно от расставленных мисок и плошек.

Я усмехнулась: Гостемил Искрыч жил по принципу “мед от всех невзгод”, и если я не найду в себе сил противостоять соблазну, то скоро меня от такого количества сладкого, и приложенного к нему жирного и бессовестно вкусного разнесет так, что и Булат не увезет.

— Гостемил Искрыч, — позвала я. — Ты садись со мной за стол, где уж мне столько съесть?

— Благодарю за ласку, матушка, за заботу, — домовой поклонился и огладил бороду, с достоинством опустился на лавку со мной рядом.

Я сама налила ему молока, придвинула блюдо с пирогами: угощайся, мол!

Ужинали в тишине. И лишь когда оба наелись, я приступила к расспросам.

— Расскажи-ка мне, Гостемил Искрыч, чем за службу с тобой расплачиваться следует.

— Так ведь, силой, матушка. Я покуда тебе служу — с твоей силы и жив, и сыт, и сам силой прибываю. А коль уважить захочешь, так молочка за печку поставь, и чтобы непременно своей рукой, и хлебушка горбушку рядом…

Я даже со всем своим плохим настроением не смогла сдержать улыбки:

— Непременно за печку? А если за стол со мной сесть позову — разве же не уважу?

Домовой засопел:

— То, матушка, не уважение, то честь великая. Да только честь честью, а обычай — обычаем!

— Поняла. За печку — так за печку. А ничего, что и хлеб этот ты сам пек, и корову не я доила?

Он нахмурил брови, изрек сурово:

— Кто бы ни пек-ни доил, а всё едино, всё здесь — твоё! И ежели ты угощение поставила, то ты и одарила! — и не выдержав строгого тона, смущенно добавил: — Но коли хлеб хозяйской рукой испечен, то он всяко лучше!

Гостемил Искрыч, решительно отстранив мою помощь, деловито убирал со стола, а я, крутнув от нечего делать несколько раз колесо прялки, разглядывала вышивку на подушках, лежавших по лавкам и наблюдала за хлопотами домового.

Разговор тек домашний, хозяйственный: я рассказывала, как съездила в Малые Ели, домовой рассуждал, что надо бы Булату сена накосить, и что был об этом с луговинниками уговор.

Непогода и близкий вечер сгустили тьму по углам избы, и только когда Гостемил Искрыч затеплил огонь в глиняном светильничке, я сообразила — день-то, оказывается, прошел!

Да и то сказать, сколько он в себя уместил: богатырей, селян, чуду-юду, сказочно-верховую прогулку…

Илью с его каминг-аутом, будь они оба неладны!

За стенами избушки яростно свистел ветер, гнул к земле близкий лес, и тот скрипел в ответ ветвями тревожно и зловеще. И пусть я знала, что бояться мне нечего, что горит на кольях в черепах алый огонь в глазницах, и что через высокий забор не решается прыгать даже волшебный (на всю голову!) конь, все равно было страшно.

На душе было так же паршиво, как и на улице — а там непогода взялась всерьез, и ветер завывал в печной трубе гулко и тоскливо. В бревенчатой избе пахло сдобой от печи и сухим деревом, было тепло и должно было быть уютно — вот только, хоть волком вой.

И нечем было занять руки — может быть, тогда бы не свербили в мозгу мысли о том, как страшен этот мир.

“Человека — в собаку, собаку — в будку, человека — в собаку, собаку — в будку!” — назойливо крутилось в голове роликом на репите.

Здравый смысл подсказывал, что валить отсюда нужно стремительно: я не справлюсь.

Плевать даже на магию: не особо-то она, кажется, и нужна, и неопределенно долгое время вполне можно будет выезжать на черепах с огненными глазами, на Булате и общей вере в могучесть Премудрых. Но... Если уж я здешнюю заботу не вывожу, то местные проблемы и вовсе не потяну.

...а самое главное, не хочу, не хочу я это вывозить и тянуть!

“Человека — в собаку, собаку — в будку, человека — в собаку, собаку — в будку”.

Ладно, бог с ним: я его отпустила, надеюсь, он сообразил не идти к своим по ночному неспокойному лесу, а выйдет к людям и переждет непогоду там.

Да чего я беспокоюсь, он же местный, он в реалиях своего мира разбирается куда лучше меня — так что все у него хорошо.

А если и нет, то я-то тут причем? Я для него сделала всё, что могла!

“Человека — в собаку, собаку — в будку, человека — в собаку, собаку — в будку”...

В углу мяукнуло, а потом по ноге мазнуло.

Ну, спасибо, что предупредила, киса, что это ты! Я хоть не заорала — так, только вздрогнула, но это ж не считается. А то норму по визгу я на сегодня и так уже выполнила…

Я вспомнила встречу с богатырем — и передернулась.

Дорогой дедушка Мороз, помнишь, в своем родном мире я просила у тебя на Новый Год что-то вроде австралийского пожарного?

Так вот, старый ты маразматик, это было не настолько буквально, и в любом случае, доставить нужно было его — ко мне, а не меня — к нему!

Я ставлю вашему сервису одну звезду и требую возврата доставки!

Немудрящая шутка немного подняла настроение.

Кошка, походив немного вокруг моих ног, как вокруг дуба по цепи, запрыгнула на лавку.

Подобрала под себя черные лапы, сощурила зеленющие глаза на огонек светильника.

Здоровенная, все же, зверюга. И, похоже, все же не кошка, а кот: у кошек форма лица другая, таких бандитский морд у кошек не бывает!

Протянула руку, запустила пальцы в гладкий, черный мех.

— Гостемил Искрыч, а чем ты кота кормишь?

— Вот еще! Кормить его, дармоеда! Пусть мышей ловит! — возмутился домовой.

Кот показательно зевнул, предъявив внушительные зубы, то ли показывая, что прекрасно прокормит себя сам, то ли намекая, где видел обвинения в дармоедстве, а я начала подозревать подозрительное.

— Гостемил Искрыч… А Иль… пса чем кормили?

— Как — чем? — удивился домовой. — Мясцом отборным, свежим, как Премудрая прошлая повелела! Оно, конечно, не след бы псу — мясо, расточительство-то какое! Но хозяйке видней. Опять же, хучь он и пес, а все едино не совсем, а богатырь и разуменье имеет…

— Сырым?

— Так… а как же еще?

Два месяца на сыром мясе? Ничего удивительного, что он так на гречку после этого смотрел!

Настроение снова сползло ниже уровня пола.

Я ни в чем перед ним не виновата!

Это — не моя вина!

...надеюсь, когда он заявится сюда вместе с дружиной побратимов, я смогу отстоять эту точку зрения достаточно убедительно.

Тьфу, Ленка, хватит! Хватит нагнетать и накручивать, Илья ведь должен понимать, что ты ничего не знала, а как только узнала — сразу его отпустила!

Устав бояться, я встала.

— Гостемил Искрыч, тебе светильник нужен?

— Да пошто мне, матушка? Мы-то, домовые, все больше ночные, так мне что ночь, что день — все едино, а ночью даже как-то и сподручней! — развеселился он, и я кивнула.

— Хорошо, тогда я светильник наверх заберу.

Но стоило мне и впрямь потянуться к гладкой глиняной ручке, как Гостемил Искрыч подал голос:

— Ты бы, матушка, может, впустила бы Илюшу? Сожрать, конечно, не сожрут, но… — он помялся, но все же закончил решительно, — нечего ему за воротами сидеть! Пусть во дворе службу несет!

Как это — за воротами?! Что он там делает?!

Мое изумление послужило ключом или желание разобраться в происходящим — но черепа тут же отреагировали коннектом с мозгом, транслировав мне картинку здоровенного пса, нахохленного и взъерошенного, под воротами. На них он принципиально не смотрел, бдительно и неподкупно прожигая взглядом темень в направлении леса.

Мне захотелось устроить безобразный скандал, заорать расколотить что-нибудь — да хоть светильником в стену запустить.

Как так? Ну, как так?! Почему — собака?! Я же отпустила его, отказалась и от службы, и от долгов! Так почему?!

Хотя, с другой стороны: ну, разобью я светильник — где потом новый в этой глуши возьму? А в деревянной избе и до пожара недалеко.

Так что не стала, конечно — ни орать, ни буянить. Просто попросила домового:

— Отвори ему ворота, Гостемил Искрыч.

И пошла на крыльцо.

— Ты куда, матушка?! Холодно! — всполошился домовой. — Душегрею накинь!

Да катись оно все провались!

Стиснула зубы, сделала вид, что не услышала.

Не трогайте меня сейчас никто лучше…

Ветер хлестнул наотмашь по всему телу, дернул за косу, забрался под одежду, заставив пожалеть, что не послушалась домового и не накинула что-то сверху.

Но глазницы сторожевых черепов горели полноценными, яркими огнями, успокаивая, и только увидев их, я спохватилась, что не надо бы просить домового открывать ворота — мало ли, чем чревато размыкание контура охранной системы в темное время суток!

Но домовой и сам об этом догадался. Дождался, пока я выйду на крыльцо — и только тогда плавно и жутковато в красных отсветах от сторожевых черепов, приоткрылась калитка — ровно настолько, чтобы богатырю было возможно протиснуться. И остановилась.

— Илья, — позвала я. — Заходи.

Пес втек во двор: в зубах — оружейный пояс, ножны с мечом закинуты на спину, как барашек у опытного волка. Больше ничего из своего имущества он прихватить нужным не счел.

Калитка тут же захлопнулась — к немалому моему облегчению. Очень уж пугала меня зазаборная ночная жизнь.

— Заходи, — позвала я снова и посторонилась. — В избе переночуешь.

Кобель молча разжал пасть, стряхнул оружие со спины — и оно эффектно шлепнулось перед лазом, недвусмысленным намеком, а Илья скрылся в конуре, продемонстрировав, что не одна я могу не слышать лучших побуждений.

А заодно — что не так уж слово мое над ним довлеет.

С одной стороны, то, что он имеет хоть какую-то свободу воли — это утешает. Чары все же различают просьбу и приказ, и можно не трястись над каждым словом.

А с другой стороны… Вот ведь дурак гордый! Что ему, трудно было в избу зайти? Мне же страшно!

...а я его еще собиралась когда-то к себе в горницу брать! Тьфу, бестолочь хвостатая!

Удержавшись от того, чтобы попросить его “Ну зайди-и-и, ну пожалуйста!”, крутнулась на месте и ушла в дом широким, сердитым шагом.

В сенях замерла, покусала губы, и решилась, впервые потянулась к сторожевым черепам сознательно. В фирменной зловещей подсветке наблюдательно-сторожевой системы отыскала вещи Ильи, неряшливой кучей валявшиеся под кустом, и отдала мысленный приказ: бдить! При попытке хищения — не пущать!

Не то чтобы я впрямь думала, что жители Черемши и Малых Елок уже притаились по кустам, и ждут-не дождутся заветного мига, когда смогут спереть ношеные портки… Просто рисковать не хотелось: без второй встречи с голой правдой о богатыре я прекрасно обойдусь.

И уже поднимаясь наверх, вспомнила что кое-о-чем забыла.

Забыла!

Забыла колдовскую книгу в седельной сумке у Булата!

Вот зачем мне взбрело в голову тащить книгу с собой в Малые Ели? Как я там собиралась ею воспользоваться?

— Гостемил Искрыч! — я осторожно перевесилась через перильце. — Гостемил Искрыч, я, кажется, книгу колдовскую в конюшне забыла…

(Нет, не кажется!)

— Принеси, пожалуйста!

Домовой, возникший из-за печки, озадаченно крякнул:

— Дак ведь, я к ней даже притронуться не смогу! Так уж ее Премудрые заколдовали: чужому человеку она в руки не дастся, а нашего брата и развоплотить может.

Значит, нужно самой идти и исправлять свою оплошность.

А на улице, между прочим, холодно, темно и страшно!

Хотя…

— Гостемил Искрыч, а Булат что, так не расседланный и стоит?

— Да как можно, матушка! — вознегодовал домовой.

И я поспешила уточнить:

— Значит, к седельной сумке ты прикасаться можешь — вот ее мне из конюшни и принеси!

Домовой исчез, а когда вернулся — в его руках была седельная сумка.

Пустая.

Так, спокойно, без паники! Сумка целая — значит, выпасть из нее во время наших с Булатом покатушек книга не могла. Мне только что из достоверного источника стало известно, что чужому она в руки не дастся! Так что ничего страшного не случилось — она просто немножко потерялась! Подумаешь!

...потерять рабочий инструмент многих поколений Премудрых.

...на второй рабочий день.

Нужно просто пройти в конюшню и как следует там поискать.

Я глянула на закрытое ставнем окошко, и сглотнула.

На улице по-прежнему было холодно, темно и страшно.

Я поколебалась, сжимая в руке светильник и представляя, как моментально останусь без света, стоит мне только высунуть нос наружу. На дворе-то еще ничего, там охрана красненьким подсвечивает — а в конюшне? Где я там что искать буду?

А пропади ты пропадом!

Не пойду никуда! Ничего страшного, до утра долежит — не развалится!

Я решительно поднялась по лестнице, вошла в горницу…

И обомлела.

Колдовская книга важно возлежала на столе, а под нею лежал платок, в который я сама завернула ее днем — разглаженный, без складочки.

Да. Дождешься, пожалуй, чтобы такая пропала!