Чада, домочадцы и исчадия

Глава 12

Раз, два, три, четыре — мерила я шагами пятачок свободного пространства в центре горницы. От стены, вдоль которой выстроились сундуки, до двери — ровно четыре шага и разворот.

Раз, два, три, четыре — разворот, и огонек, слабо разгоняющий для меня ночную мглу, заплясал на носике глиняного светильника в потоке воздуха.

Илья ужинать так и не пришел, и ночевать остался на улице.

Ну как так можно? С его комплекцией не есть вовремя — это себя не беречь. Ладно, на меня он зол, и за дело, но себя-то зачем наказывает?

Раз, два, три, четыре — мимо стола, на котором лежит колдовская книга, вобравшая опыт многих поколений Премудрых, мимо сундука с колдовскими артефактами редкой силы. Разворот!

Сила — силой, а ни книга, ни артефакты детей вылечить не смогли. Вернее, не смогла я, а они — не сумели помочь, да и мне ли их винить, за то, на что у самой не хватило соображения?

Это как Алешу винить за то, что я с Ильей поссорилась.

Раз, два, три, четыре — разворот.

Надеюсь, с Алешей все порядке и до матери он долетел. И не потому, что Искусница мне не простит, случись что с ее чадушком — а потому что я сама себе этого простить не сумею.

Раз, два, три, четыре, разворот — позвонить ей, что ли? Я бросила взгляд на сундук, куда вернула магическое зеркало.

Или иначе попробовать?..

Я замерла.

Нить свершенного колдовства нащупалась легко, далась в руки, признавая за мной силу и право, и будто ласкаясь к хозяйке. А потянуться вдоль нее волей оказалось и вовсе проще простого — потянуться, чтобы ощутить, что там, на том конце чар больше нет петли, спеленавшей злобного молодца, и не оборвана она смертью богатырской, а расплетина аккуратно, бережно, умелой рукой.

И не нить это больше, а лишь след ее.

Облегченно выдохнула: всё с Алешей в порядке — жив, цел, человекообразен и от меня далеко. Вот и славно, вот и ладно!

Хм… А с детьми так получится? Я им силу отдавала!

Нащупала, потянулась. В том ли дело, что колдовала я не здесь, а в семи верстах отсюда в Черемшах, в другом чем-то — след поднялся тяжелее и был едва ощутим. Впрочем, главное он все же показал: живы, все пятеро. А что слабы, так другого и не ожидалось.

Снова тронулась с места: раз, два, три, четыре. Разворот — принесла же его нелегкая!

Вколыхнувшуюся было злость задавила. Усилием воли, безжалостно: каждый отвечает за себя. Вот и Алеша отвечать за сделанное мной не может — сама дура.

А что у меня до сих пор горит всё бежать доказывать, что я в виду дурного не имела и зла ни одному из братьев не желала — так кого это волнует? Уж точно не Илью, которого я носом ткнула в его положение при мне, в то, что он целиком в моей власти.

Раз, два, три, четыре.

…и в то, что у меня совести — не больше, чем у Мирославы. Достойная преемница.

Разворот.

Не выучена, правда, ничему, земли свои и людей на них от чужака защитить не может, зато с союзниками собачится уже как полноценная ведьма!

Раз, два, три, четыре — разворот.

Интересно, как там пленник? Поставленный на стражу череп службу нес бдительно, и попытайся Иван покинуть свое узилище, дал бы знать незамедлительно — но в баню заглянуть не мог. Впрочем, пусть его, завтра с этим разбираться буду.

Завтра выяснять буду, и как в Урочище мое попал — не пешком же, и что на месте преступления делал, и как связан с тем, кто на детей болезнь наслал — потому что это сделал точно не он. Не его силы след возле Черемшей остался.

А вот кто там наследил — нужно искать.

Надеюсь, дети доживут до этого момента.

Но искать нужно — чувствую, завтра с утра следует ждать вестей о новых заболевших.

Раз, два, три, четыре — разворот.

Вот чего он в избу не идет, а? Знает ведь наверху и до утра вниз не спущусь — чем я ему нормально ночевать помешала?

Жгучее желание найти богатыря и попросить у него прощения подавила тоже. Потому что… потому что примерно представляла, что он мне ответит.

Я обязательно извинюсь. Но потом, когда подберу хоть какие-то внятные слова, когда будет хоть чуть-чуть более подходящий момент. И когда он будет хоть немного согласен меня услышать.

Раз, два, три, четыре — разворот.

Раз, два, три, четыре…

Огонек выпил через фитиль заправленный в светильник топленый жир п потух, и, оставшись в темноте, я смирилась с тем, что метаниями ссоре не поможешь, и рухнула на постель.

Я ведь не словами всё испортила, а делом.

Делом и исправлять все нужно…

…сон подбирался медленно, тягуче. И во сне лес шумел мне кронами “Не кручинься, Премудрая, как ты хочешь — так все и сладится, так и выйдет”. И свернувшийся в ногах черный согласно мурлыкал. А сила — огромная, непомерная сила — текла в меня, как в прорву.

К утру приснилась старуха — костерила почем зря, стучала кулаком, грозила “Не вздумай, дура-девка!”.

Я фыркнула, перевернулась на бок — от того и проснулась.

Окошко в горнице было забрано на ночь ставнем да и выходило на запад, но я всё равно безошибочно чуяла за ним занимающийся рассвет.

Странно, я и не заметила, как мир меня перекроил из убежденной совы в безумного жаворонка…

Хотелось встать, распахнуть окно, впустить в горницу свежий воздух и пение птиц из леса.

Но вылезать из-под нагретого одеяла было лень.

Собралась, примерилась — и ставень послушно поплыл в сторону под моим строгим прищуром.

И, странное дело, но на душе от этого потеплело. Не от того, что удалось простое колдовство в быту, нет. Просто оно как-то вдруг и разом убедило меня и в том что Мирослава снилась мне не просто так: пришедшая на сон грядущий в голову идея — верна.

Я действительно нашла лазейку в договоре, который старуха навязала Илье.

Расчесывая волосы деревянным резным гребнем, умываясь холодной водой, натягивая расшитую Искусницей рубаху, я всё вертела озарившую меня мысль.

Но спешить не будем. Сперва — заглянем-ка мы в книгу колдовскую!

Зачиталась. Спохватилась, когда снизу вовсю запахло свежим хлебом из печи — Гостемил Искрыч уже готов был накрыть хозяйке стол.

Не отвлекаясь на завлекательные запахи, хоть это и далось мне непросто, я вышла на крыльцо.

Позвала:

— Илья!

Богатырь на зов явился из конюшни, и у меня отлегло от сердца.

Был, был у меня страх, что появится он из-под крыльца или из конуры, и одет будет не в рубаху, а в собачью шкуру. Не знаю, как бы тогда в глаза ему смотреть смогла…

— Звала ли, Премудрая?

Хмурый взгляд я проигнорировала.

— Звала. Думаю, Илья, что теперь я сумею тебя отпустить.

Еще один хмурый взгляд стал мне ответом:

— Вошла, выходит, в силу?

— Вошла, Ильюша.

Потому что силы у меня нынче столько, что больше уже вряд ли будет.

И пусть духу договора это не соответствует (старуха ведь имела в виду другое), зато букве — вполне.

И это и было найденной мною лазейкой.

Илья только кивнул молча, не расспрашивая ни о чем и не споря.

Уточнил:

— Что мне делать надобно?

— Ничего, Илья. Я сама всё сделаю, — я прикрыла глаза и поглядела на богатыря другим зрением, потянулась к нему силой.

— Ты только потерпи малость, это долго может выйти…

Врала: я уже видела, её, недовольно дрожащую нить договора, уже знала, что, пусть и не исчерпала она себя, не исполнен еще договор, но разорвать её я теперь вправе, и сделать это удастся с легкостью.

Время мне требовалось для другого.

“Как на острове буяне камень бел-горюч стоит”...

Обережный заговор, найденный в книге, ложился словно сам собой, и слова текли шелком, не цепляясь, не задерживаясь, переплетаясь с силой, с волей, с глупым чувством, бьющимся в сердце…

Я окутывала Илью, оплетала его сверху донизу, с ног до головы, защищая от болезни, от волшбы, от яда, от удара в спину…

Сила, слово и воля, и моя любовь, сплетаясь в тонкую незримую нить, ложились тайным узором на широкие плечи, на бедовую голову, легко и естественно переплетались со старыми, еще Настасьей нашептанными оберегами, и таяли. Словно их и нет.

Остановилась я только тогда, когда повесила на Илью всё, что сумела найти в книге Премудрых.

И лишь после этого оборвала нить Мирославиных чар. Она тренькнула, неслышно и печально, и истаяла.

Будто и не было.

— Ты свободен, богатырь. Нет между нами больше долгов.

— Ежели на заставу княжескую пойду — в пса не перекинусь за забором?

Значит, всё-таки уходит…

А я-то… Значит, показалось.

Я заставила себя улыбнуться:

— Не перекинешься. Только зачем тебе туда идти?

Я обернулась к конюшне:

— Булат! Отвези Илью Егоровича на княжью заставу! Гостемил Искрыч, собери-ка ему в дорогу котомку.

В конюшне возмущенно всхрапнули, но мне было не до оскорбленных чувств буланого.

Со своими бы разобраться!

Кивнув богатырю на прощанье, я крутнулась на пятках и ушла в избу, с видом равнодушным и деловым.

Мол, вы тут седлайтесь, собирайтесь, катитесь — мне недосуг с вами долгие проводы разводить. У меня дел полно!

Позавтракать, например.

Или пореветь в тихом углу.

Но лучше, конечно, позавтракать.

Илья оставил мне прощальный подарок: подпер дверь бани поленом. Хорошо подпер, от души — я уже минут пять крутилась рядом с этой композицией, как лиса вокруг винограда, а поделать ничего не могла: полено стояло намертво.

Вот же ж!.. Силушка богатырская!

Зачем вообще было его запирать? Я же черепу сторожить велела…

Попыхтев еще немного так и эдак, и не добившись результата ни вручную, не пинком, я в конце концов разозлилась, зло взглянула на предательскую помеху — и полено вылетело, красиво крутясь в воздухе, врезалось в забор и, отлетев, шлепнулось на траву.

Вот нет бы сразу так!

С чувством глубокого морального удовлетворения я потянула дверь на себя.

Изучила пленника взглядом сверху вниз: нахохленный, хмурый… Кивком велела следовать за мной и ушла к крыльцу, не дожидаясь, пока он подчинится.

Придет, не придет?..

Пришел.

Вернул мне взгляд сверху-вниз, но рядом со мной сесть не решился — опустился на самую нижнюю ступеньку. Посидели в тишине, помолчали.

Квохтали на заднем дворе куры, опекаемые красавцем-петухом, паслась вдоль забора коза, искоса поглядывая на нас. Булат, успевший воротиться с княжьей заставы, тяжко вздыхал над яслями, заправленными еще Ильей.

О чем думал Иван — я не знаю, а я думала о том, что всему этому добру нужно будет подобрать очень надежного хозяина, когда я разберусь с неведомым врагом и соберусь уходить. Куры да коза — еще ладно, хотя и их тоже жаль, живые же твари бессловесные. Но Булат и Гостемил Искрыч мне друзья, и доверить власть над ними человеку злому и жестокому — никак нельзя.

— Я роду боярского, — нарушил тишину Иван. — Боярина Федора Крапивы средний сын.

Сорвал травинку, покрутил ее в пальцах и с усмешкой добавил:

— Коль надумаешь за плату меня воротить — отец откуп богатый даст.

Хорошая идея. Меня дома уже с работы уволили — финансовая подушка на первое время мне очень даже пригодится.

— Род наш старый, в Войкове и под ним наши земли исконные, отец — думный боярин, на сходе по правую руку от князя Госмомысла сидит.

Хорошо, Ваня, я поняла: ты из “золотой молодежи”, отец твой крутизны немереной. Но мне-то, многогрешной, что с того?

Вслух, впрочем, ничего не сказала, не стала перебивать: сам заговорил — сам пусть и объясняет, к чему ведет.

И он объяснил:

— Василису я впервые увидал, еще когда я юнцом был — и она не на много старше.

Я от этих слов аж вскинулась, вспомнив статную, фигуристую красавицу. Значит, всё-таки Василиса? Жаль… Зря она, зря. Проявила бы терпения чуть больше — и, глядишь, я сама бы ей свое место оставила. А она… Поспешила, злодейства творить принялась — и теперь я костьми лягу, но ей Урочище не уступлю!

А Иван продолжал рассказ:

— Матушку ее тогда в княжьи ведьмы пожаловали, а с матушкой и Василиса в палаты княжеские пришла. Как сейчас помню: идет девица — а вокруг нее солнце ярче становится… На нее-то многие заглядывались, иные и присвататься пробовали — да только матушка ее всем отказывала, женихов с порога метлой гнала. Для иной судьбы дочь растила, для ведовской. Во мне в ту пору сила открылась, вот и попросил батюшка Варвару Веденеевну поучить отпрыска уму-разуму, чтобы сам по дурости да малолетству не убился, да никого другого не убил. Зелен я тогда был, в женихи взрослой девице не годился. И Василиса, хоть и горазда была парням головы кружить, со мною крепче чем с прочими дружила. Позже я на службу княжью подался, а как вернулся — не нашел уже ее в княжьем тереме: вышла моя зазноба замуж. Сказывают, тетка Варвара крепко против того брака была, да только тесно моей Василисе рядом с матушкой было, вот и упорхнула из родного гнезда, и мужа по себе выбрала, колдуна из наивятших, тетке Варваре и осталось только зубами скрипнуть да смириться. Вот тогда-то взметнулось во мне ретивое: понял я, что всё это время надеялся я, что дождется моя краса, пока я отслужу да в силу войду, а как ворочусь в Войков — так и свадьбу сыграем. На Василису, впрочем, и тогда зла не держал: она мне ничего не обещала, а что я себе придумал — так то не её вина… Она о том и знать не знала, и ведать не ведала. Жила себе с мужем, в княжьи палаты порой наведывалась — мать навещала.

Я взглянула на Ивана искоса — и промолчала. Ну-ну. Если я права… Вернее, если прав сам Иван, в той части, где говорил, что Василиса действительно была “парням головы кружить горазда”, то его утверждение о том, что она о чувствах своего друга-приятеля знать не знала, видится мне очень сомнительным.

Но это, во-первых, не мое дело, а во-вторых — за давностью лет недоказуемо.

— Не сказать, чтобы я так уж тосковал: других дел изрядно было. Жил себе да радовался — только вот семьей так и не обзавелся: всё как-то недосуг было, да и не глянулся никто так, чтобы к сердцу прикипела. У Василисы же, между тем, семейная жизнь тоже не задалась, и от мужа она воротилась к матушке. Что?

Это он не сам по себе запнулся, это он на мое удивление затылком среагировал.

— А у вас разве разводы есть? — осторожно уточнила я.

— Что?..

— Ну, разводы. Когда муж с женой развязывают узы брака!

Иван усмехнулся, повертел в пальцах травинку:

— Нет, у обычных людей нет. Но ведьму разве ж кто удержит?

— Воротиться-то воротилась, но вот ведь какое дело: уживаться им вместе тяжко стало. Василисе и до замужества под матушкиной рукой невмоготу оставаться было, да только тогда тетка Варвара к дочернему девичьему норову снисходительна была. А как кончилось девичество — так и снисхождение у Варвары кончилось. Двум вошедшим в силу ведьмам рядом не ужиться. Душно. А допрежь всего — место в княжьих палатах только одной было, и уступать его тетка Варвара не собиралась… Ты не думай, Премудрая, это не я такой умный да приметливый — Василиса сама мне всё рассказала, когда помощи просить стала. Ну… почти всё. Рассказала, и попросила помочь ей в Урочище ведьмовском осесть. Я тогда, было дело, подумал, что уходит она оттого, что матушке вредить не хочет. А ждать… ведьмы живут долго и стареют медленно — тебе ли, Премудрая, не знать.

Ну, вообще-то, как раз мне — и не знать, чего уж там, будем честны. Я о таких вещах не только не знала, но и вообще не задумывалась. Хотя, если уж на то пошло, была бы весьма рада привезти в свой мир подобный сувенир — так сказать, на долгую добрую память.

— И ты согласился помочь бывшей зазнобе.

Потому что, по всему выходит — не такая уж она и бывшая.

— И я согласился, — невесело подтвердил Иван, боярский сын. — Зазорным не посчитал. Дело благое: и наставнице бывшей удружить, не допустить раздора промеж нею и дочерью ее, и князю сослужить две службы разом. В первую голову, от ведовской распри стольный град уберечь, а в другой черед — посадить в одном из Урочищ благосклонную к княжеству ведьму. И всем хорошо выйдет…

— Угу, — поддакнула я.

Из чистой вредности.

Потому что резоны Ивана, на самом деле, были мне вполне понятны: отвести магическую бомбу от родного стольного града в глушь подальше, услужить князю — а там, глядишь, и возлюбленная наконец-то разглядит и оценит, какое ей золото досталось.

И правда — всем хорошо!

Кроме меня.

Но кого в этих раскладах волновала бы я?

— Василиса собиралась долго, а потом вдруг заспешила, так что в один день поднялись мы с ней на крыло, да в Темнолесье и подались. Я думал, на заставе княжеской постоем встанем, ан нет: сыскалась у Василисы то ли подруга, то ли знакомая на лесной заимке, что как раз промеж двух урочищ угнездилась. Там она приюта и попросила.

Он помолчал. Хмурился, сапоги свои красные, нарядные разглядывал.

А я думала о том, как у него легко прозвучала фраза про “поднялись на крыло”. А ведь колдун он, по всему выходит, не из самых сильных. И магичит только на своей личной силе: нет за ним Урочища, которое бы силу в него вливало.

— Я-то всё ждал, что Василиса Премудрой нынешней вызов бросит… А как сойдутся они в сшибке, так и я подруге своей подсоблю. Тем более, что у той помощник тоже имелся — да только в чародействе не сведущ и поддержать свою хозяйку смог бы разве что оружием. Словом — не мне, удальцу да умельцу, чета! — с невеселым сарказмом продолжил Иван.

И только потому я удержалась и не сообщила гостю дорогому, что Илья бы его на одну руку положил, другой прихлопнул.

И правильно сделала, что удержалась. Пусть потом, если что, сюрприз Ване будет!

Хотя ему, кажется, сюрпризов и так хватило — судя по тому, что рассказывал он всё больше через силу:

— Только вот Василиса всё тянула да откладывала… И я в толк взять не мог, отчего да почему? Ведь чем дальше, тем полнее принимало Премудрое урочище новую хозяйку. А Василиса только отговаривалась на все вопросы: не время. Рано, мол!

Мне, пожалуй, нравился этот допрос: сиди себе с умным лицом, а задержанный сам пришел, сам о преступных планах сообщил, о мотивах отчитался. Больше всего мне, конечно, нравилось то, что не пришлось мне к нему применять всякие методы воздействия, о которых я только в книжках дома читала и в кино про плохих парней видела, и совсем не факт, что сумела бы применить эту увлекательную теорию на не аппетитной практике. А еще хорошо было бы, если бы он еще и меру пресечения сам себе избрал — и сам же за ее исполнением проследил.

Потому что по этому поводу у меня с идеями тоже не густо.

Впрочем, наказание — дело будущее, а у меня пока допрос не закончился. Вот и не будем перепрыгивать через этапы.

— Тетка Варвара, когда в учение меня брала, отцу сразу сказала, открыто, что чужую кровь вровень со своей обучать не станет. Впрочем, отцу и того достаточно было, что сын его терем родительский по бревнышку не раскатит, большего он и не ждал. И Василиса, верно, про то крепко помнила. Да только чего она не знала — так это того, что князю Госмомыслу я не железом честным служил, а все больше по ведовской стезе. Я не татей с лиходеями по границам гонял, а охотился на колдунов да на ведьм, которым закон — не закон, да иную всякую пакость зловредную изводил… Вот и вышло, что стали у меня появляться… мысли да сомнения в моей голубе. И хоть гнал я их — ведь это ж Василиса, подруга моя старинная, она моей наставницы старой дочь, разве ж возможно о ней такое помыслить? — а все едино… Княжеская служба меня научила крепко. Выбрал я время, поднялся на крыло да и отправился разузнать, чем же моя зазноба в отлучках промышляет?

— Разузнал?

— Разузнал, — неохотно согласился он. — Я разменные чары не раз и не два видал, ошибиться даже если захочу — не сумею…

— Разменные? — Вот бог знает от чего, а я от этого слова меня морозом по спине пробрало.

Иван обернулся, настороженно сверкнул глазищами голубыми:

— Ты же, Премудрая, сама их видела, коль уж меня на следе взяла.

— Не твоего, Ваня, ума дела, что я там видела, — ласково оборвала я Ивана. — Ты, будь добр, отвечай, когда тебя спрашивают! А спрашиваю я тебя о том, что ты видел, а не я. А то я ведь ведьма молодая, неопытная…

Иван в ответ сердечную эту просьбу только взгляд на меня метнул напряженный. И на краткий миг словно облезла с него вся его сусальная красота, а проглянул из-под нее нормальный мужик, тертый да бывалый.

Улыбнулась я этому мужику радушно — да чуть и нажала силой.

Чисто для профилактики. Чтоб дурить не вздумал.

И на всякий случай перепроверила, надежно ли перекрыт ему доступ к силе, не нашлось ли со вчерашнего дня обходных путей?

Надежно. Не нашлось.

Хорошо.

А то он мне сейчас, конечно, ни единым словом не соврал, это я уже хорошо различать научилась. Вот только то, что он говорит правду — вовсе не означает, что он говорит мне всю правду. Мало ли, какие нюансы Ваня мог оставить за рамками своего чистосердечного признания?

Не хотелось бы, чтобы эти нюансы свалились на меня в виде ножа в спину…

Иван — боярский сын плечами повел и намёк мой понял правильно. Заговорил:

— Там, на поляне у твоей деревни, где ты меня, Премудрая, пленила, видел я след разменных чар. Чары эти будут из жертвы жизнь тянуть, а Василисе от того сил прибывать будет.

— А что, Иван, сложно ли заметить разменные чары, а заметив, понять, что это они и есть?

Спросила, а сама изо всех сил постаралась лицо держать равнодушным.

— Коль раз видел, Премудрая — так ни с чем не спутаешь.

Я покивала с умным видом: понятно, мол. Уточнила:

— А если не видел? Могла ли опытная ведьма — или там, колдун! — не разглядеть, что это за чары такие и к чему они?

Иван не спешил отвечать на этот вопрос, смотрел на меня внимательно, изучающе. И когда заговорил, слова подбирал аккуратно:

— Коли смотреть станет ведьма или колдун с опытом, с разумением — так быстро что к чему разберется, Премудрая.

Ах ты ж су… сугубо нехороший персонаж женского пола!

Это я сейчас про соседушку свою драгоценную, Властимиру, чтоб её, Распрекрасную.

Потому что, ну не врал Иван сейчас! Я чем угодно в этом поручиться могла!

Ладно. Ладно — с добрососедскими отношениями мы разберемся позже. И я не гарантирую, что весь шиповник Прекрасных после этого останется цел и невредим. Сейчас же разберемся с более насущными проблемами.

— И как, много ли силы от этих чар Василисе прибудет?

Молчание. И хмурое:

— Да сколько жизни — столько и сил…

Здорово. Прекрасно. И выходит, что я, дура Премудрая, рыжую стервищу еще и своею силой подкормила. Не только своей — но и урочища.

Мо-ло-дец.

Умница!

— Как это колдовство разорвать?

— Проще всего — убив колдуна, — мрачно подтвердил мои нехорошие предположения Иван. — Ты не гневайся, Премудрая, только… Зачем спрашиваешь заново? Я ведь, пусть и не всё, но самое главное, про чары разменные и про то, как детей спасти, помощнику твоему уже рассказал!

Я медленно поднялась на ноги, глядя на Ивана в упор.

“Мать-мать-мать!” — кучеряво заметалось по-над лесом эхо вырвавшегося у меня гнева на одного дурака и страха за другого.

— Ах ты ж… сказочник хренов! Что ж ты сразу с этого не начал?!

Илья!

Я метнулась к конюшне — вспомнила о важном, крутнулась на пятках так, что у многострадальных моих кроссовок только чудом подошва не отвалилась. В избу ринулась, словно штурмом ее брала.

Рыскнула взглядом по комнате, и, бросив в сторону печи “Гостемил Искрыч седлай Булата!”, плеснула в воздух водой из кувшина.

Чары сплелись легко, как никогда, вот только радоваться этому мне было некогда.

— Настасья! Илья Василису воевать пошел!

За гладью водяного зеркала охнуло, стукнуло, но мне уже было не до того. Бросив чары и наплевав на растекшуюся по полу лужу, я уже неслась назад, во двор.

Булат, оседланный и взнузданный, ждал у ворот, грыз удила, рыл копытом землю нетерпеливо.

Как в седле оказалась — сама не поняла. Всегда-то мне для этого помощь требовалась, а тут, гляди-ка, нужда пришла — и в одиночку справилась.

Ворота выпустили нас и захлопнулись за спиной. Я было, встрепенулась, что пленнику не сказала, как быть — но махнула рукой и на это.

Что мне до него, в самом-то деле? Если умный — сидеть будет ровно и куда не надо, не полезет. Если же и впрямь Иван-дурак… что ж, значит, судьба его такая.

— Нам туда, Булат.

Я махнула рукой куда-то на северо-восток, потянувшись к незримой нити, что соединяла меня и укутавшие Илью чары.

Волшебный конь тряхнул черной челкой, уточнил, примериваясь:

— Далеко ли?

— Не знаю, Булатик, — мрачно отозвалась я.

То есть, я знала, точно чувствовала, где та часть моей силы, что осталась с Ильей! Но… измерить это расстояние во внятных единицах — не могла.

— Понятно. Тогда держись, Премудрая — пойдем тихим ходом!

И только я открыла рот вякнуть “Мне бы побыстрее надо!”, как он тряхнул гривой, копнул землю громадным копытом — и ветер забил мне несказанные слова куда-то в желудок. Булат сорвался с места без оглядки на дорогу, что уводила в сторону, к Малым Елям, строго, как по нитке, выдерживая указанное мной направление.

Лес приблизился, заставив сердце мое обвалиться куда-то в кроссовки, а потом вдруг подался в стороны. Словно скатерть смятую кто-то потянул за края — и от этого разошлись складки ткани.

“Спасибо” — послала я благодарность, не зная кому.

Впрочем, зная: урочищу. Лесу Премудрых.

Воздух гудел в ушах, лес размазывался в слитную полосу, а земля дрожала под железными копытами — богатырский конь спешил исполнить хозяйскую волю, и с пути не сворачивал, буреломы на пути перепрыгивал, овраги перескакивал…

А на широкой поляне — встал, как вкопанный: там, на лесном разнотравье, отыскались вдруг богатыри, княжеская рать: кто вповалку лежал, кто раны побратимам перевязывал, а над Ильей, лежащим в круге выгоревшей травы, склонилась Настасья. Стояла на коленях, не жалея шитья богатого платья, и колдовала, полузакрыв глаза, а Илья дышал хрипло, надсадно, и грудь его вздымалась рвано, и волосы завивались влажными кольцами, липли к лицу…

Я соскочила с седла, сползла по конскому боку, и покачнулась, ступив на землю, чуть не упала. От бешеной скачки, пусть и недолгой, ноги не стали ватными — а может, не от скачки, а из-за открывшейся картины.

Первым моим чувством стало облегчение: жив! Живой!

Вторым — тоже оно: не один-таки пошел на ведьму, слава богам, если они здесь есть и всему сущему!

А уже затем накрыло страхом за Илью, да таким, что, кажется, не только ноги ослабли — а и руки задрожали, и голос отнялся…

Подходить к Искуснице побоялась. Помочь не помогу, а не хватало еще помешать!

Лучше уж полезным чем займусь. СОбралась, взяла себя в руки, и, повертев головой, нашла Ивана-воеводу. Тот сидел под деревом и выглядел немногим краше Ильи: бледный, лицо в испарине, дышит надсадно, а у самого доспех посечен и правую руку баюкает бережно.

Вот к нему-то я и подсела.

Потянулась к нему силой — и та сама полилась словами лечебного заговора, уходя в уставшее, израненное тело, нашептывая мне, что открытых ран у воеводы нет, а рука что — удар он на меч принял изрядной силы, а правая рука у него и раньше ломаная была, вот и отнялась, занемела, и это не хорошо, от такого, бывает, и вовсе конечность сохнуть начинает, а чтобы такого не случилось, мы сейчас вот тут и подправим, и дело на лад пойдет, не останется воин одноруким!

А моя сила уже бежала по его жилам, ябедничая мне дальше — о том, что по шлему моему пациенту сегодня тоже прилетело от души, и шлем честно уберег бедовую голову насколько сумел, но в ушах у воеводы сейчас шумит, и мутит его, и мир то и дело норовит кругом пойти.

Сотрясение мозга магическими средствами лечить мне раньше не доводилось, но слова текли, и я видела: заговор ложится цепко, надежно. Было ощущение, что этого мало, что потом ему хорошо бы отварчиков целебных попить, и я даже чуяла, какие травы туда нужно собрать, но это потом, не к спеху, пока что достаточно и силы…

Иван-воевода расслабился, задышал свободнее и даже на ствол древесный откинулся чуть иначе — видно, легче ему стало.

Ну, а раз легче — можно и поговорить.

— Иван, ты слышишь меня? Узнаешь?

— Слышу, Премудрая. Узнаю.

— Что здесь случилось?

Воевода вздрогнул, выдохнул хрипло. И сознался с мучительным бессилием в голосе:

— Заморочила нас ведьма, обвела. Накрыла мороком, да и стравила друг с другом — и обереги не отвели, и защиты не справились…

— А защиты с оберегами вам, братцы, не в княжьем ли тереме делали?

— Там, Премудрая. Только ты зазря на Варвару напраслину возводишь, ежели о том мыслишь. Княжья ведьма князя и хранит с домочадцами его, дружину же колдуны да волхвы берегут. Каждый от своего, и каждый свою работу знает. Да только получилось, что и Василиса, змеища, их работу тоже знает…

Получается, что да.

К нам подошел незнакомый мне ратник, поднес своему воеводе воды напиться, а я встала, отошла в сторонку. Над Ильей всё еще хлопотала Искусница, и я огляделась: нужна ли кому еще помощь?

Выходило, что много, кому — побили парни друг друга изрядно. Вот прям от души, не жалея силушки богатырской, выложились, и теперь частью бродили по полю брани, наводя какой-никакой порядок, частью сидели, а частью и вовсе лежали — те, кому особенно удачно прилетело от побратимов.

Нормальненько парни сходили на задержание, ничего не скажешь.

Зря я Ивана с собой не взяла. Очень зря. Ему стоило бы взглянуть на дело рук своей любезной. Потому что даже мне, полному профану в магическом сыске, очевидно было, что с наскока такое не провернуть. Чтобы заморочить толпу хорошо по местным меркам защищенных от воздействия мужиков, нужна еще более хорошая подготовка к данному мероприятию.

Хотя, казалось бы, что мне за дело до Ивана? Какая мне разница, сохранит он остатки своих иллюзий относительно Василисы или нет?

Но дело было. Мне упрямо не хотелось чтобы хороший, в сущности, парень — и сох по этой подлой курице.

Вот придя к этому глубокомысленному выводу, я и потянулась к ближайшему лежащему ратнику. Не слишком уверенно — всё же лечить людей мне было страшно, это тебе не баню ломать и не сундуками швыряться, но с робкой надеждой, что хуже не сделаю.

Вот на кой черт меня в свое время на менеджмент потянуло? Шла бы на медицинский — сейчас бы горя не знала!

Ну, то есть, я бы знала, конечно. Но мои нынешние пациенты знали бы его гораздо меньше.

Момент, когда Настасья закончила лечить Илью, я определила четко. Оказалось, что во мне словно был настроен на него радар, и чем бы я ни занималась: лечила ли я его побратимов, разглядывала ли место сражения, пытаясь углядеть магические следы — происходящее с Ильей отслеживалось безошибочно.

— Как он?..

Искусница хмурилась глядя на сына, и у меня по спине тянуло стылым сквозняком дурного предчувствия. Шевельнула пальцами, отводя от нас чужие взгляды, чужое навязчивое внимание.

Выдохнула наконец:

— Скверно.

И вдруг спросила, словно в упор выстрелила:

— Почему его от себя погнала?

— Я не гнала!

— Не гнала? А отчего ж узы промеж вами разорвала?

И я растерялась от странного поворота:

— Так ведь он… свободы хотел?

Взяла себя в руки: точно хотел, ну что за нелепое сомнение? Кому понравится на цепи сидеть?

— Поперек души ему навязанная служба, и псом цепным быть — радости мало. Да и поссорились мы крепко, из-за Алеши-то.

Искусница взглянула на меня — словно спицей насквозь проткнула. Но я упрямо подняла голову и прямо встретила ее взгляд:

— Извиняться за то, что заколдовала его — не буду! Заслужил!

Мы некоторое время бодались взглядами, и Искусница не отвела глаз, головы не склонила, но я поняла: она признала, что я в своем праве.

— А договор… Раньше он мне не по силам был, а нынче посильнее стала — вот и нашла лазейку, как обойти его и свободу Илье дать. Только от себя я его не гнала!

— Не гнала? Ох, и странный же у тебя мир, Елена, если ты простого не понимаешь. Как бы он при тебе остаться мог? Кем? Он богатырь, смысленый муж, воеводы княжеского побратим и первый помощник. Ему службу ратную нести, а не при бабьей юбке сидеть! Как был над ним долг, коий ты за Мирославой унаследовала, так и ясно все было, говорить не о чем и урону что чести воинской, что гордости мужеской нет: должен — служи! А коль отказалась ты от долга — значит, не надобен тебе Илья стал. Это ли не “со двора погнала”?

Эм… Ну… Но… Нет, с этой точки зрения я на уход Ильи не смотрела, да. Но… Но я все равно не оставила бы его при себе на привязи, зная, что могу отпустить. Нечестно это, не правильно! Алешу, может, и глазом не моргнув припахала бы — и ничего б ему не стало бы, коту драному. А Илья… он не такой. С ним так нельзя. Только объяснила бы, что не гоню, а отпускаю.

Чтобы не уходил с обидою.

Чтобы не полез к Василисе!

— Боги с ним, с договором, тетка Настасья. Ты скажи мне толком — как он? Отчего в себя не приходит?

— Плохо он, Еленушка. Понимаешь, Василиса-то, про узы между вами то ли знала, то ли разглядеть успела. Вот и решила она, что ты Илью вместо себя выставила, на нее натравила. И когда ударила по нему, ударила не просто-так: била-то она в Илью, а метила — в тебя. Кабы был промеж вами долг по-прежнему, прошло бы колдовство Илюшу насквозь, да по узам вашим к тебе и притекло бы… Да только нет их больше, тех уз. Вот вся могута Василисина по хозяйке-то и хлестнула. Она и сбежала — решила, верно, что ты и издали ответить ей сумела. И ей-то поделом — да Илья мой перед ней оказался, словно плотина там, где должно бы речное русло найтись. Вот плотину-то потоком и… разрушило.

“Разрушило”? Стоп-стоп-стоп! Лена, без паники! Вот, передо мной — мать Ильи, и она спокойна! Ну, относительно спокойна — но всё же!

Но когда задавала Настасье вопрос, голос все равно предательски сел от страха:

— В каком смысле — “разрушило”?.. Насовсем?..

Настасья молчала, и волна паники поднялась, сжала сердце, перекрыла дыхание…

— Не знаю, Премудрая. Пока — не знаю. Рушить всегда куда как легче, чем возводить, а увечить — проще, чем лечить.

Я не покачнулась, нет. Стояла твердо, как влитая.

— Он мое чадо, Премудрая. Сколько бы годов ему ни сравнялось, хоть два десятка, хоть три — а он всё едино моё дитя, плоть от плоти. Я сделаю для него всё, что мне по силам, и сверх того — тоже сделаю. Да только… не знаю я пока, что делать надобно. Крепко Василису Кащей выучил, накрутила она, паскудина, проклятие так, что как взяться — я сходу и не разберусь…

Она прерывисто вздохнула, прикрыла глаза — но тут же выдохнула, в руки себя взяла.

Я сцепила зубы, потому что поняла, что имела в виду: время уходит.

Время, если я правильно понимаю, в таких борьбе с проклятиями — как в борьбе с ядами. Важнейший фактор, ценнейший невосполнимый ресурс.

Стоп!

— Кащей? Почему — Кащей?

Она качнула головой досадливо, словно муху отгоняя:

— Да жена она его! Была, пока не рассорились…

“А ведьму — кто ж удержит?” — вспомнились мне слова Ивана.

Вот тут ты, Ваня, не прав! Дядька Кащей, захотел бы силой удержать — удержал бы.

И чего ей, дуре, не жилось? Золотой же мужик, и с чувством юмора!

— Не спеши отчаиваться, Елена, рано! У княжьей дружины на заставе свои лекари да целители имеются — и волхвы, и ведуны. Может, там где я не совладала — они не оплошают!..

Ну… может. Но что-то после увиденного доверия к их профессионализму у меня нет.

Зато была мысль, и она показалась мне здравой:

— Я к дядьке Кащею пойду, помощи просить. Если уж ты в проклятье сходу не разобралась, так может, он сумеет? Ему-то почерк жены, наверное, лучше знаком — раз уж он сам его ставил!

— Попроси, Премудрая, попроси, — откликнулась Искусница.

И усмехнулась — как мне показалось, разочарованно.

То ли она не верила в помощь царя Кащея, то ли другого от меня ждала.

Только мне ее ребусы разгадывать было некогда.

Я дернулась было в сторону Булата. Остановилась. Оглянулась на Илью, и выдавила через силу:

— Я… я не хотела. Я не хотела, чтобы так вышло.

Настасья только устало вздохнула:

— Да видела я, что ты не хотела. И сказала бы, что зла не держу, да только… Он мой сын. Моя кровиночка.

Сказать в свою защиту хотелось хоть что-то. Хоть бы то, что если бы связь была на месте, так Ильи, может, уже и не было бы: пришибла бы Василиса меня ударом через узы, а там и Илью накрыло бы — либо отдачей, либо наказанием за нарушенный договор, за то что не уберег Премудрую.

Впрочем, если бы узы были на месте, Илья сидел бы в Премудром урочище, сторожил бы меня, как миленький, и на Василису если бы и попер, то только со мною вместе.

Промолчала, в общем.

Только кивнула: понятно, мол. Чего уж тут, в самом деле, непонятного?

И уже почти выйдя из-под зачарованного ею круга, где на нас на обращали внимания извне, снова остановилась, вспомнив важное.

— Настасья, — позвала я Искусницу, которая шагнула же уже в другую сторону, к сыну. — Ты разменные чары знаешь?

Та остановилась, обернулась настороженно:

— Знаю.

— А распознать сумеешь?

— Сумею.

— А вот Прекрасная почему-то не узнала, и распознать не сумела…