Чада, домочадцы и исчадия

Глава 11

Зелье, томившееся в печи, дошло быстро — стоило только домовому чуть сдвинуть заслонку, добавляя жара, и вскоре все было готово.

Рецепты тут, конечно… “плюс-минус трамвайная остановка”. Ну да зато у них есть магия — это, небось, компенсирует.

Я мешала травяной настой дубовой ложкой, глядела пахучий, исходящий паром водоворот жидкости, и, как и было сказано, медленно, по капле, вливала силу в зелье.

Чувствуя, как она протекает от сердца к руке, по дубовой ложке стекает в горшок, но я все равно продолжаю ее ощущать, даже после того, как она покидает пределы моего тела.

Зелье крутилось, густело, заваривалось — а я все делилась и делилась с ним магией, наблюдая, как протекает она по черенку дубовой ложке, как закручивается спиралями в зелье, меняя его. Увлекая за собой травы, раскрывая и усиливая их свойства.

Пусть поможет. Пусть им только поможет, ладно?

Готовое зелье я слила в небольшой кувшинчик, почтительно поднесенный Гостемилом Искрычем. Оно стало густым, сменило цвет на зеленый, и в его глубине то ли виделись, то ли мерещились слабые искристые всполохи. Растительный осадок исчез, а иррациональная уверенность, что зелье сварено правильно, что всё сделано, как надо, осталась.

Впрочем, точно так же осталось и убеждение, что этого не хватит.

— Гостемил Искрыч, будь добр, приготовь мне ополоснуться и во что переодеться, — принялась я раздавать указания по подготовке к визиту на баб-совет.

Который от слова “Баба Яга”.

— Илья, расскажи-ка, пожалуйста, какие у ведьм на такие случаи приличия приняты?

Опыт, сын ошибок трудных, все же если чему меня и научил, так это тому, что с имеющимся в наличии консультантом лучше советоваться до, чем проводить разбор ошибок после.

— Так просто всё, Премудрая. Оденешься нарядно, подарок невеликий поднесешь — и того довольно. Вы по делу собираетесь, и ты не просительница, мор — то беда общая. Ежели б в прошлый раз у тебя с иными хозяйками урочищ недопонимания не вышло, так и вовсе бы гостинца хватило.

Я кивнула: все, мол понятно.

Помотала головой: ничего не понятно.

— Илюш, — жалобно попросила, — А нарядно по-вашему — это как?

Он сейчас скажет, что в сарафан. И в кокошник — к старой Премудрой были, я видела.

А Илья, поглядев вдруг неожиданно серьезно, посоветовал:

— А не надо по-нашему. Твою инаковость нарядами не скроешь, так и не пытайся, Еленушка. Коль по-мужски сызнова ехать собираешься — так и надевай те, бесстыжие, в которых к нам угодила. Сапожки только обуй вместо чеботов твоих странных. Ленту в косу — коль вышитой, богатой нет, так хоть яркую просто сыщи, и то годно будет. Ожерелья, серьги-перстни — ты, вестимо, не любишь, но все ж выкажи уважение матушке и Прекрасной. А рубаху… — тут советчик мой смутился, замялся неожиданно. — Есть у тебя подходящие. Как освежишься — домовой принесет.

Ага. Ага… намечается у нас ансамбль “современное этно, аутентичное до последней невозможности”. Но, в целом, звучит неплохо, куда лучше, чем сарафан с кокошником!

— Я рубахи годные у на сундуке разложил, хозяюшка! — пробасил домовой, и схлопнулся, оставив в комнате таз на скамейке ведро с водой и плавающим в ней ковшом.

Горячая вода плескалась в ладонях: Гостемил Искрыч накрепко запомнил, что хозяйка у него студеной воды не любит, заботливо грел теперь каждое утро.

Полотенце жесткое — обтереться влажным, полотенце мягкое — вытереться насухо, глиняный черепок с мыльным корнем… Много времени такие водные процедуры не заняли — чай, не баня же.

Промокнула лицо, растерла тело мягкой, обтрепавшейся от времени ткани, и, обернув полотенце вокруг себя, пошла смотреть, о каких-таких подходящих рубахах, которые у меня есть, говорил Илья.

Они и впрямь лежали на сундуке — три рубахи, разложенные одна рядом с другой, бережно расправленные.

Тонкое полотно, привычный для здешний рубах простой крой, размер — на женщину или подростка.

И вышивка, та самая, безвозвратно пленившая моё сердце, затейливая, удивительная, на всех трех разная, но тем не менее безошибочно узнаваемая, украсившая каждую по подолу, горловине и рукавам.

— Не дело это!

— Дело или нет, а поеду я одна.

Илья нахмурился, глядя на меня сурово, неодобрительно.

Но так уж вышло, что мне его одобрение — ехало-болело: девочка я взрослая.

И мысль о том, что Илья в родном доме, на глазах у соседей, появится на положении моего пса, вставала мне поперек души. Вместе с ней вставала поперек и я — но уже не душе, а Илье. Который от этого здорово злился:

— Я к тебе, Премудрая, стражем приставлен. Как же мне тебя сторожить, ежели меня подле тебя постоянно нет?

Злопамятный. Так понимаю, Василису мне еще долго будут припоминать.

Нет, ну я так не согласна!

— Ты, Илюш, вот что мне скажи: ты чего ждешь? Что матушка твоя в спину мне ударит, или Прекрасная — в ее доме?

Богатырь пронзил меня возмущенным взглядом: это, конечно, довод был нечестный, но контраргументов тут быть не могло, и смириться ему пришлось.

А я торопливо соскочила с крыльца к Булату, убедилась, что сумки с подарками и гостинцами на месте, взлетела в седло (слава скамеечке и опыту), и гикнула.

Ворота разошлись в стороны, конь, радостный моему настроению, резво взял с места, и вынеся меня за пределы ограды, взвился в прыжке.

Знакомые медведи. Ворота. широко распахнувшиеся, когда я приблизилась к ним, ведя в поводу Булата.

— Если гулять соберешься — то недалеко, понял?

— Нет, — отрезал он. Зыркнул в сторону крыльца, где ждала нас гостеприимная хозяйка. — Гулять на своей земле будем…

Всё-таки, Илья — ужасный тиран и деспот. Уверена, это он сделал буланому нахалу внушение, инструктаж и курсы ОБЖ заодно, разъяснив тому, как именно ему следует Родину любить.

Отличный мужик, одним словом!

Припасенные ли в подарок серьги Искусницу порадовали, моя ли рубаха, по которой она скользнула нечитаемым взглядом — но встретила она меня тепло. Вслед за ней подобрела и Прекрасная — но эта точно от подарка, от нитки янтарных бус, отыскавшихся в ларце у предшественницы.

Совет держать совет сели в нижней, просторной комнате. За накрытым столом — кто б сомневался.

Поели.

Домовой Искусницы убрал со стола, накрыл его заново — пряники, неизвестные мне сладости, меды сотами. Слабое вино.

А-а-а-а, я никогда, никогда не привыкну к неспешному ритму жизни в этом мире!

Попили.

Когда я уже готова была вскочить и побежать по потолку (красочно представляя, как будет свисать вниз моя переплетенная бусами коса), перешли наконец к делу:

— Рассказывай, Премудрая.

Я и рассказала. Не первый раз за этот день, но чего уж, язык такой орган — на нем мозоль не набьешь.

Зелье, сваренное мной, встало на стол — глухо стукнул о столешницу кувшин с толстым дном и узким горлышком.

Искусница, вскрыв залитую воском пробку, взмахом ладони подогнала к себе запах, поднявшийся из глиняного нутра: смесь трав, дерева и моей силы.

Качнула емкость, прислушиваясь к ощущениям. Капнула на блюдце, изучила — и, я уверена, враз оценила все: цвет, прозрачность, густоту.

— Хорошее зелье, — вынесла она приговор моей первой попытке.

— Почти без ошибок сварено, — снизошла к нам, убогим попаданкам в Премудрые, Прекрасная.

— Уверена, что не поможет? — Искусница колкость коллеги-соседки проигнорировала.

Я тоже реагировать не стала — что поделаешь, тяжела доля младших в традиционных культурах и сословном обществе! Промолчала, но запомнила.

— Нет, Настасья, не поможет. И силы моей, влитой в детей, надолго не хватит — да и новые заболевшие уже на подходе. Надо другое лекарство искать.

Острый взгляд Искусницы, пронзивший меня насквозь, словно спица:

— Другое лекарство, говоришь? Другое лекарство… — она постучала пальцами по столу, раздумывая.

Встала, прошлась по комнате.

Попросила меня:

— Расскажи, Елена, коль не в труд, как бы в твоем мире стали бороться в напастью?

Она подошла к окну, глядя в него. Узкая спина, напряженные плечи…

Прекрасная глядела в свою чарку, следила, как покачивается в ней вино, и больше ее, кажется, ничего не интересовало.

Кажется, я чего-то не понимаю?

— В моем мире постарались бы в первую очередь, предотвратить распространение заразы — запретили бы местным общаться с соседними деревнями.

Маски… ну, маски для этого мира слишком прогрессивно, боюсь.

— Ввести правила гигены…

— Гигиена? Кто таковская? — Прекрасная развернулась ко мне, приподняла соболиную бровь.

Ну да, это я лишку хватила. Это ж надо было додуматься — на землях Прекрасных предложить соблюдать правила какой-то Гигиены?!

Кто она такая, эта греческая богиня, рядом с Властимирой?

Решив не ступать на такую тонкую почву (а заодно заткнув фонтан сарказма в своей голове), я отмахнулась досадливо:

— Да руки почаще мыть и париться! От высокой темпе… от тепла, от жара, болезнь издохнуть может.

Настасья кивнула мне от окна:

— У нас тоже считают, что банный дух хворь изгнать способен, с потом выгнать. Еще что?

— Отследить передвижение жителей Черемшей, выяснить, с кем общались, убедиться, что они не больны. И искать лекарство.

— Искать лекарство... Видно, в вашем мире и впрямь совсем нет магии. — Искусница, так и не повернувшись ко мне от окна, покачалась на каблуках. — В нашем мире станут искать виновного.

Хоть в нашем мире магии и нет, но вопрос “Кто виноват?” у нас тоже любят. Но с моровым поветрием-то он уж точно не имеет смысла, можно сразу переходить к “Что делать?”.

Потому что…

— Настасья, скажи прямо, на что ты намекаешь?

Потому что то, что я думаю, мне не нравится. И думать это не не нравится тоже.

— Я? — Невесело усмехнулась Искусница. — Я не намекаю, я прямо говорю: в нашем мире бывает по-всякому. Бывает, что мор — это просто мор, болезнь, хоть и тяжелая, но колдовская. А бывает иное. Бывает такое, что для ведьмы, для колдуна мор наслать — это все равно что богатырю супротивника на бой выкликать.

Я сидела, молчала.

Не то чтобы для меня оказалось недостаточно прозрачно, кого она подразумевает. Скорее, мне требовалось уложить в голове такую концепцию мира.

Концепция торчала сквозь меня, голова это в себя принимать не желала.

Лучше б я в нее поела, чем всякую гадость пихать, ей-ей.

Не то чтобы в моем мире так не делали — политики моего мира точно так же не стеснялись оплачивать свои территориальные амбиции жизнями граждан. Но… Но дома я, как минимум, была от этого дальше.

Настасья наконец-то отвернулась от окна, впилась в меня обеспокоенным не на шутку взглядом:

— Надо бы взглянуть на твоих детишек-то: отчего им неможется…

Я молчала.

— Ну так что? — поторопила меня Искусница. — Дозволишь на твоих землях похозяйничать? За обиду не примешь?

— Дозволю…

Я, собственно, на этом бы и закончила фразу, но перед мысленным взглядом встал Илья, посмотрел неодобрительно, дернул углом рта: “Учишь тебя, бестолковую, учишь… Забыла, что о слове чародейском говорено?”, и я быстренько вырулила разрешение в безопасную формулировку:

— …осмотреть больных детей из моего села Черемши, помощь обидой не посчитаю и приму с благодарностью.

И, подчиняясь наитию, встала и поклонилась хозяйке в пояс:

— Благодарствую, Настасья Искусница, за науку и за помощь!

…и за сына, за сына — особенно, пусть ему боги пошлют здоровья крепкого и жену хорошую!

Ведь чуть опять не вляпалась, дура!

Настасья только отмахнулась:

— Полно, Елена, садись.

Но взглядом потеплела, помягчела.Пообещала:

— Вот разговорами покончим — и взгляну…

— А чего тянуть? — вмешалась Властимира, сидевшая задумчиво по левую руку от хозяйки. — Вы уж тут разговаривайте, сколько надобно: молодую ведьму учить — дело не быстрое, оно спешки не терпит. А я слетаю да взгляну.

У меня было дернулось что-то возразить: мне было бы спокойнее, если бы смотрела Искусница, но…

Это я к ним за помощью пришла, не они ко мне. Если Настасья считает, что можно доверить Прекрасной это дело, то мне отказываться и гонор проявлять и вовсе не с руки.

И когда Искусница взглянула на меня, уточняя мое мнение, я кивнула.

— Вот и ладно, — обрадовалась она. — Слетай, Властимира, взгляни!

Собеседницы встали, и я поднялась за ними — дошло уже, что мне тут, самой младшей, при стоящих старших сидеть не по чину. А потому, когда женщины вышли в сени, я пошла за ними, и как раз успела увидеть, как красивая, горделивая женщина вышла за ворота, и, вздрогнув всем телом, вспорхнула ввысь голубкой.

Та-а-ак… Это что? Тут все так умеют? Одна я, как понаехавшая, не владею элементарным навыком?! Нет, ну у меня конечно Булат, но все равно, обидно же! Я бы тоже хотела в птицу!

Например, в сову. В белую! Полярную!

И нет, это не из-за Гарри нашего Поттера! Просто… Красивое.

Но вообще, расспрошу-ка я Настасью сейчас, что и как Прекрасная искать будет, а потом сама метнусь и перепроверю…

— Жаль, что Властимира сама вызвалась: хотела я тебя поучить, куда да как глядеть след, чтобы понять, сам собой мор вспыхнул или с помощью чьей… Но да пусть уж. Умелица она редкая, что есть — того не отнять; и волшбу чужую, если есть, отыщет с легкостью, и с лечением, может, чего посоветует, ежели волшбы нет.

— А если волшба есть — подсказки, как людей лечить, выходит, не надо?!

— Нет, конечно, — Искусница улыбнулась мне тонко, как несмышленышу, ляпнувшему несусветную ерунду. — Если дело в волшбе, так достаточно ведьму, ее наславшую, отыскать да заставить волю свою недобрую отозвать; а ежели отозвать не выйдет, то и убить. И схлынет поветрие, на убыль пойдет. А там уж чем хочешь болезнь лечи — только поскорее, пока сама не прошла.

Открывшиеся перспективы, мягко сказать, не радовали.

— Нет. — Собрав мозги в кучу и кое-как ими пошевелив, я озвучила итог Настасье. — Василиса пришла ко мне договариваться миром. И я ей не отказала — сказала только, что мне нужно подумать. Зачем бы ей брать грех на душу? Да и по срокам не сходится: Василиса пришла ко мне сегодня, а дети уже болели накануне. Если она хотела на меня надавить через опасность моим людям, то стоило бы дождаться, пока я про болезнь узнаю и испугаться успею — а тогда уж меня и манить разрыв-травой. Я же про заболевших детей узнала вообще после ее ухода! Пожалела, конечно, что от волшебной травы отказалась — но поздно уже было.

— Отчего ты отказалась от посула Василисы, Премудрая? О чем думать решила?

Настасья стрельнула в меня взглядом — и тут же сделала невозмутимое лицо.

— Неужто не догадалась она тебя возвращением домой поманить?

— Догадалась, — я чуть склонила голову, отдавая дань прозорливости собеседницы. — Вот только я не отказалась. А подумать мне нужно было, в первую очередь, о твоем сыне. Не могу я так, чтобы за моё возвращение домой другой человек жизнью заплатил. А еще не могу урочище Премудрое отдать ведьме, о которой ничегошеньки не знаю. От нее ведь будет зависеть, как людям на ее земле будет житься… Так что к тебе бы и пришла расспрашивать, что она за человек и чем дышит. Может, в стольный град съездила бы — послушала, что о ней люди говорят, как она на прежнем месте с обязанностями справлялась. А там бы уже и решать стала.

Настасья кивнула — поняла, мол. И вернулась к предыдущей теме:

— А Василиса… может, не учла она, что ты хозяйка молодая, и истинно приняла ПРемудрое урочище несколько дней как и пока что его не чувствуешь. Может, и вовсе о том не знала: земля-то твоя ей чужая, а на чужой земле против хозяйки ворожить — ой, тяжко. А может, и не она это.

— А если не она, то кто?

— Да мало ли на твое место охотниц, Премудрая? О том, что Мирослава ученицу ищет, многие знали — и многие спали, да на том месте себя и видели.

Вот ведь старая клюшка! Ну почему, почему из всего многообразия на все согласных — она выбрала единственную несогласную?!

— Мог Кащей тебя испытывает: крепка ли новая Премудрая? Крепко ли угодья держит?

Не мог. Я не стала говорить это Настасье, но теперь, после объяснений Ильи, точно знала, что Кащей не мог. Он слово ведовское Мирославе давал!

— А мог и Змей Горыныч тебя на зуб попробовать, хоть из озорства, хоть из желания, ежели выйдет, так и отхватить себе кусок твоей землицы…

— Змей Горыныч? — тут я встрепенулась. — Подождите! Он, разве, не на огне с разрушениями специализируется?

— Так-то все верно, огненное дыхание — его суть, но и колдун не из последних. Так что…

Договорить она не успела.

Вино, до того мирно стоявшее на столе в кувшине, вдруг взмыло вверх. Я чудом не шарахнулась в стену испуганной лошадью, а вот хозяйка и бровью не повела. Вино вытянулось линзой — как когда-то у Гостемила Искрыча — и на засеребрившейся его поверхности сплелось совершенное и строгое лицо Прекрасной.

Взглянув в глаза Искуснице, она выдохнула:

— Хворь наведенная. Это не поветрие, это вызов. Скажи Премудрой, пусть поторопится: я сквозь стены чую, что дело плохо. Очагов в деревне уж никак не пять, и полыхает в них — будь здоров.

С этими словами Прекрасная отпустила чары — и вино ухнуло в кувшин, брызнув в стороны и на скатерть мелкими каплями.

— Вот ведь, паршивка, — вздохнула Искусница, и повела ладонью.

Бледно-розовые капельки отделились от скатерти, собрались в одну и ухнули в кувшин. Сверху шлепнулась пробка.

— Властимире отправлю! — мстительно сообщила мне гостеприимная хозяйка.

И вдруг спросила:

— Тебе, я гляжу, рубаха моя глянулась?

От резкой смены темы я сперва опешила, а потом смутилась.

— Очень, — пробормотала.

Настолько, что собиралась за нее с твоим сыном в рукопашную идти!

— Вот и ладно, что глянулась, вот и хорошо! — вроде бы даже обрадовалась Настасья. — И вот что… Я как чуяла, что у нас неладное начнется: сына своего младшего о помощи попросила. Илья-то при тебе неотлучно должен быть… Так что как Алеша объявится — ты его не гони. Он не с худом.

Домой я вернулась с гудящей головой. Угораздило же меня во всё это встрять…

Уже традиционно мысленно поблагодарив Мирославу и прикидывая, в каком порядке разбираться с делами, которых имелся теперь целый список, я вела под уздцы к конюшне Булата, а навстречу мне шел Илья.

— Не надо, Илюш, я сама заведу в конюшню, мне не трудно! — попыталась я вякнуть, когда он вежливо, но непреклонно отбирал у меня поводья.

Но кто б там меня слушал!

— Невместно.

И даже Булат, предатель, дернул башкой, намекая, что мне бы не спорить.

Ну, “невместно” — так “невместно”. Я разжала руки, случайно задела ладонь Ильи, смутилась и сбежала в дом, пробормотав напоследок:

— Только ты имей в виду, что мне сегодня еще в Черемши съездить нужно будет!

Горница встретила тишиной, колдовской книгой и бдительно запертым сундуком с колдовским припасом: мало ли чего!

Прижав ладони к щекам, я убедилась: горят! Ну не дура ли, а? Ну мне ж не пятнадцать лет, а, чтобы вот так смущаться, потому что мальчик из соседнего подъезда меня за руку взял!

…когда вернусь — надо, кстати, узнать, как он там. Потому что он меня тогда “поматросил и бросил”, и брат Сережка, с которым мы тогда не созванивались раз в месяц, а дружили, собирался бить ему морду, а Лялька, выслушав мои страдания и сплюнув подсолнечную шелуху, пообещала его проклясть, и тогда я думала, что фигня все эти проклятия Лялькины, а теперь думаю, может, и не фигня…

Но суть-то не в этом! Суть-то в том, что всё это волнение, и смущение, и горящие щеки — всё это ужасно не к месту, не вовремя, да и не к чему, потому что я скоро разберусь со своими делами и домой вернусь, а он останется здесь — тут его дом и другого не надо, другого я для него и не представлю, а значит, незачем начинать, и сердцебиение учащенное тоже ни к чему!

Хватит, Ленка!

Список!

О, точно!. Что там у нас пунктом первым?

Чтобы открыть сундук заветный сундук, мне больше не надо было прилагать усилий — крышка сама упруго подскакивала вверх, стоило мне не то чтобы мысленно приказать сундуку открыться, а скорее решить, что мне нужно открыть сундук.

Ну и что, спрашивается, изменилось? Сколько времени я с ним мучилась…

Зеркало тоже подчинилось без капризов. Его поверхность, отзываясь на мою силу, помутилась, а когда снова разгладилась, отрадалась там уже не я.

— Здравствуй, дядька Кащей. Не отвлекаю?

— И тебе поздорову, Премудрая. Ты по делу, аль просто словом перемолвиться?

Я задумалась, ибо мое желание получить прямой ответ на прямой вопрос можно было отнести и в ту, и в ту категорию, но…

— Скорее, по делу. Дядька Кащей, ты, случайно, мор на мои деревни не насылал?

Скажу честно: если бы меня огорошили таким вопросом, я бы поперхнулась.

А Кащей — вот что значит, опыт и годы тренировок! — только бровь приподнял. И с укором головой покачал:

— Я Мирославе слово давал, что за тобой пригляжу на первых порах.

— Ну, мало ли, какие там у вас с ней договоренности были… Вдруг, это моей же пользы!

Зазеркальный Кащей хмыкнул:

— Нет, Премудрая. Не губил я твоих людей, не морил деревни поветрием. И уговора у нас такого с Мирославой не было. Коль желаешь — силу в видоки призвать могу.

Я отмахнулась:

— Не надо, дядька Кащей. Я тебе и без того верю.

Да и вопрос этот задала, скорее, от того, что… Шутки шутками, а ведьму во мне кризис здравоохранения на вверенной мне территории подстегнул — будьте нате. Вот она, наглядная польза. И вряд ли два старых хрыча не знали о таких способах обучения.

— Дядька Кащей, а ты не знаешь, не было ли между Мирославой и Змеем Горынычем кон… Каких-нибудь ссор?

Кащей нахмурился — худощавое, представительное лицо потемнело.

— Нет, Елена, не слыхал такого. Ручаться в том не могу, сама понимаешь, но с покойной Премудрой Змею делить было нечего, да и тебе вредить вроде бы не с чего… И вот что: ты, главное, не вздумай его самого о том спросить, вот как меня. А то как бы ему эта мысль не понравилась!

Угу, поняла: не подавать дурных идей. Вот только…

— Дядька Кащей! А разве можно через зеркало дозво… дозваться того, кого никогда не видел?

— Можно, — улыбнулся он. — Ежели сама не освоишь умения, то как-нибудь научу при случае!

Распрощавшись с Кащеем, доброму его совету решила последовать, и не будить лихо, пока оно тихо — то есть, к Змею Горынычу с расспросами не приставать.

Так, первый пункт из списка можно вычеркнуть.

С облегчением содрав украшения, надетые для “Яг-совета”, помассировала уставшую голову, переплела косу. Посидела, откинувшись спиной на надежную, толстую стену, отдыхая и слушая тишину.

Тишина распадалась на составляющие: возню Гостемила Искрыча внизу, кудахтанье кур во дворе, шум близкого леса…

Усталость уходила, протекала меня насквозь и утекала в эту тишину-не тишину, а внутри оставался покой и странная вера в то, что справлюсь и с мором, и с тем, кто его наслал.

Вера в себя.

Важную эту мысль прервал стук в ворота. Да что там стук — грохот.

А я, помнится, еще грустила: тишь, глушь, до людей не докричишься… А на деле — центр социальной жизни. Хоть глубже в чащу переезжай.

Черепа, полыхнув зеленью глазниц, услужливо показали гостя: бритый налысо, в ухе серьга, на поясе ножны. Вид лихой и… и лихой.

Придурковатость я с такого расстояния не определила, а вот лихость видна была невооруженным глазом.

Вороной конь под ним не стоял спокойно: приплясывал, грыз удила и выгибал шею — сразу видно, такой же шебутной, как и хозяин.

И это, простите, Алешенька?

Что-то у меня вот этот тип в голове никак с Искусницей не монтируется…

Может, это не он? Мало ли, кому Премудрая могла понадобиться?

Местным разбойникам, например.

Ну не может же быть, чтобы…

“Тип”, устав ждать, снова загрохотал в ворота — рукоятью кинжала, как оказалось.

— По голове себе постучи, — проворчала я под нос.

Черепа, не дожидаясь команды, угодливо подсветили гостя напротив сердца зелеными метками магического прицела. То ли мое настроение так восприняли, то ли сами по себе такую манеру ходить в гости оценили резко отрицательно.

Зеркало, которое я так и вертела в руках, легло на стол, а я, наоборот, из-за стола поднялась.

Ворота открывать не стала, дала команду калитке. Она подчинилась со скрипом. И с каким скрипом! Вороной заложил уши, спасая чуткий слух, кот, дремавший на крыльце, порскнул в избу.

Я бы с удовольствием повторила оба маневра, но увы: и ушами не вышла, и сбегать от встречи гостей хозяйке не пристало.

Один только Илья, как подошел с заднего двора (и с чем он там на этот раз возился, вроде, всё, что было неисправно, он уже починил), так и стоял непоколебимо: видно там, где он стоял — внизу у крыльца — мерзкий звук не бил наотмашь. А может, тренированный богатырь и не к такому привык.

— Здрава будь, Премудрая! Я Алексей, Настасьи Искусницы сын. Матушка меня просила в гости к тебе наведаться, да и помочь, буде нужда встанет.

Выходит, всё-таки может быть!

Гость улыбался открыто, смотрел прямо — и глаза у него оказались голубые, ясные, нахальные.

В общем, если бы Мирославе вздумалось поверстать на службу этого богатыря, то вышел бы у нее не пес сторожевой, а кот наглый. И ставить для него пришлось бы не конуру во дворе, а лавку в доме.

Как хорошо, что обошлось!

— И тебе не хворать, добрый молодец, — с прохладцей отозвалась я. — Вот Илья, он знает, что у нас стряслось, он тебе всё и расскажет…

И развернулась в сени, вознамерившись на этой ноте свернуть наше общение, свалив беседы с Алешей на его родного (хоть я бы в этом не была так уверена — уж больно он рядом с Ильей щуплый) брата.

Но не тут-то было.

— Постой, Премудрая!

Я оглянулась.

— Матушка велела тебе кое-что передать.

Я вздернула бровь, а Алеша, помявшись, добавил:

— Наедине.

Хм…

— Ну, что ж. Проходи, гость дорогой.

В избе было сумрачно, тихо: Гостемил Искрыч, как порядочный домовой, чужакам себя являть не спешил, кот молча светил желтыми глазами из угла. Молчали и мы с Алешей. Я — выжидательно, он… он тоже, кажется, выжидательно, поглядывая на лестницу за моей спиной.

Ждал, что ли, что я в горницу его приглашу?

Ага, а еще напою, накормлю, в баньке попарю и спать уложу!

Не дождавшись от меня чего бы то ни было, Алеша достал из сумки свернутую в свиток бересту, протянул бережно, на раскрытых ладонях:

— Вот. А на словах добавить велела, что в свитке то, о чем ты ее спрашивала, уходя. И что лучше бы ей, конечно, самолично тебе науку передать, но как уж вышло.

Кивнув — поняла, мол — я развернула бересту.

Опыт расшифровки колдовской книги не прошел даром: написанное Искусницей я разобрала без труда. Вот сумею ли повторить — вопрос другой…

Перед отъездом я и впрямь просила Настасью научить меня искать следы чужой волшбы — Искусница и впрямь обещала поучить меня. Но что это будет дистанционное обучение в лучших традициях борьбы с эпидемией — не ожидала.

— Благодарю тебя, Алеша! Помощь твоя как нельзя ко времени пришлась!

…пусть даже и заключалась в том, что ты мне кусочек коры березовой привез! Интересно, чего Искусница мне его лично не отдала? Не захотела при мне в сундуки лезть?

Кланяться ему я не стала — много чести. Но вежливые слова честно нанизала на воздух — и богатырь расправил плечи, заулыбался… и сразу стало ясно, что мелкий и щуплый он только рядом с Ильей, а на деле-то и роста, и выправки в нем хватает; что я, вообще-то, слабая девушка наедине с незнакомым вооруженным мужчиной, и если вдруг гость вздумает распускать руки, Илья на помощь не сразу успеет прибежать; что магия — магией, а его физическое преимущество передо мной очевидно, и если что, бить надо будет так, чтобы не скоро очухался…

И, что странно, среди всех этих мыслей не было самой, казалось бы, очевидной: на чью сторону встанет Илья, случись вдруг у нас с его братцем конфликт.

Алеша рассыпался в заверениях, что рад несказанно услужить и помочь, чем может, я сморгнула — и испуг рассыпался.

Тьфу, напасть!

Вот чего он мне так улыбается? Смотрит так, что мне намек чудится… Это нормально вообще?!

Хм.

“Лена, ну и что это было?” — спросила я себя, величественно поднимаясь по лестнице (чтобы воображаемый сарафан плыл над ступеньками и воображаемый кокошник сверкал в небо жемчугами). — “Ты чего на него взъелась?”.

Младшенький сын Искусницы так и смотрел мне в спину.

Допустим, когда он только объявился (и объявил о себе стуком в ворота) — там понятно, чего я завелась: я как раз прозревала великую истину о прекрасном чуйстве, настигшем меня внезапно, как мешок на голову, и мне тут даром не нужны свидетели того, как и.о Премудрой млеет от собственного телохранителя.

А потом? Вот потом, что за собака меня покусала?

И нет, это был точно не Илья (а жаль).

Тьфу, не туда понесло.

Перекладывая разговор с Алешей так и эдак на разные лады, я поняла, чем же меня разозлило: мне не понравилось, как он смотрит. Он смотрел… нет, не то чтобы нагло — то, что сам по себе вид у него нахальный, это другое. Но он не смотрел на меня как на ведьму — вот что заставило мое подсознание бить тревогу. Я злилась от того, что он смотрел на меня, и видел не Премудрую, пусть и и.о. — видел бабу. А я, оказывается, уже привыкла быть с местными не на равных, а немного сверху.

Кроме, разве что соседок-хозяек Урочищ. И Ильи.

“Поздравляю, Шарик, ты балбес” — мысленно процитировала я неувядающую классику Простоквашино, вернувшись к нашим баранам. То есть, к нашим Алешам.

Поздравляю, Лена, ты одичала и окрысилась на мужика за то, что он с тобой флиртовал.

Внизу стукнула дверь — и я не утерпела, выглянула во двор. Как — “выглянула”… Через черепа посмотрела.

Алеша скалил зубы, конь стоялый, а Илья… хоть выражение лица у него было абсолютно нейтральное, я по каким-то неуловимым признакам определила, что чем-то он недоволен. Жаль, что я пропустила начало и не слышала, что моему богатырю сказал его братец — так качественно испортить настроение в сжатые сроки и, вроде бы, без всякой задней мысли, надо еще суметь!

А Алеша тем временем попытался пихнуть старшего брата локтем в ребра — Илья подставил ладонь, чуть развернувшись так, чтобы тычок не достиг цели.

На новый смешок Алеши он покачал головой, а потом ухмыльнулся, быстро взглянул на мое окно и, поправил пояс с оружием, кивком указал брату куда-то за избу!

Я от досады мысленно взвыла: ну, Илья-я-я! Ну, жалко тебе, что ли?!

Взор верхнего черепа туда не добивал, а те, что венчали колья забора, смотрели в лес.

Нет, развернуть-то я их могла, не велика проблема, но тогда Илья, желавший скрыть братские разборки от моего взгляда, точно поймет, что я на них смотрю!

Любопытство и желание увидеть, что там будет, быстро и эффективно победило слабые попытки совести напомнить, что подглядывать, вообще-то, нехорошо.

Так, что там еще есть в моем магическом арсенале?

Зеркало? Палевно…

А если?..

Я торопливо подскочила к сундуку-спецхранилищу и нурнула внутрь, торопливо роясь в самом маленьком, но и самом важном отделении: не то, не то… ага! Кажется, вот!

Торопливо развернув чистый холст, я поняла, что угадала: это оно!

Выдохнув с облегчением, я позвала:

— Гостемил Искрыч! А у нас яблочка не найдется? Наливного?

И бережно опустила блюдечко с голубой каемочкой на стол.

Яблочко нашлось.

По каемке покатился желтый плод с красным бочком — а в центре блюдца возникла картинка, словно окошко в наледи протаяло.

Я успела как раз к “горячему”: видно, братья успели разок столкнуться, разогрелись — и теперь младшенькому пришлось стаскивать рубашку, чтобы охладиться. Вот как раз момент разоблачения я и застала, оценив, как беленая холстина проскользила по загорелой коже вверх, открыв сухую, жилистую спину, кое-где расписанную следами шрамов.

Блюдечко, словно почуяв оценивающий взгляд, которым я окинула сценку, сфокусировалось на младшем богатыре, детально продемонстрировав мне плечи, бугристую линию позвоночника, мышцы, движущиеся под дубленой шкурой…

“Глянуть не на что!” — мстительно припечатала я.

Илья, к моему некоторому сожалению, раздеваться не стал. Наверное, чтобы повозить мордой младшего, ему и вспотеть не потребовалось!

Братья сошлись в клинче, сплетясь руками и топчась на месте, я едва не подпрыгивала на своем месте, честно и азартно болея за своего стража, радостным “Да!” отметив момент, когда Алешу вынесло из условного “круга”.

Илья свою победу встретил гораздо спокойнее. Разве что мелькнуло в позе, во взгляде сдержанное удовлетворение. Которое, если честно, мне могло и померещиться: оно как мелькнуло — так и пропало.

Впрочем, Алеша поражению тоже не слишком расстроился, даже веселья, плескавшегося во взгляде, не убавилось. Он что-то сказал Илье — блюдечко не передавало звуков, но, судя по выражению лица, веселое. И не сказать, чтобы моего богатыря его слова задели — вид у него остался, как был, равнодушным…

Но, по странному извиву моей логикеи именно это и убедило меня окончательно: всё. Ночевать Алеша у нас не останется.

Спасибо за помощь, Настасья, извини за скудное гостеприимство, но на моем подворье ему места нет. Пусть летит, откуда прибыл.

А мужчины тем временем взялись за оружие, и Илья выглядел довольным — с мечом разминаться он любил, это-то даже я давно поняла.

Звякнуло, столкнувшись, железо — и даже толстые бревенчатые стены избы не помешали этому звуку.

“Диагональ” у моего “монитора” оставляла желать много лучшего, блюдце — оно размером блюдце и есть, что с него взять? — изображение оставляло желать много лучшего, но, кажется, с мечом наш гость был получше, чем в рукопашной, и я, наблюдая за стремительными движениями поединщиков, закусила губу, отчаянно желая Илье победы.

Мелькали тела, одетое и полуголое, вспыхивали голубоватые росчерки острой стали, лязг, доносящийся с улицы… И только когда меч Алеши, сверкнув рыбкой, вылетел из рук, я выдохнула. И поняла, что все это время не дышала.

Богатыри расступились, выравнивая дыхание, оба взъерошенные и откровенно довольные, обменялись фразами. Младший метнулся в сторону бани, куда улетел его меч, Илья переступил на месте, готовясь к новому раунду…

Так, стоп. Хватит, Лена, тебе на сегодня зрелищ — хорошенького понемногу.

Ты, вроде как, наверх пошла, чтобы изучить свиток, который тебе Искусница передала? Вот и изучай!

Р-р-распустилась тут!

Строго отчитав саму себя, я сама же себя и послушалась, развернула рулончик бересты… Вот только вчитывалась в текст я все равно с прочно прилипшей улыбкой, довольная чем-то, как дура.

Булату Алеша тоже не понравился: вороной Алеши исполнять конно-богатырские прыжки не умел, так что доставить нас на место одним скачком буланому не позволили, и дорога заняла аж целых минут сорок (вместо пяти секунд и одного инфаркта для неподготовленных).

На коленях у Ильи было не совсем удобно, зато надежно и приятно. И первое время я все боялась, что Илья или, не дай боже, Алеша, догадаются, что мне приятно, и от этого нервничала, каменела, а еще ерзала, пытаясь устроиться понадежнее — и вряд ли этим добавляла удобства Илье.

Но постепенно угомонилась: Алеша все равно на бессрочную депортацию из моих “суверенных земель” уже начирикал, так какая разница, что он обо мне подумает? Илья… В его глазах, конечно, дурой выглядеть не хочется, но всё равно… тоже, в общем-то, не важно, поймет он, как нравится мне, не поймет: я же закончу здесь с делами, и вернусь домой.

А лес вокруг жил. Шумели деревья, качали ветвями. Пели птицы, звенели комары — лето неспешно входило в силу.

Мелькнул в игре света и теней зеленый бок сбоку дороги — я бы и не увидела, не поняла раньше, чего это богатыри дружно проводили взглядом в лесу, а теперь же знала, что это любопытная полесунка из семьи лешего деда вышла к тропе, поглядеть на свою хозяйку.

И птицы — я не знала, как назывались эти птицы в моем мире, и как зовут их здесь на местный лад, но отчетливо видела, знала, где любая из них и могла указать, где чья трель. А еще — как медведь дерет когтями древесный бок, устарашая силой и ростом соперникам, похваляясь статью и здорвоьем перед медведицами; как подрывает рылом обомшелый бок кабан, выискивая в щедрой лесной земле сытных личинок; как поднимаются со дна топи пузырьки болотного газа, и лопаются, смеша кикимор…

Я была лесом. Я ощущала его весь — и одновременно была и им, и над ним. И лес, он тоже ощущал меня. И звал. Ломился в душу, втекая в нее вкрадчивыми шорохами, лесными родниками, прохладной силой. Слушал меня — и, слыша мои метания и тревоги, спешил утешить, качая на волнах силы: “Всё сладится, Премудрая, всё по-твоему обернётся”.

Словно кто-то большой, живущий иным разумом и иной логикой, меня, дитя человеческое, по голове погладил.

К деревенскому частоколу выехали через полчаса примерно. И снова — заплатки полей, селяне, ухаживающие за огородами. Шустрая ребятня и брехливые псы.

Я завозилась, и Илья понятливо соскочил на землю, следом спустил с седла меня.

— Вот что, Алеша. — Горшок с лекарством, густо замешанным на моей силе, дождался своего часа и был торжественно извлечен из сумки. — Возьми-ка ты лекарство, отнеси в избу Еремы Печника…

Сказала, и поняла, что мне это напоминает. Сказочку про то, как одну девочку матушка через лес к бабушке пирожки отнести отправила. Правда, “девочка” у меня явно не удалась — здравомыслящий волк от такой Красной Шапочки должен бежать, сбивая репьи…

Отогнав некстати вылезшие глупости, я продолжила:

— Хозяйке скажи, на пять частей разделить и всех детей напоить поровну. И расспроси ее заодно, как дети себя чувствуют, что с утра переменилось. А мы с Ильей тут походим. Поглядим.

Я, честно говоря, ждала, что взбрыкнет — с чего это именно он на посылках?

Уважения я у него явно не вызывала ни на грош. Но нет. Младший сын Искусницы молча принял из моих рук ношу, поклонился и — отправился исполнять.

Илья на него, что ли, хорошо влияет?

Хмыкнув, собралась и приготовилась делать то, зачем и приехала.

Как там у Искусницы в инструкции было?

“Эни, бэни, раба и мысленно щелкнуть хвостом”.

Хотя нет, это из другой сказки.

Под сердцем кольнуло, когда моя сила, подчиняясь, потекла наружу — прикрыв веки, я видела ее зеленоватым маревом. Оно вихрилось туманом, собиралось вокруг нас с Ильей облаком.

И его нужно было как-то отправить дальше, заставить обтечь деревню, отыскав следы проклятия. Оставался только вопрос — как? Толкнуть? Мысленно приказать? Пожелать, как с замком на сундуке, который вытрепал мне все нервы?

У Искусницы рекомендаций по этому поводу не было.

Не смущаясь присутствия Ильи, которому все равно не видно, что я делаю, я перепробовала всё, что пришло в голову.

И когда результата не получила, вздохнула. Видимо, придется воспользоваться вторым способом: “Ежели не получится — так можно просто деревеньку вкруг обойти”.

Бить ноги не хотелось. От слова “совсем”. Но что поделаешь — придется.

И мы пошли.

Зеленоватое марево-облако послушно тронулось с места, так и окружая нас коконом.

Как ни странно, ноги почти не страдали: ни на корни я не натыкалась, ни о камни не билась… как будто лес заботливо расстелил передо мной дорожку.

Да что там — дорожку, даже ветки бережно отводил в сторону, чтобы не хлестали по лицу, не хватали за волосы…

Кажется, мне сейчас намекают, что мне бы стоило хоть иногда покидать Премудрое урочище не верхом на богатырском коне от одного человеческого жилья к другому,, а по простому, ходить в лес ножками: кому-то не хватало внимания своей хранительницы.

Совесть царапнула острыми коготками, и я по наитию, как силу, послала вовне свое сожаление.

Я не очень хорошая Премудрая. Извини.

А в ответ зашумело, загалдело, окутало безусловным пониманием: Премудрой не нужно быть хорошей, Премудрой достаточно просто быть.

И, подчиняясь всё тому же наитию, я открылась лесу.

И сила, хвойная, лиственная, травная, ручейная, земная — хлынула в меня на вдохе.

А на выдохе — выплеснулась из меня вовне, растеклась, разлилась вокруг. Но это уже была моя сила, родная, ощущаемая как часть себя.

И, затопив с головой всё вокруг, она неостановимо разливалась дальше, укрывая мой лес, мою деревню, с каждым вдохом умножаясь во мне, с каждым выдохом — прибывая снаружи …

И можно было бы больше никуда не идти — я и так уже ощущала всё окрест, как саму себя. Но мне просто нравилось идти по моему лесу.

Чужака я ощутила издали. Да не простого чужака — от него тоже тянуло силой. Колдун.

Не желая ни рисковать здоровьем хоть своим, хоть Ильи, ни дать незванному гостю сбежать, я просто окутала его силой, спеленала одеялом, как младенца. И только затем позвала богатыря:

— Илюш, гость у нас. — И, опережая движение, которым он потянулся к мечу, призналась. — Я связала его, но все равно, надо поспешить. Как бы я его своими вязанками не угробила…

Илья молча оттер меня плечом, вынул-таки меч (видно, к моим вязальным способностям у него доверия было еще меньше, чем у меня), и попер вперед танком.

А я что? Я сзади побрела: все равно мне с мужиками не драться, а если здраво рассудить, так это грамотная стратегическая расстановка сил нашего маленького отряда: танк впереди, маг за его спиной…

Но мыслишка о том, что зря, зря я Алешу с хвоста сбросила, в голове все же крутилась. Сейчас бы за милую душу выпнула его если не перед Ильей (а то бы Илья мне такое позволил!), то плечом к плечу с моим богатырем. Глядишь, враг бы Алешей и соблазнился!

И с этими кровожадными мыслями я и шла за Ильей — цепко держа чужака своей силой.

Ему это, конечно, вряд ли добавляло комфорта, а вот мне спокойствия — так вполне.

Сквозь древесные стволы забрезжил свет, и из-под древесных сводов мы вышли на поляну — так себе, не то что поляна, скорее, проплешина, только и хватает на то чтобы кроны соседних деревьев над ней не смыкались.

А чужак оказался и впрямь чужаком, не чужачкой. Лежал себе на траве ровно по центру поляны, вытянувшись во весь рост, спеленутый зеленоватым облаком моей силы, как куколка диковинного насекомого.

Ну и что с ним делать? Брать кокон и к Настасье тащить? Да так себе идея, честно говоря: если слишком часто просить у соседей помощи, то либо так им надоешь, что в самый важный момент останешься без помощи, либо однажды соседи перестанут считать себя соседями, и сочтут хозяевами.

Хотя, казалось бы, мне до этого дела быть не должно, я же все равно отсюда свалю, как только найду способ, но мысль эта была неприятна. Царапала.

Так что к Искуснице я не пойду. Сперва сама разобраться попробую.

Подумала так, да и придавила его силу — своей. И только после этого потянула на себя спеленавший незнакомца кокон.

Само как-то получилось, но получилось отменно!

Вон, и чужак это отметил: дернулся, затрепыхался. Наверное, это тяжело, всю жизнь чувствовать свою силу, знать ее, срастись с ней — и в один миг понять, что дотянуться до нее не можешь. Вряд ли кому-то такое понравилось бы — но мне тоже не нравились чужаки, гуляющие по моей территории без спроса, не нравилось, что мог бы сделать с неумехой вроде меня опытный и хитрый колдун, а больше всего мне не нравилось, что сила моя, отозванная, растеклась по поляне, завихрилась, заклубилась — и собралась в одном месте, подсветив его зеленью.

Видимо, это и имела в виду настасья, когда писала в своей инструктаже “сила тебе покажет, где творилась волшба, которую найти хочешь”.

И надо же, как интересно вышло: именно рядом с этим местом я и застукала чужака.

А он, между тем, совсем в себя пришел, поднялся, отряхнулся. Красавец нарядный оказался — глаз не оторвать: золотистые кудри, голубые глаза, кафтан (если это, конечно, кафтан называется, а не как-то иначе) красный, золотом вышит, и шапка ему подстать. Сапоги, слава богу, просто красные, без золота.

Сложен тоже неплохо: высокий, кость тонкая, плечи широкие. Черты лица правильные — как на картинке.

На мой взгляд и Илье, с его тяжеловесным спокойствием, и даже Алеше, похожему на поджарого волка-переростка, чужак проигрывал, очень уж сахарный. Но тут уж дела вкуса.

— Вы кто такие?

Можно было бы подумать, что этот вопрос задала я — но нет, у меня только что, прямо на глазах, прямо из-под носа, украли реплику.

Вместо ответа я чуть приподняла брови. Ладно, вру — брови сами приподнялись. Спасибо большому опыту покер-фейса, что на лоб не полезли!

Илья потянул из ножен меч, взмахнул им, и я вздрогнула: как-так? Убить просто за хамство? Но… а допросить?!

Но Илья, рыкнуы “Шапку долой, сопляк! На колени”, виртуозно сбил ее с головы наглеца мечом, не дожидаясь, пока тот исполнит требование. А потом плашмя шлепнув чужака клинком по плечу, опустил его на землю — в прямом смысле слова.

— А. Хозяйка! — язвительно кривя рот, сделал правильные выводы чужак.

До чего интересный парень!

Я обошла его по кругу, с любопытством разглядывая.

— И как? Хорош?

Насмешки у него в голосе было хоть отбавляй. Не похоже, что Илюшин педагогический прием пошел гостю впрок.

Жалостливо взглянув, уточнила:

— Тебе как? Честно или чтобы не обидно?

Он в ответ губы покривил в усмешке, самоуверенный до крайности молодой мужчина, привыкший ронять женщин в обморок одни своим присутствием.

Наверное, чуть раньше и я бы вполне могла урониться — красивый, гордый, в глазах читается ум и харктер. Но всё, поздно, у меня иммунитет. Спасибо Настасье, и, не думала, что когда-нибудь это скажу, Мирославе.

— Кто таков? — перешла я к допросу.

Раз уж Илья его не пришиб, хе-хе!

— А что, ведьма, сама разве вызнать не можешь? Премудрости не хватает? — по-волчьи ощерился чужак.

Хэк! — кулак Ильи смачно впечатался хаму в солнечное сплетение.

— Не мочь хулить матушку Премудрую!

Назидательное посыл Ильи эффекта не произвел: добытый нами пленник держался за грудь и живот, сплевывал, но смотрел по-прежнему со злобой.

— Кто таков? — повторила я ласково, как убогонькому.

Он не ответил. Хамить, правда, больше не решился.

Мне оставалось только вздохнуть и повернуться к Илье:

— Поучи его уму-разуму, что ли, — взгляд богатыря, обращенный к чужаку, сделался откровенно недобрым. — А я… прогуляюсь до того края полянки. Веночек себе сплету…

И побрела неспешно, куда сказано, демонстративно-прогулочным шагом, размышляя о том, что чего-то я в Илюше не рассмотрела. В жизни бы не подумала, что он может быть таким… таким. А с другой стороны, что я вообще знаю о жизни богатыря до грымзы-Мирославы? Он ведь на княжьей заставе — второй человек.

Был. До Мирославы.

Но ведь был же! И вряд ли среди побратимов он такой же добродушный и снисходительный, как рядом со мной. Сожрали бы давно.

— Стой, Премудрая! Не надо… Я так скажу.

Возвращалась я неохотно, и неохоту эту всеми силами выказывала: он меня тут обидел, а я из-за него буду кроссовки зазря бить?

Они у меня, между прочим, единственные, других взять мне тут негде!

Вернулась. Молча изучила натюрморт. Нет, натюрморт — это неживая природа, а этот пока вполне себе жив-здоров. Так что — пейзаж. Ладно, ладно, портрет!

Илья тоже разглядывал “портрет”, но так он обычно смотрит на чурбак, прикидывая, выйдет ли что дельное из него смастерить, или только в дрова?

Пленник молчал, зыркая на меня исподлобья. На Илью он демонстративно не смотрел.

— Кто такой, тебя спрашиваю! — сердечным тоном напомнила я.

— Иван я, — буркнул пленник.

— Царевич? — взыграло во мне любопытство.

— Да по всему выходит, что дурак… — мрачно буркнул он.

И я в ответ обрадовалась:

— Ты смотри-ка, он еще и самокритичный! — и глумливо предложила Илье, — Давай его себе заберем!

Иван дернулся, но волевое усилие — и моя магия снова спеленала ему руки и ноги.

— Да куда ж его денешь, такого красивого? — вздохнул Илья.

И, как мешок с зерном, взвалил красного молодца на плечо.

И то верно. А допросить мы его и дома можем. В Премудром урочище он, небось, посговорчивее станет!

А возле Булата мы встретили Алешу, который успел справиться с заданием, порыскать по округе и вернуться к лошадям, чтобы не разминуться с нами.

— Ого! Да ты, братец, я смотрю, с добычей! Придется мне Елену Премудрую к себе на седло взять!

— Что?! — сказали мы с Булатом дуэтом.

Алеша невинно вскинул бровки домиком:

— Так троих-то везти — не долго и коня надорвать!

— Нужда встанет — так и пятерых увезу, не надорвусь! — мрачно отрезал Булат.

А Илья ничего не сказал.

Просто сгрузил добытого нами Ивана вороному на седло. Алеша выдал под нос что-то досадливое, и дискуссия увяла сама собой.

Увять-то увяла, но след оставила: внутри меня бурлила злость. И всё на ту же тему.

Хозяйки здешних земель Алеша во мне не видел.

И о передачи меня с седла на седло договаривался с братом, как о безмозглой поклаже.

Когда я уже сидела верхом, и Илья надежно придерживал меня, чтобы не чебурахнулась Премудрая с верхотуры конской спины, да и не свернула себе шею, осиротив урочище, мелькнула у меня мысль — взять, да и приказать Булатику вернуть нас домой скоком.

Но… В лесу царил еще не вечер, но предчувствие его. Безумный долгий день близился к концу.

Оставить Алешу, отягощенного беспомощным пленником, в лесу, где вскоре проснется всякая жуть — пусть и соблазнительно, но чрезмерно.

Колья забора показались впереди и на душе почему-то потеплело. Даже и черепа уже не пугали.

Ворота распахнулись, не понадобилось и приказывать.

Во дворе, стоило нам спешиться, Илья повел Булата к яслям — расседлывать, кормить и что там еще положено хорошему хозяину делать с конем, которого весь день гоняли туда-сюда?

— Куда этого? — спросил Алеша, хлопнув Ивана по спине.

Я прикинула: получалось, что особо с содержанием пленников в Премудром урочище не разгуляешься.

— В баню давай. И развязать не забудь!

Вода в бане есть, кормить его пока повременим, стены из цельных бревен и надежная дверь, сделанная лично Илюшей гарантируют, что так просто молодой человек из заточения не выберется. А если выберется — лучше ему это не сделает: мысленная команда черепам — и они послушно заворочались на кольях, чередуясь через один и глядя теперь не только в лес, но и во двор.

В избу Алеша зашел следом за мной — бог его знает, что он хотел, но у меня были свои планы.

Усевшись за стол, я приказала:

— Докладывай.

Богатырь аж споткнулся:

— Что докладывать?..

Я свела брови: мол, таким помощником я не довольна!

— Поручение моё выполнил?

— Выполнил. Лекарство отнес, всё, что ты на словах приказала — передал. Хозяева просили кланяться за заботу, обещались отблагодарить, как только случай выпадет. Но я о другом говорить с тобой хо…

— Как себя дети чувствуют, выяснил? — перебила я, не дослушав.

Не очень-то мне интересно, чего от меня хотел человек, для которого я — где-то на уровне мешка с зерном!

— Вялые да слабые, но хуже не становилось. Премудра…

Я вздохнула и снова перебила:

— Алеша. Я просила тебя подробно узнать, как себя чувствуют больные дети. “Вялые да слабые” — это не подробно. Мне нужно знать доподлинно: не было ли жара. Как едят. Просились ли по нужде. Ты выяснил?

Богатырь молчал, и вид у него был — дурак-дураком.

Выглядеть дураком Алеше явно не нравилось.

Он встрепенулся, стряхивая с себя это ощущение, взглянул на меня зло.

Я встретила его взгляд спокойно.

Ну… с виду — спокойно.

Так-то большие ягодичные мышцы сжимались, да.

— Что-то ты, Премудрая, больно неласково гостей принимаешь, — надавил он голосом.

Прекрасно зная, что выгнать я его не могу: скоро начнет темнеть, а ночное урочище — место не для обычного человека, обделенного магическим даром. И случись что с ее кровиночкой — Искусница мне не простит.

— Так ведь гости, Алеша, тоже разные бывают, — ласково ответила я.

Злость хлестнула кнутом: вспомнилось разом всё, как с первого шага на моем — моем! — дворе принялся цеплять моего Илью, как задевал меня саму, как…

И ясно при этом понимал, что ничего ему за это не будет: Илья злости не затаит, а я…

Решение сформировалось само.

Слова поднялись из глубины моей сущности и дались легко:

— Вот что, Алеша. Дело к ночи, а мне тебя и спать уложить некуда — сам видишь, места нет.

Я обвела взглядом избу. Пустые лавки вдоль стен, добротные, да еще и перебранные Ильей, застеленные ткаными ковриками предшественницы, недвусмысленно подтверждали: места нет. Для тебя.

Уперев взгляд в богатыря, я, чувствуя, как звенит в голове, как бежит дрожь по коже, закончила:

— Так что лети-ка ты к матери — у нее и ночуй. Она тебя и расколдует.

…а у меня — лапки!

И стоило словам прозвучать, как в сердце ширнуло, а сила, моя сила, заполнявшая в моем доме всё, вспухла вокруг богатыря, охватив его дрожащим маревом, исказила обзор, размыла зрение…

И с хлопком на пол шлепнулся здоровенный серый гусь.

…а сила всё клубилась, кружилась вокруг меня, ласкаясь, потираясь о плечи и щеки, и было ее много-много, куда больше, чем я видела, чем могла даже предположить, она расстилась вокруг, как безбрежный океан…

Я сморгнула.

Посмотрела на… на богатыря.

Ой, мамочки!

Я глядела расширенными глазами и не верила, что это действительно сделала я, что вот эта птица — Алеша, что...

Гусь, отвлекая меня от круговерти взъерошенных мыслей, вытянул шею и зашипел.

А в следующую мгновение я оказалась на лавке, оглушительно визжа.

Илья ворвался в избу, не успела я еще выдохнуть весь запас воздуха из легких.

Собранный, с оружием наизготовку, он метнулся взглядом по комнате, ища врага, нашел меня, гуся, гуся, меня…

По мере осознания того, что опасностью, загнавшей меня на лавку, был именно гусь, во взгляде богатыря появлялось очумевание. Медленно, но очень явно.

Но, слава богу, оружие убрал — не хватало еще, чтобы он братца зарубил… А убрав меч, Илья шагнул вперед, неуловимо-быстрым движением нагнулся — и вот уже гусь повис в его руке, надежно сжимающей разом оба грозных крыла.

Стукнула дверь в сенях — Илья вышел, но скоро вернулся.

— А Алешка где?

Я, как раз успевшая спустить ноги на пол и сесть на лавке по-человечески, замерла.

То есть… Он что… не понял?..

— Так ведь… — я показала взглядом в сторону двери.

Лицо Ильи закаменело. В избе повисла тишина. Тяжелая, вязкая.

В этой тишине до меня медленно доходило, что я наделала.

Я. Превратила. Его брата. В животное.

Точно так же, как моя предшественница посадила на цепь его самого.

Богатырь развернулся и вышел прочь.

Но ведь не так всё! Я же… Я же не имела ничего подобного в виду, не хотела ни унизить, ни… Здесь же в птицу каждый второй обращается — так что это не то же самое, что в цепного пса! И… я просто хотела, чтобы он свалил куда угодно, а куда его девать, когда вот-вот стемнеет, и из леса полезет нечисть? А птицы летают быстро, птицей он до матери доберется безопасно — и она его расколдует!

И я не хотела от него подневольной службы! И условий обороту никаких не ставила!

В сенях скрипнула закрытая дверь. Илья ею не хлопнул — аккуратно за собой притворил.

Сторожевые черепа показали мне его, бездумно глядящего в запертые ворота, а потом и Алешу — темную точку улетающей птицы вдалеке.

Мне хотелось вскочить, метаться. Спорить, доказывая Илье что он не прав, что все не так, как он увидел, что он зря обиделся…

Но… он был прав.

Я действительно поступила так, как Мирослава.

Просто потому, что могла.

Потому что решила, что мне можно.

Потому что мне в голову ударила сила.

— А куда подхватилась?

Гостемил Искрыч выскочил из-за печки, как черт из табакерки, стоило мне только попытаться подняться.

— Как с утра толком не поемши скакала — так весь день голодная незнамо где и носилась!

— Гостемил Искрыч, да не хочу я есть, не на…

— Как — “не надо”? Как это — “не надо”?! — домовой воинственно стопорщил бороду, выставил её вперед. — Это этим двоим — “не надо”, за то что Премудрую чуть не уморили, да еще и расстроили! А хозяйка в своей избе голодной не останется!

Поддавшись его напору, я села обратно, и кот, невесть откуда вытекший черной шерстистой каплей, втек ко мне на колени, и свернулся клубком, и замурлыкал. Пальцы сами собой зарылись в короткую плотную кошачью шубу.

— У меня уж с обеда, матушка, всё готово, — ворковал Гостемил Искрыч, стремительно меча из печи на стол еду. — Вот сейчас поешь, потом в баньке попаришься, все печали с души и омоешь! Все хорошо будет, Премудрая, всё наладится! Да ты ешь, ешь, матушка, ешь, да о худом не думай!

Настасья Искусница хохотала. Успокоившись было, утерла выступившие слезы — но взглянула на младшего сына, и снова залилась звонким, молодым смехом.

Алеша, вольный богатырь, молча сопел, в очередной раз понимая: родительниц их с братьями хоть и нежная матушка, а все ж ведьма и есть!

— Хоро-о-ош! Нет, ну хорош!..

“...гусь”, — мысленно добавил несказанное Искусницей слово Алеша.

— Ты же сама велела — к девке приглядеться да обаять!

— И как? Обаял?

И, глядя на медленно заливающегося краской младшенького, Настасья Искусница, старшая из ведьм трех темных урочищ, снова расхохоталась.