Час шестый - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Василий Иванович Белов (XII) #12

XII

Бумаг на столе наркома Ворошилова было не так густо, как у всесоюзного старосты Михаила Ивановича. При том ворошиловские бумаги отличались лапидарностью. (Это слово Клим автоматически позаимствовал из лексики члена Политбюро Кагановича. Если б Ворошилов спросил Орлова, что оно означало, то комфлота объяснил бы, что по-латыни это значит «краткость надгробных надписей». Но Ворошилов не стал спрашивать. От этого выражения на него веяло чем-то военным. Нарком полюбил это слово.)

Ворошилов тоже получал письма буквально со всей страны. Письмо из Вологодской губернии было подписано завсельхозотделом Райисполкома каким-то Микулиным. Оно укрепило бодрое расположение духа. Писанное от руки, оно гласило:

«Народному военному комиссару

товарищу Ворошилову Клименту Ефремовичу.

Дорогой товарищ нарком Климент Ефремович!

Мы, крестьяне деревни Шибанихи, проявляем всенародное внимание к нашей любимой Красной Армии. Мы отвечаем ударным трудом на подлые угрозы врагов и всяких Горгулиных. Колхозники всего нашего района и особо д. Шибанихи Ольховского с/с с названием „1-я пятилетка“ решили вручить вам, товарищ Ворошилов, чистокровный подарок, молодого жеребца по кличке Уркаган. Порода „Брабансон-Арден“, чалый, возраст три года, подкован, уже объезженный. Просим принять жеребца и выслать своего представителя для вручения нашего подарка в честь 15 годовщины великого Октября. К сему Микулин Ник. Ник. завсельхозотделом, Куземкин предколхоза „1-я пятилетка“»

«Что за кличка, — подумал нарком. — Она у жеребца какая-то грубая. Тюремная, что ли? А может, это был какой-нибудь древний герой или вождь? Надо спросить Ягоду…»

Ворошилов, не мешкая, набрал зама Менжинского:

— Григорий Генрихович, у меня к вам вопрос, ты спец по этим делам. Что значит Уркаган?

— Уркаган? Нет, не слышал. Не знаю. Позвони Когану на Белбалтлаг, тот скажет. Извини, тороплюсь. — И Ягода положил трубку.

«Знает, — подумал Ворошилов. — Знает, но объяснить не хочет. Что-то случилось… Ах черт, я же спутал ему имя-отчество. Он же Генрих Григорьевич, а не Григорий Генрихович…»

Ворошилов поставил положительную резолюцию на приятном письме. Встал, расправил под ремнем широкую длинную гимнастерку. Сегодня он все же снял белый китель. Гремя креслом, он бодро вызвал помощника:

— Во-первых, узнай, где сейчас находится товарищ Сталин, на юге уже или еще в Зубалове.

— Слушаюсь!

— Во-вторых, созвонись с Буденным, прими меры по этому заявлению, — Ворошилов сел. — Конечно, «Брабансон» это не ахти что. Не текинец, но все-таки. А кличку надо сменить!

Нарком подал помощнику письмо из Вологодской губернии, и тот ушел.

Воспоминание о стычке с генсеком по поводу Орлова больно кольнуло, но Климент Ефремович тут же припомнил и сталинское рукопожатие при уходе. Успокоился… Не потерял ли он бдительность? Вон Семен Буденный ложится спать, а наган на всякий случай каждый раз рядом кладет. Кончится ли на этом сталинское недовольство? Нет, надо идти к Вячеславу… Надо ускорить финансирование военных заводов… Орлов прав.

Ворошилов по-домашнему добродушно спросил сам себя:

— А когда там у нас очередное политбюро? — Он вырвал листок шестидневки. — Так, так… Политбюро шестнадцатого…

И подумал уже молча: «Надо успеть на Политбюро переговорить с Молотовым. Еще надежнее поручить это дело Гамарнику. Этот умеет просить деньги у СНК. У него получится лучше…»

Вошел снова помощник и доложил, что, по словам жены Сталина Надежды Сергеевны, на даче в Зубалове его нет. Нет хозяина и в сочинской Мухолатке, а в кремлевской квартире телефон вообще молчит. Поскребышев, наверное, знает, где генсек, только не говорит.

— Почему? — спросил нарком и осекся из-за нелепости такого вопроса.

Помощник пожал плечами. Они вышли из кабинета одновременно.

* * *

В тот день не один Ворошилов настойчиво разыскивал Сталина, звонили ему и Калинин, и Каганович, и Молотов. Даже приехавший из Ленинграда, вернее с юга, Сергей Миронович Киров перед заседанием Политбюро хотел парой слов перемолвиться с генеральным. У Менжинского и Ягоды, по их мнению, было наиболее важное дело. Но телефоны молчали. Жена Сталина, сидевшая на даче в Зубалове, говорила, что муж давно уехал на юг, а в Оргбюро утверждали, что Сталин еще в Москве. Противоречивые сведения особенно смутили Кагановича: как ему быть?

Обычно Сталин сам вел заседания Политбюро. Если же он поручал председательствовать Кагановичу, то предупреждал заранее. Непонятно, что мешало ему присутствовать на заседании сегодня? Время начинать, а его нет. Что бы сие значило? По еле заметной шутливой интонации в голосе Поскребышева Каганович почувствовал, что тот знает, где находится генеральный. Калинин тоже, вероятно, знает… Не говорит… А время идет.

Крупная фигура Лазаря Моисеевича (он был в Политбюро, пожалуй, самым массивным) поднялась над секретарским столом. Облаченный в серый непарадный китель из шерстяной ткани, он молча ждал, когда все приглашенные стихнут, когда прекратится шелест припасенных бумаг. Ждать пришлось недолго:

— Товарищи, Иосифа Виссарионовича до сих пор нет. Я вынужден открыть заседание.

— Может, подождем еще минут пять? — предложил Ярославский и снял очки, обсасывая пышный висячий ус, вернее, одну его прядь.

— Нет, Емельян Михайлович, вопросов на сегодня слишком много, нам не управиться и до полуночи.

Каганович обвел вождей тяжелым, ничего не выражающим взглядом. Калинин, покрякивая, вежливо и негромко сказал:

— Так сказать, если намечено, то надо начинать. Кажется, мой вопрос стоит первым.

Лазарь Моисеевич открыл заседание и сел. Вопросов было действительно много, слишком много для одного заседания. Более сорока. Приглашенные на заседание члены ОГПУ, ЦК, ЦКК и Хлебоцентра нервничали в приемной.

В числе участников сто восьмого заседания от 16 июля 1932 года присутствовали члены Политбюро Косиор, Калинин, Киров, Молотов, не считая самого Кагановича и кандидата в члены Анастаса Ивановича Микояна. Президиум Контрольной Комиссии представляли, кроме Ярославского, Рудзутак и Антипов. Из членов ЦК присутствовали Постышев и Шверник. Сулимов и Пятницкий дожидались своих вопросов пока в приемной.

Лазарь Моисеевич, не затягивая, предоставил слово Калинину, который близоруко разбирался в бумагах. «Разрешите доложить сидя, товарищи?» — прокашлялся и поправил галстук всесоюзный староста. «Разрешаем, хоть лежа, хоть сидя!» — сказал улыбчивый Сергей Миронович, но Калинин все-таки встал. Упоминание о возможности лежать обидело, он воспринял эту шутку Кирова как намек на Бог знает что. Он заговорил, слегка покряхтывая и слегка грассируя. (Своей легкой картавостью, напоминавшей Ленина, он даже втайне гордился.)

Речь шла о спецпереселенцах в Севкрай.

Калинин долго объяснял сложности раскулачивания и зачитывал цифры: сколько арестовано, сколько вывезено кулаков из Киевской области, сколько из ставропольских мест и других областей. На среднеазиатских республиках он кончил докладывать. Молотов спросил, сколько семей принято лесопромышленными поселками Вологды и Архангельска и каков процент из их общего числа сбежавших и умерших. Когда Калинин дошел до детской смертности, прибывший к этому времени заместитель больного Менжинского Ягода с ходу перебил Калинина, оспаривая статистику. Калинин продолжал настаивать на своем и завел разговор о снабжении спецпереселенцев, а Генрих Григорьевич, отрицая необходимость пересмотра снабженческих норм для переселенцев, обратился к Молотову и заявил, что из-за недостатка цемента задание товарища Сталина по срокам строительства Волгобалта ГПУ не выполнит и что он снимает с себя за это ответственность. Молотов сказал, что руководству ГПУ заранее было известно о цементном дефиците. Заговорили все сразу, даже Андреев, и Кагановичу пришлось ограничить активность вставанием с места. Обстановка накалялась. Не отличавшийся активностью, Андреев был давно выведен из состава членов Политбюро. Но, будучи кандидатом, он начал регулярно посещать заседания. Сегодня он несколько раз порывался сказать что-то о признаках украинского голода. Каганович властно пресек и андреевскую реплику о голоде, и начавшийся спор между Молотовым и Ягодой:

— Товарищи, не лучше ли передать весь вопрос о спецпереселенцах в комиссию по раскулачиванию?

Предложение сразу поддержали многие голоса. Лазарь Моисеевич, не мешкая, проголосовал. Калинин сделал вид, что он недоволен, и сел, покрякивая, а Каганович сразу перешел к вопросу о закупочных операциях животноводческих ресурсов в Сицзянской провинции Китая. После этого о хлебе для табаководов говорил Анастас Иванович Микоян, что и стало вопросом третьим, а четвертым Каганович поставил выступление Молотова, касающееся материального снабжения членов ЦК.

Вячеслав Михайлович, не вставая, коротко объяснил участникам заседания положение с индивидуальными заказами платья, это снова оживило обстановку.

«Заседание Политбюро идет своим чередом и без генерального секретаря, — подумалось Кагановичу. — Но корабль двигается медленно. Впереди еще около сорока вопросов…»

Сергей Миронович зевнул. Каганович завел речь о каких-то там международных конкурсах. О создании госфонда и фонда неприкосновенности хлебного фуража долго пререкались между собой Микоян и Ягода. Приглашенные хлебные деятели из СНК даже не вступали в их разговор. Поднятый Кагановичем плановый вопрос о международных конкурсах обсуждался всего несколько минут. Решили все подобные мероприятия рассматривать вперед только с разрешения Центрального Комитета…

Заседание, казалось, вошло в нормальную колею, но чекист Ягода, неизвестно по какому праву присутствовавший на заседании, то и дело подбрасывал незапланированные вопросы. Едва разобрались с хлебофуражным фондом, как вопрос о кормежке спецпереселенцев по инициативе Калинина снова всплыл. Да и Ягоду Кагановичу пришлось прерывать. Конфликтуя с Калининым, навредил сам себе по делу реабилитации. Ведь от Калинина зависело, реабилитирует ли ВЦИК новую группу осужденных евреев. Эти списки пока лишь у Кагановича и Ягоды. Сегодня, в отсутствие Сталина, Лазарь Моисеевич, не вынося на всеобщее обсуждение, планировал довести дело до конца.

«Тупой службист может все испортить, — подумалось Кагановичу. — Придется вновь обращаться к Менжинскому…»

Вопрос о кулацкой смертности сам собой перешел в обсуждение Наркомлеса, растратившего многие продовольственные фонды. Сколько использовано муки? Говорят, что у лесников остался всего недельный запас. Надо, чтобы Комитет резервов уточнил, сколько израсходовали муки эти прожорливые лесники вместе с хохлацкими лесорубами. «Разбазаривание фондов продолжается!» — громко заявил чекист, и тут же выступил прихлебатель генсека Молотов. Вставил ехидную фразу и Киров, вскочил с места горячливый Микоян и начал что-то доказывать Косиор. Не хватало одного Постышева. Но тот хитро помалкивал, наверное, припасал сюрпризы, всегда считая свои резюме выражением сталинских взглядов.

С выяснениями наркомлесовских мучных запасов прошла большая часть драгоценного времени. В итоге отказались решать что-либо, а решили создать комиссию. Ярославскому поручили связаться с РКИ, Ягоду обязали через ОГПУ составить проект наказания за разбазаривание муки на лесном фронте. О закупке муки для ДВК и о персидском хлебе тоже были приняты предложения Ягоды. Только после этих и подобных этим кляузных дел приступили к важному вопросу о золоте и разбронировании экспортных товаров на ДВК.

Вопросы о распределении импортных и своих тягачей решили сравнительно быстро, СНКовский список на тягачи единогласно утвердили. Но тут снова поднялся Ягода. Он опять начал клянчить деньги на спецоперации, связанные с местными северными кулаками, которые срастаются с южными переселенцами… Угроза восстания, дескать, вполне реальна.

— Позвольте, Генрих Григорьевич, — перебил Ягоду Молотов. — Телеграммы Иванова и Бергавинова доказывают, что никаких угроз восстания нет и переселенцы ведут себя вполне спокойно.

— Спокойно? — взметнулся чекист. — Так спокойно, Вячеслав Михайлович, что группами в десятки человек прорываются через милицейские посты! Бегут и через Москву на южные дороги. На Беломорканале бегут в Финляндию, без пулеметов не остановишь. Террор местного кулачья объединяется с действиями этих многочисленных групп! У нас не хватает надежных людей…

Молотов не стал пререкаться. Тем более что Ягода знал обстановку лучше, он только что вернулся с Беломорстроя. Зато включился Постышев и заговорил как пишут в газетных передовицах.

— Генрих Григорьевич, мы знаем все это! — Раздраженный Каганович адресовал реплику явно Постышеву, а не чекисту. Заодно этим притушил разгоравшуюся перепалку.

Вопрос чекистов о финансировании спецмероприятий решили передать в комиссию по кулакам. После этого дружно проголосовали за предоставление отпусков Микояну и Андрееву. Надо было еще утвердить комиссию Постышева об авариях на сплаве. Она состояла из семи человек, не считая двух представителей Севкрая.

Ягода предложил включить в эту комиссию представителя ОГПУ некоего Березовского.

Заседание № 108 закончилось, члены Политбюро разошлись.

Лазарь Моисеевич поспешно, прямо по стенографической записи подписал протокол и вслед за Ягодой вышел из секретарских владений.

Калинина поблизости давно не было. В какой форме раздражение Кагановича обрушилось на Ягоду, уже никто не видел и не слышал. Список заключенных, в реабилитации которых Каганович хотел сегодня приватно убедить всесоюзного старосту, так и остался в папке.

Москва, столица советского государства, давно спала. Последний гулкий трамвай прогромыхал в отдалении. Вожди, держа папки под мышками, сели в автомобили и разъехались, недовольные друг другом. Каждый обвинял другого в пассивности и ротозействе.

Странно, что чем больше они обвиняли друг друга, тем больше в каждом крепла уверенность в успехе их общего дела. Как говаривал всесоюзный староста про обилие жалоб: «Жалуются — значит дело идет». Но почти у всех к Михаилу Ивановичу Калинину имелось еще и свое, личное дело, и каждому было ясно, что с этим делом удобный момент отсутствия генсека он проворонил. Всесоюзный староста покинул заседание проворнее всех.

* * *

Нет, Сталин еще не уехал к Черному морю, хотя к этой поездке было уже все готово. Как раз перед самым отъездом Поскребышев получил поручение на день-два отложить отъезд и сохранить в секрете местонахождение генерального. В чем дело? Поскребышев был удивлен, однако не стал спрашивать о причинах задержки. Со Сталиным случались и не такие казусы. Быть может, генсек опять решил подзапутать свои следы от врагов и любопытных друзей, как случалось это и раньше. Быть может, он уже начал стареть и бояться? Вполне возможно! Даже в молодости, будучи вовсе не боязливым, Иосиф Виссарионович не брезговал этим способом. «Береженого Бог бережет», — говорит русская пословица. Совсем необязательно каждому члену ЦК или Политбюро знать, куда Сталин поехал или куда не поехал, где находится в данный момент и чем занимается!

«Казус» возник совсем случайно, неожиданно и для самого Сталина: генсек засекретился в своей кремлевской квартире. Зачем? Отобедав, перед тем как отправиться на вокзал (время еще имелось), Сталин прилег на тахту с книгой Шмакова «Свобода и евреи», принесенной Поскребышевым еще весной. Где Сашка достал эту книгу? Неважно. Подобные поручения помощник уже научился исполнять весьма тщательно. Научиться б ему такой же тщательности и в прочих делах…

Хотелось слегка вздремнуть, отрешиться и от неприятностей в семейных делах. Ссоры с Надеждой становились теперь не только регулярными, но и более резкими. Сталину не нравились дамские знакомства жены. Взять хотя бы и ту же Жемчужину, жену Молотова. По сообщениям чекистов, Жемчужина общается не только с Голдой Меир, но и с другими матерыми сионистками. А сын от первой жены Яков? Совсем одурел от еврейских баб. Женился второй раз, и снова еврейка… Как раз по этой причине отношения с Яковом довольно холодны. Дача кишмя кишит какими-то странными личностями обоего пола, а строительство новой Кунцевской дачи только началось. В шумное Зубалово не хочется даже ездить. Около Зубалова стоящим соседом стал один Жданов, остальные вызывают кто подозрительность, кто тоскливую скуку. Одна маленькая Сетанка развлекает и, кажется, любит отца. Что ж, с Яковом надо что-то делать. А что? И с Надей Сталину все трудней и трудней…

Книгу, которую он решил взять с собой к Черному морю, он раскрыл сейчас наугад. Номера страниц обозначались почему-то римскими цифрами. Он прочел второй абзац на странице, посвященной французским масонам.

«За несколько лет до революции, Ложи Парижа и всей Франции были обращены в иллюминизм через посредство Ложи „Соединенных Друзей“, находившейся на улице Сурьидер и председательствуемой неким Савалетом де Ланж. Этот последний заслуживает более подробного упоминания, как особенно выдающийся среди тех предателей, окружавших Людовика XVI, благодаря которым, быть может, Революция, вместо преходящего кризиса, обратилась в государственный переворот и закончилась казнью короля. Этот Савалет де Ланж состоял хранителем королевской казны (garde du Tresor Royal), но, впоследствии, когда настал известный момент, вдруг является террористом. Вот что пишет о нем Баррюель („Memoires“, t V, cnap. XI)».

Сталин, в отличие от комфлота Орлова, недостаточно хорошо знал по-латыни. Французский язык и вовсе не знал, однако некоторые выражения постигал чисто интуитивно. Не напрасно троцкисты называют его безграмотным семинаристом. Он и впрямь сожалел о своей довольно прохладной учебе в семинарии. Приходилось всю жизнь заниматься самообразованием. Что он знал про Великую Французскую революцию? Кое-что знал неплохо. Но имя «Баррюель» встречается впервые. Ого! Пятый том «Записок». Оказывается, серьезный автор. Серьезный ли?

Сталин продолжил чтение:

«Среди Лож „Великаго Востока“ одна, называвшаяся Ложею „Соединенных Друзей“, была специально предназначена для ведения иностранной корреспонденции. В этой Ложе особенно выделялся знаменитый революционер Савалет де Ланж. Этот масон заведовал „королевскою казною“. Будучи облечен наибольшим доверием монарха, какое только может заслуживать самый верный подданный, он в то же время принимал участие во всех тайных обществах, во всех Ложах, во всех заговорах. Чтобы все их соединить, он сделал из своей Ложи смесь софистических, мартинистских и масонских систем. Но чтобы привлечь в свою Ложу блестящую толпу и тем замаскировать свою настоящую деятельность, он сделал из нея также место роскошных забав и увеселений, куда съезжалась блестящая аристократия того времени, причем французская гвардия охраняла порядок вокруг места собрания, которое, таким образом, совершалось как бы под покровительством самого короля. Но блестящее общество, предававшееся невинному веселью, не подозревало того, что в нескольких шагах от него работал секретный комитет… жертвою котораго оно же, вскоре, и должно было пасть».

Сталин окончательно заинтересовался текстом, и дремота исчезла. Чем дальше он читал, тем было интереснее:

«Среди событий Французской Революции существует один факт, возбуждающий всеобщее изумление, — непонятный историкам, от котораго и Наполеон, уже будучи на острове св. Елены, не мог придти в себя, а именно: что побудило Людовика XVI, почти увереннаго в победе, в самый разгар борьбы послать из Собрания швейцарцам, защищавшим Тюильри, приказ „положить оружие и вернуться в казармы“? Если бы этот приказ не был отдан, из „Французской Революции“ ничего бы не вышло, кроме одного из тех кризисов, какие уже не раз переживала монархия.

Нам говорят, что этот приказ, хотя и не написанный рукою короля, но подписанный им, хранится в музее Карнавале. Вот его подлинный текст: „Король приказывает швейцарцам положить оружие и возвратиться в свои казармы“. Подпись: „Людовик“.

Тем не менее, все еще остается сомнение, чтобы Людовик XVI, несмотря на свою всем известную бесхарактерность, действительно, в разгар борьбы отдал приказ, несомненно погубивший его и приведший в изумление швейцарския войска, которыя не хотели верить, что этот приказ исходит от короля. Депутат Шудиё, впоследствии член Конвента, вотировавший смерть Короля, торжественно заявил в своих мемуарах, недавно опубликованных, что, находясь все время вблизи короля, он уверен, что король не передавал такого приказа, что никто за это время даже не приближался к нему, что он не был расположен сдаваться, а, наоборот, со шпагою в руке сам готов был принять участие в борьбе.

Приказ же, подписанный королем, на который ссылаются, был дан, лишь по окончании борьбы, остаткам уцелевших швейцарцев. Но кто же в таком случае совершил подлог? Кто отдал, именем короля, — в самый разгар борьбы, приказ, погубивший монархию?

На этот вопрос может быть только один ответ: Савалет де Ланж не был единственным предателем среди лиц, окружавших короля и королеву; между ним были и Неккер — министр финансов, и его жена, и многие другие.

Условия, при которых был произнесен смертный приговор над Людовиком XVI, представляются не менее загадочными; но здесь существование подлога и подтасовки уже вполне очевидно.

Согласно некоторым свидетельствам,[8] смерть Людовика XVI была решена еще в 1782 и 1785 годах, на всемирном конгрессе масонов, созванном Вейсгауптом в Вильгельмсбаде, и на собрании масонов же, бывшем во Франкфурте-на-Майне.

Важныя решения были приняты в этих собраниях, а некоторыя из участвовавших в них были так поражены тем, что там происходило, что навсегда покинули Ложи. Некоторыя же члены Лож, на скромность которых не разсчитывали, были умерщвлены какою-то таинственною рукою. Граф де Вириё, после участия еще на конгрессе 1781 г. в качестве делегата от французских масонов, решается покинуть масонство и говорит барону де Жилье: „Я не могу открыть вам того, что там произошло; скажу только, что это серьезнее, чем вы думаете. Заговор, который составляется, так хорошо обдуман, что Монархии и Церкви нет спасения[9]“.

Во всяком случае, согласно новейшим серьезным исследованиям, посвященным этому вопросу, но доныне, увы, слишком мало распространенным, можно, вопреки тому, чему нас всегда учили, с уверенностью сказать, что Конвент, в своем законном составе, никогда не приговаривал к смерти Людовика XVI.

Король французский, в действительности, был приговорен к смерти во Франкфурте-на-Майне.

В статье, напечатанной в „Revue de la Revolution“, и, к сожалению, очень мало известной, Густав Борд, двадцать лет работавший над историею Революции, доказывает, что смертный приговор над Людовиком XVI был вотирован, помимо желания Конвента, только потому, что среди голосовавших четырнадцать голосов были подставные, принимавшие, однако, участие в голосовании, — иными словами, благодаря грубому обману и подтасовке; и при всем этом смерть короля была решена большинством только одного голоса.

Историк G. Lenbtre приводит по этому поводу следующее письменное показание члена „Инсуррекционной Коммуны“ Горэ: „По чьему распоряжению были приняты все эти предосторожности (касающиеся голосования), мне неизвестно. В совете об этом никогда не было речи, и я всегда думал, что какая-то тайная и могущественная партия действовала в этом случае без ведома мэра, который на этом же совете, однако, председательствовал“. Такими средствами достигнута совершенная 21-го января 1793 г., под охраною невиданного до того дня стечения войск, казнь короля — в городе, где из восьмидесяти тысяч постоянных жителей не нашлось бы и двух тысяч, желавших смерти монарха, но где зато были люди, более тридцати лет совершавшие в Ложах символическую казнь над манекеном Филиппа Красивого.

Своекорыстными шпионами, пособниками и „содержателями“ масонства, — в период Революции, — являлись тьмы „избранного народа“»

Далее Сталин начал читать со все более усиливавшимся любопытством. Шмаков увлек его окончательно:

«Если из презренного состояния, где они находились, евреев нельзя было сразу выдвинуть в первые ряды жрецов гильотины, то сами сыны Иуды отнюдь не зевали. Подрывая государственный кредит Франции, „блистательно“ играя на бирже и наживаясь от подрядов всякаго рода — грабежом „большой скорости“, они постепенно перешли в роль факторов и кредиторов государств. — Затем уже, — шаг за шагом, они подготовили нынешнюю революцию в России, где, без всякаго сомнения, явились запевалами и даже коноводами, впрочем, — до первой встречи с несколькими казаками…

Разница этим не исчерпывается. Революция во Франции шла во имя любви к родине и под знаменем отечества. Еврейская же революция стремилась, прежде всего, опозорить нашу родину, объявила себя вне отечества и топтала цвета нашего флага в грязь или разрывала его в клочья. „Знаменем“ же для своих будущих рабов эта кагальная „музыка“ избрала красный флаг, как эмблему тех потоков крови, которыми залила нашу истерзанную страну, дабы на ея развалинах создать исключительно свое, — еврейское благополучие. „Сознательный же пролетариат“, не в пример прочим, получил от благодарного еврейства и особое отличие».

Все это было в высшей степени интересно… Сталин разволновался, встал и второй раз позвонил Поскребышеву: «Не трогай меня ни сегодня, ни завтра… Позвонишь днем послезавтра». Поскребышев повторил приказание и сказал:

— Все сделаю так, как сказано, Иосиф Виссарионович…

Сталину не всегда нравилось, когда его называли по имени и отчеству. Помощник, видимо, забыл, что к генеральному всегда обращаются как к «товарищу Сталину». Сейчас было не до внушений помощнику.

Погасив раздражение, Сталин не стал наставлять Поскребышева, попрощался и спросил, как прошло заседание Политбюро.

— Нормально, товарищ Сталин. Я связался с Вячеславом Михайловичем. Он говорит, что обсудили все намеченные вопросы.

Сталин положил трубку и снова взялся за Шмакова:

«… Постепенно народы изверяются и в парламентаризме, потому что в глубину масс стал проникать взгляд на конституцию, представляющую нечто среднее между монархиею и республикою, как на сугубую ложь. Действительно, не может быть ничего противнее власти большинства».

Сталин взял карандаш и подчеркнул предложение о «власти большинства». Начал читать далее:

«Образуясь из незначительного числа сильных, передовых бойцов, а то и просто — из мучимых завистью политиканов, такое большинство может быть сплоченным или случайным. В первом случае, — оно преследует своекорыстные цели, нередко — деспотически и злоупотребляя властью; — во втором, — оно низводит государство до состояния штормующего корабля — с потерянным рулем и деморализованным экипажем. Коноводы приспособляются к обстоятельствам, а слабые поглощаются ими; вся же прочая челядь идет вслед, обыкновенно не зная, — чего она хочет и куда ее ведут».

… Он ощутил желание подчеркивать едва ли не все подряд. Желая вызвать недоверие к автору, прервал чтение и критически взглянул на обложку. Долго искал выходные данные книги.

«… Дисциплинируя и дрессируя своих членов на один лад, масонство тем самым вновь приобретает практический смысл, но, конечно, способствует лишь развитию самой вопиющей из республиканских тираний, стало быть, отнюдь не вправе претендовать на ореол палладина свободы.

Доверие же к конституции, — даже в теории, обуславливается не надеждою, что облеченные властью сами перестанут злоупотреблять ею, а тем, что они будут лишены возможности делать это. — Увы, опыт показал обратное. — „Избранники народа“, по условиям своей профессии, могут, в большинстве случаев, сохранять власть не иначе, как злоупотребляя ею».

Не совсем обычная орфография сбила поток мыслей, генсек положил книгу Шмакова на кушетку. Сталин так разволновался, что начал ходить по своему маленькому квартирному кабинету.

Почему Шмаков не попадался ему раньше?

Несомненно, эта редкая книга с самого ее выхода преследуется евреями. Как Поскребышев доставал ее? Говоря словами автора, «невероятность факта не мешает его реальности». То же самое можно сказать о гибели Людовика XVI. О том, что Конвент почти не голосовал за казнь короля, Сталин читал впервые. Многое стало понятнее и в русской революции. Масоны и евреи во главе с Лениным облепили революцию как мухи. «Рано или поздно они уничтожат меня… Как Людовика, — подумалось генеральному. — Какова задача? Задача лишь одна: чтобы это случилось как можно позднее… Что ж, все люди смертны. Чем он в этом лучше других? Держаться как можно дольше! Что для того „треба“, как выражается Хрущев?.. „Треба для того“ покончить с троцкизмом. Как покончить? Бухарины и Рыковы не страшны. Рютин — вот очередной серьезный последователь Троцкого!»

На этом месте генеральный перестал ходить, обдумывая тактику ближайшего поведения, но… снова взялся за Шмакова.

Нет, не прав Шмаков, когда с таким сарказмом пишет о русских революциях. Русские не похожи на французов. Это первое. Даже масоны у нас иные. Но евреи, липнущие к русской революции… Никакой разницы! Все то же самое. Действуют так же. Даже в здешних дрейфусиадах… Предателя Дрейфуса во Франции они спасали чуть ли не всем кагалом. Деньги для этого собирали аж у русских курсисток. У нас же и судить, наверное, не стали б! Рыцари… Во время войны с коалицией Николай I запретил русским военным использовать аэростаты как не рыцарский метод войны. А Севастополь союзнички обстреливали по-рыцарски? На Балтике, по словам Орлова, адмиралу Чарльзу Нэпиру царь на катере посылал из Кронштадта свежее мясо, чтобы, не дай Бог, англичанин не заболел цынгой. Не выгнали союзнические флоты из Балтийского моря тоже из рыцарских побуждений? Кстати, русские мины были, по утверждению Орлова, лучшими в мире. Они спасли Балтику в ту войну. О матросах русских и говорить не приходится, но вот писатели… Шмаков не прав… Если ж он прав, то вся борьба, выходит, впустую. Выходит, что он, Сталин, жертвовал всем, рисковал и мерз в Сибири зря! Служил чуждым целям. Если это так, то все это ужасно…

Отчаяние на секунду стиснуло горло, карандаш хрустнул в маленьком сталинском кулачке, книга Шмакова полетела куда-то в угол. Нет! Не может быть, чтобы борьба была напрасной! Это Ленин служил евреям, и то не всегда. Он, Сталин, служить не будет. Какое вокруг жуткое подхалимство! Какое дьявольское лицемерие буквально во всем!

Сейчас он не вспомнил о том, что сам поощрял это «жуткое подхалимство», сам строил существующую систему.

И Сталин в который уже раз начал перебирать в уме партийное окружение, подряд анализируя действия каждого… Этим он незаметно для себя сглаживал впечатление от Шмакова…

«Красный флаг ни при чем! Пусть этот царский писака оставит в покое красный флаг! Но разве обошлась без масонов наша революция? Разве не они прибирают к рукам все революции в мире и все движения? А если это так, то действительно вся жизнь, вся борьба оказались напрасны. Он, Сталин, оказался не более чем марионеткой…»

Эта мысль возвращалась к нему снова и снова.

Отчаяние и растерянность опять охватили генерального, ударились куда-то вниз, ноги его ослабли, на лбу выступил пот. «Да, марионетка! Он лишь орудие в чужих масонских руках…»

Нет! Все будет по-иному… Он бросил под ноги ленинским апостолам миллионы мужицких душ. Иначе его давно бы отстранили от руля великой страны. И здесь, в России, все будет не так, как было задумано у Вейсгаупта и его русских последователей типа Гучкова и Бройдо.

Он овладел собой. Не будет этого! Что надо? Надо действовать теми же методами. Сын Яков растяпа, он слишком близко допустил к себе еврейских баб. А бабы меняют у своих мужей даже характер, не говоря об идеях и целях. Нет, сам Сталин не дастся в эту ловушку, пускай называют его антисемитом. Это они будут марионетками, а не он, Иосиф Сталин. Он будет действовать их же руками, он будет лучшим другом их детей. Что надо сделать в первую очередь? Покончить с Рютиным. Окончательно реабилитировать того же Френкеля… Подготовить по спискам Кагановича другие реабилитации. Надо разворошить кусачий мужицкий улей, надо руками Ягоды завершить Волго-Балт и завершить другие грандиозные стройки. Мы построим социализм вопреки масонам и господину Шмакову.

Сталин ходил и ходил по своему небольшому квартирному кабинету. Вдруг зазвонил телефон. Он взял трубку, намереваясь выругать Поскребышева. Но трубка безмолвствовала. Он минуты три ждал, но трубка лишь изредка потрескивала. Он бросил ее на рычажки. Значит, звонил не Поскребышев! Значит, связь с помощником кем-то контролируется. Проклятье! Этого он и вовсе не мог допустить… Он долго думал, кому поручить проверку кремлевских связистов. Он так и не ложился в эту ночь на свою старомодную узенькую кровать, было начало шестого.

В окно робко заглядывало летнее кремлевское утро.