Человек из тени

15

Я поставил ее на ноги и закрыл дверь. Не было больше никого, ради кого следовало играть роль, да и телефонная трель убила бы самые пылкие чувства, поэтому я просто отошел и глянул на циферблат. Было уже два часа. Маленький «рено» — не спортивная модель, к тому же на пути были задержки и объезды, потому мы даже и не приблизились к тому времени, за какое молодой Брейтвейт в своем гоночном «хили» покрыл расстояние между Новым Орлеаном и Пенсаколой.

Оливия, одернув платье, пошла к телефону, а я — за чемоданами. Когда я вернулся, она протянула мне трубку.

— Как проходит медовый месяц? — раздался знакомый уже голос нашего новоорлеанского связного, которого я никогда не встречал.

— Видите ли, — сказал я, — существует старое изречение. Трое — иногда тоже толпа, если вы догадываетесь, о чем идет речь.

— Кто же вас преследует? Этот, с рожей, что просит кирпича?

— Вот именно.

— Ясно. Это меняет дело. Полагаю, что пребывание в Новом Орлеане можно было считать совпадением, но следование за мадам через четыре штата, конечно же, не случайность. Он-то нам и нужен, — последовала пауза. — Сейчас он где-то поблизости?

— Рядом со мной он, положим, не стоит, но, полагаю, не столь уж далеко.

— Прекрасно, — ответили из Нового Орлеана, — прекрасно, ведь вам предстоит его брать.

Мне не понравилось, как он это сказал. Я осторожно заметил:

— Да, знаю. Вообще-то я уже намеревался сделать это сегодня, но Крох очень осторожен. Нужно выждать момент и подготовиться тщательнее. К тому же беспокоит его поведение. Он действует то как опытный старый профессионал, то как молодой хвастливый петух. Хотелось бы выяснить, что кроется за этой импульсивной мелодрамой до того, как я стану его брать.

— Вы можете задать ему любой вопрос после того, как возьмете, — произнес голос в трубке. — Он один последовал за Мариасси, больше никого не было? Или еще кто-то?

— Нет.

— Тогда вы должны его брать, и немедленно. Дело Тауссига становится неотложным. Желательны немедленные действия, если не сказать, что вам приказывают поторопиться. Ясно?

— Разумеется, — ответил я со вздохом.

— Вы должны его взять. Это приказ. Но у меня есть для вас и приятные новости. Та маленькая барышня, художница, у которой студия на чердаке и синяк под глазом, пришла в гостиницу «Монтклер» спустя полчаса посте вашего отъезда. Она о вас справлялась.

— Антуанетта Вайль? Что ей потребовалось?

— У нее было письмо для вас. Когда ей сказали о вашем отъезде, она пожелала, чтобы письмо вам переслали, но вы не оставили адреса, а мы не предвидели возможность корреспонденции, поэтому подкупили портье, чтобы он это послание не принял. Так что мы не знаем содержания письма, но, судя по всему, у вас скоро появится возможность это выяснить самому.

— Каким же образом? — спросил я.

— Пока она пыталась выяснить, как вас найти, кто бы вы думали возник на горизонте? Разумеется, сам доктор Муни, смертельно бледный, прижимая к груди левую длань. Чьих это рук дело? Доклад ваш ждут с нетерпением. Так или иначе, пострадавший услышал, что наводят справки о вас Его осенила идея. Муни подкатился к ней. Художница хотела его отшить, но тот сказал что-то такое, что заинтересовало ее, и она поднялась в номер, чтобы продолжить разговор. Вскоре, найдя по-видимому общий язык они отбыли на его машине — светло-голубом «крайслере» с открытым верхом, если вам это интересно. Время отбытия — десять тридцать. Курс — на восток, в сторону Пенсаколы. Скорость — с превышением. Поэтому, дорогой счастливчик, они скоро объявятся.

— Все ясно, — я невольно нахмурил брови. — И у вас нет никакого представления о том, что эта девушка хотела передать?

— Ни малейшего.

— Черт возьми, — сказал я, — нельзя ли организовать, чтобы ее перехватили?

— Под каким предлогом? На каком основании?

— Черт его знает, ну пусть полиция задержит их обоих за какое-то нарушение правил движения или еще чего-нибудь в этом роде. Они будут пересекать много границ между вами и мной.

— И чего мы этим добьемся?

— Это оградит глупую барышню от возможности получить новые синяки, — сказал я.

— Не думаю, что Вашингтон так заинтересован в охране глупых барышень, дружище, — сказал коллега в Новом Орлеане. — По крайней мере, не настолько, чтобы пойти на такой риск скандала из-за того, что респектабельный врач из Пенсаколы подбивает клинья к миловидной художнице из Нового Орлеана. Вам не терпится узнать, что она там нацарапала? Барышня до сих пор молчала, но кто знает, как поступит, если мы столкнем ее с полицией и любопытными репортерами. Нет, пусть уж лучше катит себе в Пенсаколу. Вы займетесь ею по прибытии и выясните суть столь срочного послания. В конце концов, если ей столь необходимо отправить вам письмо, то нам не менее важно знать, о чем оно. Возможно, вспомнилось что-то о Крохе после вчерашней ночи, о чем забыла рассказать.

Конечно же, он был прав. Я сказал:

— Ладно, но грядет сумасшедший медовый месяц.

В Новом Орлеане раздался смех:

— Ваша жена поймет, чего не скажешь о моей. Так или иначе, вы уже за пределами моей территории. Я переключаю вас на местную службу. На связь выйдете на веранде «Фламинго». Ваша жена объяснит, где это, или посмотрите сами по городскому справочнику. Воспользуйтесь мужским туалетом. Жгучее желание помыть руки должно возникнуть ровно в пять тридцать. Сейчас на часах четыре минуты третьего.

Я сверил часы.

— Внешность?

— Вы узнаете его при встрече, — ответил голос в трубке. — Специальная команда наготове. Связной скажет, как подать сигнал, когда пациент будет готов к операции. Или вы можете выполнить задание самостоятельно. Так или иначе, тот, с каменным лицом, должен быть схвачен, и тогда он у нас заговорит. Это все.

Мне оставалось лишь сказать казенную фразу:

— Задание получено и принято к исполнению.

Услышав щелчок, я положил трубку, размышляя, встречался я когда-нибудь с тем человеком, с которым только что говорил. Скорее всего, нет. Я поднял глаза и увидел, что Оливия наблюдала за мной, несомненно озадаченная и встревоженная тем, что услышала.

— Веранда «Фламинго», — сказал я.

— Это в центре города, — ответила она.

— Сколько туда добираться?

— Надо рассчитывать, по крайней мере, на полчаса. Пенсакола на самом деле больше, чем могло показаться с шоссе, которым мы приехали.

— Вы знакомы с этим местом?

— Да… Я его знаю, — сказала она после некоторого замешательства. — Это прямо за углом, рядом с кабинетом Хэролда. Мы иногда там встречались, чтобы перекусить или выпить перед обедом.

— Вы можете объяснить, где находится там мужской туалет?

Она подняла глаза, чтобы удостовериться, что я не шучу:

— Оба туалета слева от входа в дальнем углу. Вы собираетесь там с кем-то встретиться?

Когда я кивнул, она спросила:

— А я с вами еду?

— Только не на заключительное свидание, — сказал я. — Оно может вызвать неожиданные комментарии. Что же касается веранды, то да. Ни за что не оставлю жену скучать во время брачной ночи. К тому же, когда мы в последний раз расстались, дело кончилось тем, что вы остались лицом к лицу с вооруженным мужчиной, — я раздраженно покачал головой. — Чего бы только я не отдал, чтобы убедиться в том, что Крох действительно такой бесшабашный задира, каким хочет казаться.

— Что произошло, Поль? Что сказал вам этот человек по телефону? — Оливия упорно изучала меня.

— Все не так, — сказал я. — Время не терпит. Вашингтон волнуется и призывает к немедленным действиям, дан приказ брать Кроха немедленно, независимо от обстоятельств. То есть сразу же после того, как я встречусь с кем-то из местных в пять тридцать. И чтобы совсем уж все запутать, Антуанетта Вайль, девушка, которой вчера так досталось лишь потому, что я угостил ее обедом, направляется сюда по мою душу с загадочным письмом в своих миленьких ручках. Она за рулем автомобиля вашего друга Муни, а сам он, естественно, рядышком с ней. Что затевает он, одному Богу известно, но вот какого рожна ему здесь надо? У меня крыша едет, я просто изнемогаю от всех этих дьявольски хитроумных людей, док. Мне бы хотелось повстречать в этом деле кого-нибудь прямолинейного, глупого, вроде самого себя.

— Я что-то не узнаю вас по автопортрету, Поль, — рассмеялась Оливия и чуть погодя продолжила: — Вы волнуетесь за девушку, не так ли? Я догадалась об этом по вашему телефонному разговору.

— Согласитесь, ведь именно я втянул ее в это дело. Она совсем еще ребенок. У нее, наверное, еще не выветрились незрелые романтические представления о нашем ремесле. Ладно, Бог с ней. Не нести же мне ответственность за всех девушек, жаждущих изображать Мату Хари или кого-то в этом роде.

Чуть погодя Оливия поднялась. Я последовал за нею в следующую комнату — гостиную. Вдоль стен стояли полки с книгами — много книг, — проигрыватель и пластинки и кое-какая мебель, удобная, но не слишком новая и дорогая. Единственный, привлекающий особое внимание предмет — столик с вмонтированной шахматной доской, на которой выстроились фигуры. Я вспомнил, что не очень-то углубился в трактат Капабланки.

Оливия вскоре появилась из двери на шарнирах, которая вела явно в кухню. Маленькая ниша в конце комнаты служила столовой. У нее было по стакану в каждой руке. Я взял один и провозгласил тост:

— За господина и госпожу Коркоран! — сказал я. Мы выпили, и я посмотрел на нее. В доме тихо и спокойно, приятно было находиться рядом с ней — я уже устал думать о Крохе, Антуанетте Вайль и полученном приказе. Размышления ни к чему не вели, и я сказал:

— Док, в нашем распоряжении час-другой, прежде чем мы отправимся во «Фламинго». У меня есть предложение. Вы можете наложить вето, я не настаиваю на нем, но у меня возникло неожиданное желание закрыть двери и окна невестиного коттеджа и завершить как положено это сумасшедшее замужество. Что вы скажете на это?

Она замолчала. Я понял, что шокировал ее.

— Вы очень прямолинейны, Поль, — наконец прошептала она. — Я хочу сказать, что… Вчера мы были пьяны, но сейчас-то совсем трезвы.

— Это только предложение, — сказал я. — Вместо этого мы можем сыграть в шахматы. Это было вашей исходной идеей, помните?

Она смутно улыбнулась, но улыбка тут же погасла:

— Мне… мне не хотелось бы заниматься любовью просто ради того, чтобы убить время. К тому же еще совсем светло, и я еще никогда… Не знаю, смогла ли бы я вообще… Нет, лучше не надо.

— Разумеется, — сказал я. — Если вы собираетесь переодеться к нашему вечернему выезду, то наденьте что-нибудь темное с не очень узкой юбкой и туфли на не очень высоких каблуках.

— Я не хочу показаться чересчур строптивой или недотрогой, — сказала она. — Но ведь нужно же еще что-то? Пусть не любовь, я не это имею в виду. Просто чтобы что-то было еще.

— Вам он пригодится, — сказал я и достал из кармана «смит-вессон» 38 калибра. — То есть я хочу сказать, он может вам пригодиться.

Чуть погодя она протянула руку за револьвером. Прежде чем отдать, я открыл его.

— Как видите, на сей раз он заряжен, — сказал я, — эти медные кругляши — головки патронов. Вы ими можете уложить пять человек, док, даже больше, если, конечно, выстроите их в колонну и будете простреливать сразу по двое или трое, не сомневайтесь. Лучше всего хранить в бюстгальтере или за верхом чулка. В сумочке несподручно, вы можете ее где-то забыть или кто-нибудь выхватит. Напрягите воображение. Что бы ни произошло, никуда не выходите без оружия, даже в уборную. И помните что я вам говорил, если придется пустить его в ход.

— Постараюсь не подкачать при необходимости, — сказала она довольно неуверенно. — Но вы простите, я все-таки надеюсь, что мне им пользоваться не придется.

— Разумеется. Не исключена и другая возможность, — сказал я, — мы не знаем, как развернутся события. В молодежных бандах, насколько мне известно, оружие обычно носят девушки, чтобы выручить парня, если он сцепился с копами, то есть полицией. Раз уж мы одним узлом повязаны, то и вы вернете мне револьвер, незаметно и быстро, когда я подам сигнал — ушами хотя бы пошевелю, вот так… Отчего вы хихикаете?

Она продолжала улыбаться. Затем посмотрела на бездушно деловой револьвер и стала снова серьезной.

— Здорово вы шевелите ушами! — вдруг она рассмеялась.

— Возможно, сейчас весело, — сурово возразил я, — но когда пробьет час, будет не до смеха.

— Знаю, — шепнула она. — Я просто глупо себя веду.

— Вы вполне достойный боец, док, — ухмыльнулся я.

— У вас не было возможности убедиться в этом, — возразила она.

— Извините, если я нарушил правила игры.

После короткой паузы она посмотрела на меня:

— Но это было не по правилам, — сказала она ровным голосом. — Я сама нарушила правила игры, Поль. Я уже поплатилась за излишнюю жеманность вчера ночью — ив конце концов, мы ведь женаты. Ваше предложение вполне законно.

— Док…

— Нет, — сказала она, — я так громогласно протестовала, что романтики и сентиментальности с меня хватит, утверждала, что мне даже нравится, что вы их лишены. Почему же тогда я сейчас хочу, чтобы вы свое вполне разумное предложение облекали в известные всем слова, как влюбленный мальчик? Поставьте мой чемодан в большой спальне и дайте мне пять минут, Поль.

Она поднялась, чтобы выйти. Я поймал ее за руку и повернул лицом к себе:

— Если вы хотите, чтобы я ощущал себя проклятым развратником… — я умолк — в ее глазах стояли слезы. Минуту мы смотрели друг на друга.

Я потянулся к ней, взял из ее рук револьвер и положил на столик рядом. Затем снял очки. Она не шелохнулась. Я осторожно ее поцеловал. Ее руки невольно обхватили меня, и я поцеловал ее снова, уже более раскованно.

Мы оба находились довольно долго в страшном напряжении, нам все это обрыдло. Порой наступает момент, когда ты нуждаешься в другом человеке в силу причин, весьма далеких от любви. Она вырвалась из моих объятий.

— Нет, дорогой, оставьте в покос мое платье. Может быть, в другой раз вы сможете изнасиловать меня на диване в гостиной. Сегодня мы отправимся в спальню, как все уважающие себя супружеские пары. Просто… просто обождите здесь секунду, будьте паинькой, пока я наброшу на себя что-нибудь милое и соблазнительное.

— Хорошо, я обожду, — сказал я.