Человек из тени

4

В коктейль-холле отеля «Монтклер» был большой бар, построенный в виде карусели под балдахином. Очевидно поэтому его и назвали «ярмарочной комнатой». Когда я вошел, все обозримые места под навесом были заняты, что, впрочем, вполне меня устраивало. Я мог выбрать столик с краю, а это казалось естественным, иначе кто-нибудь мог бы удивиться, отчего вдруг одинокий гость садится в сторонке, а не у бара, если бы не подумал — парень ждет, что к нему присоединится его компания.

Официант завоевал мое сердце уже тем, что незамедлительно принес мартини с маслиной, а не с какой-то там дрянью вроде лука или цедры. Так как дверь и входящие через нее предположительно не должны были меня интересовать, я проявлял внимание к самому бару. Да, требуется воистину примечательный зад, чтобы он мог пристойно выглядеть на высоком табурете. Но разве только одна единственная особа женского пола в розовом атласе обладала интригующим задиком, а на другие и глядеть было тошно.

Я выпил за возвращение к цивилизованной жизни. С корабля мы убрались восвояси на старом тренировочном самолете, который дребезжал, словно ведро с гвоздями. Из его кабины трехсотметровая взлетная полоса казалась совсем короткой. Катапультой для взлета не пользовались. Считается, что этот самолет в состоянии подняться сам, но в какой-то момент показалось, что взлетная полоса уже кончалась и мы летим прямехонько в океан, ибо кто-то чего-то там не рассчитал.

Брейтвейт однако поднялся мастерски, как и приземлился на каком-то военном аэродроме на континенте. Там я осмотрел несколько интересных и весьма секретных приборов, чтобы утвердиться в новой роли, если кому-то придет в голову в ней усомниться. Затем на машине нас доставили в Пенсаколу, где я переоделся в свои привычные брюки и куртку, оставив в какой-то квартире военную форму вместе с той ролью, которую играл в ней. Мы быстро домчались по пляжу до Нового Орлеана на гоночном «хили» Брейтвейта.

Сработано было все чертовски быстро и ловко, не хуже СС и других подобных организаций. Если пока что ничего еще не было сделано, то по крайней мере осталось чувство причастности к какой-то афере международного класса.

Я вышел из машины за несколько кварталов до гостиницы.

— Прямо по курсу, сэр, — сказал Брейтвейт. — Она будет справа, ее трудно не заметить.

— Надеюсь, — ответил я.

— Я знаю, что вопросы задавать не полагается, но… А, черт. Всего хорошего, сэр, — он протянул руку. Это был первый человеческий жест, который пробился сквозь лоск военно-морской академии.

Пожав руку, я внимательно поглядел на него. Низкая спортивная машина, в которой он сидел, едва доходила мне до колен. Я сказал:

— Если тебя интересует наша работа, все можно организовать на основах постоянного сотрудничества. Я просто передаю информацию, как мне было сказано. Лично я на твоем месте остался бы на флоте. Но должен сказать, что кое-кому понравилось, как ты справился с заданием.

— Благодарю вас, сэр, — в сумерках толком было не разобрать, но мне показалось, что его мальчишеское лицо зарделось от удовольствия. — Что же касается предложения…

— Ты не думай, что все дело ограничивается паролями и скоростной ездой, — продолжил я. — И не пытайся дать ответ мне, есть специальный отдел вербовки.

Я дал ему телефон в Вашингтоне, по которому можно позвонить, и шутливо отдал честь:

— Как у нас, летчиков, принято говорить, — «мягкой посадки».

Размышляя об этом сейчас, я почувствовал себя скрытым циником. Чтобы чуток подбодрить и развлечь себя, я хотел посмотреть еще разок на приятные очертания в розовом, но ее уже не было. Обведя бар взглядом, я увидел узкое, блестящее платье градусов на двадцать в стороне за стойкой. Сначала показалось, что пташка упорхнула на другой конец зала. Затем я понял, что огромная круглая платформа, занимающая весь центр зала, и в самом деле крутилась, словно карусель, хотя и куда медленнее ее.

Меня, конечно, предупреждали, но эта деталь вылетела из головы. Когда я увидел карусель в действии, меня прежде всего ошеломило, что я об этом запамятовал, а забывать нельзя было. Эта деталь входила в план. И тут я заметил, что за столик слева от меня, всего в нескольких футах, на мягкий диван вдоль стены усаживают женщину.

— Официант, — сказал я, намеренно игнорируя новую соседку, — или я перепил мартини, или эта штука крутится.

— Конечно же крутится, — тотчас же сказала, рассмеявшись, Оливия Мариасси. — И такое диво прямо в баре! Я тоже первый раз решила, что под хмельком, когда пришла сюда как-то после обеда и увидела это.

Именно так и было решено нам на людях познакомиться. Полагаю, в Голливуде это посчитали бы вполне милым началом. Нужные слова она произнесла, хотя выдающейся актрисой себя не выказала; я полагал, что ей еще никогда не доводилось подцепить мужчину в баре. Смех был наигранным, а голос напряженным. Получилось из рук вон плохо.

Я оглянулся, как скучающий человек, к которому обратилась незнакомая женщина в незнакомом месте, то есть с надеждой. Ведь мне не дано было знать — может, это Брижит Бардо рядом. Я дал возможность своему лицу изобразить смущение, прежде чем отвести взор. Доктор Мариасси не очень-то изменилась с тех пор, как мы виделись. Конечно же, прошло всего несколько часов, но иным женщинам за этот срок удается преобразиться, сменив одежду и макияж.

Наша ученая дама была облачена в тот же неуклюжий твидовый костюм. Зачесанные назад волосы, отказ от косметики и очки в тяжелой оправе по-прежнему придавали ей вид нервной учительницы — старой девы. Она сменила лишь одно — туфли были на высоких каблуках. Стол и тусклое освещение не способствовали точной оценке, но сложилось впечатление, что ее ножки не так уж плохи.

Однако улыбка у нее была ужасной. Она явно страдала от мысли, что приходится мне улыбаться. А может быть, ей просто трудно выдавить улыбку. Эта мысль подбодрила.

— Да, мадам, забавная идея, — ответил я. — Интересно, за какой же срок совершается полный оборот?

Это также было частью подготовленного диалога. Я предоставил возможность, в соответствии с родом ее научных занятий, снять часы и засечь время. Так как бар совершал полный круг за четверть часа, то к тому времени мы могли бы почувствовать приязнь, к тому же результат предстояло перепроверить, а там я уже мог бы предложить и выпить со мной, а потом еще и еще разок, затем же попросить сжалиться над бедным приезжим из Денвера, которому решительно некуда себя девать в Новом Орлеане, где он никого и ничего не знает, вплоть до того, где можно вкусно пообедать.

Вполне приемлемое начало для случайного знакомства, ко разворачивалось все действо как-то вяло и натянуто. Мне казалось, она улавливает это. Я надеялся, что ей хватит смекалки достать сигарету, чтобы предоставить мне возможность оказаться джентльменом со спичками, пока мы не перешли к чему-нибудь более серьезному. Тут я припомнил, что курение она не одобряет. Я смотрел, как Оливия напрягается, чтобы произнести следующую фразу, и уже предвкушал, что прозвучит она столь же убедительно, как объяснение ученика причины пропуска урока, как вдруг заметил — от двери за нами наблюдает мужчина.

Он этого отнюдь и не скрывал. Он просто стоял и открыто разглядывал нас столь пристально и серьезно, что я понял — это он и есть. Ни малейших сомнений не возникло. Вы безошибочно их определите, обученных профессионалов, людей того же ремесла, что и у тебя самого. Нет, лицо его не было знакомо, он повстречался впервые. Его фотографии еще не имелось в досье с первоочередными делами, точнее, пока не имелось. Но занимался он тем же, что и я, это уж наверняка. Такие люди запоминаются с первого взгляда.

Это был огромный мужчина средних лет, лысый и с ушами торчком — словно симметричные ручки декоративной вазы, но сам-то он отнюдь не служил только декорацией. Он оставил впечатление просто великолепного уродства за те секунды, в течение которых я позволил себе смотреть на него. Дольше глядеть я не осмелился. Может быть, его инстинкты не столь развиты, как мои. В этом случае можно надеяться, что он меня не раскусил, а просто фиксировал в рабочем порядке, как и любого другого, кто вступил в контакт с его объектом — Оливией Мариасси.

Оставалась еще возможность, пусть слабая, пока Мариасси еще окончательно себя не выдала. Девственная интеллектуалка должна быть немного неуклюжей, смело обращаясь к незнакомцу в баре. Но я не мог долее рисковать — ее натянутые улыбки и заученный диалог позволили бы догадаться, что наша встреча не случайна.

— Извините, — сказал я отрывисто и отвернулся именно в тот момент, когда она заговорила.

— Официант!

Поднимаясь, я заметил, что лицо Оливии окончательно побледнело. Еще бы, она еле выдавливала из себя слова этого мерзкого представления, как вдруг это чудовище лишает ее заранее расписанного сценария. Ничего, это могло сойти за реакцию скромницы, легким заигрыванием которой вдали от родных пенатов пренебрегли. Я надеялся, что у нее хватит ума заказать бокал вина, как у любой другой на ее месте, чтобы скрыть свое смущение перед окончательным бегством. Я так же надеялся, что она помнит: ей следует направиться прями ком в свой номер и оставаться там, заперев дверь, — именно это вменялось в обязанность в том случае, если что-то не сработает.

Заплатив по счету и удаляясь, я сознавал, что это все равно выглядит неубедительно. Он сел за угловой столик. Казалось, в нашу сторону больше и не глянул, но я-то знал, что он ничего не упускает из поля зрения. Он, конечно же, будет искать подставное лицо, дублера; все указывало — пора сматываться. Нет, не станет он наблюдать сегодня с рвением большим, чем вчера или, возможно, завтра, а просто-напросто, как положено, всегда готов отметить все необычное. Он обязан это делать. От этого зависит работа и жизнь.

Требовалось срочно как-то ввести его в заблуждение или хотя бы отвлечь внимание. Пусть это выглядело бы по-идиотски, но помогло бы, и пока что мне везло. Девица в розовом платье и с заманчивым задиком все еще сидела за стойкой бара, а табурет рядом с ней пустовал. У нее был вид избалованной вниманием особы, ожидающей, что ее кавалер вот-вот вернется из туалета. Я продефилировал к стойке, поднялся на карусель, сел и бросил деньги на стойку.

— Мартини, — сказал я бармену. — Очень-очень сухой, пожалуйста. И лучше сразу двойной.

Я кисло посмотрел через плечо на Оливию. Ей все же принесли вино, и она медленно цедила его, уставившись прямо перед собой, словно нашей даме казалось, что весь зал глазеет на нее. Это выглядело вполне естественно. Может, еще и проскочим, не выдав себя… Как выйти на контакт в другой раз, чтобы это казалось более естественным, можно подумать потом.

Я улыбнулся девице в розовом:

— Я только что избежал судьбы страшнее смерти! Спаси меня, Боже, от любвеобильных учительниц на каникулах!

У нее были черные волосы и нежные тонкие плечи. Большие черные глаза, обрамленные тяжелыми черными бровями. Милашка на все сто, но я понял, сидя с ней рядом, что она вовсе не из завсегдатаев бара гостиницы «Монтклер». Одежда не была изношенной, но швы на узком платье уже чуть разошлись. Перчатки и чулки вне критики, но маленькие розовые лодочки отплясывали не раз. Я бы не удивился, узнав, что подметки уже сносились.

Она из тех, кому приходится считать мелочь, стараясь как-то продержаться за счет прежнего шика. Но ей нетрудно подцепить кого-нибудь, кто заплатит за выпивку, а может, и за обед в «Антуане». Думаю, так бы все и произошло по ее плану, если бы не мое вторжение. Ей оно было совсем не по душе.

— Простите, — холодно процедила она, — это место занято.

— Разве ты меня не помнишь? — спросил я. — Это я, Поль Коркоран из штата Колорадо. Мне чертовски повезло, что я тебя встретил. Я поселился здесь вчера вечером, думая, что никого в городе не знаю. А сегодня спустился выпить и кого же вижу! Ты здесь с кем-то? Да брось ты его!

Она задержала на мне свой взор, чтобы убедиться в том, что припоминать ей нечего. Затем быстро взглянула на дверь с надписью «Для джентльменов», но та все не открывалась. Она покосилась на бармена.

— Я бы не стал звать его на твоем месте, — шепнул я. — Улыбнись и потупь взор. Кокетливо. Потом взгляни снова и начни смеяться, словно я тебя рассмешил так, что ты и остановиться не можешь.

Она, чуть-чуть помешкав, посмотрела вниз. Ее улыбка увяла, когда она увидела ножичек, скрытый от посторонних взглядов нашими телами и выступом стойки. Бармен поставил передо мной мартини, взял деньги и ушел, ничего не заметив. Девица все еще упорно улыбалась, t-лядя на нож.

— Посмотри на меня и начни смеяться, — повторил я.

Она посмотрела на меня и разразилась смехом. Это можно было даже назвать хохотом.

— Лезвие длиной в четыре дюйма, — продолжал я. — Очень острое. Выпей и продолжай смеяться.

Она выпила и засмеялась.

— Тебе приходилось видеть кого-нибудь с раскрытым ножом? — спросил я. — Не дергайся, крошка. Меня, конечно, схватят, если ты позовешь на помощь, но тебе уже ничто не поможет. Ты будешь сидеть, держась за живот своими белыми перчатками — а он весь в крови, — чувствуя, как жизнь вытекает из тебя сквозь пальцы — теплая, влажная и красная. Сама понимаешь, вместе с кровью.

Я специально изображал все покрасочнее. Круглый бар вращался. Люди вокруг болтали и смеялись. Девица коснулась губ кончиком языка.

— Что тебе надо?

— Посмотри еще раз на туалет и засмейся. Ты бросишь своего ухажера и пойдешь со мной. Запомни, мы старые друзья. Не забудь свой кошелек. Возьми его сразу.

Она механически прихватила его. Я сказал:

— Бармен сейчас подойдет к нам. Передай привет своему ухажеру. Пусть бармен передаст ему, что тебе пришлось уйти и ты позвонишь утром. При этом возьми меня нежно за руку и подмигни.

Сработало. Все произошло слишком быстро, чтобы ей пришла в голову какая-то спасительная уловка, бармен же всю ночь подает выпивку и наблюдает подобные сцены. Он в подробности не вдавался. Мы сразу же поднялись, оживленно болтая, вернее, болтал за двоих я, а она отчаянно прижималась ко мне, и все улыбалась, улыбалась, в глазах же застыл панический страх.

Лысый мужчина за угловым столиком ни разу не посмотрел на нас, пока мы шли к выходу. Никому не было до нас дела, разве что Оливии Мариасси, а у нее, естественно, возник мазохический интерес к мужчине, который отверг ее неуклюжие заигрывания, а теперь удалялся с другой женщиной моложе и красивее.