Черный верблюд

Глава 8 СТОПТАННЫЕ БАШМАКИ

Наступило томительное молчание. Файф, по-видимому, не отдавал себе отчета в том, что на его долю выпал самый эффектный выход за все время сценической деятельности. Но затянувшаяся тишина, в которой было что-то зловещее, вероятно, тяготила его. И Файф заговорил первым:

— Как могло это случиться? Я ушел из театра, как только смог освободиться. Если я не видел несколько лет Шейлу, то все же…

— Сколько лет? — перебил его Чан.

Файф высокомерно взглянул на инспектора.

— Извините, но по какому праву вы спрашиваете меня об этом?

Чан безмолвно отогнул лацкан своего смокинга, и Файф увидел полицейский значок. Жест этот был настолько эффектен, что сделал бы честь любому актеру.

— Как видите, я вправе вас спрашивать, — сказал Чан. — Вы сказали, что раньше были мужем Шейлы Фен и что вы не видели ее несколько лет. Сколько лет вы не видели ее?

Файф помолчал.

— Мы разошлись девять лет назад, — сказал он. — Сначала мы работали в Нью-Йорке. Шейла выступала в ревю Зигфельда, а я в маленьком драматическом театре. Однажды она явилась домой очень возбужденной. Ей предложили работу в Голливуде, и предложение было очень заманчивым. Я не мог отговорить ее от поездки, и когда через неделю провожал ее на поезд, то сознавал, что теряю ее навсегда. И действительно, примерно через год Шейла возбудила дело о разводе. Мне кажется, для нее этот вопрос не был сопряжен с какими-либо сомнениями. Для меня все это было мучительно, несмотря на то, что я готовил себя к мысли о разрыве.

— Вы бывали после развода в Лос-Анджелесе? — спросил Чан.

— Да, разумеется. Но мы никогда не встречались.

— Вы не припомните, не приезжали ли вы на гастроли в Лос-Анджелес три года назад в июне?

Чарли уловил взгляд, брошенный на него Файфом. Понял ли он смысл, таившийся в этом вопросе?

— Нет, — решительно ответил актер.

— Меня поражает ваша уверенность, — многозначительно заметил Чан.

— Почему? Три года назад, именно в июне, я отправился в турне по восточным штатам, и мы не были на берегу Тихого океана.

— И вы можете подтвердить это документально?

— Разумеется.

— Значит, в течение девяти лет со времени отъезда мисс Фен из Нью-Йорка вы не видели ее?

— Нет.

— И сегодня днем вы тоже с ней не встречались?

— Нет.

— А вечером?

Минутная пауза.

— Нет.

Вошла Юлия.

— Кофе готов, — сказала она, — позвольте просить всех пройти в столовую.

— Я тоже прошу гостей мисс Фен пройти туда, — подхватил Чан.

Те нехотя направились в столовую, заверяя друг друга, что даже мысль о еде им невыносима, ну разве что можно выпить чашку кофе. В гостиной остались инспектор, Кашимо, Тарневеро и Файф.

— Я прошу вас тоже пройти в столовую, — обратился Чан к Тарневеро. — Кофе пойдет вам на пользу. А потом я рассчитываю на вашу помощь.

Тарневеро чуть наклонил голову, пожал плечами и исчез за дверью. Инспектор повернулся к Кашимо:

— Будет лучше, если вы поскучаете на террасе, — и с этими словами он выпроводил своего помощника.

Теперь они остались наедине с Файфом.

— По-видимому, вы не отдаете себе отчета в том, что являетесь самой интересной фигурой этой загадочной драмы, — сказал Чан актеру.

— В самом деле?

Файф казался совершенно спокойным.

— Да, очень интересной, — продолжал Чан. — Я смотрю на вас и тщетно спрашиваю себя: почему этот человек лжет?

Файф вскочил.

— Послушайте, что это значит?

Чан пожал плечами.

— Дорогой мой, к чему так волноваться? Если вы явились в павильон для того, чтобы украдкой встретиться со своей бывшей супругой, то вам следовало бы снять с груди орденскую ленту. В темноте она легко может быть принята нервными особами за кровь.

— Ах, вот оно что, — протянул Файф — Теперь я понимаю.

Несколько мгновений он сидел, уткнув лицо в ладони. Потом сжал кулаки и взглянул на инспектора.

— Может быть, вы скажете мне правду? — спросил тот.

— Хорошо, — кивнул Файф. — Но то, что я расскажу, может показаться вам странным. Я не видел Шейлы с той ночи, когда простился с ней на вокзале. Сегодня утром, услышав о том, что она здесь, я почувствовал волнение. Ведь вы не знали мисс Фен, мистер… мистер…?

— Инспектор Чан, — представился Чарли. — Нет, мне не приходилось ее знать.

— Она была изумительной женщиной. В ней было поразительно много жизни, и я очень любил ее. Мне так и не удалось полностью освободиться от этого чувства, ни одна женщина не значила для меня так много. Я не сумел удержать Шейлу, да! Она жаждала приключений, новых впечатлений, славы… Сегодня утром, узнав о ее приезде, я послал ей цветы и приписал несколько слов. Шейла была впечатлительной и импульсивной натурой. Получив цветы, она позвонила мне в театр. «Боб, — сказала она, — ты должен немедленно приехать. Ты должен. Я хочу видеть тебя».

Взглянув на Чана, Файф продолжал:

— Всякой иной женщине я сказал бы: «Я приеду после спектакля». Но Шейле я не мог так ответить. И я сказал: «Хорошо, скоро буду». Мне пришла в голову сумасбродная мысль. Я был уже одет для сцены, но в моем распоряжении было сорок пять минут. У меня есть машина, я мог поехать к Шейле и вернуться, причем все это не заняло бы более тридцати минут. И я отправился в свою гримерную, запер дверь, вылез в окно на улицу и побежал к машине. Шейла сообщила мне о павильоне — она сказала, что у нее гости, но мы сможем поговорить наедине. Я подъехал к вилле без четверти восемь и встретил ее в саду. Мы направились в павильон. Шейла так странно смотрела на меня… Мне почудилось, что я читаю в ее глазах не только интерес к некогда близкому ей человеку. Голливуд очень изменил Шейлу. Ведь я знал ее веселой, жизнерадостной… Мы поболтали, вспомнили общих друзей. Казалось, Шейла была рада нашей встрече, возможности вспомнить прошлое. Но я очень нервничал, боясь опоздать в театр, и поминутно поглядывал на часы.

Файф умолк.

— Что было потом? — спросил Чан.

— После телефонного звонка Шейлы у меня создалось впечатление, что она нуждается в совете и хочет поговорить о каком-то важном для нее деле. Когда я объявил, что мне пора уходить, она взглянула на меня так растерянно, беспомощно. «Боб, — сказала она, — ведь ты еще немножко любишь меня?» Я обнял ее. Это мгновение принадлежало мне, и я был счастлив, и никто не мог в этот миг лишить меня Шейлы. Прошлое снова ожило… И в то же время я не мог не думать о том, что пора возвращаться в театр. Мы договорились, что будем ежедневно встречаться, что… Во мне снова зародилась надежда, я поверил, что смогу вернуть Шейлу… И, быть может, эта надежда действительно осуществилась бы… А теперь…

Голос его дрогнул.

— Бедная Шейла! Бедная Шейла!

Чан сочувственно покачал головой.

— Послушайте! — воскликнул Файф. — Вы не должны оставлять меня в беде! Вы должны обязательно выяснить, кто преступник!

— В этом цель моего пребывания здесь, — сказал Чан. — Но вернемся к вашему рассказу. Итак, вы простились с мисс Фен…

— Да. Когда я уходил, она стояла в дверях павильона и улыбалась. Улыбалась, а на ее глазах блестели слезы.

— В котором часу вы ушли?

— Я знаю это совершенно точно — было четыре минуты девятого. Я выбежал на дорогу, сел в машину и помчался в город. Влез через окно в свою гримерную и услышал, как режиссер отчаянно стучит в дверь. Я открыл ее, сказал, что уснул, и поспешил на сцену. Я опоздал на десять минут, режиссер показал мне на часы — было двенадцать минут девятого… В антракте мне сообщили ужасную новость.

Он встал.

— Моя сегодняшняя встреча с Шейлой, быть может, породит для меня какие-нибудь осложнения. И все же я не жалею о том, что примчался на свидание с ней. Я видел ее, держал в своих объятиях — за это счастье я готов заплатить любой ценой. Вам угодно еще что-нибудь узнать?

Чан покачал головой.

— В данную минуту ничего. Но прошу вас пока не покидать виллу. Очень возможно, что выплывут кое-какие дополнительные подробности.

— Разумеется, — согласился Файф.

Раздался звонок, и в сопровождении Джессупа в гостиную вошел полицейский.

— Ах, это вы, Спенсер! Входите, — улыбнулся ему инспектор.

— Я подобрал его на Калакуа-авеню, — сказал Спенсер, кивая на дверь, — и решил, что вы будете рады возможности потолковать с ним. Он не мог сообщить мне, что делал сегодня вечером.

Человек, о котором говорил полицейский, поспешил приблизиться к Чану.

— Надеюсь, мы не опоздали, — нахально заявил он.

Оглядевшись, незнакомец вспомнил о правилах хорошего тона, некогда преподанных ему, и поспешил снять соломенную шляпу.

— Мой шофер совершенно невыносим, — сказал он. — Он ухитрился заблудиться.

Мужчина говорил уверенным тоном светского человека, но тону этому противоречила его странная внешность. Он был одет в грязные полотняные брюки, синюю рубашку без воротничка, вытертую бархатную куртку, когда-то красного цвета, и поношенные туфли, сквозь дыры в которых просвечивали голые ноги.

В столовой смолк гул голосов, по-видимому, там прислушивались к происходящему в гостиной.

— Прошу вас, — Чан жестом предложил незнакомцу сесть.

Тот взглянул на Файфа, и на лице его заиграла довольная улыбка.

— Итак, — сказал Чан. — Кто вы такой?

Мужчина пожал плечами.

— Я мог бы назваться Смитом.

— С тем же успехом вы могли называться и Джонсом, — заметил инспектор.

— Это дело вкуса. Во всяком случае, я предпочитаю быть Смитом.

— Где вы живете?

Смит замялся.

— Если вы настаиваете, чтобы я был совершенно откровенен, то я вынужден признаться, что живу на пляже.

Чан улыбнулся. Направившись к двери, ведущей на террасу, он позвал Кашимо и велел ему обыскать Смита.

— Я тоже попрошу вас об этом, — сказал Смит, — и если вы найдете что-нибудь похожее на деньги, то, пожалуйста, скажите мне.

В карманах у Смита оказались гребень, ржавый перочинный нож, бечевка и какой-то предмет, походивший на монету, но при более близком рассмотрении оказавшийся медалью. На ней было выгравировано: «Третий приз по классу пейзажа. Академия изобразительных искусств. Пенсильвания».

Чан вопросительно взглянул на Смита.

— Да, — пожал тот плечами, — должен сознаться, я художник. Разумеется, не гениальный, так как получил всего лишь третий приз. Первый приз был не из бронзы, а из золота, и при нынешних обстоятельствах золотая медаль очень бы мне пригодилась. Но мне она не досталась.

Приблизившись к Чану, он добавил:

— Надеюсь, вы не сочтете нескромностью, если я осведомлюсь, что породило это внезапное вмешательство в мою личную жизнь? Неужели в этом городе частное лицо не ограждено от того, чтобы первый встречный полицейский мог задержать его и подвергнуть обыску?

— Сожалею, что я затрудняю вас своими вопросами, но вынужден спросить: были ли вы сегодня вечером на пляже?

— Нет, не был. Я находился в городе по своим личным делам и меня задержал этот толстый…

— В какой части города вы были?

— В парке.

— Вы кого-нибудь встретили там?

— Да. Хотя причислить этих людей к изысканному обществу нельзя, но я не избалован.

— Вы не были на пляже, — задумчиво повторил Чан. — Кашимо, проводите вместе со Спенсером этого господина к павильону и сравните обнаруженные там следы со следами его башмаков.

— Слушаюсь! — поклонился японец, торопясь выполнить распоряжение инспектора.

Чан посмотрел на Файфа.

— Какая утомительная работа, — вздохнул он. — Но чем был бы человек, если бы ему не приходилось трудиться? Он стал бы Смитом.

Гости мисс Фен толпились в дверях столовой, и Чан попросил их расположиться в гостиной. Джейнс взглянул на часы. Пять минут двенадцатого. Он вопросительно посмотрел на Чана, но тот сделал вид, что не заметил этого.

К Чану приблизился Тарневеро.

— Есть что-нибудь новенькое? — спросил он вполголоса.

— Круг нашей деятельности расширился.

— Я предпочел бы, что бы он как можно более сузился, — усмехнулся Тарневеро.

Кашимо и Спенсер со Смитом вернулись.

—Ваше предположение оказалось правильным, инспектор, — сказал Спенсер. — Следы у павильона оставлены вот этой обувью, — он указал на ноги Смита.

Смит смутился.

— Действительно, отвратительная обувь, — кивнул он. — Но что поделаешь? На Гавайях нет настоящих любителей искусства. Если бы вы видели, какими картинами украшают здесь гостиные, если вы поглядели на местных Рембрандтов! Я сам третьесортный художник, но даже если бы мне за такую мазню предложили новую пару…

— Послушайте, вы солгали мне, — перебил его Чан.

Смит пожал плечами.

— Вы говорите с откровенностью и прямотой, обычно не свойственной вашей нации. Действительно, я умолчал о настоящем положении вещей, полагая, что это пойдет на пользу…

— Кому?

— Как кому? Мне. Я заметил, что здесь что-то не в порядке, и решил, чтобы не оказаться вовлеченным…

— Вы уже вовлечены. Скажите, сегодня вечером вы были в павильоне?

— Нет, могу заявить это под присягой. Но я был поблизости и простоял несколько минут под окном.

— Что вы делали у павильона?

— Размышлял, удобно ли будет там расположиться на ночь. Это одно из моих любимых мест.

— Я попрошу вас повторить еще раз то, что вы сказали. И на этот раз говорите только правду.

— У меня оказалось немного денег, и я три дня провел в городе. До этого на вилле еще никто не жил. Сегодня мои деньги кончились, я ожидал получения чека, но он не пришел… — После минутной паузы он добавил: — Здесь на почте отвратительные порядки. Я буду жаловаться.

— Итак, ваши деньги подошли к концу, — снова перебил его Чан.

— Да, и я был вынужден ночевать под открытым небом. Я покинул город и вернулся на пляж.

— В котором часу?

— Сэр, ваш вопрос смущает меня. Порой, проходя мимо витрин, я смотрю на часы и знаю, который час. А вообще-то… — Смит развел руками.

— Итак, вы приблизились к павильону…

— Я был очень удивлен, увидев, что в павильоне горит свет, и решил, что за время моего отсутствия кто-нибудь снял виллу. Гардины были задернуты, но до меня донеслись голоса, мужской и женский. И я подумал, что выбрал не очень удачное место для ночлега.

Смит умолк. Чан не сводил глаз с Файфа, который слушал Смита, напряженно стиснув руки.

— Я стоял у окна, ветер шевелил гардины, и я отчетливо видел находившегося в павильоне мужчину.

— Кто же был в павильоне? — спросил Чан.

— Вот этот человек, — ответил Смит и указал на Файфа. — Я обратил внимание на красную ленту, которая была у него на груди. Такие ленты я видел в Париже. В ту пору меня как-то пригласил к обеду наш посланник, он был приятелем моего отца…

— Это не имеет значения. Итак, вы стояли у окна и смотрели…

— Что вы вообразили? — возмущенно воскликнул Смит. — Прошу вас не судить обо мне по моему внешнему виду. Я вовсе не подсматривал. Если я что-либо и видел, то вовсе не потому, что таково было мое намерение. Они о чем-то очень тихо говорили… этот господин и дама.

— Я попрошу вас ложным образом не истолковывать мои слова, но, быть может, вам удалось разобрать, о чем они говорили?

У Файфа вырвался приглушенный вопль, он вскочил, оттолкнул Смита и бросился к Чану.

— Перестаньте! — закричал Файф. Он был мертвенно бледен. — Прекратите это! Я готов ответить на все ваши вопросы. Я убил Шейлу и готов понести наказание.

Чан в упор смотрел на актера. Все молчали.

— Вы убили мисс Фен?

— Да.

— Почему?

— Я хотел, чтобы Шейла снова вернулась ко мне. Я не могу жить без нее. Я умолял ее, но она смеялась надо мной и ответила отказом. И я убил ее.

— Вы убили ее? Каким оружием?

— Стилетом, который был при мне.

— Где он?

— На обратном пути я выбросил его.

— Вы можете показать это место?

— Попытаюсь.

Чан направился к двери, но ему преградил дорогу Аллан Джейнс.

— Десять минут двенадцатого! — закричал он. — Я еще могу успеть на «Океаник»! Теперь-то вы не станете удерживать меня?

— Я принужден просить вас остаться, — ответил Чан. — Спенсер, — добавил он, — если кто-нибудь из этих людей попытается уйти, арестуйте его.

— Вы с ума сошли! — воскликнул Джейнс. — Ведь вы нашли убийцу, и теперь…

— Я прошу вас повременить немного, — строго оборвал его инспектор и, обратившись к Файфу, сказал: — Вы покинули павильон, когда на часах было четыре минуты девятого, не так ли?

— Совершенно верно.

— И мисс Фен в это время была уже мертва?

— Да.

— Вы вернулись в театр и были за кулисами в двенадцать минут девятого?

— Да, я уже говорил вам об этом.

— И режиссер может подтвердить, что в это время вы были на сцене?

— Конечно!

Чан пристально взглянул на него.

— Но в двенадцать минут девятого мисс Фен была еще жива. Как вы объясните это противоречие?

Файф опустился на стул и закрыл лицо руками.

— Я не понимаю вас, — мягко продолжал Чан. — Вы хотите уверить меня, что убили свою бывшую жену. И все же вы единственный из всех находящихся здесь обладаете действительно неопровержимым алиби!