Честное пионерское! Часть 3

Глава 15

В четверг утром я как обычно сделал в компании Нади зарядку. А за завтраком сообщил Надежде Сергеевне о приглашении Лукина. Я напросился на этот «групповой визит» ещё во вторник. Решил проблему с папиным алиби на воскресенье (на случай, если Каховский всё же не убережёт школьницу): Фрол Прокопьевич позвал мою семью к себе в гости. Мишина мама после моих слов побледнела от волнения; и после недолгих причитаний («неудобно, не может быть, страшно») задумалась над проблемой «что надеть». Она заявила, что сама известит «Витю» о приглашении генерал-майора Лукина. Пробормотала: «Ну не пойдем же мы с пустыми руками…» Отправилась на работу, погрузившись в раздумья. Я проводил Надю до двери. Поцеловал Мишину маму в щёку (вдохнул аромат духов «Рижская сирень»). А четверть часа и сам покинул квартиру: отправился в школу.

Варежки я оставил в карманах куртки (всё никак не мог к ним привыкнуть). И пока не сменил куртку на пальто (дожидался сильных морозов). Не надел я и старую шапку-ушанку из кроличьего меха, которую так расхваливала Надежда Сергеевна — с осени щеголял в красно-синем «петушке». А вот от сапог «дутиков» (Зоя именовала их «луноходами») я не отказался. Надя приобрела две пары такой обуви «по блату» (мне и Павлику Солнцеву) в комиссионке Елизаветы Павловны Каховской. В сравнении со старыми Мишиными ботинками «луноходы» казались лёгкими и удобными, хотя и скользили на льду (что Вовчик и Пашка Солнцев считали скорее достоинством обуви, а не её недостатком). Я не без труда приоткрыл тяжёлую дверь и шагнул на улицу. Тут же зажмурил глаза и вздрогнул: ветер швырнул мне в лицо горсть холодных снежинок.

Снегопад начался ещё вчера вечером. С неба уже затемно повалили не редкие крохотные хрусталики замерзшей воды, а большущие «снежинища» (многие — размером с кукурузные хлопья). Мы с Надей перед сном едва ли не час простояли около окна: любовались снегопадом. Мишина мама держала меня за руку, пальцем указывала на пролетавшие за окном охапки снега. А я вспоминал о том, как наблюдал за этим же снегопадом в прошлой жизни. Смотрел тогда на покрытые снежными шапками деревья и думал… о папе: гадал, радовался ли он в тот день этим снежинкам так же, как и я. Надя вчера не удержалась: позвонила ночью Виктору Егоровичу. Она узнала, что папа с Павликом тоже простояли весь вечер около окна — смотрели на снегопад. А ещё папа очень сожалел, что не наблюдал за снежинками вместе с нами (мне тут же вспомнилось обещание Лукина).

Сугробы во дворе не стали для меня неожиданностью (снег спрятал трещины на асфальте, скрыл проплешины на газонах, припорошил превратившиеся в лёд лужи). А вот морозец, что набросился на мои щёки и нос, не порадовал (я не запомнил, что тогда в этот день заметно похолодало). Я поморгал, привыкая к яркому свету (на первом этаже в подъезде снова «скрутили» лампочку). Взглядом отыскал собравшуюся на углу дома компанию школьников. Вовчик и Солнцев, как обычно, спорили (говорил всё больше рыжий). Зоя стояла в паре шагов от мальчишек, слушала их разговоры без видимого интереса, втягивала голову в дутую куртку: прятала подбородок под воротником. Каховская меня заметила — выпрямила спину, махнула мне рукой. Повернули в мою сторону головы и мальчики, они временно прекратили свои бесконечные споры.

Павлик Солнцев в своём пальто с деревянными пуговицами-бочонками напомнил мне персонажа из фильма о беспризорниках (уж очень нелепо смотрелись старенькие пальто и ушанка в комплекте с «луноходами»). Вовчик, как и я, на зимнюю форму одежды пока не перешёл — щеголял в болоньевой куртке и вязаной шапке. Рыжий не сменил и осенние ботинки на зимние: ему нравилось, как те скользили по поверхностям замёрших луж. А вот Зоя Каховская выглядела, словно современная Снегурочка. На её модную дутую куртку вчера в школе с завистью посматривала даже Света Зотова (не удивлюсь, если у Светы ещё до Нового года появится такая же). Зоины «луноходы» блестели, будто покрытые серебром. В пышном меху её шапки путались снежинки. Дожидавшиеся моего появления школьники, словно по команде, стянули с рук варежки: приготовились пожать мне руки.

Первым делом я поздоровался с Каховской (её пальцы показались мне тёплыми).

Пальцы Паши Солнцева походили на ледышки (в этот раз он опередил своего рыжего конкурента, вслед за Зоей протянул мне руку).

А вот с Вовчиком я поздороваться толком и не сумел.

Потому что едва я прикоснулся к его руке, как увидел перед глазами яркую вспышку.

Я открыл глаза и первым делом захотел ощупать голову. Но не пошевелился: не сумел — как и всегда в первые секунды после «приступа». Я застонал — почти беззвучно (издать звуки тоже поначалу не вышло). И тут же отметил, что пронзившая висок фантомная боль отступила. Я больше её не ощущал; но хорошо её запомнил (как и звон в ушах — от удара). Сердце в груди уже не колотилось неистово и отчаянно — моё сердце билось спокойно, едва ощутимо. Я вновь обрёл зрение (понял это, когда зажмурился от яркого света). Увидел над собой затянутое серым покрывалом облаков небо, ветви деревьев (наклонившееся под тяжестью снега) и конопатое лицо Вовчика. Вернулись и звуки: услышал голос рыжего мальчика.

— …Очухался! — сказал Вовчик. — Ну, ты, Миха, нас и напугал! Чё ты… в самом деле? Я чуть не обоссался от неожиданности! Зойка вон как перетрусила… Скажи спасибо, что я тебя подхватил! И удержал… почти. А то пошёл бы щас в школу с ободранной харей!

Рыжий провёл рукой по своему лбу, будто стирал с того капли пота. Его шапка съехала на макушку — высвободила непослушные локоны, на которых уже блестели снежинки. Вовчик выпрямился, неуверенно улыбнулся. Он словно пока полностью не поверил в то, что я пришёл в себя. Мальчик шмыгнул носом. Снова потёр лоб и приподнял голову. Заговорил с невидимым мне сейчас собеседником.

— Говорил же тебе: скоро очнётся, — заявил рыжий. — И чё было так рыдать? Как будто в первый раз с ним такое! Прекращай, Зойка! Он уже шевелится. Вон, посмотри. Ща пару минут полежит и встанет. Минут через десять сможет бегать! Было же такое и не раз! Ты чё, забыла?

Я пошевелил головой — увидел Зою. Каховская смотрела не на меня — она не сводила глаз с Вовчика. По щекам девочки одна за другой катились слёзы. Они собирались у подбородка, крупными каплями падали девочке под ноги на «луноходы» и на утоптанный девичьими сапожками снег. По правую руку от Зои замер Павлик Солнцев. Первоклассник растеряно хлопал ресницами, переводил испуганный взгляд с моего лица на лицо Каховской.

— Всё… будет хорошо, — едва слышно произнёс я.

Зоя громко всхлипнула, прикрыла ладошкой рот. Её глаза влажно блестели, на скулах девочки появились розоватые пятна. Каховская опустила взгляд, посмотрела на меня. Но разглядывала она меня недолго: её глаза вновь отыскали конопатое лицо Вовчика. Рыжий заметил её внимание, но понял его по-своему. Он пожал плечами и указал на меня.

— Да всё нормально с ним! — произнёс мальчик. — Щас… поваляется маленько и поднимется. Как и всегда. Чё ты испугалась-то так, Каховская? Сто раз уже видела Мишкины припадки. Чё в них такого страшного-то? Ну, закружилась у человека голова. С кем не бывает? Миха, скажи ей!

Я приподнялся на локтях. Ветер освежил меня порцией снежинок — метнул их мне в нос, в рот и в щёки. Я невольно зажмурился, тряхнул головой. Всё же дотянулся непослушной рукой до лица, стряхнул с него снежинки. И всё же повёл кончиками пальцев по виску — нащупал шапку, не обнаружил следов крови. Голова не болела. Хотя ту боль из своего видения я пока прекрасно помнил.

— Всё нормально, — повторил я.

Протянул Вовчику руку и сказал:

— Помоги мне встать.

По пути к школе Вовчик почти не умолкал (как и всегда, когда рядом с ним не шагала Света Зотова). Павлик Солнцев с ним почти не спорил. Он не прислушивался к словам рыжего. Мальчик с опаской посматривал на меня, будто ожидал, что я вот-вот снова «упаду в обморок». Сегодня Солнцев впервые наблюдал мой «припадок». Выглядел мальчик встревоженным, в его взгляде я читал растерянность и жалость. А вот Зоя Каховская на меня почти не смотрела. Девочка не спускала глаз с Вовчика. Она вдруг словно заинтересовалась его нескончаемой болтовнёй. Ни разу при мне этим утром она не фыркнула презрительно (в ответ на россказни рыжего мальчишки), не обозвала Вовчика «дурачком» или «бестолочью». Вот только Каховская не реагировала и улыбкой на его шутки. Зоя то и дело судорожно всхлипывала, часто потирала варежкой глаза.

Она посмотрела мне в глаза, когда мальчишки попрощались с нами и поспешили к входу в младший корпус школы; и тихо спросила:

— Вовчик? Когда? Что случится?

Зоя снова всхлипнула, смахнула с ресниц каплю.

— Не скоро, — ответил я. — После Нового года. Но ничего не случится. Я тебе обещаю.

— Правда?

Каховская вздохнула.

— Честное пионерское! — сказал я.

Занятия в школе сегодня тянулись невероятно долго (будто учебные часы увеличили втрое) и казались невыносимо нудными и надоедливыми (гораздо более надоедливыми и нудными, чем обычно). Я с показным вниманием слушал объяснения учителей, смотрел на доску, временами записывал что-то в тетрадь. Изредка на переменах отвечал на Зоины вопросы, пару раз растолковывал свои «умные мысли» четвероклассникам, даже рассказал Зотовой и Каховской бородатый анекдот (те посмеялись и тут же пересказали его одноклассницам). Без особого аппетита пообедал в школьной столовой, выпил «обязательный» стакан молока (ежемесячно школьники сдавали на молоко по рублю). Вот только все эти действия я совершал словно на автопилоте. Не концентрировал на них внимание. Потому что безостановочно размышлял об утреннем происшествии.

Сегодня я впервые порадовался формату своих «припадочных видений». Вдруг понял, что «могло быть и хуже». Во время «приступов» я всегда разделял неприятные ощущения (боль) с умирающими людьми. Иногда испытывал и схожие чувства (страх). Но никогда не видел умерших людей со стороны. Видения завершались для меня в тот самый миг, когда угасало чужое сознание. И я не смотрел на мертвецов (никакого «полёта души» в видениях не происходило). Открывал глаза уже в ослабевшем от «приступа» Мишином теле (с воспоминаниями о неприятных ощущениях, но без образов «мёртвых мальчиков», которые являлись бы потом ко мне в обычных снах). Так же случилось и теперь: я разделил с Вовчиком физическую боль и негодование. Но вспоминал о рыжем приятеле, как о живом, здоровом, незлом и не в меру болтливом ребёнке.

Ещё до начала уроков я стребовал с Каховской обещание не рассказывать о моём очередном «припадке» Юрию Фёдоровичу. Мотивировал свою просьбу тем, что «пока рано» и что «мне нужно подумать над увиденным». Ещё не представлял, когда и «под каким углом» поведаю подполковнику милиции Каховскому о «случае» Вовчика. Но расскажу обязательно. Потому что нынешний приступ показал: Мишин дар (или проклятие) подействовал на одного и того же человека снова — тем случаем в больнице (где рыжий подавился конфетой) не ограничился. Это значило (вполне вероятно), что я не увидел смерть Оксаны Локтевой лишь потому, что «картинка не изменилась». Я сразу просмотрел уже окончательный вариант того, что делала девчонка в последние минуты своей жизни. А моё дежурство радом с её квартирой на предсмертные действия школьницы никак не повлияло.

А вот повлиять на судьбу Вовчика я мог. И сам себе доказывал это уже во второй раз: в моей прошлой жизни Владимир Сомов благополучно дожил до своего шестнадцатого дня рождения и угодил в колонию за убийство (отомстил за смерть старшего брата). В этой же реальности Вовчик уже второй раз норовил попрощаться с жизнью: знакомство со мной пока не лучшим образом сказывалось на его жизни. Вот только я всё исправлю (нисколько в этом не сомневался). Хотя пока ещё чётко не представлял, каким образом это сделаю. Потому что пока не вычислил, где и когда погиб рыжий мальчишка (в моём видении). Почти не заметил никаких привязок ни к месту, ни к времени в тех (пока случившихся лишь в моём видении) событиях. Не сомневался только в одном: я знал человека, что убьёт Вовчика. Потому что повстречал его и в прошлой жизни.

Рудик (Рудольф) Веселовский, или Весло, как его величали приятели. Я его помнил невысоким узкоплечим молодым мужчиной. Теперь же увидел бледным пухлогубым ребёнком. При нашей прошлой встрече он был старше меня на три года. Теперь же Весло стал моим сверстником. Вот только не изменил поведение. И убедил меня в том, что результат нашей с ним прошлой встречи неслучаен. Ни в борьбе со мной прошлым, ни в стычке с моим нынешним конопатым приятелем Рудик не проявил ни силы, ни ловкости. Оба раза он нарвался на серьёзный отпор и «сел в лужу». Вот только не смирился с поражением. Показал себя обидчивым и импульсивным человеком. В прошлый раз Весло схватился за пистолет — завершил мою спортивную карьеру и прострелил затылок Кругликову. А в моём сегодняшнем видении он куском льда проломил Вовчику височную кость.

На уроках я вновь и вновь прокручивал в памяти те события, в которых невольно поучаствовал во время «приступа». Заострял в этих воспоминаниях внимание на мельчайших подробностях и деталях: выискивал ответы на свои вопросы. Вспоминал, во что были одеты напавшие на Вовчика мальчишки и подростки. Я не заметил ни на ком школьную форму — сделал вывод, что стычка случилась не после школы. Об этом же говорили тёмное небо и свет фонарей: третьеклассники даже зимой завершали занятия засветло. А вот точный день я не определил — заметил лишь в сугробе полысевшую ёлку (такие часто встречались на улицах Великозаводска после празднования Нового года). Да отметил, что кучи снега на газонах (в сравнении с нынешними) чувствительно подросли. А ещё я прояснил причину нападения: её мне подсказал сам Вовчик.

«Не трогайте! — кричал рыжий. — Это Мишкины деньги!..» Грабители, разумеется, его не послушали. Но я не понял, какую именно сумму они отобрали у мальчика. Хотя и заподозрил, что немаленькую (уж очень радовались предводители напавших, когда подсчитывали добычу). Деньгам не радовался только Рудик Веселовский. Потому что он пострадал от кулаков рыжего ещё в самом начале моего видения. Вовчик в два удара свалил Рудика с ног — провёл образцово-показательную «двоечку» в своей излюбленной манере: без прелюдии. Ещё секунду назад Весло угрожал третьекласснику ножом — и вдруг, словно подкошенный (резкие удары рыжего его и подкосили), повалился на снег (взмахнул руками перед падением — забросил короткий клинок в кусты). На Вовчика набросились со всех сторон. И быстро скрутили ему руки, отобрали сумку (спортивную).

Вовчик не скупился на угрозы (и отчаянно сквернословил). Но не высвободился. Наглотался грязного снега. Прежде чем снова взглянул на довольные лица своих обидчиков. Его поставили на колени. Пять или шесть раз рыжего мальчишку пнули ботинками под рёбра. Взгляд Вовчика чуть затуманился от боли; прилипший к ресницам снег мешал ему видеть лица врагов. Ну а потом я словно вернулся в своё прошлое — увидел перед собой бешеные глаза Веселовского. Вот также Весло смотрел на меня и за секунду до выстрела, покалечившего моё плечо. Он не смирился с поражением тогда (а ведь сам же и напросился на взбучку), не простил унижение и теперь. Рудик не отыскал в кустах нож — он выбрался из сугробов с увесистым куском льда в руке. Двинулся к обездвиженному Вовчику (выдувая на пухлых губах пузыри из слюны). Замахнулся.

Мне показалось, что Рудик целил Вовчику в глаз. Я рассмотрел огромные (будто пулевые отверстия) зрачки Веселовского. Подумал, что тогда Весло тоже метил мне в лицо, но я рванул в сторону и схлопотал пулю в плечо. А Кругликов не обернулся: не успел (и я его не предупредил, потому что подумал лишь о собственном спасении). Вот и рыжий… попытался уклониться. Но он лишь повернул голову. Потому что сделать большее ему не позволили. Вовчик убрал с пути ледышки глаза. Но подставил висок. И тут же, ни слова не говоря, Рудик нанёс удар. Я (Вовчик) дёрнулся, услышал хруст плечевых суставов. Почувствовал боль (показалось: в плечи вонзили стрелы)… прежде чем в голове будто взорвалась бомба. И Вовчик потерял сознание. Ну, а потом он умер: при ином исходе тех событий меня сегодня утром не свалил бы очередной «приступ».

Я вздохнул. В двадцатый, а может, и в тридцатый раз за сегодняшний день прикоснулся к левому виску. Память вновь и вновь воскрешала боль (как добавку к прочим воспоминаниям). «Ёлка в сугробе, много снега», — мысленно повторил я. Эти два момента я отметил и сразу после «приступа». Потому и сказал Зое Каховской, что смертельные неприятности поджидали рыжего в следующем году. А вот спортивную сумку Вовчика я вспомнил только на уроке математики. Она буквально кричала, что третьеклассник в тот день возвращался с тренировки (для других целей мальчик ту сумку не использовал — спортивная форма извлекалась из неё лишь для занятий в зале и на время стирки). А ещё я выделил, что мотивом для нападения стали деньги: «Мишкины деньги». И это значило, что Вовчик накануне той стычку получил крупную сумму (либо от меня, либо для меня).

Что такое в понимании уличных хулиганов «крупная сумма» я представлял смутно. Они могли отобрать у третьеклассника даже мелочь на школьный обед. Но вот какой куш в их сознании перевесил опасения перед стычкой со старшим братом Вовчика (а та непременно бы случилась) — этого я не знал. Потому и предположил, что у рыжего мальчишки отобрали не пару монет, не рубль и не десять рублей — гораздо больше. Ещё сообразил, что Вовчик наверняка получил те деньги при свидетелях (ведь кто-то же «настучал» о них хулиганам). А значит: получил их рыжий не от меня (не стал бы я светить при посторонних большими деньгами). Выходило, что Вовчик в тот день нёс деньги мне. И, вполне вероятно, что шёл он из Дворца спорта (из «Ленинского», где проходили занятия боксом). Случилось это безобразие (могло случиться) уже после празднования Нового года.

После школы мы с Каховской разошлись по домам. Но вскоре снова встретились в квартире Солнцевых. К Паше я пришёл позже Зои. Потому и застал там удивительную сцену: Каховская вместе с Вовчиком, с ещё щеголявшим в школьной форме Кругликовым и с Пашей Солнцевым играла в «Олимпиаду» (простенькую «ходилку» — любимую игру из моего прошлого детства). Зоя сидела на полу (поджав ноги) плечом к плечу с Вовчиком, бросала кубики, отсчитывала фишкой ходы. Не фыркала, не задирала нос. Спорила и смеялась вместе с мальчишками.

Дети меня не заметили: очень уж увлеклись игрой. Я не привлёк к себе их внимание и не вторгся к ним в гостиную. Поначалу приоткрыл рот от изумления. Не меньше минуты простоял у порога комнаты: наблюдал за необычной умиротворяющей картиной. Слушал звонкий детский смех. Наблюдал за тем, как школьники спорили, как отбирали друг у друга кубики (но не ругались). Заметил, как Каховская пару раз взъерошила Вовчику волосы — Паша Солнцев при этом удивлённо таращил на приятелей глаза и глуповато усмехался (деликатно маскировал усмешку кашлем).

Я покачал головой и тоже улыбнулся (при виде того, как Зоины жесты смущали и обезоруживали рыжего мальчишку). Едва не сболтнул шутку. Однако промолчал, взглядом отыскал циферблат настенных часов (прикинул, сколько осталось времени до тренировки). И тут же вспомнил о «делах насущных». Тихо прошёл в спальню Солнцевых (давно уже не мою) — проверил, на месте ли копия папиной повести. Убедился, что испачканные копировальной бумагой листы не исчезли. И только после этого со спокойной душой присоединился к игре.

В субботу вечером позвонил генерал-майор Лукин.

Я уже улёгся спать, избавился от надоедливых тревожных мыслей, был близок к просмотру первого сна. Но мою дремоту разогнал задребезжавший в Надиной спальне телефон. Поначалу я подумал, что звонок мне приснился. Разодрал глаза, прислушался. Услышал Надин голос, но не разобрал слов. Потом различил в тишине шаги (Мишина мама «шлёпала» босыми ногами по полу) и увидел в дверном проёме комнаты Надежду Сергеевну. Иванова предстала передо мной взъерошенная, с затуманенным взглядом. Она зевнула и сообщила, что меня «требует к телефону» Фрол Прокопьевич Лукин. Я в очередной раз пробежался взглядом по Надиной новенькой ночной рубашке. Отбросил одеяло. И не слишком резво пошёл в гостиную.

— Мне тут давеча шепнули интересную новость, — сказал генерал-майор (точнее, прокричал из трубки мне в ухо). — Николая Анисимовича вчера исключили из КПСС. Полгода не прошло, как Устиныч восстановил в партии Молотова. А теперь вот… он же вышвырнул оттуда Щёлокова. «За грубое нарушение партийной и государственной дисциплины». Вот такие дела, Мишаня!

— Бывает, — пробормотал я.

Зевнул.

— Никак, разбудил тебя? — спросил Лукин.

Он выслушал мои заверения в том, что я «ещё не ложился».

— Я чего тебе, Мишаня, позвонил-то! — сказал Фрол Прокопьевич. — Напоминаю, что жду вас завтра. Сразу после полудня. Невестка обещалась накрыть нам стол. А ты сам знаешь: готовит она превосходно. Так что пообедаем. Познакомлюсь с твоими родителями. Поболтаем о жизни. Жизнь-то вон какие сюрпризы нам преподносит. Больших людей из партии исключают…

Я заверил генерал-майора Лукина, что «мы обязательно придём».

И не обманул.