Честное пионерское! Часть 3

Глава 5

«…Ты волшебник, Игорь; как и твои родители, Лиля и Женя Гончаровы, тоже были волшебниками», — вертелась в моей голове вычитанная в папиных записях фраза. Я мысленно повторял её вновь и вновь, будто верил, что она поможет мне уснуть. Натянул на грудь одеяло, поправил подушку. Снова посмотрел на будильник — его стрелки показывали уже начало одиннадцатого. Обычно в это время я уже спал. Но сегодня уснуть у меня никак не получалось. Мысли не желали успокаиваться — перескакивали с темы на тему. То я думал об убийстве Оксаны Локтевой; то вспоминал свой разговор с генерал-майором Лукиным; то прикидывал, всё ли рассказал Юрию Фёдоровичу Каховскому о взрыве на Суворовской улице.

Надя уже трижды заглядывала ко мне в спальню, проверяла: уснул ли я. И трижды уходила, пряча от меня разочарованный взгляд. Сегодня Виктор Егорович Солнцев впервые «задержался у нас допоздна». Павлик ещё вечером рассказал, что его позвала ночевать к себе тётушка: она заявила, что «безумно соскучилась». Я смутно представлял, как именно папа уговорил сестру взять Павлика на ночь. И уж тем более не понимал, почему отец сделал это сегодня, а не на выходных. Но уже сообразил, что у Солнцева и Ивановой намечалась бурная ночь. Они лишь дожидались, пока я усну. Но уснуть у меня никак не получалось. Пусть я и заставлял себя отбросить размышления и погрузиться в дремоту; и гнал прочь тревожные мысли.

Виктор Солнцев принёс мне сегодня для ознакомления первую главу своей повести. Сказал, что почти дописал и вторую — на днях попросит знакомого перепечатать её на машинке. Моим малолетним любителям интересных историй глава понравилась. Вовчика восхитило то, что в школе волшебства всех учеников сразу же принимали в пионеры (юным волшебникам не приходилось по несколько лет «позориться» с «малышковым» значком на груди). А ещё рыжий порадовался, что в папиной адаптации книги Джоан Роулинг великан Хагрид превратился в «дядьку Григория». Вовчик улыбался и твердил: «Это я придумал ему такое имя! Правда, оно здоровское?! Так моего деда в деревне называли».

Мы с отцом обсудили его «произведение», когда проводили детей. Я признал, что перенос Хогвардса в Ленинградскую область — хорошее решение. А вот новое наименование школы магии и волшебства я не одобрил (пусть оно и показалось мне забавным). Папа переименовал учебное заведение для волшебников в Шмивикнак («Школа магии и волшебства имени Крупской Надежды Константиновны). Я похвалил его за находчивость, но напомнил: советским цензорам не понравится, что в повести супругу вождя мирового пролетариата называют ведьмой. Папа почесал нос и признал мою правоту. Пообещал подобрать для Крупской надёжную замену. Я посоветовал ему использовать в книге имя вымышленной 'волшебницы».

Увидел, что на пороге комнаты вновь появилась Надежда Сергеевна. Она куталась в халат, не выглядела сонной. Подошла к моей кровати, поправила край одеяла.

— Мишутка, ты почему не спишь? — спросила Надя. — Не выспишься: завтра рано вставать.

— Уже почти уснул, — сказал я.

Демонстративно зевнул, потёр глаза. Мишина мама улыбнулась, погладила меня тёплой ладошкой по лбу, поцеловала в висок. Я почувствовал свежий запах «Рижской сирени».

— Спокойной ночи, Мишутка, — сказала Надя.

— Спокойной ночи, мама, — ответил я.

Утром я шагал к школе в привычной компании. Вовчик рассказывал о своём дедушке «в честь которого назвали великана». Павлик Солнцев подначивал его язвительными (но незлыми) комментариями. Зоя Каховская изредка покачивала головой и поднимала к небу глаза — демонстрировала своё отношение к «глупым выходкам мальчишек». А я прикидывал, как пройдёт сегодняшний день. Гадал, почему классная руководительница не позвонила вчера Наде (не поинтересовалась моим здоровьем). Представлял, во что выльется моя встреча с подружками Оксаны Локтевой (ведь рано или поздно та случится). Прикидывал, когда почувствую последствия своей вчерашней встречи с Фролом Прокопьевичем Лукиным (очень надеялся, что генерал-майор не растрезвонил обо мне своим влиятельным знакомым).

На пороге школы меня никто не встретил: ни милиционеры, ни Терентьева и Удалова. А вот классную перед началом занятий я увидел. Но та не потащила меня к директору — лишь поинтересовалась моим самочувствием. На уроках я часто поглядывал на дверь. Смотрел по сторонам и во время перемен, провожал взглядом учителей и дежуривший сегодня старшеклассников. Однако по мою душу никто так и не явился. Все мои «дурные предчувствия» оказались паранойей. Оправдала мои ожидания только Каховская. На первой перемене Зоя допытывалась, куда я ходил вчера (во время занятий). Не скрыл от неё свой маршрут — честно признался, что навещал генерал-майора Лукина. Рассказал, как пил в гостях у ветерана Великой Отечественной войны чай и разговаривал с Фролом Прокопьевичем о кактусах.

— О кактусах? — переспросила Зоя.

Она преградила мне путь в класс. Её большая родинка (та, что над губой) маячила на уровне моего носа. Каховская удерживала меня за рукав куртки, будто опасалась, что я сбегу (а может, намеревалась провести борцовский «приём» — сделать подсечку или провести бросок через бедро). Сыпала вопросами. Недоверчивым прищуром и ухмылкой реагировала на мои ответы. Столпившиеся в школьном коридоре четвероклассники посматривали на нас с ехидными ухмылками на лицах, перешёптывались (я уловил обрывки парочки «плоских» шуток). Но ни меня, ни председателя Совета отряда четвёртого «А» класса их ухмылки и шепотки нисколько не волновали (меня детские сплетни не задевали, а Зою сейчас интересовали лишь мои «тайны»).

— О кактусах, Каховская, о кактусах, — сказал я. — Что тебя так удивило? Это же замечательная тема! С Фролом Прокопьевичем о кактусах можно разговаривать часами. Он столько всего о них знает! И я теперь — тоже. Хочешь, расскажу тебе, как правильно ухаживать за гимнокалициумом горбатым?

Уроки прошли буднично и скучно. Разве что я снова сплоховал на математике: задумался о «посторонних вещах» и слишком быстро справился с контрольной. Но всё же скрыл скороспелые результаты своего труда от учительских глаз. И до самого звонка изображал занятость (деловито рисовал в черновике косички из восьмёрок). Зое Каховской на математике не понадобилась моя помощь: наша с ней совместная работа над домашними заданиями принесла плоды — девочка справилась с примерами самостоятельно. Но я всё же бросил украдкой взгляд в её тетрадь (на всякой случай), проверил ответы. Кивнул. На лице заметившей мой жест Каховской тут же расцвела горделивая улыбка.

Переступив по окончанию занятий порог школы, я даже растерянно оглянулся. Но никто меня не окликнул, никто не бежал за мной следом. Удивлённая моей заминкой Зоя дёрнула меня за руку. И напомнила, что сегодня мы «тренируемся» у неё дома.

— …В партере тебе уже сложно будет оторвать руку противника от одежды, — говорил я. — Поэтому ты захватываешь запястье соперника, когда у вас идёт борьба — не позволяешь схватить тебя за кимоно. Ещё раз повторяю, Каховская! Вот, смотри.

Я лежал спиной на одеялах, а Зоя стояла рядом со мной на коленях — изображали работу в партере. Зоино кимоно перекосилось, обнажило часть правой ключицы. На висках Каховской блестели капли пота.

— Хватаешь его запястье, — сказал я. — Не куртку. Да, это не совсем типично для самбо, но допустимо. Вот так. Видишь? А после этого привстаёшь к противнику. Не ждёшь, когда он к тебе опустится, а сама двигаешься ему навстречу. Ррраз…

Схватил Зою за руку — прикоснулся к её плечу, похлопал по нему ладонью. Акцентировал внимание девчонки на каждом своём движении. Каховская молча слушала.

— Притягиваешь его к себе, — показывал я. — Забрасываешь вот так ноги. Посмотри. Видишь? Сейчас их нельзя скрещивать. А потому ты их просто раскрываешь. Растянула, ноги раскрыла — ничего сложного. И из этого положения мы доделываем узел плеча.

Усилил давление. Каховская ойкнула — скорее от неожиданности, чем от боли. Я тут же выпустил её из своих объятий. Коснулся лопатками пола. Зоя повернула ко мне покрасневшее лицо.

— Какие тут нюансы, — говорил я (будто не заметил её смущение). — Растягиваешь ты противника, чтобы он не сделал кувырок: потом тебе покажу, как это. Второй момент: вот здесь у нас обязательно оказывается прямой угол в руке. Ты прижимаешь его плечо своим локтем, чтобы сустав не гулял.

Я снова ухватил Каховскую за руку, притянул к себе. Зафиксировал её положение. Пошевелил рукой — показал Зое положение своего локтя, прикоснулся к плечу девочки.

— Если не прижимать рукой, то плечо соперника будет гулять, — объяснял я. — Противник будет выгибаться, и узел не получится. Поэтому фиксацию делаешь жёстко. И тянешь его предплечье в сторону своей головы. Но не заводишь его руку за спину: в спортивном самбо такой вариант запрещён.

Позволил Каховской высвободиться из захвата. Дождался, пока она вернётся в исходное положение и поправит форму. Взглянул на циферблат настенных часов (Юрий Фёдорович вновь задерживался на работе).

Зоя потёрла плечо и спросила:

— А есть и неспортивное самбо?

— Есть, — ответил я. — Бывает и боевое самбо. Но только тебе пока хватит и разрешённых приёмов. Ты ведь на соревнованиях будешь с Зотовой биться, а не на полу в школьном коридоре. Давай ещё разок повторим узел плеча. Сделаю всё медленно. Смотри и запоминай…

Вечером я вновь прислушивался к беседам Нади и Виктора Солнцева (те ворковали в гостиной, но до меня доносились обрывки разговоров). Меня не интересовали их «нежности», я не выяснял интимные подробности их отношений. Ждал от «взрослых» рассказов о звонках из милиции, к примеру (так и не узнал: понадобилось ли папе алиби). Пытался понять, расспрашивали ли Надежду Сергеевну обо мне или о генерал-майоре Лукине — при очной встрече или по телефону. Но ни Виктор Егорович, ни Надя Иванова не затронули интересные мне темы. Я лишь наслушался от них непредназначенных для детских ушей признаний и глупостей, ставших продолжением ночного «концерта» (убедившего меня в том, что секс в СССР всё же существовал).

Нину Терентьеву и Катю Удалова я повстречал у входа в школу — утром в четверг, двадцать седьмого сентября. Девицы не торопились на занятия, беседовали со сверстниками. Дождик уже не моросил, но асфальт под моими ногами влажно блестел. Катя и Нина почти одновременно взглянули на моё лицо — резко замолчали. Я сообразил: они меня узнали. Шагавшая по левую руку от меня Каховская не среагировала на внимание старшеклассниц, преспокойно прошагала мимо Терентьевой и Удаловой к дверям школы — увлекла за собой и меня. А я не удержался: подмигнул старшеклассницам. Те меня не окликнули. Не попытались остановить. Но я чувствовал на спине пристальные взгляды подружек покойной Оксаны Локтевой, пока не затерялся в толпе школьников.

Во время уроков я снова превратился в «ждуна»: поглядывал на дверь, прислушивался к доносившимся из школьного коридора звукам. Лишь краем уха слушал объяснения учителей. Особо не задумываясь, «разобрался» с самостоятельной работой по математике и со словарным диктантом по русскому языку; поразил учительницу английского чёткими и быстрыми ответами. Зоя Каховская показывала пальцем на мои «пылающие» (будто я пришёл с мороза) уши и приговаривали: «Горят ушки — говорят подружки. Признавайся, Иванов, кто это в тебя влюбился?» Но «горели» у меня не только «ушки». Я увидел в зеркале отражение своего лица, покачал головой. Обо мне сегодня сплетничали все жители Великозаводска и его окрестностей — если верить приметам Каховской.

На выходе из школы меня не дожидались автоматчики. Равнодушно прошагали мимо меня директор и завуч. Моя скромная персона сегодня вновь не заинтересовала даже дежурных старшеклассников. В школьном коридоре ко мне подошла только Света Зотова. Она взмахнула ресницами, легонько прикоснулась к моему плечу, заглянула мне в глаза. Девочка поинтересовалась, иду ли я сегодня в «Ленинский» (слова «самбо» или «борьба» Зотова не использовала). Она особо не прислушивалась к моему ответу — следила за выражением лица Зои Каховской (однако вопросов «заклятой подруге» не задала). Я посмотрел курносой интриганке вслед скорее от удивления, чем с интересом. Но Каховская недовольно дёрнула меня за рукав. И напомнила… что до пятнадцатого октября осталось меньше трёх недель.

— Ты помнишь, что должно случиться, Иванов? — спросила Зоя. — Что ты собираешься делать?

Я сообщил Каховской, что уже «всё сделал». Объяснил, что доверил спасение жизни нашей одноклассницы «компетентным органам». А если конкретно — Зоиному отцу. Так что теперь, заявил я, за спасение «гражданки» Светланы Зотовой отвечал старший оперуполномоченный Великозаводского УВД майор милиции Юрий Фёдорович Каховский.

— У отца и интересуйся, как он намерен её спасать, — сказал я. — Дядя Юра запретил мне рассказывать об этом деле — в интересах следствия. Вот так вот.

— Даже мне? — удивилась Каховская.

Зоя остановилась, выпустила мою руку. Она не изображала, подобно Зотовой, мультяшную куклу Барби. Каховская сжала кулаки.

— Даже тебе, — сказал я. — Все вопросы по этому делу задавай теперь своему папе.

Ни в четверг, ни в пятницу, ни в последовавшие за выходными понедельник и вторник моя встреча с подругами Оксаны Локтевой не имела никакого продолжения. В эти дни я не разговаривал с «дядей Юрой». Поэтому не имел представления, как продвигалось расследование убийства девятиклассницы и велись ли поиски «того мальчика». Зоя рассказывала, что Юрий Фёдорович возвращался с работы поздно. Со слов его дочери, Каховский приходил домой «злющий и уставший». И обо мне Зою не расспрашивал. Поэтому я тоже не беспокоил майора милиции. Всё меньше прислушивался на уроках к шагам за дверью. И уже не подслушивал разговоры Нади и Виктора Солнцева. Признал, что операция по спасению папы прошла успешно (пусть и не столь идеально, как мне бы хотелось).

Моя жизнь вошла в спокойное русло. Я ходил в школу, посещал Дворец спорта. Читал детям книги, рассказывал «насыщенную англицизмами» историю о волшебниках. А ещё трижды в неделю тренировал Зою Каховскую — учил её «хитрым приёмчикам». Виктор Егорович Солнцев стал в Надиной квартире частым гостем (но всё ещё гостем — папа не «хозяйничал» в жилище Ивановых). Он приходил к нам едва ли не ежедневно (как и Паша) — грохот швейной машинки часто сливался с перебором гитарных струн и со счастливым Надиным смехом. Но на ночь Солнцев больше не оставался. То ли не мог «пристроить» к сестре сына. То ли потому что Надежда Сергеевна в то самое утро стыдливо прятала от меня взгляд. Я даже посочувствовал молодым, страдавшим из-за «квартирного вопроса».

А в воскресенье седьмого октября я всё же завершил рассказ о Гарри Поттере. На мой взгляд, концовка рассказа о «мальчике, который выжил» получилась не хуже, чем в оригинале. В моём варианте этой истории Гарри и Гермиона поженились. Спасённые (ещё в конце сентября) при помощи махинаций со временем Лили и Джеймс Поттер гуляли на свадьбе сына в компании Хагрида, своих бывших одноклассников и семейства Уизли. Защитившие Землю от вторжения инопланетных волшебников Воландеморт и Дамблдор готовили эскадру космических кораблей-драконов для операции «Возмездие». Рон Уизли и Драко Малфой вступили в ряды магов-космодесантников. А воскрешённый Великим волшебником Франкенштейном Северус Снейп возглавил правительство Объединённой Земли.

С превеликим удовольствием я громогласно объявил: «Конец!»

— И это всё? — спросил Вовчик. — А дальше?

— А дальше мы будем читать о приключениях советского волшебника Игоря Гончарова, — сказал я. — Потом. Когда Виктор Егорович допишет четвёртую главу.

— Скорее бы он её закончил, — вздохнула Зоя. — Его Игорь — это копия нашего Миши. Родион Усов очень похож на Вовчика. Мне интересно, какой у дяди Вити получится Гермиона, и какое имя он ей даст.

— Гермиона у него стала Галей, — сообщил Павлик. — Галина Глебова — точно вам говорю: я подсмотрел. Четвёртую главу папа дописал. Я видел. Он вчера начал сочинять пятую.

А на следующий день (восьмого октября) мне позвонил генерал-майор Лукин. Представители моего пионерско-октябрятского отряда уже разошлись по домам, когда Надежда Сергеевна сообщила, что меня «спрашивает какой-то Фрол Прокопьевич — громко кричит: из другого города, наверное». Я отложил книгу (штудировал русскую классику — хорошая альтернатива просмотру нынешней телепрограммы), неохотно поплёлся в гостиную. «Слишком спокойно было на прошлой неделе, — подумал я. — Надеюсь, то было не затишье перед бурей». На Надин вопрос («а кто это такой?») ответил, что «объясню потом». Уселся в кресло, прижал к уху телефонную трубку — мог бы и не прижимать: голос генерал-майора Лукина заорал так, что его услышали даже Надины соседи.

Фрол Прокопьевич наверняка понимал, что его слушал не только я. Он обрушил на меня поток неуместных вопросов (о моей учёбе, о моем самочувствии). Ветеран войны говорил со мной, будто с давним приятелем. Пожаловался на ревматизм и на «высокое давление» по вечерам. Рассказал, что мелковолосистая опунция пожелтела («не иначе как подхватила болячку»), а на окне в спальне сейчас не хватало света даже мыльному алоэ. «С рождественником совсем беда…» — говорил Лукин. Сообщил, что завтра же пересадит цветок — если я ему помогу («один не справлюсь»). «Выручай, Мишаня!» — завершил свою бурную речь генерал-майор. Сидевшая около зеркала Надя (она размазывала по щекам крем) с удивлением приподняла брови, бросила на меня вопросительный взгляд.

— Конечно, помогу, Фрол Прокопьевич, — сказал я. — У меня завтра четыре урока. А потом я свободен. Когда мне подойти?

— А вот сразу после уроков и приходи, — сказал Лукин. — Надолго я тебя не задержу. Вдвоём мы управимся быстро. За четверть часа — больше не провозимся.

Фрол Прокопьевич не заставил меня долго стоять в подъезде — быстро откликнулся на птичью трель звонка. Он распахнул дверь, впустил меня в квартиру. И заявил, что не ждал меня так рано. «Ну, ничего: почаёвничаем пока, — сказал он. — Помню, что ты любишь блины с мёдом». От чая я не отказался. Утром предупредил Вовчика, что задержусь после школы. Оставил тому ключ от квартиры (уже не впервые и с разрешения Надежды Сергеевны), велел рыжему начистить кастрюлю картошки к моему приходу — приготовим обед. Часа на два у Вовчика будет занятие. Да и Зоя Каховская пообещала, что присмотрит «за порядком» — рыжий в моё отсутствие признавал её старшинство.

Генерал-майор во время чаепития не вспомнил о пересадке кактуса. Но и не скрыл от меня настоящую причину моего появления в его доме. Сегодня к Лукину из Ленинграда приезжал сын — Сергей. «Вырвался ко мне на денёк, — сказал ветеран. — Гостинцев привезёт. Послушает мои отцовские наставления». Фрол Прокопьевич хотел, чтобы я с его ребёнком познакомился. И поздоровался с Сергеем «за руку». «Большое дело затеяли, — сказал Лукин. — И неожиданности нам, Мишаня, не нужны». Какое «дело», и кто его «затеял», пенсионер не уточнил. Но вот что именно Фрол Прокопьевич подразумевал под словом «неприятности» я понял без дополнительных подсказок.

Из кухни мы перешли в гостиную, где я вновь прошелся мимо уже знакомых мне фотографий. Лукин не прокомментировал ни одну из них. Промолчал и когда я остановился около рамочки с изображением Брежнева. А вот на мой интерес к кинжалу немецких элитных охранных отрядов он среагировал. Рассказал мне историю появления у него этого клинка. Сообщил, что получил его в штабе армии, как сувенир в память об удачном воздушном сражении. Рассказал, как уже возвращался с боевого патрулирования и столкнулся с «рамой» — немецким самолётом разведчиком. Немец «затанцевал» (выписывал круги малого радиуса) при виде советского истребителя. Но «далеко не убёг».

После того боя Лукину сообщили, что «разведчик» был не совсем разведчиком — скорее, курьером. Самолёт перевозил высокопоставленного немецкого офицера с «пачкой» ценных документов.

— Ну и вот этот ножичек пехота передала в штаб вместе с немецкими писульками, — сказал Фрол Прокопьевич.

Продолжить рассказ он не успел: помешало пение дверного звонка.

— А вот и Серёжа, — сказа Лукин.

Он шагнул в сторону прихожей, но вдруг остановился, обернулся.

— Забыл у тебя уточнить, Мишаня, — сказал он. — То, что ты говорил об Индии… Ты уверен в этой информации? Ничего перепутал?

Я покачал головой.

— Всё точно, Фрол Прокопьевич. Ошибки быть не может.

— Вот и замечательно, — сказал генерал-майор.

Он кивнул и поспешил к входной двери. В прихожей загрохотали замки. Я услышал два громких голоса. Они обменялись приветствиями.

Незнакомый мне голос спросил:

— Папа, что за срочность?! Ты же знаешь, что мы сейчас на низком старте! Не сегодня, так завтра…

— У нас гости, сын, — сказал Фрол Прокопьевич.

Его оппонент замолчал.

— Давайте я вас познакомлю. Мишаня!

Я вышел в прихожую. Увидел рядом с Фролом Прокопьевичем невысокого мужчину (тот лишь на пару сантиметров возвышался над ветераном войны). Протянул ему руку.

— Знакомься, Серёжа, — сказал генерал-майор. — Это Мишаня. Он помогает мне ухаживать за цветами.

Фрол Прокопьевич похлопал меня по плечу.

— Мишаня, а это мой сын Сергей, — сказал он.

Мы обменялись с Сергеем рукопожатиями.

Я отметил, что сын походил на отца (и телосложением, и лицом, и суровым взглядом из-под бровей).

Хозяин квартиры улыбнулся.

— Мишаня уже уходит, — сообщил он.

Подмигнул мне и сказал:

— Спасибо за помощь, Мишаня.

— Не за что, Фрол Прокопьевич, — ответил я. — Обращайтесь.

Я поправил на шее пионерский галстук, набросил на плечо сумку. Без особой спешки обулся. Чувствовал на себе выжидающие взгляды Лукиных. Сергей посторонился, сдвинул с моего пути чемодан. Я вышел из квартиры. Прикрыл за собой тяжёлую дверь.

Щёлкнул замок.

— Можешь сказать своему начальнику, Серёжа, что у вас есть время до десятого марта, — услышал я слова генерал-майора, когда уже спускался по ступеням.

С майором милиции Каховским я поговорил двенадцатого октября — за три дня до того, как во время «разборок» работников советской торговли могла погибнуть Света Зотова.