Честное пионерское! Часть 3

Глава 17

В понедельник десятого декабря я (как никогда в этой новой жизни) страдал из-за современных средств связи. Потому что не позвонил Юрию Федоровичу на мобильный телефон, не написал Зоиному отцу послания в социальных сетях — вообще никак не связался с Каховским. Просиживал штаны на уроках; гадал, что именно вчера случилось с Ниной Терентьевой (и когда именно «это» случилось: до того, как папа ушёл из квартиры генерал-майора Лукина, или уже после). Номер своего рабочего телефона подполковник милиции Каховский мне не называл. А звонить «дяде Юре» домой в понедельник днём я не видел смысла. Поэтому подавил желание «слинять» с уроков. В гордом одиночестве бродил во время перемен по школьным коридорам, прислушивался к разговорам школьников и учителей. Но контрольные слова «убили» и «Терентьева» так и не уловил.

Никуда не спешил я и после школы: сомневался, что так рано застану Юрия Фёдоровича дома. В компании с Зоей и Вовчиком по уже устоявшейся традиции проводил до автобусной остановки Свету Зотову. Сегодня Светлана демонстративно придерживала своего рыжего «рыцаря» под руку. Потому что Вовчик порадовал «даму сердца» полученной вчера от Зои Каховской шоколадной конфетой. Я посмотрел счастливое конопатое лицо своего юного приятеля. И вспомнил, о чём шептались в мужской раздевалке самбистов. Юные борцы поговаривали, что у Светы Зотовой в школе есть «безбашенный» ухажёр-боксёр, который «чуть что», «любому» сразу «бил в пятак». При этом никто из парней «третьей» группы презрительно не заявлял, что Светка Зотова гуляет под руку с «мелким» третьеклассником. Напротив, отзывались о рыжем уважительно (спорили, кто «сильнее»: боксёры или самбисты).

Я сдержался: не пошёл к дому Нины Терентьевой. Прогулялся к Каховским (в надежде, что всё же застану там Юрия Фёдоровича). Потом вместе с Зоей зашёл к Наде — переоделся (повесил в шкаф школьную форму). И только после этого мы отправились к Солнцевым. Пашка и Вовчик пока не разбежались по спортивным секциям — встретили нас привычным громким спором. Зоя вызвалась рассудить мальчишек. А я прогулялся в спальню, заглянул в бумажную папку с копией папиной повести (скорее, по привычке, чем из необходимости). Увидел знакомый титульный лист на вершине стопки испачканных копировальной бумагой листов. Со спокойной душой вернулся к уже затеявшим громкую перепалку школьникам: мальчишки дружно и задорно отбивались от Зоиных «взрослых» нотаций и замечаний. Натужно придумывал, чем занять себя и детей до вечернего разговора с Каховским.

Юрий Фёдорович вернулся с работы ровно в восемнадцать часов. Я к тому времени уже больше часа дожидался его в Зоиной комнате. Дополнительные тренировки мы с Зоей временно прекратили (до конца года): сделали «перерыв» в работе над будущими спортивными победами. Поэтому коротали сегодня время за просмотром видеокассеты с фильмом «Челюсти-3» (на английском языке). Лежали бок о бок на кровати Каховской и… просто смотрели фильм. Из динамика телевизора доносилась сдобренная потрескиваниями и музыкой иностранная речь. Я к ней прислушивался, изображал переводчика: монотонным голосом пересказывал Каховской диалоги персонажей. Зоя держала меня за руку, широко открытыми глазами наблюдала за действием на экране, изредка задерживала дыхание или вскрикивала.

Из прихожей послышалось громогласное «я дома» Каховского. Я замолчал, прервавшись на полуслове. Зоя ответила отцу громким возгласом «привет, пап». Но не прекратила своё занятие (лишь ещё крепче сжала мои пальцы). Толкнула меня локтем — я послушно перевёл очередную фразу киношных персонажей. Сам я за действиями на экране почти не следил: сюжет фильма и спецэффекты меня не впечатлили. Кассету для просмотра выбирала Зоя. Девочка заявила, что фильмы с переводом посмотрит и одна. Она воспользовалась бесплатным переводчиком (в моём лице). Почти бесплатным: я всё же стребовал за свои услуги чашку кофе и пару бутербродов с сыром и полукопчёной колбасой. «Быстрее, Майкл, она убегает», — перевёл я слова актрисы. Каховская взвизгнула, когда в плавник акулы на экране вонзился то ли маленький гарпун, то ли арбалетный болт.

И тут же я услышал стук в дверь — Зоя вздрогнула, вонзила ногти мне в кожу. Девочка не отводила глаз от экрана, закусила губу, словно сдерживала очередной крик. Персонаж фильма вдруг позабыл, что он плавает с аквалангом: легко размахивал в толще воды большим ножом, отгоняя от себя здоровенную акулу. В такт его действиям Каховская дёргала ногой. Стук повторился — он прозвучал на фоне громкой тревожной музыки, что лилась из динамика телевизора. «Убедитесь, что она зафиксирована и доставьте её в аквариум», — перевёл я реплику героини фильма. Но уже не смотрел в телевизор — раздумывал, как сбежать из комнаты, чтобы переговорить с подполковником милиции. Толкнул Зою локтем, привлёк внимание девочки к стуку. Каховская насупилась. И всё же перевела взгляд на дверь, украшенную ярким постером из журнала «Ровесник».

— Ну что случилось?! — воскликнула Зоя. — Папа, что тебе нужно?!

Скрипнули дверные петли. Бубнившие на кухне в радиоприёмнике голоса стали громче. В образовавшейся щели я увидел силуэт Каховского.

— Хочу поприветствовать свою дочь, — сказал Юрий Фёдорович. — А заодно и гостя.

Зоя театрально закатила глаза, покачала головой.

— Поприветствовал? — спросила она. — Всё? Или ещё что-то от нас хочешь? Ты нам мешаешь! Я из-за тебя не поняла, куда они привезли акулу!

Девочка толкнула меня в плечо.

— Миша, ты чего замолчал? Переводи!

— Может… сделаем перерыв? — спросил я.

Пропустил очередной диалог киношных персонажей.

— Какой перерыв?! — спросила девочка. — Зачем?

— Чтобы помыть мандарины, — подсказал Каховский. — Хорошенько сполосни их и протри полотенцем. И выложи в вазу — пока мы с твоим кавалером немного побеседуем.

Зоя приподняла голову (будто почуявший добычу хищник).

— Какие ещё мандарины? — спросила она.

Сощурила левый глаз.

Каховский пожал плечами.

— Кислые… наверное, — сказал он. — Выглядят они неспелыми. Потому я и купил их немного. Сегодня. На рынке. Не удержался. Очень уж по ним соскучился. Да и дочурку свою хотел порадовать.

— У нас есть мандарины?!

Кровать подо мной пошатнулась.

Зоин локоть избрал мой живот в качестве отпоры. Я с шипением выпустил из лёгких воздух. С трудом сдержал готовые сорваться с языка ругательства.

Каховская соскочила с кровати, будто под ней сработал механизм катапультирования.

— Обожаю мандарины! — заявила она.

Девочка одёрнула края халата и (босая) рванула к отцу. Тот встретил её ухмылкой, обнял. Я проводил Каховскую хмурым взглядом.

Зоя запрокинула голову.

— Папа, где они? — спросила она. — Ты… правда, купил мандарины? Не врёшь?

Девочка легонько стукнула отца кулаком по груди.

— С какой стати я буду тебя обманывать? — сказал Юрий Фёдорович. — Забыла, что уже декабрь? Самое время есть мандарины. На рынке ими уже не первый день торгуют. Ведь скоро Новый год.

В прошлой жизни у меня вошло в привычку, что с первых чисел декабря Великозаводск уже блистал праздничными украшениями. В городе сверкали на деревьях гирлянды. На витринах магазинов появлялись фигурки Дедов Морозов (или Санта-Клаусов), Снегурочек, всевозможных северных оленей и эльфов. В магазинах торговали фёйерверками, гирляндами и мишурой. То и дело слышались взрывы петард. И даже страницы соцсетей пестрели снежинками и ёлочками. В нынешнем же Великозаводске праздничное настроение у меня пока не появилось. Мишуры в гастрономах я не видел (в «Универмаг» я уже месяц не заглядывал). Ёлку возле Дворца спорта ещё не установили. Из праздничной атрибутики мне на глаза попадались разве что поздравительные новогодние открытки: Надежда Сергеевна подписывала их ежедневно, рассылала родственникам и знакомым по всей стране.

Я уже подзабыл, что граждане СССР считали мандарины новогодним фруктом. Свежи были воспоминания о фруктовом изобилии на прилавках магазинов… в будущем. Хотя я помнил и то, как мандарины с зеленоватыми боками горделиво возвышались пирамидкой в хрустальной вазе на праздничном столе у тётушки. И не забыл, как наедался этими кисловатыми фруктами: до появления аллергической сыпи на щеках. В зрелом возрасте я охладел к цитрусовым. Но вот теперь (глядя на то, как Каховская уминала за обе щёки мандарины) всё же почувствовал к ним интерес. Неуверенно взял оранжевый фрукт из вазы, очистил его от толстой кожуры. Забросил в рот сразу три дольки, одобрительно тряхнул головой. Отметил: «Не такие уж и кислые». И вновь полюбовался на то, с каким заразительным удовольствием жевала мандариновые дольки Зоя Каховская.

Юрий Фёдорович вошёл на кухню пропахший табачным дымом и наряженный в домашнюю одежду. Тенниска Надиного производства уже не казалась белоснежной (но вышивка выглядела по-прежнему идеально). А на трико с тремя полосками лампас всё больше топорщились коленки. «Дядя Юра» в дежурном режиме отвесил шутку в мой адрес, подмигнул дочери (та улыбнулась). Погрохотал посудой, электрической зажигалкой зажёг на плите газ (тот вспыхнул с приглушенным хлопком — языки пламени лизнули эмалированные бока чайника). Поинтересовался, «кто и что будет пить». Я заказал кофе. Но Каховский проигнорировал мой заказ — поставил передо мной пока пустую чайную чашку. Юрий Фёдорович установил на столе заварочный чайник и сахарницу. Бросил на скатерть чайные ложки. На этом он счёл свою миссию по приготовлению чая исчерпанной. Примостился за стол около окна.

— Дядя Юра, Нина Терентьева сегодня не пришла в школу, — выдал я давно заготовленную фразу.

Каховский сунул руку в карман, бросил на подоконник мятую пачку сигарет и зажигалку. Придвинул к сигаретной пачке чистую хрустальную пепельницу-туфлю. Кивнул.

— Знаю, — ответил он. — То есть… догадывался, что так будет. Девчонка ещё в пятницу угодила в больницу — мне так сказали. Успокойся, зятёк: меня заверили, что жизни Нины Терентьевой ничто не угрожает. На больничной койке девчонке сейчас самое место. Там за ней присматривают сразу три соседки по палате и целый отряд санитарок и медицинских сестёр.

Он ухмыльнулся, откинулся на спинку дивана. Раскинул руки (правую уложил на диван, а левую — на подоконник). Выпятил вышитый на тенниске (похожий на трилистник) логотип.

— В пятницу? — переспросил я.

— Ну, да, — сказал Юрий Фёдорович. — Седьмого декабря. Там такая симпатичная девочка-фельдшер за ней приезжала, что мне самому приболеть захотелось. Если бы не поездка в Новосибирск… эээ… я бы, конечно, проведал Терентьеву в больнице. Скорая забрала девчонку днём. Ещё до того, как я поехал в аэропорт. Но сам я с Ниной пока не беседовал — её историю слышал от коллег.

— Скорая? — переспросила теперь уже Зоя.

— Ну, да, — повторил Каховский. — С девицей произошла жуткая история…

Он покачал головой, но не прекратил ухмыляться. Зоя отвлеклась от поедания мандаринов, смотрела на своего отца — ожидала продолжения его рассказа (как и я). Позади меня на плите всё громче шумел чайник.

— Представьте себе, — продолжил Юрий Фёдорович, — в пятницу днём на Нину Терентьеву напали. Средь бела дня. В подъезде её дома. Когда девица возвращалась из школы. Преступник набросился на Терентьеву со спины — школьница не разглядела напавшего. Злодей нанёс девчонке сильный удар по голове — в район затылка. Нина потеряла сознание. В больнице ей диагностировали сотрясение мозга.

— Её хотели убить?! — воскликнула Зоя.

Она держала в руке остатки мандарина, в упор смотрела на отца; едва дышала. На нижней губе девочки блестели два соковых мешка из дольки мандарина. Зоя слизнула их.

Каховский махнул рукой.

— Если бы хотели, то убили бы, — сказал он. — Преступнику некуда было спешить, у него была уйма времени на убийство. А так: один ювелирной точности удар — и проблема с присмотром за школьницей решена. В больничке Терентьева пролежит не меньше недели — это пессимистичный прогноз. А если нам повезёт… если поговорить с её лечащим врачом, то Нина пробудет под присмотром медиков до следующих выходных. Или ещё дольше.

Юрий Фёдорович развёл руками (будто повторял, что «проблема решена»). Взял мандарин, повертел его в руке. Но чистить не стал — вернул фрукт обратно в вазу.

Я почесал нос.

Признался:

— Как-то… по-другому я всё это представлял.

Юрий Фёдорович пожал плечами. Постучал пальцем по подоконнику. Его рука всё ближе подбиралась к нарисованному на пачке верблюду.

— Ну, а что ты хотел, зятёк? — спросил Каховский. — Ты думал: у меня есть на подхвате отряд милиционеров, которые по моей прихоти будут следить за школьницами? Или ты надеялся, что я сам все выходные буду читать Достоевского на ступенях у двери Терентьевой? Я к этому делу даже стажёров не мог приставить. Потому что никакого дела нет. Как не было и сигнала о том, что жизни Нины Терентьевой угрожала опасность.

Он всё же прикоснулся к пачке. Но лишь накрыл её рукой. Мимо кухонного окна пролетел комок снега — он сорвался то ли с козырька на крыше, то ли с отлива под окном пятого этажа.

— Слова десятилетнего припадочного пацана — это не повод выгонять сотрудников милиции на работу в выходные, — сказал Юрий Фёдорович. — Да и ты, зятёк, не написал заявление. Так что официальных путей решения проблемы Терентьевой не существовало. А тут… нападение неизвестного и госпитализация — красота. Как говорится: то, что доктор прописал. В выходные Терентьева получила трёхразовое питание. А не нож под рёбра. Разве это плохо?

Я покачал головой.

— Это хорошо, дядя Юра. Только неожиданно.

Хмыкнул.

— Мне всё же казалось, что советская милиция действует иначе, — сказал я.

Заметил, что Каховский изобразил обиду. Юрий Фёдорович вынул из пачки сигарету. Постучал её фильтром по подоконнику.

— Чтобы советская милиция действовала до совершения преступления, она должна получить сигнал от граждан о готовящемся нарушении закона, — сказал Зоин отец. — Желательно, чтобы этот сигнал был в письменном виде. А вещие сны учеников четвёртого класса не рассматриваются в качестве подобных сигналов. Так что твои, зятёк, предсказания я мог пересказать коллегам только в виде шутки. Но не ссылаться на них в рапорте начальству.

Сигарета перекочевала в правую руку Каховского. А левой рукой Юрий Фёдорович подобрал с подоконника зажигалку. Он показал её мне, будто в доказательство своих слов.

— А той девице не помешает хорошая встряска мозгов, — сказал подполковник милиции. — Быть может, школьница станет лучше соображать. И я сейчас не о математике говорю. Думаю, зятёк, ты меня понял. Пусть полежит в больничке, подумает над своим поведением. Может и придёт к правильным выводам. Распустилась молодёжь! Творят чёрти что! А потом мы удивляемся, почему с ними происходят все эти… истории.

Он посмотрел на дочь.

От его взгляда Зоя едва не подавилась мандарином. Девочка прокашлялась, смахнула с глаз слёзы. Взглянула на меня, будто в поиске защиты.

— А я-то что сделала? — спросила она.

Я погладил девочку по плечу — удостоился недовольного взгляда её родителя. Зоя придвинулась ко мне ближе (будто показала отцу, что находится под моей защитой). Каховский пощёлкал крышкой зажигалки.

— Вы-то как съездили, дядя Юра? — сказал я. — Узнали что-нибудь интересное?

— Узнал, что в песне не врали: действительно «широка страна моя родная», — ответил Юрий Фёдорович. — Ещё убедился, что Новосибирск от нас чертовски далеко. И вспомнил, почему всегда ненавидел летать на самолётах. Выяснил, что в столовках Новосибирска кормят ещё хуже, чем в наших. И понял, что жена мне голову оторвёт, когда узнает, в какую сумму нашему семейному бюджету вылились… твои видения.

Каховский наблюдал за дочерью: смотрел, как Зоя поглощала мандарины. Девочка опустила глаза. Но прислушивалась к разговору.

— А что касается этого твоего Лещика, — сказал Каховский. — Ничего нового я о нём не узнал. По всему выходит, что двадцать третьего сентября он ошивался в Новосибирске: тамошние жители наблюдали его в тот день едва ли не в каждую минуту суток. Нашёл я даже девицу… которая присматривала за ним ночью. Так что в Новосибирске он тогда находился. Либо там куролесил его брат близнец…

Зоя посмотрела на родителя.

— …Которого у Лещика никогда не было, — завершил фразу её отец.

Юрий Фёдорович вздохнул. Потом вставил в рот сигарету, словно освободил руку. Поднёс к лицу зажигалку, но не успел прикурить.

Потому что и он, и я вздрогнули от громких Зоиных слов.

— Папа! — воскликнула Каховская. — Ты же обещал! Ты только в пятницу говорил, что до весны не будешь курить в квартире: не заморозишь мамин цветок!

Мы с «дядей Юрой», как по команде, взглянули на маячившее в подвеске на окне денежное дерево. Я отметил, что кактус «всё ещё жив». А Юрий Фёдорович чертыхнулся.

— Я и не собирался здесь курить, — сказал он. — С чего ты так решила?

Он вынул изо рта сигарету, показал её своей дочери. Обижено скривил губы. Уронил на стол зажигалку.

— Если она тебя раздражает, могу её вообще убрать, — заявил Каховский.

Он бросил сигарету на подоконник — та приземлилась рядом с хрустальной туфелькой, выронила на белую поверхность пару крупинок табака. Оконное стекло вздрогнуло от порыва ветра. Мне почудилось, что подвеска с денежным деревом слегка покачнулась.

— Вот и всё, — сказал Юрий Фёдорович. — Довольна?

Зоя промолчала.

Каховский вздохнул, покачал головой, взглянул на меня.

— А у тебя, зятёк, как я слышал, — сказал он, — снова случился припадок.

Я почувствовал, как вздрогнула под столом Зоина коленка, что прижималась к моему бедру. Взглянул на сидешую рядом со мной девочку. Каховская замерла, не донесла до рта очередную дольку мандарина. Посмотрела мне в глаза, помотала головой.

— Это не я! — пробормотала Каховская. — Честное пионерское! Я ему ничего не говорила!

Юрий Фёдорович заметил реакцию дочери. Усмехнулся. Стрельнул взглядом в пачку сигарет (будто переглянулся с верблюдом). Отодвинулся от окна. Скрестил руки на груди.

— Я сегодня поговорил с Лукиным, — заявил он. — Фрол Прокопьевич рассказал, что вчера познакомился с твоей мамой и с Витькой Солнцевым. Хорошо о них отозвался. Особенно о Надежде Сергеевне. Заявил, что будь он на три десятка лет моложе, обязательно бы стал твоим отчимом — оставил бы Витьку с носом. А ещё генерал сказал, что ты вчера свалился без чувств.

Каховский выдержал паузу.

— Кто на этот раз? — спросил он. — Солнцев-младший? Как там его… Павел?

Зоя выронила мандарин. Тот при падении развалился на дольки — одна долька замерла в паре сантиметров от края столешницы. Девочка нахмурилась, выпрямила спину, насторожилась.

— С Пашей ничего не случится, — сказал я.

Смотрел при этом не на Каховскую — повернулся к её отцу.

Сказал:

— Я вчера не видел его смерть. Вчера… было что-то другое.

Мне почудилось, что снова я уловил в воздухе запах розовых лепестков. Тот даже на мгновение затмил аромат мандариновых корок. За моей спиной отчаянно затрезвонила крышка чайника; зашипела брызнувшая на огонь вода. Зоя рванула к плите, перекрыла газ. И вдруг вскрикнула — подула на пальцы, прижала их к мочке уха.

Юрий Фёдорович проигнорировал трагедию дочери. Он вскинул брови. Не сводил с меня глаз.

— Что-то другое — это что? — спросил Каховский.

Я пожал плечами.

— Пашки Солнцева вчера в моём видении вообще не было…

Я отогнал воспоминания о запахах духов и экскрементов, о криках умиравшего от ударов кинжалом человека, о яркой густой крови на клинке и на моих руках. Смотрел, как Зоя наполняла кипятком чашки — над теми заклубился похожий на дымок пар. Вкратце пересказал Каховскому сценку, за которой наблюдал вчера в своём «видении». Поведал, что во время того странного «приступа» снова умер человек. Вот только на этот раз я очутился «по другую сторону баррикад». Я не ощутил тогда боль. Лишь почувствовал отвращение и негодование, когда колол немецким кинжалом прикованного к стене полуголого человека. Я описал Юрию Фёдоровичу комнату, где убивал пленника. Сказал, что был одет в серую служебную эсэсовскую форму («как те фашисты в кино»). А ещё сообщил, что разговаривал с пленником на немецком языке. Но всё, что запомнил из сказанного — это «Herr Offizier».

— И всё это ты увидел, когда прикоснулся к Солнцеву? — спросил Каховский.

Я покачал головой.

— Нет, дядя Юра. Когда взял в руки эсэсовский кинжал.

Взмахнул воображаемым клинком.

Юрий Фёдорович хмыкнул.

— Забавно, — произнёс он.

Каховский бросил мимолётный взгляд не спрятанную в пачку сигарету. Взглянул на притихшую дочь, бесшумно чистившую очередной мандарин. И вновь посмотрел мне в лицо.

— Как часто ты видел похожие киношки раньше? — спросил он. — При этих твоих «приступах» — не в кинотеатре.

Я помотал головой.

— Это впервые… кажется.

Почесал нос.

— Других похожих случаев не припомню, — сказал я. — Да и начало «приступа» получилось неправильным. Никаких вспышек не было. А сразу же стало темно. И не чувствовал боли. Я будто бы смотрел жутко реалистичный ужастик. Но в этот раз был не жертвой, а убийцей: немецким офицером времён Великой Отечественной войны.

Я посмотрел на свои предплечья, будто надеялся рассмотреть там нашивки «СС».

Добавил:

— Мне кажется, я очутился в шкуре того немца, о котором рассказывал Фрол Прокопьевич. Того, что летел в подбитом Лукиным самолёте. Во время «приступа» я побывал в шкуре бывшего владельца кинжала — в прошлом. Я так думаю. Другого объяснения я не придумал.

Каховский сощурил глаз.

— Получается: ты открыл в себе новый талант, зятёк? — спросил он.

Я снова дёрнул плечами.

— Не знаю, дядя Юра. Получается. Но… быть может, что он и не новый.

Юрий Фёдорович склонил на бок голову.

— Поясни, — сказал он. — Что значит: не новый?

— Возможно, я мог видеть такое и раньше, — сказал я. — Это как с теми людьми, которые скоро умрут. Я прикасался к их коже и переносился на время «приступа» в будущее — видел и ощущал вместе с этими людьми последние минуты их жизни. Вот так же и с тем кинжалом. Я тут подумал… вчера… А что если человеческая смерть оставила на том оружии некие следы… которые я и почувствовал? Вот только в видении я переместился уже не в будущее — в прошлое.

Каховский усмехнулся.

Его взгляд остался серьёзным.

— В таком случае, зятёк, тебе сразу же после школы прямая дорожка в ряды милиции, — сказал Юрий Фёдорович. — Подобных кинжалов при нашей работе ты встретишь мильён и маленькую кучку. А раскрываемость в твоём отделе будет лучшей по стране. Пожалуй, я даже возьму тебя к себе — по-родственному. Такой эксперт по оружию мне пригодился бы. Если, конечно, твои способности подтвердятся. Странно, что ты их выявил только сейчас.

Каховский решительно взял с подоконника сигарету, затолкал её в пачку. Пачку спрятал в карман. Постучал по столешнице зажигалкой.

— Проверить твой новый талант несложно, — сказал он. — Было бы желание…

Зоин отец замолчал.

— Оружие, говоришь… — пробормотал он после паузы, — которым убивали, говоришь…

И вдруг хмыкнул.

— Вот чёрт! — сказал Юрий Фёдорович. — Надо же. А ведь сейчас и не проверим. Не такое уж это простое дело, как оказывается. Я ведь, честно признаться, пока и не убивал никого. Даже курам головы не рубил. Представляешь, зятёк? Так сразу и не соображу, чем проверить твои слова. И табельное оружие в сейфе на работе оставил. Вот только не факт, что мой пистолет сгодится.

Он покачал головой.

И добавил:

— Ладно. Придумаю что-нибудь, зятёк. Но не сегодня.

Я вспомнил слова Каховского (о том, что мой «новый талант» нужно «проверить»), когда мы с его дочерью шагали к Солнцевым. Уже стемнело (Паша и Вовчик, наверняка, вернулись с тренировки). Мы с Зоей шли не по самому короткому маршруту, а под фонарями по освещённым островкам тротуара. Девочка держала меня под руку. Рассказывала истории из своего прошлого.

Я слушал Зоино щебетание (голос девочки служил фоном для моих мыслей), ощущал, как её пальцы сжимали мою руку, подстраивался под шаги Каховской и прятал подбородок за воротником куртки (Надя не уговорила меня сменить куртку на пальто). Выдыхал клубы пара; чувствовал, как мороз покалывал кончик моего носа. И поглядывал на газоны: на скопившиеся там с начала зимы сугробы.

Сугробы не выглядели непроходимыми. Вряд ли я провалился бы в них даже по колено. «Но это рядом с тротуаром», — подумал я. Смотрел на блестевший в свете фонарей снег и прикидывал, сколько снега сейчас было под деревьями в городском парке. А ещё я представлял, какие сугробы намело на берегу реки: там, где я спрятал нож — тот самый нож, которым убили Оксану Локтеву.

Конец третьей части.

Ссылка на следующую часть: (https://author.today/reader/293605).