Чистое золото

Глава третья

Светлым и прекрасным был первый день нового года.

Огромные серебряные деревья стояли неподвижно. Наверное, Новый год покрыл их за ночь сахарной глазурью. К утру сахар застыл и солнце заиграло на нем.

День красовался, похожий на расписной, белый с розовым, русский пряник.

Каждая самая крохотная веточка была обведена белой каймой инея. Даже усики пустых колосков, торчащих из-под крыши сарая, покрылись легким сквозным кружевцем.

Тоня вышла во дворик и выпустила из хлева гусей. Вымазанные кормом, грязно-желтые, ослепленные светом, они с громким гоготаньем вышли на улицу, все сразу сели в сугроб и замолкли. Тоня долго смотрела, как они чистились, купая грудь и шею в снегу.

На улице раздался звонкий лай. Во двор шмыгнул, распушив хвост, толстый соседский кот. Ему был известен лаз в крыше кулагинского хлева. Кот повадился воровать у птиц корм и знал время, когда мать высыпала курам теплую мятую картошку.

Он мчался сильными прыжками. За ним бежал лохматый пес Тявка. Высоко подпрыгнув, кот очутился на крыльце, потом на окне. Он вцепился в наличник и на секунду повис, закрыв пушистым пузом стекло и обернув к врагу круглую решительную морду.

Тявка с лаем разбежался, подняв снежный вихрь, зачихал и, сконфузившись, с нарочитой поспешностью ушел со двора. Кот проводил его опытным взглядом, подтянулся на сильных лапах и ушел в свой лаз.

Зимний день играл светом и тенью, и Тоня сосредоточенно всматривалась в эту игру. Солнце, ударяя в крыши домов, оставляло их яркобелыми. Снега на горах были подцвечены еле уловимой синевой. А в глубоко затененных местах между высокими деревьями, куда лучи не могли проникнуть, лежала густая синь.

Кот спрыгнул с крыши, посидел на крыльце, поджимая то одну, то другую лапу, беззвучно мяукнул и медленно вышел за калитку. На улице он осмотрелся и, аккуратно ступая по узким тропкам, пошел домой. Скоро пышные сугробы скрыли его; был виден только плавно извивающийся кончик хвоста.

Тоня улыбнулась вслед коту. Надо было идти домой, но она медлила. Сияющий день вселял в нее какую-то взволнованную уверенность, и не хотелось расставаться с этим чувством.

В ранней юности человек доверчиво и внимательно присматривается к природе. Пышный оранжевый закат обещает ему высокую радость, ночной бормочущий дождь пробуждает веселое беспокойство. Круглые тени деревьев в светлую ночь, летающие в лучах фонаря снежинки, легкая весенняя зелень заставляют глубже дышать, настороженнее глядеть на мир, ждать огромного тревожного счастья.

И хоть знала Тоня, что счастье нужно добывать своими руками, умом и сердцем, но велика была над ней власть родной природы. Во все времена года лес, река, горы пробуждали в ней безотчетную радость. И теперь она долго стояла, прислушиваясь к этой радости, пока мать не позвала ее в дом.

Помогая Варваре Степановне по хозяйству, Тоня не переставая думала о том, что ждет ее впереди. Сил у нее много, жизнь должна быть и будет замечательно хорошей.

Татьяна Борисовна с утра ушла к Сабуровой. Отец читал, надев очки в сломанной оправе. Книги он любил нежно, сердился, когда кто-нибудь из Тониных друзей долго не возвращал взятую книжку, и свои редкие свободные часы всегда проводил за чтением.

С шести часов засветились большие окна школы. В домах, где жили школьники трех старших классов, началась веселая суета. Девушки разглаживали платья, мальчики до изнеможения начищали сапоги.

За Тоней зашла Лиза Моргунова.

- Что же днем в школу не пришла? - спросила она и тут же захохотала: - Старшеклассников набилось - страсть сколько! Уж Надежда Георгиевна говорила: «Товарищи, для кого, собственно, мы елку устраивали?» Всем хотелось поглядеть, как малыши веселятся. Наш Степка благодарил комсомольцев, с речью выступал… Ну, ты готова? Поторапливайся.

Подруги вошли в школьную раздевалку, когда там было уже полно.

Кругом шумели, смеялись… Перед Тоней возникали и исчезали знакомые лица. Некоторых друзей она даже не сразу узнавала - так изменяли их блеск глаз и неудержимая улыбка. Сегодня и воздух в школе стал праздничным; казалось, что вместе с ним вдыхаешь веселье.

Андрейка Мохов, волоча за воротник свое потертое пальто, подошел к подругам.

- Слыхали новость? - спросил он и сощурил круглые коричневые глаза. - Новая учительница литературы приехала.

- Знаем! - отмахнулась Лиза. - Она у Кулагиных жить будет.

- Да-а? - Андрейка значительно взглянул на Тоню. - Ну, теперь придется на литературу налечь… Она тебя строже всех спрашивать будет, чтобы не сказали, что дочке хозяйки своей поблажку дает.

- Чудак! - смеялась Тоня. - Сам смотри не осрамись перед новой учительницей.

Подруги разделись. Зеркала в раздевалке не было, и девушки, не сговариваясь, внимательно оглядели друг друга.

- Все хорошо, боярышня, - сказала Лиза.

«Боярышней» прозвали Тоню за статность, яблочный румянец, тугие косы. Выдумал это прозвище Толя.

- У Тони старинное лицо, - говорил он.

Из большого школьного зала слышался громкий гул. Он то затихал, то нарастал.

Свободных мест уже не было, но когда подруги остановились у дверей, Тоня увидела серьезное лицо Анатолия. Он стоял в проходе, подняв руку.

- Вон Соколов сигнализирует, что три места занял. Беги к нему, а я за кулисы пройду на минутку.

По новенькой деревянной лесенке Тоня поднялась на сцену и мимо полотняной стены прошла в «артистическую», как школьники называли длинную холодную комнату, примыкавшую к сцене. За некрашеными столами сидели «артисты».

- Тоня Кулагина, поди сюда! Пристыди свою подружку. Она совсем духом упала.

Надежда Георгиевна улыбалась, но Тоня видела, что она озабочена.

Женя Каганова в пышном розовом платье сидела у стола. Темные блестящие волосы сбегали крутыми локонами на тонкую шею. В больших глазах был испуг. Казалось, она сейчас заплачет.

Сабурова отошла к Коле Белову. Он никак не мог приладить парик.

Женя протянула к подруге руки:

- Тосенька, я не сыграю!.. Так боюсь, так боюсь…

- Любезная Софья, что я вижу? Где твое мужество?

Петя Таштыпаев в лиловом камзоле и белых кружевах стоял у соседнего зеркала. Тоня едва узнала его. Это был строгий пожилой человек. Снисходительно посматривал он на Женю.

- Смотри, дядюшка у тебя какой! - заговорила Тоня, стараясь развеселить подругу. - Петру всегда нужно стариков играть… До чего же хорош!

- Тоня! Ты потом… потом с ним поговоришь. Скажи, что мне-то делать? Я ведь не сыграю… - шептала Женя.

- Да что ты так растерялась? Этак и я слова сказать не смогу - буду бояться, что ты вдруг заревешь и все провалишь! - рассердился Таштыпаев.

- Подожди, Петя, - остановила его Тоня, - дай нам поговорить.

Когда недовольный Таштыпаев отошел, она взяла подругу за плечи:

- Ну, говори, что с тобой?

- Мама… Опять маме плохо. Вчера я пришла из школы вечером - у нее приступ. Всю ночь мучилась.

- Так ты и не спала, значит?

- Почти не спала. Да это пустяки. Только страшно мне очень. Главное, папа так теряется… уйдет в другую комнату, руками голову обхватит… Не могу!..

- А как сейчас?

- Сейчас ничего… успокоилась, заснула. Нинушин папа был, укол сделал.

- Трудно тебе, конечно. Только изо всех сил нужно держаться. Понимаешь?

- Я понимаю… Я, перед тем как сюда идти, слово себе дала не распускаться. А пришла - чувствую, не могу играть… Этот свет… веселье, все такие нарядные, счастливые…

- По-твоему, все, да? Больше ни у кого горя нет? - обиженно, совсем по-детски спросила Тоня и отвела глаза в сторону.

- Ах, нет, Тося, я не говорю про тебя. Я знаю… Но ты сильная.

- И ты будь сильной! - шопотом сказала Тоня, и потемневшие глаза ее засияли.

- Да! Если бы уметь!.. А мне кажется, будь я на твоем месте - потеряй я близкого друга… ну, хоть тебя… я бы ни есть, ни пить не стала, учиться бы не смогла…

- Полно, полно! Значит, ты только тогда человеком можешь быть, когда все благополучно? Ты сама еще себя не знаешь, если так говоришь.

Тоня помолчала и заговорила снова:

- Ты, может быть, думаешь: «Вот, мать больна, а я должна в забавах участвовать». Это не забава… это дело общественное. К вечеру вся школа готовилась, Надежда Георгиевна сколько сил положила. Нельзя срывать… Не думай, что я не понимаю. Только в жизни случается и хуже. Мы еще не испытали, но случается. А там, где фашисты были? Могло ведь так получиться, что мать больна, отец неизвестно где, и кругом враги… И самой тебе нужно больную оставить да на смертельно опасное дело идти…

Сабурова подошла неслышно, и девушки вздрогнули, когда она заговорила:

- Женя, приготовься. Тоня, пожелай успеха подруге и иди в зал. Сейчас начнем.

Надежда Георгиевна словно подвела черту под их разговором. В голосе, во взгляде ее была спокойная уверенность в том, что Женя будет играть, и сыграет хорошо, и что Тоня сказала подруге те слова, которые были нужны.

И кроткая Женя подчинилась этой уверенности. Она поднялась, готовая исполнить все, что от нее требуется.

Когда Тоня заняла свое место между Толей и Лизой, она была еще немного бледна, и лицо ее казалось суровым.

Так с ней часто случалось. От мысли, которая представлялась ей важной и правильной, она становилась строгой, молчаливой, будто решала какую-то трудную задачу.

Прозвенел звонок, сцену осветили, а в зале убавили свет, и Надежда Георгиевна появилась у рампы.

Она поздравила своих учеников с Новым годом, пожелала им удачи и назвала имена тех, кто в первом полугодии радовал своими успехами школу.

Услышав имя и фамилию Антонины Кулагиной, Толя покосился на свою соседку и увидел, как Тоня откровенно и ясно улыбнулась.

- С золотой медалью хочешь кончать? - спросил он тихонько.

- Если смогу, - прошептала Тоня.

Сабурова говорила о будущей учебе, о том, что выпускному классу надо особенно хорошо работать. Она была уверена, что ее ученики хорошо понимают, для каких больших дел готовит их школа, и не обманут доверия родины.

- Как вы думаете, почему ее все так любят? - спросил Толя, когда в зале уже громко хлопали, а Надежда Георгиевна, улыбаясь, неторопливо уходила со сцены.

- Ну и глупый вопрос! - отрезала Лиза, тряхнув тяжелыми кудрями. - Очень просто: потому, что она добрая.

- А что значит «добрая»? - возразил Анатолий. - Ведь когда ты урока не знаешь, она тебе тройку вместо двойки не поставит. И когда в классе себя плохо ведешь, тоже не спустит. Один раз мне так попало, что только держись… - Он улыбнулся своему воспоминанию и решительно сказал: - Нет, не в этом дело. Ее любят потому, что она нам доверяет.

- Ты умница, Анатолий! - живо обернулась к нему Тоня. - Даже когда она пробирает, недовольна - чувствуется, что на непорядочный, нечестный поступок не считает нас способными.

На сцену вышел Андрей Мохов, председатель драматического кружка, и объявил, что представлена будет комедия Фонвизина «Недоросль». Он назвал действующих лиц и, взглянув на свои ноги, замолчал. Андрейка был в подшитых валенках, и это портило ему настроение.

В зале послышались смешки. Мохов сокрушенно вздохнул и скомандовал:

- Давайте занавес!

Комедия была разучена назубок и шла без суфлера. Декорации писал секретарь комсомольской организации и лучший художник школы Илларион Рогальский. Розовые полосатые обои с веночками и стенные часы он изобразил превосходно. На сцене стояли знакомые всем бюро, круглый стол и кресла Надежды Георгиевны.

Лена Баранова, добродушная кругленькая девятиклассница оказалась очень хорошей Простаковой. Она яростно накидывалась на мужа и брата, защищая Митрофанушку. Коля Белов - Митрофан мешковато двигался, перед тем как сказать что-нибудь - слегка задумывался, а когда поворачивал к зрителям румяное недоумевающее лицо с высоко наведенными бровями, невозможно было не смеяться.

Вся тревога Тони за подругу пропала, едва Женя вышла на сцену. Сначала ее голос звучал неуверенно, но это было правдиво и хорошо: ведь Софья должна была бояться Простаковой. А когда появился величавый и справедливый Стародум, Софья совсем ободрилась и стала даже улыбаться.

Зрители очень сочувствовали Софье. Огромная тетка Матрена Филимонова сказала довольно громко:

- Вот что делается! Со свету девчонку сживают…

Пьеса прошла гладко. Простакова убивалась о сыне, счастливая Софья тихо шепталась с Милоном, и наконец прозвучали заключительные слова: «Вот злонравия достойные плоды!»

Школьники хлопали так, что приводили в смущение родителей. Актеры выходили на вызовы раз десять.

Еще не кончились рукоплескания, как со своего места встал мастер Кротков с прииска Добрый и попросил актеров, чтобы «Недоросль» был показан у них на прииске. У мастера был довольный и усталый вид. Его сын, восьмиклассник Севка, играл Вральмана. Дома он без конца читал комедию вслух. Мастер знал роль сына наизусть и весь спектакль шопотом твердил слова, которые должен был произносить Севка. Он боялся, что сын что-нибудь забудет.

Артистов продолжали вызывать, но мальчики уже начали выносить стулья из зала. Молодежь хотела танцевать.

Женя, скинувшая пышный розовый наряд, в своем простом светленьком платье вошла в зал, когда там было уже просторно и оркестр восьмиклассников на сцене настраивал инструменты.

- Ну, Евгения, тебе прямая дорога в театральное училище! - торопливо сыпала словами Лиза. - До чего замечательно сыграла!.. И голос и походка - все как у актрисы…

Женя улыбалась кротко и застенчиво и взглядом спрашивала Тоню: «Ну как?»

«Хорошо, молодец! Я не думала, что ты так сможешь!» - отвечали ей Тонины глаза.

Подруги стояли посередине зала. Все поздравляли Женю, хвалили ее, и она радостно смотрела на своих друзей: кудрявую суматошную Лизу, беленькую невозмутимую Нину и Тоню, чья похвала была для Жени особенно дорога. И Анатолий, который дружил только с Тоней, а с другими девочками держался вежливо и безразлично, сегодня подошел к ней. Улыбка его была приветливой, и он сказал, что получил большое удовольствие от ее игры.

Подошли ребята из восьмого и девятого классов, тоже довольные игрой своих актеров.

- Ну, вы совсем Женю захвалили! - крикнул Митя Бытотов. - А про нашу Баранову почему ничего не говорите?

- И про Вральмана! Разве плох был Севка?

- Как не говорим! Просто не успели еще! Вральман - умора!

- А Лена Баранова - чудо природы! - провозгласил Андрей Мохов. - В жизни воды не замутит, а какую ведьму Простакову ухитрилась сыграть!

- Вот это-то и значит талант!

Вдруг Тоня молча кинулась к дверям. Женя побледнела и стал протискиваться вслед за подругой.

В дверях стоял ее отец.

- Михаил Максимович, что у вас? - тревожно спросила Тоня. - Женя вас еще не видела. Она испугается…

Но Женя уже сама схватила отца за рукав. Она ни о чем не спрашивала, только смотрела на него.

- Нет, нет, Женечка, не волнуйся. Маме лучше. Сейчас с ней доктор Дубинский… Она даже уговорила меня пойти узнать, как ты тут… Жалко, что не смог я поглядеть на тебя.

- Замечательно играла Женя! Прелесть! Как жаль, что вы не видели! - закричали кругом. Перед Михаилом Максимовичем стояла его взрослая красивая дочь. Лицо ее порозовело и казалось чуть влажным от плохо стертого вазелина. В темных глазах еще не исчезло выражение тревоги, вызванной появлением отца. Кругом толпились ее друзья. Михаил Максимович был растроган, ему хотелось обнять дочку и сказать ей, как он говорил, когда она в детстве, наплакавшись, затихала у него на коленях: «Все будет хорошо, девочка, все будет у нас ладно, маленькая. Ну, тихо, тихо..

Забыв на минуту, что они на людях, Михаил Максимович действительно легонько обнял Женю. А в эту минуту прозвучали первые такты вальса, и девушка поняла жест отца как приглашение к танцу.

- Ты хочешь танцевать? - спросила она удивленно. - Один вальс, да? А потом домой, к маме. Музыка окрепла, разлилась широкими волнами и унесла с собой Женю и ее отца. За ними закружились и другие.

- Смотрите, смотрите, Михаил Максимович как сразу помолодел! - говорила Лиза. - Рад за Евгению. Знаете, я слыхала, что он сам когда-то хотел стать артистом.

- Вот инженер-то наш, оказывается, какой танцор! - услыхала Тоня голос Николая Сергеевича.

Она обернулась. Отец и Варвара Степановна стояли за ней и смотрели на танцы.

Отец никогда не пропускал школьных праздников, дома подробно обсуждал все выступления, негодовал и сердился, если что-нибудь не ладилось. Как-то раз он даже ходил к директору и убеждал Надежду Георгиевну, что Андрею Мохову нельзя поручать роли военных:

- Все время на погоны свои да на ордена любуется, а слова забывает.

Взглянув на Николая Сергеевича, Тоня поняла, что сегодня он спектаклем доволен.

Мелодия становилась все шире и вольней. Она шумела, как ветер, что срывает и кружит цветы, листья и ветви.

Тоня глядела на танцующих, и в сердце ее опять нарастало глухое, томящее беспокойство. Какое-то решение зрело в ней. Она еще не знала какое, но что-то надо было сделать немедленно.

- Ну, всех сегодня отец с дочкой покорили, - сказала Варвара Степановна и прибавила тише: - Не надышится он на Женечку. И правда, девушка хорошая. Только здоровьем слабенькая, в мать… Да, растишь, растишь… вымахают вон какие, - она кивнула в сторону Тони, - а все за них сердце болит.

Рядом стояли родители Лизы - седая, с круглым морщинистым лицом Анна Прохоровна и Панкрат Васильевич, до того тихий человек, что все удивлялись: как это Лиза и Степа получились такими шумными и беспокойными? Анна Прохоровна часто-часто закивала, а Панкрат Васильевич подтвердил:

- Это ты, Степановна, верно. Малы, велики - все одно родителям тревога…

Тоня хотела что-то сказать, но к ней стремительно подлетела танцующая пара - Нина и Толя. Спокойная, всегда несколько вялая Нина громко смеялась.

- Понимаешь, думала, что каблук отскочил, - говорила она. - Слышу, что-то треснуло, зацепилась - там выбоинка в полу. А он не слушает - все вперед мчится. Чуть на Петра Петровича не налетел… Ой, не могу, не отдышусь никак…

Нине было смешно и то, что каблук чуть не сломался, и что она так запыхалась, и что Толя мчался вперед, не слушая ее. Увидев невдалеке Лизу, она кинулась к ней и опять начала рассказывать о каблуке и смеяться.

Тоня и Толя поглядели друг на друга и тоже засмеялись.

- А ты хочешь танцевать? - спросил Толя.

- Нет, не хочу. Я хочу…

И Тоня вдруг так ясно поняла, чего она хотела весь день сегодня и весь вечер, точно кто - то внятно шепнул ей на ухо: «Да, сделай это».

- Я знаю! - быстро сказал Толя.

- Ну, скажи…

- Ты хочешь пойти сейчас в Белый Лог.

- Да… - немного растерянно произнесла Тоня. - Как ты узнал?

- Пойдем!

- Зачем же… Как же ты уйдешь? Я не хочу, чтобы из-за меня ты праздника лишался. Такой вечер раз в году бывает…

- Пойдем! - повторил Толя.

И Тоня почувствовала, что обидит его отказом, что вечер, который бывает раз в году, покажется ему испорченным, если она уйдет одна.

- Ну хорошо. Я только маме скажу, чтобы не дожидалась меня.

Тоня шепнула матери, что хочет пойти прогуляться, и Варвара Степановна не спросила ее, с кем она идет и куда, а сказала только:

- Платком покройся. Холодно.

Когда они выходили из зала, музыка стала затихать. Прекратился широкий, торжествующий шум ветра, и последние разрозненные звуки медленно реяли, как сухие листья с завернувшимися краями.

Тоня сбежала с лестницы, в раздевалке выхватила шубу из рук Анатолия, кое-как повязалась платком.

- Идем же скорее!

Толя, застегивая полушубок, спешил за ней. В тамбуре они столкнулись с какими-то людьми. Тоня не обратила на них внимания, но Анатолий на секунду задержался, взглянув на высокого человека в дохе. Он хотел даже заговорить с этим человеком и дотронулся до его рукава, но тот не заметил робкого жеста и, громко разговаривая со своим спутником, вошел в школу.

Тоня позвала товарища, и он кинулся догонять ее, но оживление юноши пропало, и тень легла на его лицо.