Чистое золото

Глава шестая

После похорон Евгении Аркадьевны Тоня не отходила от подруги. Осунувшаяся, побледневшая Женя, казалось, не видела и не слышала ничего вокруг, но стоило Тоне собраться домой, как большие глаза подруги наполнялись страхом:

- Не уходи, не уходи, Тося!

Так за каникулы Тоне не удалось повидаться со своими одноклассниками, но она знала, что ребята весело проводят время, организуют лыжный поход в село Шабраки, за сорок километров от прииска, собираются для совместных чтений.

Иногда к Кагановым заходила Лиза. Но ей становилось так жаль Женю, что она не находила слов для разговора, только вздыхала протяжно и негромко, как мать ее Анна Прохоровна. Бывала в опустевшем доме и Сабурова, подолгу беседовала с Михаилом Максимовичем, приносила Жене книжки. Впрочем, Тоня, читавшая вслух, знала, что подруга почти не слушает.

Ежедневно в сумерках Тоня заставляла Женю одеться и выйти на воздух. Жене уходить из дому не хотелось, но она была слишком измучена, чтобы протестовать. Подруги обычно гуляли молча. Иногда встречали Толю Соколова. Он сдержанно здоровался и проходил мимо.

Перед самым концом каникул, вечером, Тоня и Женя, как обычно, дошли до конца ущелья, в котором лежал поселок, и собирались повернуть обратно, но услышали впереди громкие голоса и смех. Девушки переглянулись.

- Наши! - радостно сказала Тоня, и глаза ее заблестели.

Она почувствовала, как соскучилась по товарищам и как ей приятно будет увидеть их.

Из-за поворота вылетели лыжники. Впереди, пригнувшись, бежал круглолицый Андрей Мохов. За ним с гиканьем спешил неуклюжий Коля Белов. Застенчивый ясноглазый Ваня Пасынков и коренастый Петя Таштыпаев старались не отстать от товарищей. Позади шел Илларион. Он тоже раскраснелся, но лицо его было, как всегда, серьезно.

Мохов замедлил ход, и ребята окружили подруг:

- Девушки, здравствуйте!

- Привет, Женя! Погодка-то какая!

- А мы от Заварухиных!

- Печку перекладывали под руководством Андрейки! Ну и умаялись!

- Правда? Как хорошо! Это Анатолий рассказал?

Илларион кивнул:

- Да. Говорил, что вы там были… Слушай, Кулагина, а новость знаешь? Ребята из общежития взялись-таки за ремонт!

- Значит, лета ждать не стали?

- Да нет, очень уж пристыдили мы их. Перешли в один барак, другой отделывают, потом за первый примутся. Я обещал, что мы поможем окончательный уют навести.

Ила говорил о двух длинных бараках, где помещались молодые рабочие, не имевшие семей на прииске. Общежитие славилось своей неустроенностью, и школьные комсомольцы собирались поговорить с молодыми горняками насчет ремонта. Об этом недавно Тоня напомнила секретарю комсомольского комитета. Илларион тогда снял очки и начал накручивать на палец клок волос:

- Не говори! Очень нехорошо! Давно нужно, да руки не доходят.

- Работа всегда будет, Ила. Нечего ждать, что она кончится.

- Что же ты предлагаешь?

- Я вот что думаю… Ты с ребятами побывай на собрании у горняков… Скажите там, что позор в такой грязи жить, что для хорошего производственника обязательна чистота в быту. Ну, словом, что тебя учить!

- Пожалуй. - задумчиво сказал Рогальский и, повеселев, надел очки.

Тоня вспомнила сейчас этот разговор и подумала, что Илларион умело руководит ребятами и хорошо работает сам.

По сравнению с прежним секретарем - горячим, напористым Заварухиным - Рогальский казался несколько холодноватым и надменным. Но товарищи и учителя знали его необычайную, доходящую до щепетильности верность слову и добросовестность в работе.

Однако Тоня прежде часто спорила с ним. Ее сердило, что Рогальский все делает хорошо, без ошибок, но чересчур методично, не загораясь.

- Уж очень правильный! - твердила она. - Не люблю таких! Первый ученик!

Но в результате споров всегда оказывалось, что Тоня взволнованно, а Илларион спокойно говорят об одном и том же. Это их постепенно сблизило, и отношения установились деловито - дружественные.

- Ну, я очень рада! - от души сказала Тоня. - А вы, значит, после трудов теперь отдыхать?

- Отдохнешь с Андрюшкой! Всех загонял! - недовольно сказал Петя, вытирая потное лицо. - Пошли, ребята!

- Послезавтра в школу! - напомнил Илларион и участливо покосился на Женю: - Придешь, Каганова?

- Конечно, - тихо ответила та.

Ребята умчались, поднимая снежную пыль. Подруги медленно зашагали к поселку.

- Еще кто-то бежит! - сказала Женя.

Мимо пробежал запоздавший лыжник. Он не остановился. Но Тоня, узнавшая Толю Соколова, бросилась догонять его:

- Подожди, Соколов! Постой!

Юноша остановился.

- Ты что же не здороваешься? - весело говорила Тоня. - А я тебя поблагодарить хочу… за тетю Дашу. Это ты устроил?

- Я, собственно, только рассказал Иллариону, а устроил он, - сдержанно ответил Соколов.

- Молодец! Я так рада!

Поглощенная заботами о подруге, Тоня не замечала, как давно не смеялась, не была весела, даже не разговаривала громко. Встреча с товарищами словно перенесла ее в привычный, шумный и деятельный мир. И теперь она с удовольствием слушала свой сильный голос, дышала морозным воздухом и смотрела на Толю.

Но Соколов, глядя на нее без улыбки, отчеканил:

- Чем других хвалить, надо было самой в таком деле участие принять. Я вижу, ты чужими руками жар загребать хочешь.

- Ты с ума сошел! - вспыхнула Тоня. - Я ведь с Женей все… Не хочется ее оставлять.

- Женя - не ребенок, без тебя обойдется, - жестко отрезал Толя и, повернувшись, заскользил прочь.

Тоня оторопело смотрела ему вслед.

- Ты что? Расстроилась, Тося? - спросила подошедшая Женя. - Что он тебе сказал?

- Так… чепуху… - ответила Тоня. - Идем домой, уже поздно.

Через день рано утром Тоня стукнула в Женино окошко. Она боялась, что дверь сейчас приоткроется и Женя, выглянув, скажет, что в школу не пойдет, что уроки нейдут ей на ум и она лучше останется дома.

Но когда Женя вышла, Тоне показалось, что бледное, кроткое лицо ее стало решительней и спокойней.

Ночью бушевала пурга и замела все тропинки, а утро выдалось на редкость тихое. На чистой голубоватой пелене снега шаги школьников оставляли глубокие следы. Отпечатки больших и маленьких ног шли с гор и с соседних котловин, отовсюду, где жили люди. И все они сходились у большого деревянного дома. Об этих следах говорили Тоня с Женей, о них подумал Толя Соколов. И Сабурова остановилась на минуту и показала Татьяне Борисовне избороздившие мягкий снег отпечатки:

- Видишь?.. Где бы ни жил человек, он протопчет себе тропку к школе. И не только на уроки сюда идут. Здесь школа взрослым, как и детям, нужна. Она и спектакль в клубе ставит, и лекцию устраивает, и литературный вечер…

Татьяна Борисовна ничего не ответила. Сабурова видела, что ее спутница сильно волнуется. «Немудрено, - подумала Надежда Георгиевна: - первый урок - дело очень серьезное. Да нет, справится Таня, привыкнет здесь. Может быть, станет наша школа для нее домом».

Она вспомнила, как один из ее учеников сказал о ней самой: «Надежда Георгиевна в класс точно домой приходит. Сядет, разложит вещи, оглянется, все ли в порядке».

Действительно, не только в свой класс, но в любую школу в любом городе Сабурова входила с чувством человека, возвратившегося домой. Светлые стены, ряды парт, особенный, присущий всем школьным зданиям запах настраивали ее деятельно и благожелательно.

Возле клуба Сабурова остановилась перед доской почета с портретами стахановцев.

- Вот наши герои, - тепло сказала она. - Взгляни на них, Таня. Это забойщик Таштыпаев. Его сын Петр у тебя в десятом классе.

Лицо на портрете показалось Новиковой суровым и замкнутым.

- Сердитый он? - спросила она.

- Почему сердитый? Молчаливый человек, это верно… Прекрасный работник. Меньше двухсот процентов нормы не дает. Вот Николай Сергеевич Кулагин, Тонин отец. А это молодежь, да совсем еще зеленая… Кустоедов, Савельев… Дети!

Они действительно выглядели детьми, эти герои. Веселые, со старательно приглаженными вихрами, с огоньком озорства в глазах. В другое время Новикова непременно подробнее расспросила бы о них, но сейчас она думала только о предстоящем уроке, и Сабурова, поняв ее, заторопилась.

На школьном дворе кипел бой. Снежные ядра перелетали через широкую расчищенную дорожку. За высокими валами снега прятались ребячьи отряды. Каждое удачное попадание сопровождалось длительным визгом.

Второклассник Степа Моргунов, в распахнутом полушубке, азартно вопил:

- На приступ! Ур-ра! За мной!

Ребята брали приступом высокую снежную насыпь. Оттуда летели огромные снежки, Сабурова остановилась.

- «Мальчишек радостный народ…» - сказала она с тихим смешком. - Люблю я эти слова Пушкина…

Снежный шар разбился на голове у Степы и залепил ему лицо. Моргунов упал, но сейчас же вскочил и, отряхиваясь, снова помчался на приступ.

- Степка! Куда? - закричали осажденные. - Ты тяжело раненный! В санбат!

- Не по правилам! - шумели и нападавшие. - Без тебя справимся! Лежать должен и ждать санитаров!

- Это я в пылу сражения… Нечаянно! - виновато сказал Степа и, встретившись взглядом с Сабуровой, закричал с тем же азартом, с каким бросался на приступ:

- Ребята! Перемирие! Бой откладывается до после уроков! Сейчас звонок!

Мальчики кинулись к крыльцу и подняли настоящую метель, очищая пихтовым веником снег с шапок и валенок.

Сабурова и Новикова прошли в учительскую, Большая светлая комната дышала ровным теплом. У круглого стола и на диване разместились преподаватели. Высокий, широкоплечий человек с трубкой в зубах шагал из угла в угол.

Татьяна Борисовна здоровалась с новыми товарищами, вспоминая, с кем из них Сабурова уже познакомила ее на школьном вечере. Вот этот великан с трубкой - заведующий учебной частью Петр Петрович Горюнов. Он преподает химию старшеклассникам и естествознание младшим школьникам. У него некрасивое, грубоватое лицо и такие нависшие густые брови, что под ними не видно глаз.

«Угрюмый какой! - подумала Новикова. - Наверно, ребята его не любят. Неприятный тип».

Та, что греет руки у печки, - учительница истории Лидия Ивановна, худенькая, скромная, кажется, симпатичная. Этот стройный, с рыжей шевелюрой молодой человек - преподаватель физкультуры. Зовут его Александр Матвеевич. Лихо он танцевал тогда на вечере…

- Вот наш математик Федор Семенович Кареев, - сказала Сабурова, подводя к Новиковой невысокого, очень аккуратно одетого человека.

Кареев вежливо улыбнулся и сказал несколько приветливых слов.

Географ Клавдия Ильинична, девушка с энергичным круглым лицом, крепко сжала руку Татьяне Борисовне и воскликнула:

- Добро пожаловать! Чудесный класс получаете! Будете довольны.

«Если бы она знала, как я боюсь этого чудесного класса!» - подумала Новикова, прислушиваясь к гулу детских голосов, доносившемуся в учительскую.

Залился звонок. Гул мгновенно усилился, затем начал стихать и отступил. Школьники разошлись по классам.

- Идем, дружок, - сказала Сабурова, взяв журнал.

Старая учительница любила минуту, когда она еще с порога оглядывала десятый класс. Здесь всегда с легким стуком откидывались крышки парт, дружно поднимались ее ученики, незаметно выросшие и превратившиеся из детей в юношей и девушек. Громко и весело звучало их приветствие.

Все это было и нынче, но глаза учеников с любопытством устремились на спутницу Сабуровой. Татьяна Борисовна хмурилась под этими взглядами, сердясь на свое смущение.

- Товарищи, - начала Сабурова, - это ваша новая учительница литературы, Татьяна Борисовна…

Но ее перебили:

- Значит, оставляете нас, Надежда Георгиевна?

- Так немного осталось до выпуска! Уж довели бы наш класс!

- Ведь у нас не было плохих отметок!

- Тише! Тише! - подняла руку Надежда Георгиевна. - Я оставляю вас не потому, что недовольна вами. У меня нет другого выхода. Вы знаете, что преподаватель восьмиклассников долго болел, а потом совсем уехал с прииска. Я не могу поручить восьмой класс никому другому, там есть слабые ученики. О директорских обязанностях нечего и говорить… Они отнимают у меня очень много времени.

Класс снова зашумел.

- Довольно, друзья. Знаю все, что вы хотите мне сказать. Я со спокойной совестью передаю вас новому педагогу - своей бывшей ученице. Татьяна Борисовна будет и классной руково-дительницей. Надеюсь, что работа пойдет у вас дружно.

Сабурова сошла с кафедры и села за маленький столик в углу. Ее место заняла Татьяна Борисовна. Она открыла журнал и стала вызывать учеников, окидывая каждого коротким взглядом. Спросила, читали ли ребята Маяковского и любят ли его.

- Читали! Знаем, конечно! И любим очень! - отвечали ей.

- Мы будем проходить сегодня биографию Маяковского, - сказала учительница.

Помолчав и глядя не на класс, а в окно, она начала:

Я знаю:

глупость - эдемы и рай!

Но если

пелось про это,

должно быть,

Грузию,

радостный край,

подразумевали поэты.

Она рассказывала о детстве Маяковского в радостном краю, и от слов ее веяло свежестью горной воды и вольным шумом листьев.

Ребяческие проказы сменялись первыми раздумьями, мальчик превращался в юношу, и школьникам казалось, что они видят ожившим четкое, сильное лицо, которое так часто встречали на портретах.

Тоня любила Маяковского и, слушая новую учительницу, перенеслась в свое прошлое, в восьмой класс. Она и ее подруги сидят за партами, а на высоком подоконнике стоит Павел. Он поднял руку, и голос его наполняет просторную комнату:

Там,

за горами горя,

солнечный край непочатый…

С усилием оторвавшись от этого воспоминания, она поглядела на товарищей. Слушают Татьяну Борисовну внимательно, только на задней парте шуршат бумагой - видно, занимаются чем-то не относящимся к уроку.

«Что они там делают? Это Ваня Пасынков… Надежда Георгиевна, наверно, слышит, и это ей неприятно… Конечно, слышит… Лицо, как всегда, спокойное, а уголком глаза косится на заднюю парту…»

Женя немножко подалась вперед и не кажется сейчас такой маленькой и несчастной, как все последние дни. Как хорошо, что она пришла в школу!

Тоня внезапно поймала на себе внимательный и, как ей показалось, враждебный взгляд Анатолия. Она с досадой отвернулась, словно опять услышала обидные слова, на которые не сумела ответить.

Прозвенел звонок.

Татьяна Борисовна, говорившая о переезде семьи Маяковских в Москву, остановилась на полуслове и растерянно спросила:

- Перерыв, да?

Ей казалось, что все идет хорошо. Ребята слушают. И Надежда Георгиевна как будто довольна. Почему только она шепнула, когда после перемены опять входили в класс: «Ближе к делу, Таня»?

Новикова давала характеристику литературы начала века. Она говорила о символистах, о борьбе Горького с ними, торопясь приводила примеры, читала наизусть стихи, не замечая, что интерес в глазах школьников начал потухать, а Надежда Георгиевна не отрываясь, пристально смотрит на нее.

Когда урок кончился, оказалось, что биография поэта за этот час не подвинулась вперед.

Пробормотав: «Закончим в следующий раз», Новикова, обогнав директора, вбежала в учительскую. Обернувшись к входившей Сабуровой и приложив руки к пылающим щекам, она спросила:

- Ну как?

- А тебе самой как кажется? Понравилась ты ученикам?

- Н-не знаю.

- Разве не видно по глазам, по улыбкам?.. Конечно, ребята оценили твой живой, интересный рассказ. Для первого раза я считаю, что ты справилась очень недурно.

- Правда? Серьезно? Вы действительно так думаете? - взволнованно спрашивала Новикова. - И неужели у вас нет ни одного замечания?

Сабурова засмеялась:

- Ну, замечания-то есть… О мелочах потом расскажу тебе подробнее, а главное вот что: ты очень увлеклась, стала повторяться. Символизм можно и нужно было охарактеризовать короче.

- Ну, знаете, шоры на себя надевать я не могу! Это собственной песне надо на горло наступить, как Маяковский говорил.

- Видишь ли, важно не только знать материал, но и уметь расположить его. У тебя много времени ушло зря. Следи за собой, иначе не успеешь пройти программу.

«У каждого пожилого человека есть свой «пунктик», - с молодой уверенностью в своей правоте подумала Новикова. - У Надежды Георгиевны - это планирование. Вот она показывала мне свои записи о Фоме Гордееве: недовольство жизнью, неумение найти выход… Зачем, зачем это писать? Разве без плана она забудет, кто такой Фома Гордеев? Наверно, сто раз о нем рассказывала. Нет! Главное - горячо, вдохновенно рассказать материал, зажечь учеников, а это мне должно удаваться!»