Что приносит тьма

ГЛАВА 5

Девлин пытливо всмотрелся в темное от щетины, напряженное лицо узника:

– Знаете, если только вы не горите желанием станцевать в пеньковом галстуке под звон колоколов церкви Гроба Господня, вам следует отвечать мне честно.

Подбородок Йейтса отвердел.

– Я же сказал: у меня не было причин убивать Эйслера. Да, мерзавец мне не нравился, но если каждый из нас примется расправляться с теми, кто пришелся не по душе, в Лондоне вскорости не останется народу.

Оттолкнувшись от окна, виконт направился дать сигнал тюремщику.

– Если вспомните что-нибудь полезное, дайте знать.

– Почему вы мне помогаете? – задержал его вопросом Йейтс.

Запнувшись, Девлин оглянулся:

– Вы отлично понимаете, почему.

Взгляды мужчин скрестились. Затем арестант отвел глаза, и Себастьяну на миг сделалось очень тревожно.

– А лорд Джарвис, часом, не может стоять за этим? – поинтересовался он.

Хотя Девлин и не знал причин вражды между Джарвисом и Йейтсом, ему было известно, что это давняя и лютая неприязнь. До сих пор бывший капер оставался в живых только потому, что обладал доказательствами фактов, которые, выплыви они на свет Божий, уничтожили бы влиятельного вельможу. Сен-Сир понятия не имел, что это за доказательства. Однако наличие обличительных сведений удерживало недругов в состоянии шаткого равновесия, когда ни один из них не мог погубить другого, не погубив при этом себя.

Такое положение дел, как подозревал Себастьян, не могло длиться вечно. И хотя Девлину не хотелось в этом признаваться, но будь он любителем биться об заклад, поставил бы на Джарвиса.

– Барон меньше всего желает видеть меня в петле. Он знает о возможных последствиях, – заметил Йейтс.

– Я бы тоже так рассудил. Но тогда возникает вопрос: почему Джарвис ничего не предпринимает, чтобы этого избежать? – Если кто и располагал властью, достаточной для снятия обвинений с арестованного, так это макиавеллевски коварный королевский родственник.

Но узник только покачал головой и пожал плечами, словно ответ ускользал от него.

Пробираясь обратно через лабиринты коридоров и переполненный тюремный двор, Себастьян оказался вынужден внутренне отгородиться от моря бледных, отчаявшихся лиц и несмолкаемого хора умоляющих возгласов: «Сжальтесь над бедняжкой Джеком!», «Господин хороший, подайте фартинг! Всего фартинг!»

Когда-то, меньше двух лет назад, Девлин оказался почти в таком же бедственном положении, как и Рассел Йейтс. Обвиненный в убийстве, он избрал участь беглеца и отчаянно пытался поймать извращенного душегуба и обелить собственное имя. Себастьян слишком хорошо знал, как работает британское «правосудие».

Шансы на то, что Йейтса оправдают, были ничтожны.

Тяжелые, окованные железом главные двери тюрьмы захлопнулись за визитером, и виконт остановился на тротуаре, чтобы втянуть в легкие глоток чистого воздуха. Вокруг него завертелась суматоха улицы, известной под названием Олд-Бейли: скрипели оси телег, возницы сыпали проклятьями и хлестали кнутами лошадей, продавец выпечки выкрикивал: «Свежие пироги! С пылу с жару!», из соседней таверны тянуло хмельным духом эля. Но Себастьяну казалось, что к нему прилип запах тюрьмы – отвратительный, маслянистый смрад упадка, безнадежности и надвигающейся смерти.

Непрекращающийся стук молотков обратил внимание Девлина на пятачок возле Двери должников, где бригада плотников сколачивала эшафот с помостом для казни двух разбойников, которая должна была состояться на следующее утро. До недавнего времени приговоренных к смерти узников вешали в Тайберне, к западу от города. Обреченных мужчин, женщин и детей везли туда по лондонским улицам в открытых телегах в сопровождении шумной, подвыпившей толпы. Но с той поры, как поля вокруг Гайд-парка застроили элегантными особняками богачей, аристократические обитатели Мэйфера стали возражать против нескончаемых дурно пахнущих процессий. Поэтому казни перенесли сюда, на улицу за стенами Ньюгейтской тюрьмы. По слухам, когда вешали известного преступника – или женщину, – арендовать лучшее для обзора место у окна одного из окрестных зданий стоило целых две, а то и три гинеи.

Человек с таким красочным прошлым, как Рассел Йейтс, запросто мог привлечь толпу в двадцать, если не больше тысяч зрителей.

Виконт заметил, что его грум неподвижно застыл на высоком сиденье экипажа, не отрывая мрачного взгляда от рабочего, который взбирался на помост, чтобы установить на место толстую перекладину с вбитыми в нее массивными железными крюками. Родного брата Тома повесили здесь за кражу в возрасте тринадцати лет.

Себастьян намеревался отправиться в Сент-Ботольф-Олдгейт и осмотреть место убийства Даниэля Эйслера. Но внезапно ощутил ту же крайнюю усталость, которая отражалась на лице юного слуги, подумал о своей измятой одежде и суточной щетине и о необходимости выразить соболезнование скорбящей вдове старого друга.

Проведя ладонью по темной от пота шее ближней к нему лошади, Девлин велел груму:

– Поезжай домой, позаботься о гнедых, а потом возьми выходной и отдохни.

Лицо подростка вытянулось.

– Только не говорите, будто собираетесь нанять извозчика. – Сам Красавчик Браммель, непревзойденный законодатель мод и манер, провозгласил, что джентльмену не подобает ездить в наемном экипаже, а Том принимал суждения записного денди близко к сердцу.

– Собираюсь. После нынешней ночи гнать эту пару обратно в Кенсингтон было бы верхом жестокости.

– Оно-то так, хозяин, но… извозчика?..

Виконт рассмеялся и отошел от коляски.

Себастьян был знаком с Энни Уилкинсон столько же времени, сколько и с Рисом, – правда, на момент их первой встречи она была веснушчатой Энни Бомонт, отважной семнадцатилетней супругой лихого кавалерийского капитана Джейка Бомонта. Немногие из офицерских жен «следовали за барабаном» вместе с мужьями, поскольку походная жизнь была трудной и смертельно опасной. Но Энни, дочь полковника, росшая по армейским лагерям от Индии до Канады, преодолевала тяготы военных кампаний, не теряя бодрости духа и веселости нрава. Девлин помнил, как однажды в Италии в холмах за пределами лагеря на Энни напал бандит, и она хладнокровно выстрелила грабителю в лицо. Когда Джейк Бомонт умер от сабельного ранения, осложнившегося заражением крови, молодая вдова вышла замуж во второй раз за крупного, костлявого шотландца, который скончался в Вест-Индии от тропической лихорадки всего через несколько месяцев после свадьбы.

Пускай Рис Уилкинсон был у Энни третьим, но Себастьян никогда не сомневался в силе ее любви к добродушно-веселому валлийцу. Из всех мужей именно Рис смог подарить ей ребенка. И сейчас, поднимаясь по лестнице в тесную квартирку Уилкинсонов, которая находилась на узкой улочке Йоменс-роу неподалеку от Кенсингтон-сквер, Девлин задавался вопросом, легче или тяжелее станет от этого для Энни ее утрата.

Поначалу виконт намеревался всего лишь послать свою визитную карточку с приписанными словами соболезнования. Но у двери его встретила запыхавшаяся девчушка-служанка, которая присела в торопливом книксене и выпалила:

– Лорд Девлин? Миссис Уилкинсон просила передать, что будет очень рада вас видеть, если вы пожелаете подняться наверх.

И он последовал за прислугой по голым, узким ступеням в убогое жилище, на которое молодую семью обрекла продолжительная болезнь кормильца.

– Девлин, – приветственно протянула обе руки ступившая навстречу хозяйка. – Я надеялась, что ты придешь. Хотела еще раз поблагодарить тебя за попытки… за поиски… – ее голос надломился.

– Энни, я так сожалею. – Себастьян сжал ладони вдовы, не сводя глаз с ее лица. На бледной коже высоких скул и тонкой переносицы по-прежнему виднелись брызги веснушек, хотя и поблекшие до цвета коричной пыли. В юности Энни была неуклюжей и почти смешной – одни худенькие руки-ноги и широкая, крупнозубая улыбка. Повзрослев, она превратилась в изящную красавицу, высокую и стройную, со своеобразными, но прелестными чертами лица и густыми пшеничными локонами. – Скажи, что мне сделать для тебя – и я сделаю.

Ее руки в его ладонях задрожали.

– Посиди и просто поговори со мной, хорошо? Большинство моих знакомых, похоже, предположили, будто я либо до беспамятства напичкала себя лауданумом, либо, овдовев уже в третий раз, должна спокойно это переносить. Не могу решить, что обиднее.

Хозяйка провела визитера к старому, продавленному дивану, возле которого кудрявая девочка играла разномастными лошадками, и обратилась к дочери:

– Эмма, подойди и поздоровайся с его милостью.

Поднявшись, малышка аккуратно поставила одну ножку за другую и с озорным смешком присела в реверансе. Она была высокой для своего возраста, тоненькой, как мать, с темными волосами и серыми глазами, как у отца, и своей собственной лукавой ямочкой на щеке.

– Привет, – заговорил Себастьян, опускаясь на корточки. – Помнишь меня?

Эмма бурно закивала.

– Ты подарил мне басни Эз… Эзопа, – ответила она, запнувшись на странном имени. – А папа каждый вечер читал мне одну из них. – Слегка выгнутые бровки чуть нахмурились. – Вот только вчера он не пришел домой вовремя.

Девлин поднял глаза на измученное лицо Энни. Несколько месяцев тому назад, когда Рис пригласил приятеля на ужин, виконт действительно принес девочке книгу.

– Если хочешь, я могу почитать тебе сейчас, – предложил он.

– Да нет, не надо, – отказалась малышка с широкой улыбкой, напоминавшей больше мать, чем покойного отца. – Но все равно спасибо. – Она еще раз присела в реверансе и вернулась к своим игрушкам.

Себастьян медленно поднялся.

– Я сказала ей, – заговорила Энни, – но, думаю, она еще не осознает случившегося. Что мы понимаем о смерти в четырехлетнем возрасте? – голос вдовы опять задрожал, и Себастьян снова взял ее за руку.

Они посидели какое-то время в молчании, не сводя глаз с девочки, которая возила по узору вытертого ковра маленькую бронзовую лошадку на колесиках, нашептывая:

– Цок-цок, цок-цок…

Затем Энни приглушенным голосом спросила:

– Мой муж покончил с собой, Девлин? Скажи мне честно. Я не стала бы его винить – до того ему было плохо. Даже не знаю, как он выдерживал все это время.

Себастьяна на миг охватило дурное предчувствие. Одно дело питать подобные подозрения самому, и совсем иное – услышать их из уст жены покойного.

– Я не заметил ничего, чтобы предположить такое, но пока невозможно что-либо утверждать.

Веснушки ярко проступили на мертвенно побледневшем лице.

– Будет вскрытие?

– Его делает Гибсон. Если хочешь, могу заглянуть к нему в хирургический кабинет и потом дам тебе знать, что обнаружил Пол.

Кивнув, вдова тяжело сглотнула, прежде чем ответить:

– Да, пожалуйста. Я предпочла бы услышать от тебя… если это правда.

– Энни… – Девлин немного поколебался, затем решительно продолжил: – Я знаю, с той поры, как Уилкинсона комиссовали, вам приходится туго. Позволь мне…

– Нет, – с нажимом перебила его собеседница. – Спасибо тебе, но нет. В Норфолке живет моя бабушка, которая давно предлагала приютить нас, если мы вдруг останемся без крыши над головой. Когда все закончится, мы с Эммой уедем к ней.

Себастьян вгляделся в старательно хранившие спокойствие черты.

– Ладно. Но пообещай, что если когда-либо окажешься в нужде, обязательно дашь мне знать.

– Со мной все будет хорошо, Девлин, не волнуйся.

Он поговорил с ней еще какое-то время о прежних счастливых днях, об их полке, об Италии и Пиренеях. Но, уходя, легонько дотронулся кончиками пальцев до ее щеки и напомнил:

– Ты не пообещала мне, Энни.

Она наморщила нос, вызвав в памяти ту девчушку, почти ребенка, какой была в их первую встречу.

– Со мной все будет хорошо. Честно.

Себастьян не стал настаивать, но по дороге домой в наемном экипаже не мог отделаться от странного чувства, словно каким-то образом подвел и Энни, и своего умершего друга.