Глава 10. Фитин вербует шпионов

Управление внешней разведки Фитина было частью государственного аппарата безопасности, на который Сталин всегда полагался. Видимо из-за того, что этот аппарат возглавляли такие люди как Берия и Меркулов, на кого, как он считал, он мог всегда опереться, Сталин склонялся к тому, чтобы обратить особое внимание на рапорта Фитина. Кто из шпионов Фитина сообщал самые лучшие разведывательные данные для Сталина, и удовлетворяли ли его их донесения? Перечислим город за городом — здесь лежит ответ на эти вопросы.

Берлин

Берлинская резидентура начала перестраиваться после прихода Гитлера к власти. Новый резидент Б.М. Гордон, прибывший в 1934 году, начал вербовку источников. Его самым удачным агентом был Арвид Харнак, сотрудник германского министерства хозяйства. У Харнака был широкий круг знакомств, все из которых были в оппозиции к Гитлеру и имели доступ к различной разведывательной информации. Разработка Харнака (псевдоним «Корсиканец») была прервана в мае 1937 года, когда Б.М. Гордон был отозван в Москву, арестован и казнен по ложным обвинениям. Заменивший его Александр Агаянц прибыл вскоре после его отъезда и начал восстанавливать контакты с различными источниками, включая Вильгельма ‹Вили› Лемана («Брайтенбах»), сотрудника гестапо, осуществлявшего по своей службе контрразведывательные операции против советской миссии.

К несчастью для резидентуры, в декабре 1937 года Агаянц скончался на операционном столе во время операции перитонита. Его смерть оставила резидентуру без руководителя, а многих из лучших агентов — вне связи. В августе 1939 года прибыл новый резидент под прикрытием первого секретаря, а затем советника советской миссии. Это был Амаяк Кобулов, чей старший брат Богдан Кобулов, любимец Берии, в то время был начальником отдела в зловещем Главном управлении государственной безопасности НКВД. Назначение человека, у которого не было опыта работы в зарубежной разведке, который никогда не был заграницей и не говорил по-немецки, было типичным для кумовства, процветавшего в бериевском НКВД. Это было очень отрицательно воспринято профессиональными сотрудниками в германском отделе. Хотя Фитин попытался сдержать свое неудовольствие этим назначением, но было ясно, что если оперативная дисциплина и контакты с ключевыми источниками должны быть восстановлены, необходимо направить в Берлин опытного заместителя.

Им оказался Александр Короткое, опытный оперработник, который был на нелегальной работе в Западной Европе с 1933 года. Именно Короткое 17 сентября 1940 года восстановил связь с «Корсиканцем», используя псевдоним Апександер Эрдберг. Он продолжил работу с ним, а затем вступил в прямой контакт с его другом Харро Шульце-Бойзеном (Старшина), который служил в штабе ВВС (контрразведывательный отдел Люфтваффе). Среди агентов, которых курировали «Корсиканец» и «Старшина», были: член технического департамента Вермахта («Грек»), главный бухгалтер промышленного химического гиганта И.Г.Фарбен («Турок»), русский эмигрант, промышленник и бывший царский офицер с хорошими контактами среди немецких военных («Албанец»), офицер германской военно-морской разведки («Итальянец»), служащий фирмы тяжелого машиностроения AEG(«Лучистый») и офицер связи между министерством авиации и министерством иностранных дел («Швед»).

Третьим человеком, с которым Короткое находился на прямой связи, был «Старик», давний друг «Корсиканца», который имел возможности сообщать об оппозиции Гитлеру и помогать в связях внутри группы. Обзор доступных рассекреченных сообщений из Берлина в период 1940–1941 годов показывает, что это была обширная разведывательная команда, предоставлявшая большой объем информации. [197]

Берлинская резидентура НКГБ проводила отличную работу по использованию источников. В октябре 1940 года «Корсиканец» сообщил, что «в начале будущего года Германия начнет войну против Советского Союза». Начальной фазой операции будет оккупация Румынии. Другой источник в германском Верховном командовании сказал «Корсиканцу», что «война начнется через шесть месяцев». В начале января 1941 года «Старшина», офицер Люфтваффе в разведывательном отделе министерства авиации, сообщил, что «дано распоряжение начать в широком масштабе разведывательные полеты над советской территорией с целью фотосъемки всей пограничной полосы. В то же самое время Герман Геринг дал распоряжение о переводе „русского реферата“ Министерства авиации в так называемую активную часть штаба авиации, разрабатывающую и подготавливающую военные операции». 9 января «Корсиканец» сообщил: «Военно-хозяйственный отдел Имперского статистического управления получил от Верховного командования вооруженных сил распоряжение о составлении карт промышленности СССР». Через «Старшину» в марте 1941 года пришла информация: «Операции германской авиации по аэрофотосъемкам советской территории проводятся полным ходом. Немецкие самолеты действуют с аэродромов в Бухаресте, Кенигсберге и из Северной Норвегии — Киркенес. Съемки производятся с высоты 6000 м. ‹…› Геринг является главной движущей силой в разработке и подготовке войны против Советского Союза». [198]

20 марта «Корсиканец» узнал, что «В Бельгии, помимо оккупационных войск, находится только одна активная дивизия, что является подтверждением, что военные действия против Британских островов отложены ‹…›. Подготовка удара против СССР стала очевидностью. Об этом свидетельствует расположение сконцентрированных на границе СССР немецких войск. Немцев очень интересует железная дорога Львов-Одесса, имеющая западноевропейскую колею». 2 апреля «Старшина» описал оперативный план, подготовленный штабом авиации для нападения на Советский Союз: «Авиация концентрирует свой удар на железнодорожные узлы центральной и западной части СССР, электростанции Донецкого бассейна, предприятия авиационной промышленности Москвы. Авиационные базы под Краковом являются основным исходным пунктом для нападения на СССР. Немцы считают слабым местом обороны СССР наземную службу авиации, и поэтому надеются путем интенсивной бомбардировки аэродромов сразу же дезорганизовать ее действия». [199]

14 апреля «Старшина» услышал от офицера связи при штабе Геринга, что «Военная подготовка проводится Германией нарочито заметно в целях демонстрации своего военного могущества ‹…,›. Началу военных действий должен предшествовать ультиматум Советскому Союзу с предложением о присоединении к Пакту трех. Начало осуществления плана увязывается с окончанием войны с Югославией и Грецией». Идея, что Германия сначала предъявит ультиматум, была символом веры для Сталина и его генералов (разве раньше войны не начинались и не таким образом?), но это была очевидная часть немецкой дезинформационной программы. То, что «Старшина» передал этот «лакомый кусочек», не должно бросать тень на его чисто военные донесения. Например, 17 апреля он отметил, что немецкие победы в Северной Африке вызвали у некоторых надежду, что Англия все-таки может быть разбита; однако, продолжал он, «генеральный штаб с прежней интенсивностью проводит подготовительные работы для операций против СССР, выражающиеся в детальном определении объектов бомбардировок». 30 апреля «Старшина» заявил, что «вопрос о выступлении Германии против Советского Союза решен окончательно, и начало его следует ожидать со дня на день. Риббентроп, который до сих пор не является сторонником выступления против СССР, зная твердую решимость Гитлера в этом вопросе, занял позицию сторонников нападения на СССР». НКГБ направило эту справку в Центральный Комитет, Совет Народных Комиссаров и НКВД. [200]

«Старшина» предварил свое сообщение от 9 мая нижеследующим заявлением, очевидно предназначенным своему куратору Александру Короткову: «Необходимо серьезно предупредить Москву обо всех данных, указывающих на то, что вопрос о нападении на Советский Союз является решенным, выступление намечено на ближайшее время, и немцы этой акцией хотят решить вопрос „фашизм или социализм“ и, естественно подготавливают максимум возможных сил и средств». После замечания, что некоторые в штабе германской авиации полагают, что 20 мая будет началом войны, в то время как другие считают, что это произойдет в июне, «Старшина» вернулся к своему предыдущему замечанию об «ультиматуме», заявив, что он «будет включать требования более широкого экспорта в Германию и отказа от коммунистической пропаганды. В качестве гарантии этих требований в промышленные районы и хозяйственные Центры и предприятия Украины должны быть посланы немецкие комиссары, а некоторые украинские области должны быть оккупированы немецкой армией. Предъявлению ультиматума будет предшествовать „война нервов“ в целях деморализации Советского Союза». Сообщение заканчивалось ссылкой на направленный СССР в Берлин дипломатический протест, касающийся немецких облетов: «Несмотря на ноту Советского правительства, германские самолеты продолжают полеты на советскую сторону с целью аэрофотосъемки. Теперь фотографирование происходит с высоты 11 тыс. м, а сами полеты проводятся с большой осторожностью»[201].

В качестве дальнейшего показателя серьезности немецкой подготовки к вторжению, 11 мая «Старшина сообщил, что „Флот № 1 германской авиации предназначен для действий против СССР в качестве основной единицы. Находится он пока на бумаге, за исключением соединений ночных истребителей, зенитной артиллерии и отрядов, тренирующихся специально в „бреющих полетах“. Однако, его „бумажный“ статус не означает, что он не готов к выступлению, так как по плану все налицо — организация подготовлена, самолеты могут быть переброшены в кратчайший срок. До сего времени центром расположения 1-го воздушного флота был Берлин. Сейчас центр перенесен в район Кенигсберга, но точное место его нахождения тщательно конспирируется“. Все аэродромы в Генерал-Губернаторстве и Восточной Пруссии получили приказ подготовиться к приему самолетов».

11 июня «Старшина» сообщил: «18 июня главная штаб-квартира Геринга переносится из Берлина в Румынию. В руководящих кругах германского министерства авиации и в штабе авиации утверждают, что вопрос о нападении на Советский Союз окончательно решен. Можно ожидать возможность неожиданного нападения». В своем донесении от 17 июня «Старшина» подтвердил, что «все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время». Именно это донесение, представленное Сталину наркомом НКВД Меркуловы и начальником Первого управления НКГБ Фитиным, вызвало резкое выражение Сталина, что «Старшину» надо послать к «е…ни матери». [202]

В том же донесении «Корсиканец» описывает структуру германской гражданской администрации для оккупированных районов СССР, которой будет руководить Альфред Розенберг. Его перечисление остальных начальников военно-хозяйственных управлений кончалось отчетом о речи Розенберга перед своими подчиненными. В ней он заявил, что «понятие Советский Союз должно быть стерто с географической карты». [203]

Последним вкладом берлинской резидентуры в это мрачное предзнаменование было донесение Вилли Лемана, который 19 июня сообщил, что «его подразделение гестапо получило приказ о том, что Германия нападет на СССР в 3.00 утра 22 июня 1941 года».[204]

Указываемое время вторжения различалось, и отдельные сообщения содержали, как было впоследствии доказано, элементы немецкой дезинформации. Однако собранная вместе информация от этих источников не должна была бы оставлять у Сталина сомнения, что Германский Рейх и его огромная военная машина готовили массированное вторжение в СССР.

Александр Короткое, восстановивший в 1940 году связь с «Корсиканцем», написал 20 марта 1941 года, нарушив правила субординации, длинное письмо Берии. Короткое сделал обзор разведывательной информации, полученной от «Корсиканца» и других, включая резидентуру военной разведки, заключив, что Германия действительно готовится к нападению на СССР, Понимая, что доверие к «Корсиканцу» является ключевым элементом в оценке его информации, он предложил, чтобы с «Корсиканцем» встретился резидент Амаяк Кобулов. Короткое, видимо, надеялся, что рекомендуя этот шаг, он обеспечит материалам «Корсиканца» более сильное воздействие. Он знал, что Кобулов был креатурой Берии. Но хотя он писал о Кобулове уважительно, он понимал, что Берия никогда не привлечет его к серьезному обсуждению разведывательных материалов. Увы, Короткое видимо не понял, что ни Берия, ни Кобулов никогда не рискнут перечить Сталину в вопросе о германских намерениях. Кобулов действительно встретился с «Корсиканцем», но нет никаких сведений, что эта встреча изменила мнение Сталина о сведениях от этого и других берлинских источниках. Еще в конце октября 1940 года, когда «Корсиканец» доложил, что Германия начнет войну против СССР в начале 1941 года и что первой фазой будет германская оккупация Румынии, Сталин вызвал Берию. Зная отрицательное мнение Сталина по этому вопросу, Берия заявил ему: «Я вытащу этого „Корсиканца“ из Берлина и засажу за дезинформацию». [205]

В берлинской резидентуре также был источник «Юн», работавший по американскому посольству. Об этом источнике известно очень мало, кроме того, что он контактировал с первыми секретарями посольства Дональдом Р. Хиссом и Дж. Паттерсоном, вторым секретарем Л.М. Харрисоном, военно-воздушным атташе полковником В.П. Пэйтоном. 9 и 10 апреля 1941 года «Юн» сообщил, что эти дипломаты были убеждены, что вскоре после окончания войны с Югославией, Германия нападет на СССР.[206]

Лондон

Лондонская резидентура в предвоенный период была в готовности собирать урожай, полученный благодаря «Кембриджской пятеркой», чья вербовка и совершенствование в 1930-е годы была шедевром разведывательных операций. Их интеллект и оперативный потенциал постов, которые занимали эти агенты, был сногсшибательным. Джон Кэрнкросс («Лист») сумел стать личным секретарем сэра Мориса Хэнки, одного из старших министров в кабинете Невилла Чемберлена, через офис которого проходила «золотая жила» разведывательных и политических документов британского правительства. В свете рассматриваемого вопроса, еще в сентябре 1940 года «Лист» представил документ «Оценка вероятностей войны», указывающий, что Гитлер не сможет вторгнуться на Британские острова. Так как Сталин был убежден, что немцы не нападут на СССР, пока не победят англичан, это сообщение, должно быть, было отвергнуто «Хозяином». Другие материалы, сообщенные «Листом», отражали отсутствие согласия внутри Британского объединенного разведывательного комитета (JIC). Их разногласия касались того, является ли явное расположение немецких войск вдоль советской границы предзнаменованием нападения или оно сделано для того, чтобы заставить Сталина пойти на новые уступки. Явная уверенность JIC, что немцы старались заставить СССР начать переговоры, подходила предвзятому мнению Сталина, что война начнется только после ультиматума. И только за десять дней до вторжения JIC решил, что Гитлер на самом деле осуществит агрессию.

Даже если бы НКГБ обладал аналитическими возможностями, кажется сомнительным, что он преуспел бы в понимании работы политических сил в британском правительстве в то критическое время. [207] Некоторые из сообщений «Листа» включали в себя копии телеграмм, отправленных послом Стаффордом Криппсом и ответы министра иностранных дел Антони Идена, так же как выписки из различных разведывательных донесений. Может быть, из-за того, что с одной стороны, сообщения «Листа» содержали очень точную английскую информацию по германской подготовке к войне, но, с другой — также отражали продолжающееся английское беспокойство о новых германо-советских переговорах, они, вероятно, укрепляли убеждение Сталина, что война была маловероятной.

Сообщения Антони Бланта («Тони»), который сумел поступить в британскую котнтрразведку МИ-5, где он служил офицером связи с различными организациями, такими как СИС (МИ-6 — политическая разведка), МИД, и Военное министерство, должны были представлять исключительный оперативный интерес для резидентуры. [208] Однако мало известно, что «Тони» сообщал о приближающемся кризисе. Что же доступно из его материалов исследователям, то представляет те же самые проблемы аналитической интерпретации, как и от других кембриджских источников. Их можно увидеть в донесении, основанном на сводке отдела «Советская Россия» разведки военного министерства за 16–23 апреля 1941 года, в которой говорится, что «германские подготовки к войне с СССР продолжаются, но нет никакого доказательства, что Германия намеревается нападать на СССР летом этого года». Другое сообщение «Тони», основанное на перехваченной телеграмме в японское министерство иностранных дел, могло бы быть интересно дешифровальщикам НКВД так как они уже расшифровали некоторые японские дипломатические сообщения. [209]

Два из донесений «Тони» относятся к Финляндии и предсказывают финское участие в войне против СССР на стороне Германии. В сравнении их с рапортами из резидентуры НКГБ в Хельсинки (см. ниже), ясно видно, что немцы убедили финнов присоединиться к вторжению.

Гай Берджесс («Медхен») первоначально использовался как талантливый «наводчик и вербовщик», но сделал очень мало ценного в критические месяцы, предшествовавшие 22 июня 1941 года. Его большая ценность проявилась в послевоенный период, когда он стал личным секретарем Гектора Макнейла в «Форин Офис». [210] Ким Филби («Зёнхен»), несмотря на свою известность в связи с проникновением в британскую службу разведки, мало сделал для осведомления русских о германских приготовлениях к нападению на СССР. В действительности он поступил в СИС не раньше сентября 1941 года. До этого он был в Службе руководителя особых операций (SOE), которая была создана для поддержки движения сопротивления в оккупированных Германией странах Европы. Центр обратился к Филби в отчаянном желании выяснить, привез ли Рудольф Гесс особые предложения британскому правительству для англо-германского согласия. В своем первом ответе 14 мая «Зёнхен» смог сообщить только второстепенную информацию, объясняющую, почему Гесс пытался контактировать с герцогом Гамильтоном, и комментарий сэра Айвона Кирпатрика о том, что Гесс привез мирные предложения, но их суть неизвестна. Следующий вклад «Зёнхена» 18 мая 1941 года был получен от заместителя шефа пресс-бюро «Форин Офис» Тома Дюпри. Во вступительном абзаце этого сообщения лондонский резидент Анатолий Горский («Вадим») честно заявляет, что он все еще не имеет точной информации о цели путешествия Гесса в Англию. После представления информации, которую он получил от Дюпри, «Зёнхен» добавляет свое собственное мнение, что «это не время для мирных переговоров», но что позднее Гесс может «стать центром интриги для заключения компромиссного мира и будет полезен партии мира в Англии и для Гитлера». Это утверждение, плюс какие-то неуклюжие попытки, сделанные позднее британским правительством через СИС, чтобы убедить Сталина, что Гесс на самом деле не имел никаких мирных предложений, привел к эффекту, убедившему параноидального диктатора, что и англичане, и немцы намериваются повернуться против него. [211]

Хельсинки

Задолго до германского нападения, хельсинкская резидентура играла ключевую роль в советско-финских отношениях. В апреле 1938 года Сталин дал поручение Борису Рыбкину, бывшему резиденту НКВД в Хельсинки провести секретные переговоры с высшими государственными деятелями в финском правительстве по вопросам, касающимся советско-финской границы. Рыбкин вернулся в Финляндию как советский поверенный в делах, продолжая использовать псевдоним Борис Ярцев. Переговоры успеха не имели, и Рыбкин уехал, когда началась Зимняя война в ноябре 1939 года.

После войны в качестве резидента прибыл Елисей Тихонович Синицын. Как и его предшественник, он стал советским поверенным в делах. Благодаря этому прикрытию, резидентура смогла разрабатывать впечатляющих источников и добывать одну из лучших информации получаемых Центром о нависший угрозе войны, и перспективной роли Финляндии в ней. 26 апреля 1941 года резидентура сообщила, что высокопоставленные немецкие офицеры были убеждены в неизбежности германского нападения на СССР после завершения операций на Балканах. Она также сообщила, что финны выражают уверенность, что Финляндия поддержит в этом Германию.

К началу мая беспокойство о финском участии углубилось. В сообщении от 7 мая цитируются офицеры финского генштаба, которые заявляют, что Германия сделает все, чтобы вовлечь страну в войну на своей стороне. Наступление на Мурманск начнется воинскими частями, размещенными в северной Норвегии, в то время как немецкие военно-воздушные и морские силы окажут поддержку финской армии в южной Финляндии. Во время пасхальных праздников 1941 года немецкие и финские штабные офицеры приняли участие в обсуждениях по вопросу предстоящих маневров финской армии. Другой рапорт, от 10 мая, информирует Центр, что немцы активно добиваются поддержки финских беженцев из Карелии, отторгнутой СССР после Зимней войны, обещая, что Финляндия не только вернет утраченные земли, но и получит новые территории в Восточной Карелии и на Кольском полуострове. 5 июня источник резидентуры «Поэта» подтвердил, что количество немецких войск пересекающих Финляндию будет увеличиваться, и что германское давление на финнов с целью их участия в войне, растет. Другой источник, «Адвокат», сообщил, что в ответ на немецкие требования была объявлена частичная мобилизация, огромное число немецких частей находятся в движении, а немцы потребовали выдворения всех британских подданных из некоторых районов Финляндии. [212]

Последней каплей было сообщение «Монаха» Синицыну, что между Германией и Финляндией было подписано соглашение о ее участии в войне против СССР, и что нападение произойдет 22 июня. Ответа из Москвы не последовало, и пока Синицын не вернулся из Хельсинки, он не узнал от Фитина о том, что произошло. Фитин сопровождал Меркулова на встречу со Сталиным, чтобы доложить о содержании донесения из Берлина от «Старшины». Фитин также представил сообщение «Монаха», указав, что это был надежный источник, который получил информацию от кого-то, кто присутствовал на церемонии подписания. Все, что Сталин сказал, было: «Проверьте это все и доложите». Меркулов не сделал никакой попытки поддержать Фитина. [213]

Варшава

В то время как никто из других резидентур НКГБ не мог сравниться с беспрестанными предупреждениями из Берлина о надвигающемся германском нападении, немногие имели особый доступ и доставали материалы, подтверждавшие берлинские сообщения. Этому описанию отвечает легальная резидентура в Варшаве.

В ноябре 1940 года внешней разведкой НКГБ была создана резидентура, которую возглавил Петр Ильич Гудимович («Иван»), использовавший крышу управляющего советским имуществом. Ему помогала его жена Елена Морджинская («Марья»), опытная разведчица, которая прибыла в Варшаву 15 декабря. [214]

Обязанности по «крыше» не требовали от «Ивана» больших усилий, а для почтовой и телеграфной связи он должен был полагаться на берлинскую резидентуру. Тем не менее, Москва имела важную причину для создания резидентуры в Варшаве. К лету 1940 года стало явным, что Варшава становится центром оккупированной немцами Польши для материально-технического обеспечения Вермахта при подготовке к нападению на Советский Союз. Поместив туда «Ивана» и «Марью», Центр мог надеяться на вербовку агентуры, а в крайнем случае — хотя бы иметь в Варшаве двух опытных наблюдателей, которые могли свободно передвигаться по региону. Постепенно они сумели найти источников среди поляков, чья ненависть к немецким оккупантам пересиливала их традиционную неприязнь к русским. К весне 1941 года «Иван» и «Марья» пришли к заключению, что Германия готовится к войне с СССР. «Иван» попросил разрешения доложить о своих выводах наркому государственной безопасности Меркулову лично. Выслушав его, Меркулов ответил «Вы сильно преувеличиваете. Это все должно быть перепроверено. Только после этого, вероятно, ваша информация может быть доложена руководству СССР». [215]

20 апреля 1941 года «Иван» выехал в Берлин, где подготовил свой отчет. 5 мая Сталин, Молотов, Ворошилов и Берия получили результаты его работы:

«Военные приготовления в Варшаве и на территории Генерал-Губернаторства проводятся открыто, и о предстоящей войне между Германией и Советским Союзом немецкие офицеры и солдаты говорят совершенно откровенно, как о деле уже решенном. Война якобы должна начаться после окончания весенних полевых работ. Немецкие солдаты, со слов своих офицеров, утверждают, что захват Украины немецкой армией якобы обеспечен изнутри хорошо работающей на территории СССР пятой колонной.

С 10 до 20 апреля германские войска двигались через Варшаву на восток беспрерывно, как в течение ночи, так и днем. Из-за непрерывного потока войск останавливалось все движение на улицах Варшавы. По железным дорогам в восточном направлении идут составы, груженные главным образом тяжелой артиллерией, грузовыми машинами и частями самолетов. С середины апреля на улицах Варшавы появились в большом количестве военные грузовики и автомашины Красного Креста.

Немецкими властями в Варшаве отдано распоряжение привести в порядок все бомбоубежища, затемнить все окна, создать в каждом доме санитарные дружины, созвать все распущенные дружины Красного Креста. Мобилизованы и отобраны для армии все автомашины частных лиц и гражданских учреждений, в том числе и немецких.

С начала апреля закрыты все школы и курсы, и помещения их заняты под военные госпитали ‹…›.

Немецкие войска занимаются здесь улучшением старых и постройкой новых шоссейных дорог, ведущих по направлению к советской границе. На всех дорогах деревянные мосты укреплены железными брусьями. Проводится заготовка переправочных средств через реку Буг».

Пока варшавская резидентура придерживалась фактов, имеющих отношение к их региону, они попадали точно в цель. Единственной фальшивой нотой в их длинной записке было утверждение, что «немцы рассчитывают якобы сначала забрать Украину прямым ударом с запада, а в конце мая через Турцию начать наступление на Кавказ». Этого единственного предложения было достаточно для Сталина, чтобы забраковать весь отчет. [216]

Загрузка...