Чужестранцы

XV.

Захар Петрович Рябчиков, исполнив в живых картинах Бисмарка, снова почил на лаврах... Облачившись в бухарский халат, он ходил в туфлях по комнатам, растрепанный, с пухом на голове, с заспанными, заплывшими глазами, не зная, чем бы ему заняться. Шлепанье его худых, стоптанных туфель, отскакивающих от пяток, уныло разносилось по комнатам и, долетая до слуха всегда занятой хлопотливой Глафиры Ивановны, раздражало эту сырую полную женщину. Столкнувшись в дверях с женою, Захар Петрович сделал виноватый книксен и посторонился.

Жена рассердилась и произнесла свое обычное изречение:

-- Нет ничего несноснее, когда мужчина ваших лет целый день болтается без дела. Видеть не могу!..

-- Не смотрите, сделайте такое одолжение.

-- Противно, Захар Петрович.

-- Я, кажется, Глафира Ивановна, вам не мешаю? Ну, и оставьте меня в покое!

Когда Глафира Ивановна скрылась, Захар Петрович заложил опять обе руки за спину и, насвистывая "Ивушку", в такт песне зашлепал туфлями, двинувшись по направлению к детской. Здесь, на желтом крашеном полу, ползали двое ребят, Коля и Толя; они играли в свинки и хрюкали, толкая друг друга головками; третья, девочка Мимочка, стояла тут же, закусив пальчик, и с живым любопытством следила за братьями.

Захар Петрович встал и тоже стал наблюдать за игрой.

-- Толя! Анатолий!

-- Что, папочка?

-- А ты сделай из пояса хвостик! У свиней, милый, всегда бывает хвостик... да! Крючком! Поди сюда.

Коля и Толя вскочили на ноги, и Захар Петрович устроил Толе хвостик.

-- И мне, папочка! и мне!..

-- И мне! -- пискнула девочка, подпрыгнув от восторга на своих тонких ножках.

Но в это время появилась, как deus ex machina, сердитая Глафира Ивановна, и опять-- наставление.

-- Будет вам, Захар Петрович, пустяками-то заниматься! Как не стыдно? Удивительно!

Последнее слово было сильно растянуто и подчеркнуто, и это слово сконфузило Захара Петровича. "У-ди-ви-тельно!" -- еще раз повторила в другой комнате Глафира Ивановна, и было слышно, как она энергично плюнула на пол. Захар Петрович оставил хвостики. Махнув рукой, он бросил ребят и медлительной походкой вышел из детской. В гостиной он остановился около того места, где плюнула жена, и стал разговаривать сам с собою:

-- В углу стоит плевательница, а они изволят харкать чуть не на ковер... Это -- жена потомственного дворянина! Вот это, действительно, удивительно!..

Захар Петрович с сердцем затер подошвою туфли плевок на полу. Раза два Захар Петрович прошелся по гостиной, поправил абажур на лампе, стоявшей на преддиванном столе, и обратил внимание на горничную Палашу, протиравшую тряпкой запотевшие стекла окон. Хищно посмотрел он на голые полные руки Палаши и стал снова прохаживаться взад и вперед, с каждым рейсом приближаясь к горничной. Наконец Захар Петрович был уже так близко, что мог потыкать пальцем в упругую мякоть Палашиной руки.

-- Оставьте, барин! Я барыне скажу, -- сердито прошептала Палаша, не отрываясь от работы.

-- Какие однако у тебя мускулы! Редкость! -- серьезно, с оттенком некоторой научной объективности, произнес Захар Петрович, отступая на приличную дистанцию.

-- Что вы пристаете?

-- Тра-ра-бум-бум!.. -- запел Захар Петрович, стараясь заглушить ропот Палаши своим голосом, и тихо направился в зал. Здесь он остановился посреди комнаты и стал размышлять о том, не лучше ли будет картину "Майское утро" повесить на то место, где висит "Девушка с цветком", а "Девушку" повесить на место "Утра"? Постояв в раздумье минут пять, Захар Петрович пошел в кухню, разбил там банку со сметаной и принес молоток. Подставив к "Девушке" стул, он залез на него и начал приводить в исполнение взбредший ему в голову план. Стук молотка, сопровождаемый звоном стеклянного шкафа с безделушками, встревожил Глафиру Ивановну, и она не замедлила прибыть впопыхах на место происшествия.

-- Час от часу не легче! Что еще придумали? Зачем?

Захар Петрович повернул от стены свою покрасневшую от напряжения физиономию и, увидя жену, несколько смутился.

-- Я думаю, душечка, повесить "Девушку" вот там, а здесь "Майское утро"...

-- Это зачем понадобилось вам?

-- Очень естественно: "Девушка" смотрит сюда, свет падает отсюда... -- начал Захар Петрович, жестикулируя молотком.

-- Ну хорошо, делайте!.. Только ради Бога займитесь чем-нибудь...

Глафира Ивановна ушла, и Захар Петрович, посвистывая, принялся за работу.

Захар Петрович принадлежал к той породе мужей, которые, как паразиты, состоят при женах. Присосался такой паразит к Глафире Ивановне и висел, не столько вредил здоровью, сколько беспокоил, раздражал эту по природе спокойную и невозмутимую женщину. По происхождению своему Захар Петрович был одним из потомков некогда богатой и известной фамилии дворян Рябчиковых, но кроме герба своей фамилии -- щит, зеленое поле и на нем меч -- решительно, ничего не имел. Покойные родители доели последние крохи и рассовали своих детей в разные учебные заведения на казенный счет. Захарушка попал в корпус. Пощеголяв года три-четыре подпоручиком в N., Захар Петрович влюбился, в Глафиру Ивановну и, выйдя в отставку с чином поручика, женился. Женился он, по собственному его выражению, удачно, ибо за Глафирой Ивановной числился порядочный домик с флигелем.

Сделавшись совершенно неожиданно домовладельцем, Захар Петрович надел фуражку с красным околышем и почил от всех дел своих. Сперва он подумывал было о карьере, о службе по выборам, но почему-то все откладывал сопряженные с этим хлопоты. Года три после женитьбы он наслаждался мирным семейным счастьем под прикрытием "каменного двухэтажного, с мезонином", поигрывал с квартирантами в винт по маленькой и пил в садике чай со свежим вареньем и свежим номером "Гражданина" -- газетой, которую Захар Петрович выписывал, так сказать, по наследственности.

-- А ну-ка, что пишет князь? -- говаривал он, развертывая пахнувший типографскою краскою номер "Гражданина", и ставил в упрек князю одно обстоятельство: зачем он печатает газету сзади вперед...

-- У всех вперед, а у него назад... Оригинальнейший человек!..

Внимательно перечитывая "Гражданина", Захар Петрович все более и более убеждался, что дворянин должен иметь обязательно землю и что не сегодня-завтра беспоместные помещики -- в том числе и он, конечно -- будут снабжены от казны приличными имениями.

-- Ну какой я, позвольте спросить, дворянин, когда у меня нет земельных угодий? -- повторял Захар Петрович в гостях у квартирантов, когда речь заходила о трудности жизни в наши времена. -- Какую мы можем оказать поддержку, когда разорвана исконная связь наша с почвой? Мы -- беспочвенны-с! -- горячился он и при этом так убежденно пристукивал кистью руки, побивая взятку партнера, что тот вздрагивал, откидывался на спинку стула и смущенно произносил:

-- Это конечно-с...

Время шло, а Захар Петрович никуда не поступал. А затем, когда появились дети, Захар Петрович со спокойной совестью заявил жене, что дети вещь очень важная и настолько важная, что он думает отдать себя всецело детям и заняться их воспитанием, а остаток времени посвящать хозяйственным заботам по дому. И вот около шести лет уже, как Захар Петрович и занимается именно этими предметами. Воспитание детей исчерпывается обучением их делать свиные хвостики, показыванием им зайчиков, разных фокусов и звонкими шлепками с приговариванием: "раз! два! три!", а хозяйственные работы и вовсе необременительны.

В жаркий летний день Захар Петрович выйдет в своем халате на двор и, вставши посреди него, уставится в небеса взором.

-- Тучка. Видно, дождичком спрыснет, -- глубокомысленно произнесет он и начнет отпихивать ногою подвернувшуюся старую подошву...

-- Гаврила?

-- Здесь! -- глухо отвечает откуда-то сиплый голос.

-- Ты где?

-- В хлеву, барин.

-- Что там делаешь?

-- Очистку произвожу, -- отвечает Гаврила, появляясь в дверях хлева с лопатою в руках.

-- Старайся, старайся!

-- Конечно, уж постараемся...

-- А как ты думаешь, Гаврила: будет дождик?

-- А кто ж его знать! Может будет, а может не будет...

-- А хорошо бы это для хлебов? -- осведомляется Захар Петрович, хотя у него нет никаких оснований беспокоиться о хлебах.

-- Плохо ли? Теперь им самая пора наливаться...

-- Слава Богу!.. А ты вот что: если сильный дождик польет, -- почерпай поганым ведром из помойной-то ямы да под ворота полей: все смоет...

-- Я и так, барин, каждый раз лью... Восейка почитай наполовину вычерпал... Если бы фараон на двор не зашел, я все бы дочиста вычерпал...

-- Все-таки, братец, поосторожней! Кляузники.

-- Уж это как есть!..

Если прибавить сюда получение денег с квартирантов и объяснения с полицией, то вот и вся хозяйственная часть.

Итак, Захар Петрович приступил к "Девушке". Не успел он снять со стены "Девушку", как в передней затрещал звонок. Захар Петрович испуганно соскочил со стула и бросил "Девушку".

-- Не принимать! Не принимать! -- зашипел он вдогонку Палаше, завертывая полы халата.

Надо сказать, что сам Захар Петрович в гости ходить любил, но принимать их у себя недолюбливал и обыкновенно приказывал Палаше говорить: "только сейчас ушли".

Палаша вернулась и сообщила, что гости не уходят.

-- Вот нахальство! -- произнес Захар Петрович.

-- Карточку вот дали, -- сказала Палаша, передавая через щель двери визитную карточку спрятавшемуся барину.

Захар Петрович прочитал ее и остолбенел от удивления и ужаса: приехали Промотовы, сестрица с мужем, которых он считал если не повешенными, то во всяком случае заточенными пожизненно в какую-нибудь подземную тюрьму.

-- Что же, пустить их, что ли? -- спросила Палаша.

Вместо ответа Захар Петрович замахал обеими руками и побежал к жене в кухню.

-- Радуйся! Нигилисты приехали! Этого еще не доставало...

Сказал, сунул визитную карточку в руки жены и остановился, нахмурив брови, в вопросительной и даже обвинительной позе.

-- Зинаида Петровна с мужем... Какой случай!.. Где же они? Поди займи их... Я сейчас, только причешусь, -- растерянно заговорила Глафира Ивановна и стала отдавать наскоро распоряжения кухарке.

Захар Петрович махнул рукой и пошел. "Как бы с ними еще в какую-нибудь историю не попасть", -- думал он.

-- Отопри! Проси в залу. Я сейчас, оденусь... -- сказал он Палаше тоном неприятной необходимости и, хлопнув пятками туфель, проворно скрылся за дверью спальной.

Палаша провела Промотовых в зал.

Владимир Николаевич никогда не видал своих родственников и совершенно равнодушно ожидал их появления; он рассматривал брошенную "Девушку смотрел чрез окно на улицу, подходил к "Майскому утру". Зинаида Петровна немного волновалась; она не видала брата лет двенадцать и лет пять не получала от него никаких известий. Когда Зинаида Петровна была пятнадцатилетним подростком и училась в одной из московских гимназий, брат приезжал из провинции вместе с молодой женой. Но это было так давно, что в памяти осталось очень немного. Зинаида Петровна помнит, как они сидели в приемной и не знали, о чем говорить друг с другом. Захар Петрович осматривал потолки, стены и изредка задавал ей вопросы о том, добры ли учителя, что им задали из географии, что дают на третье, а Глафира Ивановна поправляла ей белый передник и осматривала косу. Судя по письмам, которые она впоследствии получала от брата и его жены, -- это были люди совсем другие, совсем чужие ей и тому кругу знакомых, в который ее толкнул случай. Когда Зинаида написала брату, что она поступает на Бестужевские курсы, брат ответил ей, что все эти курсы для порядочной девушки ненужны, что это только глупая мода -- поступать на эти курсы, и что было бы лучше оставить эту затею. Зиночка ничего не ответила, и с тех пор между ними все было покончено. От посторонних лиц Рябчиковы узнали, что Зина вышла замуж, что потом они "попались" и исчезли из Петербурга...

-- Я так и знал! -- сказал Захар Петрович и собственноручно сжег в печке все уцелевшие письма Зиночки, а портрет ее вынул из альбома и изорвал в клочки.

Но вот и Захар Петрович. Он был одет в черную сюртучную пару, и лицо его было довольно сухо и пасмурно.

-- Не ожидал, не ожидал... -- заговорил он, целуясь с сестрою.

-- Это мой муж, Владимир Николаевич, -- отрекомендовала Зинаида Петровна.

-- Очень приятно... Весьма рад... Не имел еще удовольствия видеть...

-- Да, никогда не виделись, -- ответил, раскланиваясь, Владимир Николаевич.

Захар Петрович искоса посматривал на Промотова и удивлялся: он думал встретить настоящего нигилиста, в красной рубахе, в больших сапогах, грязного и угловатого, -- как он представлял себе всех "этаких господ" по прочитанному им "Панургову стаду", -- а перед ним был очень изящно одетый господин, с отменными манерами, в безукоризненно чистой крахмальной рубахе и белом галстухе бантом, в золотом пенсне и даже надушенный... Только волосы как будто бы немного длинноваты, а то прямо -- светский человек.

-- Где изволите служить? -- спросил Захар Петрович, заранее уверенный, что такие господа нигде служить не могут...

Так и есть!

-- Я нигде не служу... Занимаюсь журналистикой.

-- Корреспонденции пописываете?

-- Н... нет... Занимаюсь больше научными вопросами.

-- Мы с ним -- свободные художники! -- весело пояснила Зинаида Петровна.

-- Что же, проездом в нашем городе?

-- Нет. Жить приехали.

Захар Петрович смутился. Он испугался, как бы родственники, да еще из "таких господ", не напросились на даровую квартиру в его доме.

-- Город отвратительный, -- сказал он, -- жизнь очень дорога, к квартирам приступу нет... Да оно и понятно: домовладельцы обременены массою всяких налогов... За собаку платим по рублику в год! Столько налогов, что жмешься, жмешься и поневоле набавишь цены на квартиры...

-- А у вас, кажется, пустая квартира есть? Я видела на воротах билетик... -- сказала Зинаида Петровна.

Так и есть!

-- Сдана, сдана!.. Только сейчас перед вашим приходом сдали... Ну что бы вам часиком пораньше прийти? Было бы очень приятно, этакая жалость...

В этот момент вошла Глафира Ивановна. Когда она поздоровалась с гостями, Захар Петрович сказал:

-- Вот, Глашенька, какая досада, что мы только что сдали мезонин!..

Глафира Ивановна удивленно взглянула на мужа, тот взглянул на нее, и они поняли друг друга.

-- Вот бы им и квартирка! Ах, какая досада...

-- Да, да... Только что сдали. И задаток взяли. Если бы еще не взяли задатка, можно было бы отказать, -- подхватила сообразительная Глафира Ивановна.

-- Неловко, душа моя. Этого я не люблю. Мое слово свято.

-- А вы, кажется, тут Бисмарков изображаете? -- улыбаясь, спросила Зинаида Петровна.

-- Вы представить себе не можете, как Захар был похож на Бисмарка! -- воскликнула Глафира Ивановна и стала рассказывать о бывших живых картинах, о которых Промотовы были уже понаслышаны от коридорного Ваньки... Потом Захар Петрович осторожно беседовал с Владимиром Николаевичем о прошлом, желая как-нибудь исподволь, стороной, натолкнуть собеседника на чистосердечное признание... Глафира Ивановна говорила с сестрой. Когда Зинаида Петровна сообщила ей о получении десяти тысяч наследства, Глафира Ивановна всплеснула руками, ахнула и расцеловала ее, поздравляя с таким счастьем.

-- Слышал, Захар? -- обратилась Глафира Ивановна к мужу, -- они получили наследство! Десять тысяч!

-- Как? Что? Какое наследство? Сколько? -- быстро заговорил Захар Петрович.

-- Десять тысяч.

-- Сумма значительная, -- заметил Захар Петрович, у которого сейчас же блеснула мысль: "чем кланяться да просить у чужих, на что лучше -- перехватить деньжат для взноса процентов в банк у сестрицы".

-- Вы, конечно, обедаете у нас?.. -- сказал он, раскрывая перед Владимиром Николаевичем свой серебряный портсигар:

-- Мы заказали уже обед в гостинице...

-- Пустяки! Сущие пустяки! Не может быть и разговора... В наших гостиницах только катары получать...

Захар Петрович встал с кресла и пошел распорядиться насчет вина и пирожного.

-- Скажите, какое счастье!.. Да... Где же... где же... вы жили?.. В... Сибири? -- тихо и смущенно спросила Глафира Ивановна, которую давно уже подмывало узнать, как они вырвались из рук смерти.

-- В Сибири мы никогда и не были... С чего это вы взяли? Мы жили в Лаишеве, -- ответила Зинаида Петровна.

-- Скажите, пожалуйста!.. А наболтали, Бог знает, чего... Захар! Они, оказывается, жили в Лаишеве, а в Сибири никогда и не были! -- радостно сообщила Глафира Ивановна вошедшему в зал мужу.

-- Не были? А мне наговорили, черт знает, каких вещей. Глашенька! Поди распорядись насчет селедочки. Мы на радостях выпьем...

-- Знаю, знаю без тебя...