Чужестранцы

XX.

На другой день, часов в десять вечера, в передней осторожно звякнул колокольчик.

-- Дома, дома... Проходите сюда! -- донесся голос Дарьи Игнатьевны.

Софья Ильинична сейчас же догадалась, что это -- практика и вышла навстречу.

-- Пожалуйте сюда, в мою комнату.

Незнакомка как-то шмыгнула в дверь и, когда Софья Ильинична заперла эту дверь, та слегка приоткрыла шаль. Молодое красивое лицо глянуло на Софью Ильиничну из-под шали; серые глаза, оттененные легкой синевой, казались чрезмерно большими и так умоляюще вперились в лицо Софьи Ильиничны.

-- Спасите меня, -- прошептала девушка.

-- Садитесь, -- сказала Софья Ильинична, обескураженная таким странным вступлением.

Девушка опустилась на стул. Шаль с ее головы спала, но лицо пряталось за поднятою рукою, на которую оперлась девушка.

-- Вам нужна моя помощь? -- спросила Софья Ильинична, обрывая неловкое для обеих молчание.

-- Да. Вы не откажете? -- нет? -- тихо спросила девушка и показала свое лицо, озаренное печальной улыбкою.

-- Отчего? С удовольствием... Когда вы ждете?

-- Нет, не то... Я не хочу... Вы меня спасете, да?

Софья Ильинична растерялась. Теперь она поняла, что значило "спасти".

-- Что же я могу сделать?..

-- Вы можете... Голубушка! Ну помогите ради Бога -- с отчаянием и мольбой произнесла девушка и закрыла свое лицо обеими руками.

-- Ах, какая я несчастная... Как мне стыдно и страшно...

-- Вы не хотите, чтобы об этом узнали ваши родные?

Девушка раскрыла лицо, залитое краской горячего стыда, и опустила глаза в землю.

-- Да, -- едва слышно ответила она и заплакала, опустив голову на руки.

-- Не плачьте! Перестаньте! Как-нибудь все устроится... Зачем отчаиваться? -- подойдя к девушке и положив руку на плечо ее, заговорила ласково Софья Ильинична, которой сделалось так жалко этого беспомощного, плачущего человека, что и самой захотелось плакать.

-- Можно уехать в другой город... И никто ничего не узнает... Не плачьте...

-- Меня не пустят. И некуда уехать... Господи, какая я бедная...

Девушка поднялась с места и порывисто упала своей головой на грудь Софьи Ильиничны.

-- Голубушка! Родная моя! Ну помогите мне, ну пожалейте меня, -- сквозь слезы шептала она, вздрагивая от рыданий, и стала ловить руку Софьи Ильиничны, чтобы поцеловать эту руку.

-- Что вы? -- что вы? -- испуганно отшатнувшись, воскликнула Софья Ильинична, -- как-нибудь устроится... Подумаем...

-- Надо бежать домой... Там ждут, будут спрашивать, где была, -- встрепенувшись, произнесла девушка и стала утирать слезы рукавом кофточки.

-- Вот увидят, что я плакала... будут спрашивать...

-- Не надо плакать...

-- Я не буду, -- улыбаясь ответила девушка, -- я к вам приду потом, когда будет можно.

-- Приходите. Как-нибудь... Подумаем...

С тех пор пациентка Софьи Ильиничны почти каждый день забегала к ней на одну минуту и все умоляла спасти ее. Софья Ильинична утешала ее, как могла и умела, но спасти медлила и день за днем откладывала, измышляя, как бы выйти из данного положения и ей самой, и девушке. Спасти так, как просила ее девушка, Софья Ильинична не могла: она считала это делом безнравственным и всегда бросала грязью в своих товарищей по профессии, занимающихся подобными операциями. Надо было придумать что-нибудь другое... Но что? Ничего не придумаешь, кроме давно уже придуманного: убедить с терпением и мужеством встретить страдания, позор, все невзгоды и все, все, во имя того неповинного существа, которое столько горя и несчастия принесло уже матери, не успев появиться на свет... Разве это существо виновато?.. Отказать однако в спасении прямо и категорично Софья Ильинична не решалась и говорила, что теперь его выгнать нельзя, и что надо обождать, выигрывая таким образом время, чтобы подготовить девушку исподволь к грядущим страданиям. Девушка была беззаветно благодарна Софье Ильиничне, не подозревая здесь отговорки, и смотрела на нее с каким-то особенным выражением в глазах: так смотрит ребенок на взрослого, когда тот за него вступится и не даст в обиду. Наташа -- так звали пациентку -- называла Софью Ильиничну "милой", "родной" и говорила, что теперь у нее один только и есть человек на свете, перед которым она не боится открыть свою душу... Несколько раз Наташа рассказывала Софье Ильиничне про свою обиду.

Роман был самый заурядный и неинтересный, какими бывают вообще романы бедных девушек. Он -- студент новейшей формации, сын Ивана Парфеновича Перетычкина; каждое лето, приезжал к родителям отдыхать от наук и усердно ухаживал за наивными провинциальными Маргаритами. В числе последних была и Наташа, дочь того самого титулярного советника Ильи Гавриловича, который потерял на Прямой улице новую резиновую калошу и ругал прогресс. Илья Гаврилович был старичок с голым затылком и с височками в форме запятых; он гордился беспорочною тридцатипятилетнею службою в полицейском управлении и особое значение придавал вписанным в его формуляр словам: "случаям, лишающим его права па получение в свое время" и т. д. Илья Гаврилович отличался богобоязненностью, аккуратно посещал церковные службы, соблюдал все посты, а по субботам надевал круглые очки с веревочкой на голову и читал своей престарелой подруге жития святых на славянском наречии; по женскому вопросу он строго придерживался советов "Домостроя", дочь воспитывал в строгости и не отделял ее целомудрия от чистоты своего формулярного списка... Проклянет, выгонит вон, умрет с горя, если узнает, что его Наташа связалась, как какая-нибудь потаскушка, без законного брака...

А Наташа поверила своему студенту и согрешила... Студент уехал осенью в Петербург и на целый ряд пламенных писем Наташи наконец ответил до востребования такими словами: "Я решительно не понимаю, чем вызвано ваше предположение, что ребенок должен быть мой, а потому убедительно прошу вас, милостивая государыня, оставить меня в покое". Письмо было написано жирным разгонистым почерком, свидетельствовавшим о силе воли и недюжинном характере автора. Подписи на письме никакой не было. Показывая это письмо Софье Ильиничне, Наташа так наивно и искренно жаловалась:

-- Вот какие мужчины бессовестные: погубят и еще надругаются...

-- Наташа, он обещал вам жениться?

-- Он клялся мне, что женится... Как кончит ученье, так женится...

В голове Софьи Ильиничны блеснула мысль: нельзя ли разрешить это дело женитьбой?.. Это была последняя соломинка, за которую можно было ухватиться... Исподволь расспросив Наташу о родителях студента, Софья Ильинична, после долгих колебаний, решилась сходить к ним и поговорить... Она постарается увидать мать студента и расскажет ей все откровенно, не называя, конечно, имени девушки... Мать поймет, -- она сама женщина... Быть может, что-нибудь и выйдет. Надо сделать все, что можно сделать.

Набравшись мужества, Софья Ильинична пошла в дом купца Перетычкина.

-- Можно увидеть сына, студента? -- спросила она отперевшего ей дверь мальчика.

-- А вы кто такие будете?

-- Надо мне... Знакомая.

-- Сына нет, он нынче не приезжал.

-- Кто там? -- раздался грубый голос Перетычкина из соседней комнаты.

Мальчик стремительно исчез, а затем вскоре вышел в переднюю сам Перетычкин.

-- Кого тебе надо? -- спросил он сердито.

-- Я хотела бы поговорить с матерью студента Перетычкина.

-- Зачем тебе мать? Говори со мною. Я -- сам Перетычкин, отец. Должен, что ли, тебе Колька?

-- Нет... С вами неудобно говорить... Нельзя ли увидать вашу жену?

-- Что за секреты такие?.. Она ведь, все одно, скажет мне, это ты знай...

-- Пусть скажет, а мне неудобно...

-- Вот... хм!.. -- выпустил Перетычкин, улыбаясь во весь рот.

Видимо, его заинтересовала эта таинственность.

-- Пройди в залу! Сядь тут!.. Сейчас пришлю, жену...

Явилась жена.

-- Что вам от меня требуется? -- спросила она, ответив на поклон Софьи Ильиничны издали, оглядываясь, -- словно боялась и предупреждала кого-то быть настороже.

-- Я пришла переговорить с вами о сыне, Николае Ивановиче... На душе у него есть большой грех, который надо...

-- У кого, матушка, нет грехов?.. Все мы -- грешны... -- перебила Перетычкина и присела на стул.

Софья Ильинична рассказала подробности греха.

-- Честный человек должен жениться... А вы, мать, поддержать его...

-- Ну, уж это меня не касается... А жениться на всякой не только что не одобрим, а отговаривать будем.

Софья Ильинична вспыхнула и постращала.

-- Хорошо... Но тогда есть суд!.. Ваш сын соблазнил девушку...

-- А чем ты это докажешь? -- громко спросил Перетычкин, отворяя дверь соседней комнаты.

-- Докажем.

-- Где документы? Где свидетели? Ты вот что, -- поди-ка с Богом, откуда пришла, а то... -- закричал он, шагнув вперед.

Софья Ильинична вскочила с места и выбежала вон. На улице уже она вспомнила, что оставила в передней у Перетычкина свой зонтик, но не вернулась за ним...

Время шло. Надо было наконец сказать Наташе правду.

-- Наташа! Я много думала о вас и о том... который родится... Надо все перенести, не надо губить ребенка. Он ведь не виноват? -- сказала однажды Софья Ильинична пришедшей к ней Наташе

Наташа побледнела и неподвижно остановила свой взор на Софье Ильиничне.

-- Надо все перенести... Ребенок не виноват...

-- А я разве виновата?.. Ведь я не знаю, как все это случилось...

Софья Ильинична, потупясь, молчала. Жирный кот прыгнул на колени к Наташе и, мурлыча, стал гладить ей щеку своим пушистым хвостом. Любопытная хозяйка толкнулась в запертую дверь и, когда Софья Ильинична сказала "нельзя", -- заявила, что ей нужно взять самовар, -- "завтра праздник и нехорошо, если самовар останется невычищенным". Наташа накинула шаль и отвернулась в сторону, а Софья Ильинична взяла самовар и понесла его к двери.

-- Возьмите!

-- А канфорочка тут?

-- Тут, тут!

Когда дверь была снова на крючке, Наташа глухо спросила:

-- Как же быть?

-- Надо перестрадать, Наташа...

-- Нет, не могу, Софья Ильинична!.. Сил не хватит... Лучше уж умереть бы!.. -- простонала девушка.

-- Все пройдет, перемелется -- мука будет...

-- Нет, лучше умереть... Вы меня спасете? Вы пожалеете? Ему все равно, ребенку... Он ничего не будет чувствовать...

-- Да. Но не в том дело... Это, Наташа, безнравственно... Я этого не имею права сделать... Я не боюсь наказания (за это могут ведь в Сибирь!), но просто мои убеждения не позволяют... Я не могу, Наташа!.. Обратитесь к кому-нибудь другому...

Хозяйка, затаив дыхание, стояла у двери и смотрела в щель. Она страшно сердилась, что в дырочку видно одну только Софью Ильиничну. Кот, нырнувший давеча вслед за самоваром, лез к Дарье Петровне со своими неуместными ласками, и та, сердито отшвыркивая его ногою, злобно шипела: "да провались ты, окаянный!"

-- Мои убеждения не позволяют, -- сказала еще раз Софья Ильинична.

-- Убеждения... -- тупо повторила Наташа. -- Ну, прощайте!

-- Вам будут нужны деньги, Наташа... Этим я могу вам помочь, -- проговорила Софья Ильинична,

-- Нет.

Наташа быстро накинула на голову шаль, закрыла лицо и исчезла за дверью.

"Постойте!" -- хотелось крикнуть Софье Ильиничне, но уже хлопнула дверь в передней, и задребезжал колокольчик... Можно бы еще догнать... Но нет!.. Софья Ильинична решила: этого не может и не должно быть...

Когда Наташа ушла, Софья Ильинична стала томиться тягостным чувством какой-то пустоты и одиночества: словно что-то оторвали от ее сердца... Долго лежала она на постели без движения, с закрытыми глазами, и в душе ее мало-помалу вырастала какая-то тревога... Были моменты, когда она готова была идти к Наташе и сказать, что -- согласна... В мозгу Софьи Ильиничны шла упорная, хотя и не вполне сознательная, борьба рассудка с чувством и отвлеченного долга с простым человеческим состраданием. Эта борьба перемешивала все мысли, чувства и ощущения в какой-то сумбур. Отрывки мыслей и мимолетных душевных движений кружились вихрем в какой-то хаотической путанице, и не было сил разобраться в ней... Хотелось найти выход из заколдованного круга противоречий и парадоксов жизни, разрешить нравственную дилемму...

-- Верно, дела будут? -- проговорила Дарья Игнатьевна, появляясь в комнате.

Софья Ильинична открыла глаза и вопросительно посмотрела на хозяйку.

-- Тут, говорю, можно копеечку зашибить! -- подмигнув глазом, сказала Дарья Игнатьевна.

-- Ах, оставьте вы меня в покое! Уйдите!.. Уйдите!.. -- неожиданно для себя и хозяйки закричала Софья Ильинична и так же неожиданно расплакалась.

-- Нервы-то у вас, погляжу я, ко псам не годятся! -- сочувственно сказала Дарья Игнатьевна, вздохнула и вышла из комнаты.

Часы за стенкой мерно били маятником. Жирный кот громко мурлыкал где-то близко, а Дарья Игнатьевна месила в кухне тесто, энергично встряхивая всей квашней...